Текст книги "Игрок"

Глава 18

Коркоран, однако, не улыбнулся. Он обдумывал самые разные обстоятельства, которые могли возникнуть в этой ситуации. Ведь этот Дорн, словно побитая собака, обязательно побежит к могущественному Генри Роланду, будет скулить и жаловаться на этого ужасного картежника, а также наверняка преподнесет ему искаженную версию того, что произошло между ними в гостиничном номере, и уж конечно – между картежником и девушкой. Что же будет, если Роланд и в самом деле по-настоящему разозлится?

Погруженный в эти невеселые мысли, он постоял с минуту возле двери, ведущей в его номер, однако не успел ее закрыть, потому что в эту минуту в нее протиснулось нечто жирное и потное, и перед ним предстал не кто иной, как сам Теодор Ренкин.

– Цветочки! – воскликнул этот достопочтенный джентльмен. – Ах, мистер Коркоран, ну и комнатка же у вас, чисто картинка, чтоб мне пропасть! Понимают же некоторые люди, как надо жить!

В ответ на эту жалкую попытку умилостивить хозяина номера тот улыбнулся и пригласил владельца игорного заведения войти и сесть.

Мистер Ренкин примостился на самом кончике стула, положив свои жирные руки на колени и держа в одной из них шляпу. У него был такой вид, словно при первых же признаках опасности он готов ринуться вон из комнаты.

– Кто это вылетел сейчас из двери словно ночной орел? Уж не Габриэль ли Дорн? – поинтересовался толстяк.

– Он споткнулся, когда спускался по лестнице, – пояснил Коркоран.

Вошедший довольно ухмыльнулся, ибо хорошо понимал шутки подобного рода.

– Ну что же, – заметил он, – мне приходилось слышать, что люди спотыкаются таким странным образом. А я уж подумал, что он врежется в меня и проткнет во мне дырку. – Он продолжал дружелюбным тоном, слегка понизив голос и посматривая в сторону окна: – Надеюсь, нас никто не слышит, мистер Коркоран?

Коркоран подошел к окну и выглянул наружу. Он увидел широкий свод неба, испещренный звездами, ощутил благоухание вечнозеленых растений, доносящееся со стороны гор. Город постепенно затихал. Где-то вдалеке слышались звуки танцевальной музыки, но на самой улице все было тихо. Искатели удовольствий уже нашли все, что им было нужно, и, кажется, утихомирились.

– Здесь никого нет, так что подслушивать некому, – сказал он, снова оборачиваясь к гостю.

– Отлично, – отозвался владелец игорного заведения, нервно потирая руки. – Я должен вам кое-что сказать, Коркоран, и ни к чему, чтобы кто-нибудь нас слышал. – Он наклонился вперед и поднял палец, призывая к осторожности и вниманию. – То, что я имею вам сообщить, касается непосредственно вашей жизни, Коркоран! – И добавил с удивлением и некоторым раздражением: – И это совсем не шуточное дело, мистер Коркоран!

А Коркоран улыбнулся, подумав о том, каким способом покинул его номер человек, который только что приходил предупредить его об опасности и с которым столкнулся Ренкин.

– Конечно нет! – сказал он. – Я просто подумал о другом. Скажите же мне, в чем дело.

– Это Крэкен. Провалиться мне на месте, он совсем сошел с ума!

– Из-за чего, Ренкин? Из-за того, что он лгал, обвиняя меня в мошенничестве, и ему это было прекрасно известно?

– Может, из-за этого, – согласился собеседник, словно сам не имел к этому делу никакого отношения. – Вы же знаете, как ведут себя подобные субъекты!

– Конечно, – кивнул Коркоран.

– Но Крэкен повсюду кричит, что либо он, либо вы. Будь я проклят, если я не уверен в том, что он не станет с вами драться, но прекрасно знает, что уж вы-то обязательно постараетесь с ним встретиться. Он уверяет, что вы будете за ним следить.

– Вполне возможно.

– Ну вот! Его прижали к стенке! А вы когда-нибудь видели крысу, загнанную в угол?

– Нет.

– Я однажды посадил в клетку гремучую змею, а потом впустил туда же большую серую крысу. Они стали драться. Крыса испугалась до полусмерти, когда услышала шипение. А змея уже приготовилась вкусно пообедать. Она свернулась кольцом, подняла голову и раскачивалась, дожидаясь удобного момента, когда можно будет кинуться на крысу и проглотить ее. Если бы это происходило в открытом месте, крыса бросилась бы наутек и была бы тут же проглочена. Но она видела, что деваться некуда, и бросилась в бой. Она налетела на змею, словно горстка пыли на сильном ветру, и вонзила в нее острые как иголки зубы – раз сто, не меньше. А змея ухитрилась-таки ужалить ее пару раз. Но черта лысого эта крыса сразу сдохла! Она в конце концов вцепилась гремучке в голову и повисла на ней, словно бульдог, пока не сдохла наконец от яда. Но и змея тоже еле двигалась и сдохла на следующее утро.

– Вы хотите сказать, – заметил Коркоран, когда эта волнующая история подошла к концу, – что и Крэкен будет драться… подобным образом?

– Несомненно!

– Передайте, что ему представится такая возможность завтра в полдень.

– Постойте-ка минутку, Коркоран. Крэкен вынужден остаться в городе. Если он не встретится с вами, его репутация погибнет.

– То же самое произойдет и со мной, если я не встречусь с ним.

– А вот тут вы ошибаетесь, сынок. 1 акая репутация, как ваша, ничуть не пострадает от столь ничтожного случая.

Коркоран сел в кресло, обхватив руками колено:

– Короче говоря, к чему это вы клоните? Чего вы от меня хотите, Ренкин?

Ренкин крепко сжал свои толстые ручки.

– Я хочу, чтобы вы убрались из города, – решительно заявил он.

– Да?

– Не даром, конечно. Я не такой дурак. Я вам заплачу. Мне совсем не хочется, чтобы такого прекрасного джентльмена застрелили.

Коркоран с улыбкой поднял руку в знак протеста, но Ренкин торопливо продолжал, слегка покраснев:

– Ведь в конце концов, что вы выиграете, если будете стреляться?

– Семь с половиной тысяч долларов и возможность проучить негодяя, показать ему, как следует себя вести. Вполне достаточно, чтобы имело смысл драться.

– Как себя вести? Ну какой от этого толк бедняге Крэкену? Что же касается денег, то не беспокойтесь, вы их получите…

– Вы хотите сказать, что когда Роланд и другие увидят, что я победил, они отдадут мне мои деньги?

Вместо ответа Ренкин расстегнул свой сюртук и, продолжая смотреть на Коркорана, чтобы увидеть, какое это производит впечатление, достал из внутреннего кармана пухлый бумажник. Он был набит так туго, что сам раскрылся в его руках. В каждом из двух отделений бумажника были видны толстые пачки банкнотов, плотно спрессованные, словно листы книги. Однако Коркоран никак не реагировал на это захватывающее зрелище – ни словом, ни взглядом. И Ренкин испустил глубокий вздох отчаяния – если человек не реагирует на деньги, чем же еще можно его пронять? Тем не менее он решил сделать еще одну попытку:

– Я тут принес немного денег, надеясь устранить одну из причин, из-за которых вы не можете оставить наш город. Принес все, что вы сегодня выиграли, и чуточку больше – самую чуточку!

Его блестящие глазки хорька так и шныряли по лицу Коркорана, надеясь, вопреки всякой надежде, увидеть то, что ему так хотелось увидеть.

– Не выйдет, Ренкин, – спокойно ответил тот. – Ничего из этого не получится, уверяю вас. Я остаюсь здесь, в Сан-Пабло, до тех пор, пока сам не захочу уехать. Деньгами меня купить нельзя. – Он даже засмеялся, добавив: – Это избавит вас от потери времени, а меня – от неловкого положения, в которое вы меня ставите. Вам не удастся меня подкупить и заставить уехать.

Он встал, и Ренкин, поняв, что дело не выгорело, тоже поднялся.

– Ну, это уже не по-дружески, Коркоран, – угрожающе предупредил он.

– Я вам не враг, Ренкин, – сказал игрок спокойно, без всяких эмоций, – разве что вы сами пожелаете смотреть на меня как на врага. Но если дело дойдет до этого… – И он выразительно поднял руку, щелкнув пальцами.

– Да это не я, – возразил Ренкин. – Но вы знаете, что произойдет, когда все это выплывет наружу? Знаете, что сделает шериф Майк Нолан?

– Что же?

– Он сказал, что не потерпит никаких разборок, что сам застрелит первого, кто поднимет револьвер.

Коркоран покачал головой:

– Не думаю, что Майка Нолана особенно беспокоит, что станется с Крэкеном или со мной. Если мы с ним ухлопаем друг друга, он только обрадуется. С дороги уберутся два смутьяна, два источника его неприятностей, и ему станет легче дышать. Нет, не думаю, что шериф станет вмешиваться в это дело.

– Говорят, – издевательским тоном сказал Ренкин, отказавшись от попыток проявить дружелюбие, – что вы умеете читать в душе человека, это верно?

– Иногда я пытаюсь это делать. Впрочем, в большинстве случаев оказывается, что игра не стоит свеч.

Достопочтенный Ренкин был достаточно сообразителен, чтобы оценить весь яд последней реплики. Наградив Коркорана свирепым взглядом, он направился к выходу. Там на секунду остановился, держась за ручку двери, однако передумал и, проглотив угрожающие слова, которые так и просились на язык, распахнул дверь и затопал вниз по лестнице. Единственным способом продемонстрировать свое презрение к Коркорану было то, что, уходя, он не закрыл за собой дверь, так и оставив ее распахнутой.

Глава 19

Лицо Коркорана было мрачно, когда он подошел к двери, чтобы ее закрыть, и, чтобы хоть как-то привести в порядок свои мысли, стал ходить взад-вперед по комнате. Его черная тросточка была в таких случаях незаменимым средством. Порой он вертел ее между пальцами, иногда водил взад-вперед по ее гладкой поверхности. Иногда выставлял ее прямо перед собой, любуясь ее черным блеском, – она сверкала словно рапира. Эта тонкая тросточка напоминала самого Коркорана – в ней была такая же гибкость, такая же скрытая сила. Но в то время, как руки его были заняты тростью, мысли витали далеко от того места, где он сейчас находился.

Он понял, что сам виноват, поставив себя в ложное положение. Ради девушки, которая была обручена с другим, гораздо более достойным человеком, чем он сам, он отказался от единственной радости своей жизни, от самого ее смысла – от карт. Опять-таки ради нее отказался от оружия – отдал свой револьвер, – вступив таким образом на путь мирной жизни. Но, рассматривая сложившуюся ситуацию с разных сторон, он не мог не улыбнуться своему великолепному законченному идиотизму. Прежде чем наступит завтрашний вечер, он либо погибнет, либо убьет другого человека. В любом случае можно легко себе представить, что будет о нем думать эта девушка. Если его откровенное признание несколько смягчило ее презрение к нему, как профессиональному картежнику, то, по зрелом размышлении, он все равно будет вызывать в ней только отвращение.

И тем не менее, независимо от того, что она думает или чувствует, завтра ему придется встретиться с Джо Крэкеном с оружием в руках. Он задержался у зеркала, чтобы поправить галстук. Надел шляпу. Выбрал еще одну розу из букета, который стоял у окна, наполняя комнату сладостным, с едва ощутимой горчинкой ароматом. Затем, поигрывая тросточкой, вышел на улицу.

Не пройдя и двадцати шагов по тротуару, он встретил старого знакомого Скинни Монтегю. Тот не мог похвастаться значительными успехами за игорным столом, поэтому надеялся заработать на жизнь другим способом. Он вел на буксире здоровенного парня, по всей видимости, шахтера – на шее у него свободно болтался цветной платок, рубаха была расстегнута, чтобы было прохладнее, сомбреро лихо сдвинуто набок и назад; парень шел покачиваясь и спотыкаясь, поскольку был совершенно пьян. Ясно было, что он хорошо посидел в баре, угощая всех направо и налево. Ясно было и то, что кошелек его туго набит. Золотоискателя, которому повезло – пьян он или трезв, – можно определить с первого взгляда. От него исходит особое излучение, как аромат от цветка или сияние от драгоценного камня. Он озирается вокруг голодным взглядом, ясно говорящим о том, что ему просто необходимо истратить свои деньги.

Скинни Монтегю с трудом удавалось держать в вертикальном положении это огромное неустойчивое тело. Он обливался потом и тем не менее не отступался, продолжая усердно трудиться. Коркорану он напомнил крохотный буксир, который тащит в гавань брошенное за негодностью судно, чтобы получить за него вознаграждение. А в том, что вознаграждение будет, он нисколько не сомневался. Проходя мимо Коркорана, Скинни ухмыльнулся и подмигнул ему. Но Коркоран остановился:

– Я собираюсь навестить завтра утром твоего дружка.

– Правда? – удивился Скинни. – Знаешь, приятель, в этом не будет никакого смысла.

– А я думаю, будет.

– Послушай, – проворчал Монтегю. – Что все это значит?

– Я хочу кое о чем спросить этого твоего друга.

– Друха? – еле ворочая языком, проговорил пьяный. – Это я! Я всем друх! Послушай, Скинни, дай-ка мне выпить, а?

– О чем ты собираешься его спрашивать? – оборвал пьяницу Скинни, повернувшись к Коркорану.

– О содержимом его кошелька, – ответил Коркоран.

– Он понятия не имеет, сколько там есть.

– А я думаю, имеет.

– Ты хочешь сказать, что вступаешь в долю? Тебе что, своего мало? Ты сегодня хорошо повеселился, так не мешай и мне получить свое.

– Скинни, – сказал Коркоран. – Будь человеком. Если ты желаешь поступать как крыса, я поставлю крысоловку, и ты угодишь туда как миленький. Оставь в покое кошелек этого парня!

– Черт бы тебя побрал! – зарычал Скинни, дрожа от ярости. – Пользуешься своей силой, Коркоран! Тебе повезло, вот тебе и ударило в голову. – Он отскочил от своей жертвы. – Ладно, пусть этот дурак теперь сам о себе заботится, – проворчал Скинни и скрылся за углом ближайшего дома.

Пьяный парень шатался, едва держась на ногах, словно корабль, лишенный управления, во власти шторма. Но Коркоран немедленно взял управление на себя. Через десять минут парень уже лежал в койке в отеле, несмотря на то что мест там не было.

– Друзья, – обратился он к его соседям, – это мой партнер. Надеюсь, с ним все будет в порядке.

Они в ответ только широко заулыбались. Смысл его слов был им совершенно ясен, и игрок вышел из отеля в полной уверенности, что с пьяным беспомощным шахтером ничего не случится и кошелек его будет в безопасности. Разве что найдется в Сан-Пабло человек, который осмелится шутить с Коркораном, зная о нем и его фантастическом револьвере, что было весьма мало вероятно.

Он вернулся на улицу и направился прямо к дому шерифа. Жалюзи в комнате, выходящей на улицу, были подняты, открывая взору картину безмятежного домашнего уюта: миссис Нолан устроилась в уголке в своей качалке; у нее на коленях груда разнообразных предметов, предназначенных для починки и штопки; сам шериф, без пиджака, в одной рубашке, сидит, откинувшись так, что даже видны его красные фланелевые подштанники. В руках у него газета, никак не более чем двухнедельной давности, а в зубах крепко зажата трубка, черенок которой обгрызен и обкусан до такой степени, что усы едва не попадают в самую чашечку.

– Я вижу, Мария, они добрались-таки до этих махинаторов, которые дают землю за взятки.

– Хорошо, Майк, хорошо! – И она продолжает мурлыкать себе под нос, тихо-тихо, колдуя над огромной заплатой на крошечных штанишках.

То, что она напевает, – всего две строчки из песенки, слышанной в далекой молодости; песня эта – словно обломок деревца, выброшенного на берег и спасенного от забвения, обрывок мелодии, которая стала частью подсознания и непрерывно звучит, облегчая вот уже пятнадцать лет неустанные домашние труды. Для шерифа это все равно что звуки жернова для мельника или шум морской волны для моряка, стоящего на вахте. Без этих звуков в его душе и сердце образовалась бы ничем не заполнимая пустота, а он бы даже не подозревал, чего ему не хватает.

Коркоран, стоя у двери, все это увидел, услышал и понял. Ему, разумеется, и раньше приходилось видеть подобные семейные сцены, и ему всегда казалось, что он как бы смотрит из окна скорого поезда, который несется через прерию мимо заброшенного городишки, прокаленного солнцем, продуваемого ветрами, а теперь мокнущего под серым холодным дождем. Как живут эти люди? Чем заняты? Где находится их душа? Что приносит им рассвет и закат их жизни?

Подобные мысли обычно возникали у Коркорана в прошлом, когда ему приходилось наблюдать подобные сцены. Но сегодня, когда он смотрел на шерифа и его жену, ему казалось, что именно эти люди живут настоящей жизнью, тогда как его собственная состоит из одних призраков и проходит среди призраков – в ней нет ничего отрадного, сплошная тоска, гибель надежд и полная пустота впереди.

Он постучал в дверь. Нолан пошел открывать, держа руку на своем объемистом боку, как раз на том месте, где в старой, видавшей виды кобуре покоился его револьвер. Сдвинув очки на лоб, он беспомощно топтался у двери. Как это случилось, что его враги тысячу раз его не убили?! «В доброте и добродетели заключена известная сила», – подумал про себя игрок.

– Это Коркоран, – отозвался он.

– Чтоб мне провалиться! – воскликнул шериф. – Я только что рассказывал о вас Марии. Заходи, мой мальчик! Она будет рада тебя видеть. Здорово тебе удалось ускользнуть из этого дома! Подумать только, с голыми руками, без оружия, и с таким противником, как Крэкен!

– Я пришел сказать, что дело еще не кончено, продолжение следует, – сказал игрок. – Пришел сказать, что мне придется забрать назад свой револьвер.

– Не может этого быть, Коркоран!

– Он мне понадобится.

– Ты же поклялся, что не будешь больше баловаться оружием, ты только сегодня отдал мне револьвер. – Он вздохнул, доставая из кобуры на бедре револьвер и протягивая его Коркорану. – Отличная игрушка, – сказал он. – Так и просится в руку. Где ты его раздобыл?

– Можно сказать, что он, некоторым образом, достался мне по наследству.

– Как это так?

– Очень просто: я получил его после смерти человека, которому он принадлежал.

Шериф усмехнулся. Ему понравилась эта шутка. Он был вполне способен оценить юмор, в особенности такой, что бьет наотмашь словно дубина.

– Итак, – сказал он, глядя на то, как Коркоран взял револьвер и любовно погладил его, прежде чем быстрым, почти неуловимым движением засунуть себе за пояс. – Итак, ты снова вступил на тропу войны? Ты что же, собираешься кого-нибудь ухлопать и хочешь, чтобы я снова гонялся за тобой?

Его откровенность и любопытство заставили Коркорана улыбнуться.

– Надеюсь, что этого не случится, – сказал он.

– Сколько тебе лет? – неожиданно спросил шериф.

– Тридцать.

– А дальше?

– Именно столько, не больше.

– Всего только тридцать? Послушай, друг, когда мне было столько, меня никто не знал за десять миль от того места, где я ловил разных негодяев. Только через два года Мария сказала, что согласна взять себе мою фамилию, чтобы иметь возможность завести детишек, а потом ругать меня за то, что они плохо себя ведут. Я в твоем возрасте был совсем незначительным человеком, а посмотри на себя! – Он подошел поближе к двери, словно для того, чтобы как следует рассмотреть своего гостя и убедиться в его значительности, а потом добавил: – Зайди в дом, сынок. Я хочу познакомить тебя с Марией.

– Нет. Я этого недостоин, – решительно ответил Коркоран и быстро зашагал прочь.

За все время, пока он шел к отелю, он ни разу на взмахнул своей тросточкой.

Глава 20

А в это время Китти Мерран и Роланд сидели в саду перед пансионом, где она жила, наслаждаясь прохладой ночи. Он смотрел на нее, думая вслух, строя планы, и его низкий голос рокотал, почти не прерываясь, когда он рисовал перед ней их будущее. Она слушала его задумчиво, положив руку на спинку стула и облокотившись на нее головой; глаза ее были подняты к небу, на фоне которого высился мощный, почти нереальный выступ Команчских гор, похожий на груду облаков. Он был настолько нереален, что порой ей казалось, будто в этой груде облаков мелькают звезды; или это золотоискатели развели костер в своем лагере и его пламя то вспыхивает при порывах ветра, то вновь угасает?

– Как ты думаешь, тебе это понравится?

Китти вдруг поняла, что свой вопрос Роланд повторяет в третий раз.

– Да, – торопливо ответила она.

Роланд переменил положение, а потом поднялся на ноги. Он подошел к калитке, минуту постоял, а потом снова вернулся и сел на прежнее место. Девушка понимала, что он сердится. Она была слегка встревожена, однако, к своему удивлению, обнаружила, что ее тревога была не лишена приятности, и сказала, как бы извиняясь:

– Прости, но я просто задумалась.

– Но не о том, что я тебе говорил.

– Прости, пожалуйста, Генри.

– О, конечно!

Его молчание красноречиво говорило о том, что он недоволен ее невниманием.

– Мне иногда кажется, – сказал он, – что этот Запад, который тебе так хотелось увидеть и куда я с такой радостью за тобой последовал, только внес разлад между нами.

Она уже готова была возразить, но в этот вечер ей было лень произносить вежливые слова, и вместо этого она сказала правду:

– Ты действительно так думаешь? Почему?

– Значит, у тебя тоже возникают подобные мысли? – резко спросил он.

– Нет-нет.

– Мне здесь ужасно понравилось, – горячо заговорил он. – И мне везло. Все было так, как я и ожидал, – и люди, и сама эта горная пустыня. Все было точно так, как ты говорила в Нью-Йорке, и мне казалось, что я просто создан, чтобы жить в этих краях. Все было так, как я мечтал, – все, кроме тебя, Китти.

– Мне ужасно жаль.

Что-то похожее на стон вырвалось из груди Роланда.

– Но тебе это, по-видимому, безразлично. Разве не так?

– Ты позволишь мне быть откровенной?

– Конечно.

Тревога, прозвучавшая в его голосе, причинила боль, ей стало его жалко. Поэтому она протянула руку и легко дотронулась до его локтя. Он, по-видимому, все понял, потому что сидел неподвижно, никак не реагируя на ласку.

– Ты знаешь, – сказала она, закрыв глаза, но не в силах уйти от своих мыслей, – я сегодня какая-то сонная. Мне трудно слушать, я не могу уловить, о чем идет речь.

Он тут же почувствовал раскаяние.

– Бедная моя, ты просто устала. Какой я дурак, что завожу всякие разговоры, когда ты так утомлена.

– Дело не в этом, просто…

Наступило молчание, и по мере того, как оно длилось, она вышла из своего оцепенения, поняв, что между ними возникло что-то новое.

– Ты знаешь, – сказал он наконец, – я начинаю понимать, что происходит.

– Что именно, Генри?

– Между тобой и мной.

– И что же?

– Когда мы только познакомились, я жил бессмысленной жизнью, не делал ничего полезного.

– Да, это было просто чудовищно!

– И ты хотела, чтобы я занялся полезным делом. Ты сказала себе, что человек, у которого вполне приличная голова и сильные руки, может найти себе более интересное и полезное занятие, чем разводить охотничьих собак. И стала рассказывать мне о Западе. Я заинтересовался. Естественно, что на десять процентов меня интересовала эта страна, а на девяносто – ты. И по мере того, как я просыпался, ты стала мной гордиться. Я думал, что это любовь, но я ошибался.

– Генри!

– Давай попробуем быть честными. Ты ведь тоже ошиблась. Ты не понимала. Ты еще никогда никого не любила, и когда стала интересоваться моими делами, тебе показалось, что это настоящее. Но это не так. Я всегда чувствовал, что гордости мало, что нужно что-то еще. А сегодня, как мне кажется, я понял окончательно, – благоговейно говорил он, – что я люблю тебя так, как не любил еще ни один человек. Но ты, Кейт, как ты ко мне относишься? Любишь ли ты меня? Где, скажи мне, музыка, где поэзия настоящей любви?

Генри с минуту подождал. Возможно, он ожидал, что она станет возражать, уверять его в своих чувствах, и она даже попробовала это сделать, однако то, что он сказал, было слишком значительно, и она молчала. Все его рассуждения она мысленно довела до логического конца и ужаснулась тому, что увидела. А он, исполненный горечи, решительно продолжал свой анализ:

– Давай рассмотрим всю ситуацию в общем, Кейт. Я, если можно так выразиться, произвел известный вклад, то есть показал тебе, что такое внимание со стороны мужчины. Ты увидела, что этот вклад приносит проценты. Сухая бесплодная почва стала плодородной, годной для посева. Но мысль о том, чтобы построить на этой земле свой дом, почему-то не кажется тебе заманчивой.

– Но ты ошибаешься, Генри, я…

– Ты же знаешь, что если я тебя прошу назначить день свадьбы, ты всегда отказываешься.

– Мне бы тоже хотелось понять почему, – тихо проговорила она.

– Ах, – горестно воскликнул несчастный влюбленный, – если бы ты только могла… совладать как-то со своим сердцем и отдать его мне, Кейт! Порой я просто схожу с ума. Вот я, со всей моей силой, ничего не могу с тобой поделать, несмотря на всю твою слабость.

– Я ведь дала тебе слово, Генри. Неужели ты сомневаешься в том, что оно для меня священно?

– Вот что я тебе скажу, дорогая: пожалуй, буду без всяких угрызений совести настаивать на том, чтобы ты его сдержала. Как я тебя люблю! Без памяти, Кейт! Меня постоянно преследует отчаянный страх тебя потерять. Как я этого боюсь!

Девушка молчала, чувствуя, как колотится в груди ее сердце.

– Довольно! – проговорила она наконец.

– Понимаю. Больше не скажу ни слова. Я так жалею, что огорчил тебя, дорогая.

– Дело не в этом. Просто…

– Ты мне только скажи, что я ошибаюсь.

– Ну конечно! Конечно же ты ошибаешься!

– Но в чем-то я прав, верно?

– Я… я даже не знаю.

– Нет, ты прекрасно знаешь.

– Пожалуйста, не говори так, Генри. Ты сегодня так жесток со мной.

– Как я безобразно себя веду! – застонал он. – Черт меня возьми, я просто дурак и негодяй, что пристаю к тебе со своими сомнениями. Я ухожу, Кейт, и надеюсь, что, когда мы встретимся в следующий раз, мне удастся не быть таким грубияном.

– Веди себя спокойнее, – сказала она. – Не годится нам убегать от таких серьезных вещей. Но давай пока поговорим о чем-нибудь другом. Я… Я даже жалею, что ты начал этот разговор.

– И я тоже, Бог тому свидетель! Сомнения – все равно что сорняки: стоит им только появиться, они тут же разрастаются.

– Но ты мне веришь? Веришь, что я всегда буду поступать честно?

– Больше чем кому-либо другому на свете!

– Тогда давай просто спокойно посидим. Что может быть лучше этой прекрасной ночи!

Он ничего не ответил, но через какое-то время проговорил неуверенным усталым голосом:

– Ты недавно сказала, что о чем-то задумалась. Помнишь?

– Да.

– О чем же?

– Ни о чем важном. А тебе хотелось бы знать?

– Конечно, особенно если это отвлечет от разговора о нас самих.

– О, к нам это не имеет никакого отношения.

– Я это и подозревал, – с горечью заметил он.

Она же была так занята своими мыслями, что даже не обратила внимания на эту горечь в его голосе.

– Я думала об азартных играх, Генри.

– Это же один из твоих коньков, дорогая, ты постоянно воюешь против карт.

– Ну… не знаю. А ты сам когда-нибудь играл?

– Конечно. Однако если у меня и есть пороки, то увлечение картами к ним не относится.

– Удивительно, – сказала она.

– Ты что, сомневаешься во мне?

– Да нет, я думала не о тебе.

– Ах вот как!

– Я просто думала об азартных играх вообще. Ведь все мы в известном смысле игроки. Разве не так?

– Ну, можно сказать и так. Если человек засеивает поле, он не знает, каков будет урожай, что он получит – десять мешков или всего один. Трудиться он будет все равно. Но скверная погода может погубить все без остатка. Или другое: человек может отдать все свое сердце, всю душу женщине, а взамен получить… либо десятикратный урожай, либо даже семян не соберет. Все могут склевать вороны!

– Генри!

– Прости меня, Кейт. Но у меня так тяжело на сердце. Давай вернемся к картам, они-то сердце мне не разобьют.

– Может быть, лучше повременить с разговорами?

– Нет, дорогая. Мне так приятно сидеть здесь и смотреть на тебя. Лица твоего я почти не вижу, оно для меня лишь легкая тень, но в свете звезд белеет твой лоб, под которым ужасный мозг, быстрый и неутомимый, проникающий в суть любого явления, проникающий и в мою душу, – одному Богу известно, что он там находит. Ну вот, прости, я опять за свое! Я ведь обещал, что больше не буду. И я сдержу обещание. Да, карты… карты… Давай поговорим о них.

– Ну что ж, если хочешь.

– Разумеется. Я постараюсь больше не делать глупостей. Обещаю.

– Ты такой славный, Генри!

– Чепуха! Но продолжай. Почему тебе пришло в голову, что все вокруг – всего лишь азартная игра?

Вместо того чтобы ответить, она в свою очередь задала вопрос:

– Ты был когда-нибудь знаком с профессиональным картежником?

– Я знал одного парня, который впоследствии увлекся картами.

– Что это был за человек?

– Странный. Мы с ним встречались на футбольном поле, много лет назад. Это был отчаянный парень, сущий дьявол. Он, бывало, носился по полю как грозный призрак.

– О-о!

– Тебе это как будто бы нравится, Кейт.

– У меня тоже есть знакомый игрок в карты. Судя по описанию, он похож на твоего приятеля. Вроде странствующего рыцаря – понимаешь, этакий искатель приключений.

– Хм-м… – неожиданно пробормотал Роланд. – Но конечно, наверное, не слишком-то честный? Точь-в-точь тот парень, о котором я говорил.

– А что, твой знакомый не был честным человеком?

– Я говорю не о футболе. На поле не было человека честнее и вернее, чем он. Он был бесстрашен – любил опасность, любил сложные ситуации. Хладнокровен как сталь. А для противника – словно раскаленный клинок. Меня он однажды здорово свалил с ног. Он был капитаном, настоящим лидером, который вдохновлял свою команду. Вот каков был этот человек! Да-а, я встретился с ним – позже. Он таким и остался – по-прежнему красив и хладнокровен.

– Ах, совершенно тот же тип! Мой знакомый – точная его копия. Все свои мысли скрывает, и по его лицу абсолютно ничего нельзя прочесть!