Текст книги "Возмутитель спокойствия"

Глава 7

Из груди шерифа вырвался стон. Он схватил винтовку и принялся палить вслед удаляющемуся каравану.

Но все впустую. Впрочем, иначе и быть не могло. Стрельба при лунном свете – самое неблагодарное занятие. Все видно отчетливо, но только как будто на некотором отдалении, и правильно определить это расстояние не удается никогда.

Я знал, что он промахнется. Так оно и вышло.

Мне оставалось лишь с грустью взирать на то, как все наши средства передвижения стремительно скрываются из виду.

– Индейцы! – завопил я. – Теперь я, кажется, понимаю, почему вешают конокрадов!

– Индейцы? Как бы не так! – удивительно спокойно произнес шериф. – Это был Чип. Собственной персоной.

– Чип? – воскликнул я. – Чтобы Чип бросил меня вот в таком положении? Никогда в жизни!

– Как ты думаешь, кого он любит больше? – поинтересовался Мерфи. – Тебя или Уотерса?

– Возможно, Уотерс ему ближе, – признал я, – но только он никогда не сыграл бы со мной такую злую шутку. Да еще посреди пустыни!

– Просто ты не знаешь, на что он способен, – возразил шериф. – А я знаю. Он ирландец, а ирландская кровь похлеще любой гремучей смеси. Во всяком случае, благородством там не пахнет. Но я тоже ирландец. И до родника мы все равно дойдем!

Само собой разумеется, медлить мы не стали. Если уж нам предстояло тащиться пешком через пески, которые при каждом шаге осыпаются под ногами дюймов на шесть, то не было смысла дожидаться, когда взойдет солнце и изжарит нас заживо. Уж лучше отправиться в путь, превозмогая усталость, чем изнемогая от невыносимой жары.

Мы самым придирчивым образом перебрали содержимое наших мешков, оставив себе лишь одну винтовку, немного еды и седельную сумку с четвертью миллиона долларов наличными. Потом отправились дальше через погруженную во мрак и посеребренную луной пустыню.

Невозможно передать, какими обширными стали эти просторы после того, как мы лишились лошадей! Если эти пески и прежде казались мне бескрайними, то теперь занимаемое ими пространство, на мой взгляд, увеличилось раз в десять.

Мы брели вперед, я слушал, как песок скрипит и осыпается у меня под ногами, как скрипит и осыпается он под ногами шерифа.

Мерфи был на редкость спокоен. Время от времени он разражался краткой речью, но по большей части шел молча, стараясь беречь силы.

– Лет пятнадцать тюрьмы, – объявил шериф неожиданно. – Вот что он у меня получит. Я очень надеюсь, что этот гаденыш пропарится там весь срок от звонка до звонка, и с него каждый день будет сходить по сто потов, точно так же, как с меня сейчас. Надеюсь, там он и кнута отведает. Будь проклята его жалкая шкура!

Я кивнул.

Чип мне очень нравился, но только если это и в самом деле его рук дело, то я страстно желал, чтобы он понес самое суровое наказание – и не когда-то в будущем, а в самое ближайшее время.

Мы брели вперед. Не знаю, многим ли из вас приходилось ходить по зыбучим пескам. Надеюсь, что подавляющему большинству все же посчастливилось избежать подобного испытания. Этот песок легче воды и гораздо более текучий. На него невозможно поставить ногу без того, чтобы не увязнуть по колено. Так что приходится идти выворачивая стопы ног наружу, чтобы увеличить таким образом площадь опоры. Но проку от этого все равно мало. Вы продолжаете вязнуть в песке, постоянно оступаетесь и скатываетесь назад. А если при этом вам еще доверена какая-либо ноша, то при переходе через пески она становится тяжелее в десять раз.

Потом мы совсем перестали переговариваться. Стиснув покрепче зубы, мы продолжали идти вперед, мысленно желая вору, укравшему у нас лошадей – будь то Чип, индеец или еще кто-нибудь, – угодить в самое пекло.

И вот взошло солнце.

Оно не стало тратить время понапрасну, немедленно обрушив на наши головы потоки тридцатиградусного зноя. И это было всего лишь начало. Стоило его огненному оку показаться над дымкой, окутавшей горизонт, как оно в считанные мгновения раскалилось добела и начало припекать с утроенной силой. Вы и вообразить себе не можете, как это солнце в пустыне начинает свою работу с утра пораньше и не сдает позиций до самого вечера, пока не скроется за горизонтом. Можно сказать, что оно палит прямо с бедра, не делая лишних движений, и продолжается это весь день напролет.

Вода в наших флягах закончилась еще утром. Затем мы устроили короткий привал близ скал, и шериф несколько раз натужно сглотнул, чтобы облегчить сухость в горле. Потом сказал:

– До источника-то мы дойдем. Но это будет нелегко.

И был прав.

Вообще-то он оказывался прав практически всегда, но только на этот раз прав, как никогда. Мы упрямо брели через пески, а солнце пригревало все сильнее и сильнее. Его лучи пронизывали ткань одежды и обжигали плечи. От солнечных ожогов по краям ушей появлялись волдыри, а кожа на носу начала облезать. Время от времени я приподнимал тяжелое, широкополое сомбреро, чтобы впустить под него хоть немного воздуха и охладить таким образом голову. Но все напрасно. Получалось, что я просто выпускаю пар – движения воздуха было совершенно не заметно.

И все равно я терпел и шел вперед. Когда приходится часто путешествовать по пустыне, то всегда можно припомнить какой-нибудь похожий случай, думая о том, что и тогда дорога казалась бесконечной, однако потом все закончилось благополучно.

Но самое отвратительное свойство пустынь Невады заключается в том, что зачастую на горизонте виднеются окутанные голубой дымкой горные хребты, навевающие воспоминания о холодной проточной воде, деревьях, под раскидистыми кронами которых царят тень и прохлада, порывах свежего ветерка и тому подобных вещах.

Я грезил о дворцах изо льда. Клянусь, я был готов не сходя с места слопать целый такой дворец!

Затем мы взошли на пригорок, и шериф, рассмеявшись жутким, беззвучным смехом, указал на что-то:

– Это родник. Вон там, где камни блестят на солнце!

Внезапно я ощутил в ногах необычайную легкость, на сердце тоже стало очень радостно. Я резво зашагал дальше. Душа ликовала, хотелось петь, но очень болело горло.

Этот отрезок пути мы проделали в довольно быстром темпе, и затем, когда до камней оставалось буквально рукой подать, шериф вдруг начал задыхаться, а затем, закричав дурным голосом, побежал.

Наблюдая за ним, я решил, что от жары и жажды у него помутился рассудок.

Но тут заметил нечто такое, что заставило сорваться на бег и меня. Потому что камни впереди выглядели как-то уж очень странно. Все они были будто бы перевернутыми и лежали, подставив солнцу свои светлые брюшки.

Я бежал так быстро, как только мог, но все равно не догнал шерифа. Он был довольно грузным, но на этот раз обставил меня в два счета. А когда я, отдуваясь и стеная, добрался-таки до места, Мерфи стоял, простирая руки вперед, словно обращаясь с безмолвной молитвой к кому-то невидимому. Его молчание было красноречивей любых слов.

И тут мне стало все ясно.

Источник был взорван.

Да, как я уже сказал, вся земля вокруг была усеяна камнями, и теперь вблизи на многих из них стали заметны следы взрыва и копоти. Но важнее всего другое – воды в источнике больше не было!

На земле все еще виднелись очертания краев некогда находившегося здесь озерца. И песок оставался еще довольно влажным, чтобы его жевать – если, конечно, вы понимаете, что я имею в виду. Но вода ушла.

Какой-то негодяй забил в источник заряд пороха и взорвал его, перекрыв тем самым путь воде.

Что нам теперь оставалось делать? Конечно, кто-нибудь из старателей, кого судьбе будет угодно занести в эти края, возможно, взорвет на этом самом месте шашку динамита, и тогда вода, скорее всего, снова выйдет на поверхность. Но теперь она ушла.

А у нас при себе и пороха не было!

Я взглянул на шерифа, а шериф, в свою очередь, уставился на меня. Он усмехнулся, и его улыбка представляла собой довольно жутковатое зрелище.

– Чип! – произнес он.

– Нет, – возразил я. – Чип никогда не совершил бы такую подлость. Только не Чип! Мы с ним напарники.

Тогда шериф решил изменить тактику и спросил:

– Я ирландец?

– Да, – подтвердил я.

– Я знаю ирландцев? – задал он следующий вопрос.

– Должен бы, – предположил я.

– Я говорил, что ирландская кровь – это гремучая смесь? – продолжал упорствовать Мерфи, свирепо вращая глазами.

– Вообще-то да.

– И что благородство ей чуждо?

– Ага, – утвердительно кивнул я.

– Это дело рук Чипа, – авторитетно заключил шериф. – Ему знакомы лишь два чувства – слепое обожание и ненависть. Обожает он только своего дружка, Уотерса. А на всех остальных ему просто наплевать.

Я с сомнением покачал головой:

– Он ведь еще совсем ребенок. Он не мог этого сделать. Просто не посмел бы.

– Еще как посмел бы! – махнул рукой шериф. – У него сердце и душа ирландца.

Я слушал Тага Мерфи, и мне казалось, что должно существовать какое-то другое объяснение случившемуся, но сознание снова и снова подбрасывало всю ту же мысль – это сделал Чип. У него были все основания для того, чтобы досадить шерифу, а если в это время поблизости оказался я – ну что ж, такова судьба.

Меня обуял гнев, я скрипел зубами и очень жалел, что не могу добраться до маленького поганца. Я был готов собственноручно свернуть ему шею, чтобы хотя бы одним подлецом в мире стало меньше.

– Это сделал Чип, – уже в который раз повторил шериф. – Чип побывал здесь и устроил этот бардак. Даже не посчитался с тем, что в свое время я мог бы запросто упечь его за решетку, но не сделал этого. Например, в тот раз, когда отправил туда Уотерса. Чип мог запросто оказаться в каталажке вместе с ним, но я пожалел его. И вот он так отплатил мне за это.

Слушать рассуждения шерифа было довольно интересно – он говорил тихо, растягивая слова, а его хрипловатый голос дрожал от жажды и избытка эмоций. Я внимал обличительной речи Мерфи и наблюдал за тем, как стремительно меняла выражение его бульдожья физиономия. Откровения шерифа произвели на меня столь глубокое впечатление, что я и думать забыл о том, как мне нестерпимо хотелось пить.

Еще какое-то время мы обдумывали случившееся и перебрасывались ничего не значащими фразами, так как обсуждать особенно было нечего. Все представлялось предельно ясным.

Отныне наша задача состояла в том, чтобы добраться от этого родника до другого ближайшего источника. А надо заметить, он находился от нас в семидесяти милях пути!

Семьдесят миль тащиться по пескам! Целых семьдесят миль! Чтобы добраться туда, нам придется идти весь день и всю ночь и большую часть следующего дня. И если повезет, то в конце этого перехода мы окажемся у небольшой лужицы, из которой можно будет сделать несколько глотков мутной, соленой воды.

Я хотел облизать губы, но не стал этого делать. Просто слегка сжал их, позволяя капельке слюны выступить наружу.

Мы сидели в некоем подобии тени, отбрасываемой одним из перевернутых валунов, и прикидывали, в каком направлении продвигаться дальше. Я довольно хорошо знал эти места, поэтому в конце концов было принято решение взять курс на долину, где находился источник, который якобы никогда не пересыхал.

Затем мы встали, зарыли сумку с деньгами в песок и тронулись в путь.

Глава 8

Не удивляйтесь, что я так равнодушно говорю об этом.

Шерифа денежный вопрос тоже больше совсем не занимал. Единственное, что волновало нас тогда, так это семьдесят миль пути через пески – хватит ли сил дойти? Для нас обоих это было далеко не первым жизненным испытанием. Мы знали, что такое пустыня, и были настроены отнюдь не романтично. Всего несколько порывов этого раскаленного, сухого ветра выпьют из нас последние соки, а тогда мы умрем.

И дело было вовсе не в физических страданиях. Зной действовал больше на сознание, чем на плоть. Солнце могло лишь обжечь тело, но куда мучительнее чувствовать, как рассудком овладевают страх и отчаяние. От этого можно сойти с ума.

Поэтому, уж можете мне поверить, мы, ни минуты не раздумывая, запрятали четверть миллиона долларов под обломки камней, оставшихся на месте источника, и зашагали прочь, ни разу и не оглянувшись. Винтовка осталась покоиться в земле вместе с деньгами. Не имело смысла тащить на себе эту бесполезную ношу. Мы захватили с собой лишь немного соли и вяленого мяса; а из оружия у шерифа остался охотничий нож – вовсе не потому, что он собирался пустить его в ход, а просто ему, наверное, было бы не по себе, он чувствовал бы себя не вполне одетым, если бы потерял возможность изредка касаться рукой его рукоятки.

Двести пятьдесят тысяч долларов остались лежать в земле под камнями. В тот момент мы отдали бы все до последнего гроша за какого-нибудь самого захудалого мустанга, на котором можно было бы хотя бы по очереди ехать верхом.

Единственное, чему нам оставалось радоваться, так это тому, что нас было двое. Думаю, будь я тогда один, то просто растянулся бы на земле в тени камней и остался лежать, дожидаясь смерти. Или даже постарался бы как-нибудь ускорить ее приход. Но когда человек идет не один, он не сдается. Похоже, последнее, что нам еще удалось сохранить, так это остатки гордости. Я не хотел выглядеть слабаком в глазах шерифа. А ему не хотелось обнаружить свою слабость передо мной. Так что мы просто брели по песку, направляясь к расщелине в дальнем горном хребте, где надеялись найти воду.

Труднее всего было осознавать, что время будет ползти медленно-медленно, как черепаха, и, сколько бы мы ни шли, окутанные голубой дымкой горы так и будут маячить на горизонте, не становясь ближе ни на шаг. Даже когда скозь голубизну начнет потихоньку проступать коричневый цвет, нас будет отделять от цели еще очень приличное расстояние. Даже когда мы уже сможем различать отдельные камни и растущие на склонах деревья, все равно перед нами останутся многие мили пути. Сухой и прозрачный воздух об этом позаботится.

Да, настанет такой момент, когда мы станем высасывать из ранок собственную кровь, чтобы хоть немного унять невыносимую боль в пересохших от жажды глотках.

Мы оба прекрасно знали, каким испытанием это обернется для нас, а потому шли молча, чтобы не тратить силы на разговоры.

Шериф перерезал веревку, которой были связаны мои руки, но особой благодарности к нему я за это не испытал. Это было сделано на тот случай, чтобы в нужный момент я, если вдруг окажусь выносливей, смог бы ободряюще похлопать его по спине, привести в чувство и призвать не сдаваться, быть настоящим мужчиной.

С другой стороны, на этом месте с равным успехом мог оказаться и он.

Итак, мы отправились в путь и шли до самого вечера.

Я не хочу особо останавливаться на этом. У меня нет никакого желания вспоминать сводящую с ума жару и то, как солнце касалось своей докрасна раскаленной ладонью наших затылков, заставляя закипать мозги. Не хочу думать о том дне, потому что уже при одной только мысли о нем у меня мгновенно пересыхает в горле. Теперь ничто не мешает мне наполнить стакан кубиками льда, залить их доверху водой и пить, а потом еще добавить льда и снова пить талую воду маленькими глотками, чувствуя, как благословенная прохлада медленно струится вниз по горлу. И все-таки, похоже, окончательно утолить жажду мне не удается до сих пор. Когда я хочу пить, то страдаю от этого так же сильно, как тогда.

День начинал клониться к вечеру, но я уже знал, что долго мы не протянем.

Мой язык распух и еле помещался во рту, а губы потрескались до такой степени, что кровь тоненькими струйками текла по подбородку. Мне было больно даже повести глазами – глазные яблоки будто были окружены со всех сторон острыми кристаллами кварца.

И тем не менее мы продолжали идти вперед.

Скорее всего, шериф тоже понимал, что мы погибнем. Ему было еще труднее, чем мне, так как он был человеком довольно грузным. По его остановившемуся взгляду я мог судить о том, что он уже глядит в лицо смерти. Но точно так же, как и я, сдаваться Мерфи не собирался.

Картина была довольно странная: двое мужчин шли прямиком навстречу неминуемой гибели и старательно избегали говорить об этом вслух, потому что каждому хотелось непременно сломить гордыню другого и вынудить его первым запросить пощады. Раз двадцать мне не терпелось взвыть от тоски и начать жаловаться на судьбу, но всякий раз я проглатывал рвущиеся наружу слова и не произносил ни слова. Лишь однажды – один-единственный раз! – я услышал, как шериф чертыхнулся, и то его ругательство было больше похоже на стон.

Солнце клонилось к закату, когда события того дня неожиданно получили новое развитие. То есть я хочу сказать, что солнце, раздувая огненные щеки, висело совсем низко над западным горизонтом, почти такое же нестерпимо жаркое, как всегда, и было совершенно ясно, что скоро совсем стемнеет. Но даже эта мысль не приносила облегчения, потому что мы знали, что этой ночью кто-то из нас окончательно выбьется из сил, в изнеможении повалится на землю, а тогда другой обернется, чтобы взглянуть на него, и потом тоже опустится на песок, чтобы умереть рядом.

Но когда солнце начало садиться за горизонт, а красное зарево заката объяло западный небосклон, я увидел, что шериф внезапно замер на месте и вытянул руку.

«Ну вот, начинается, – подумал я. – Он сходит с ума, и безумие пожирает его мозг подобно тому, как мышь вгрызается в сыр. Видать, у него совсем уже поехала крыша, сейчас он начнет буянить и бросаться на меня».

Но шериф неподвижно замер, словно врос в землю, указывая куда-то вдаль. Тогда, не проронив ни слова, я с трудом посмотрел в ту же сторону.

И увидел.

Прямо к нам направлялись какие-то животные. Они шли друг за другом, и их темные силуэты резко выделялись на фоне вечернего неба. Мне удалось разглядеть кивающие в такт шагам головы лошадей, и из моей груди вырвался радостный вопль.

Это были не дикие животные. Вскоре я увидел крохотный силуэт всадника, восседавшего на спине коня, возглавляющего этот небольшой караван, и я подумал, что это был самый счастливый человек во всей Вселенной, потому что он едет по пустыне верхом.

Предположим, ему захочется пить, а у него нет ни капли воды. Тогда он может перерезать горло кому-нибудь из животных, что шли у него в поводу, мулу или лошади, и напиться их кровью. Каким изысканным напитком казалась она мне в тот момент!

Шериф опустил руку.

– Чип! – проговорил он.

Это предположение заставило меня вздрогнуть. Я пригляделся получше – один маленький всадник, ведущий за собой в поводу несколько лошадей или мулов, и замыкает это шествие ослик, кажущийся издалека совсем крошечным.

– Чип! – закричал я, будто это открытие принадлежало мне.

Шериф усмехнулся, но стоило лишь его растрескавшимся губам растянуться в улыбке, как у него по подбородку потекли струйки крови.

Однако он кивнул, и мы рука об руку направились в сторону той процессии. Это был Чип, а значит, наша судьба ему была не безразлична. Он вернулся, чтобы протянуть нам руку помощи. Мы пошли к нему.

Солнце скрылось за горизонтом. В небе все еще догорал багрянец заката, когда мы приблизились к мальчишке настолько, что с ним можно было перекрикиваться. И тут увидели, как он взмахнул рукой, жестом приказывая нам остановиться.

Но мы продолжали идти. Взмах руки не мог нас остановить. Внезапно что-то взрыло песок у моих ног, фонтанчик из мелких песчинок взметнулся в воздух. В следующий момент меня оглушил грохот винтовочного выстрела.

Чип стрелял, чтобы заставить нас остановиться.

Должен сказать, пули оказались достаточно убедительным аргументом – мы замерли на месте как вкопанные.

Затем я услышал голос мальчишки. Чип держался очень естественно и был совершенно спокоен.

– Ну что, парни, пить хотите?

Хотим ли мы пить? Стоило лишь это услышать, как мои слюнные железы заработали с удвоенной силой, а в горле мгновенно пересохло.

Мы стояли и размахивали руками, как два идиота. У нас просто не было сил, чтобы кричать.

– Я привез вам воду, много воды, – прокричал наш спаситель, – но прежде, чем вы ее получите, я должен заключить с вами сделку.

Мы продолжали махать. О чем речь?! Ну конечно же мы согласны на любую сделку на его условиях. Если у него есть вода, то в наших глазах он просто властелин мира!

Минуту спустя его высокий голосок зазвенел вновь.

– Я подобрал все ваши пожитки, которые вы бросили по дороге. Сумку и все мешки. Деньги у меня. А теперь я должен быть уверен, что мне за это ничего не будет, или же я уезжаю и оставляю вас жариться в этом пекле.

Улавливаете мысль? Он предлагал нам спасти нас, но обещал сделать это лишь при условии, что мы гарантируем ему неприкосновенность, не станем требовать вернуть назад наши вещи.

Я захохотал, от беззвучного смеха сотряслось все мое тело. Боже мой, какой невыносимой была эта боль в горле!

Затем перевел взгляд на шерифа и увидел, что он медленно качает головой из стороны в сторону, подобно волу, на шею которому надели ярмо.

Потрясенный, я с недоумением уставился на него. Отказывается? Отказывается от воды – от самой жизни? Господи милосердный, что он делает? Неужели отказывается?

Затем Мерфи взял меня за руку и сжал ее.

– Ты иди, – сказал этот чудаковатый человек. – Иди и пей. А я… Ты же знаешь, в каком я положении.

– Знаю то, что ты совсем уже тронулся умом, – возмутился я. – Вот это я знаю точно. И вообще, при чем тут твое положение? – И я с силой встряхнул его.

Он продолжал упрямо мотать головой и твердить свое «нет», обращаясь даже не ко мне, а словно пытаясь в чем-то убедить самого себя. Да, он говорил «нет» испепеляющей жаре и жажде, от которой можно было запросто сойти с ума.

– Ты знаешь, в каком я положении, – повторил шериф срывающимся голосом. – Я бы с радостью отступился. Но я принимал присягу, когда вступал в эту должность. Ты должен понять меня, Джо. Я поклялся, что буду служить людям верой и правдой и приложу все силы к тому, чтобы добросовестно и наилучшим образом исполнять возложенные на меня обязанности. А что это значит? А то, что я должен исполнять их любой ценой, даже ценой собственной жизни, если потребуется. Вот что это значит. Так что иди и пей. Напейся до отвала. Уходи и забудь про меня. Я должен выполнять мою работу.

Нет, это не было безумием. Это было настоящим величием. Этот грузный, упрямый человек был просто неподражаем. Его слова застали меня врасплох.

И пока я стоял, ошалело уставившись на него, разинув рот от удивления и даже позабыв о мучившей меня жажде, Таг Мерфи развернулся и решительно зашагал прочь, из последних сил стараясь уйти как можно дальше от манящего соблазна!