Текст книги "Возмутитель спокойствия"

Глава 16

Я замер в нерешительности, но Чип не растерялся. Он просто нырнул в темноту на полу, словно в воду, и я тут же услышал приглушенный голос Ньюболда, ворчливо его приветствовавшего. Очевидно, Чип уже активно ему помогал.

Я чиркнул спичкой, и ее дрожащий огонек на мгновение выхватил из темноты тюремщика, который, если верить мальчишке, был законченным дураком и негодяем. Теперь на бульдожьем лице охранника красовалось несколько кровоточащих шрамов, и, подобно разъяренному бульдогу, он пытался достать зубами своих обидчиков, так как его руки были надежно скручены за спиной.

Ньюболд его держал, а Чип угрожающе наставлял на него пистолет, но тюремщик вел себя бесстрашно, как самый настоящий герой. Скорее всего, Чип знал заранее, что так оно и будет, а историю об идиоте охраннике придумал нарочно, чтобы вселить в меня уверенность.

По полу с грохотом каталась лампа, я поднял ее и зажег. В то же самое время тюрьму огласил радостный вопль, изданный нескладным хором из полудюжины голосов.

Дело в том, что Уотерс был тут не единственным пленником, и теперь остальные заключенные тоже заметно оживились, пробуя голос, словно петухи, решившие, что уже наступило утро.

Разыскав веревку, Ньюболд старательно связал тюремщику руки за спиной и уложил его на пол лицом вниз.

– Глаза закрыть! Головы не поворачивать! – приказал он. – Или тебе не жить! – И подал мне знак.

Я склонился над охранником и ткнул ему в затылок дулом моего револьвера.

– Послушай, кореш, – искренне произнес я. – Ты не думай, ведь мне и выстрелить недолго. Если только попробуешь повернуть голову, чтобы поглазеть на меня или на остальных, я просто вышибу тебе мозги.

Зрелище было поистине незабываемое. Честное слово, никогда в жизни не видел столь ярко выраженного бойцовского инстинкта, так как, даже лежа на полу, тюремщик поскуливал и хрипел, словно рвущийся в драку пес, которого удерживают на коротком поводке. Так что я продолжал тихо с ним разговаривать, время от времени напоминая тычками дула о том, что в руке у меня оружие.

Все это время он скрипел зубами, и на его плечах перекатывались бугры железных мышц. Охранник ругался и хрипел и снова ругался. Его била дрожь от непреодолимого желания вскочить на ноги и снова броситься в драку. Неудивительно, что этот парень открыл дверь тюрьмы по первому же требованию. Ему было решительно наплевать на то, поджидает ли его на пороге опасность или нет. А чего бояться-то? Он бы и сам не отказался нарваться на неприятности; ведь чем больше неприятностей, тем интереснее!

Я еще никогда в жизни не встречал такого человека, как он. При одном лишь взгляде на него у меня по спине бежали мурашки!

Чип к тому времени уже завладел связкой ключей тюремщика и бросился в коридор, куда выходили двери тесных камер, и, остановившись перед самой дальней, принялся подбирать ключ к замку.

Мне показалось, что на это ушла целая вечность, потому что все это время я прислушивался к доносившемуся с улицы гулу надвигающейся толпы. Вы никогда не слышали, как набегают волны вот такого людского прибоя? Такое невозможно воспринимать спокойно. У вас тут же перехватывает горло, и этот ком поднимается все выше и выше, а задняя часть языка намертво прилипает к нёбу.

Но в конце концов нужный ключ все-таки был найден, железные петли натужно скрипнули, и дверь распахнулась.

Из камеры вышел Уотерс. Тусклый свет фонаря лег на его лицо, выхватив из темноты висок и впалую щеку, на которой залегла тень, похожая на след от копоти.

Верзила Ньюболд подхватил его под мышки и буквально выволок за порог. Чип радостно вертелся у них под ногами. Остальные же обитатели тюрьмы, видя, что их освобождать никто не собирается, взвыли разом, словно стая бешеных волков. Черт возьми! От этого душераздирающего вопля кровь стыла в жилах!

Я последним выскочил из тюрьмы, с грохотом захлопнув за собой дверь, и на глазах у надвигающейся прямо на нас по улице и срывающейся на бег толпы вслед за поделыциками поспешил скрыться за углом.

Я знал, что нам конец. Или, вернее сказать, догадывался об этом, так как бежать достаточно резво, чтобы выскользнуть из рук шайки разъяренных душегубов, да еще с такой поклажей, как Уотерс, было все равно невозможно.

Но тут малыш Чип остановился на углу здания и обернулся, взвизгивая, словно дикий кот, которому наступили на хвост. В тот же самый момент он выхватил самый настоящий кольт и открыл стрельбу по толпе!

Сначала мне так показалось, но я ошибся. Чип стрелял в землю перед ней. Однако безумный мальчишеский крик, похоже, произвел на наших преследователей еще большее впечатление, чем на меня, а пули, взрывшие землю под ногами у зачинщиков, и вообще заставили остановиться.

Черт возьми, этот чертенок всего тремя выстрелами преградил движение целой толпы, а следующими и вовсе ее разогнал, обратив в бегство. Люди побежали в поисках спасения от пуль, не сомневаясь, что головорезы ни перед чем не остановятся!

Вот так мы добрались до лошадей и покинули негостеприимный Манорвиль, благополучно разминувшись со снаряженной в погоню шумной кавалькадой всадников, со стрельбой и воинственным гиканьем отправившихся искать нас совсем в другой стороне.

Так что все остались довольны и счастливы!

Впрочем, мне это приключение особой радости не доставило. Я преступил закон, и мысль об этом не давала мне покоя. Как было бы здорово остаться в стороне и пребывать в счастливом неведении. Но уж что сделано, то сделано!

Однако на следующий день мы узнали, что обстоятельства сложились необычайно благоприятно.

Уотерс и Чип отправились искать убежище за холмами, мы же с боссом поехали другой дорогой и вернулись домой. К полудню следующего дня весть о побеге из тюрьмы докатилась и до нашей делянки – но о предписании на наш арест ничего не было слышно!

А затем к нам в гости пожаловала Мэриан Рэй, которая привезла самые последние новости. Она подъехала прямиком туда, где мы радостно убирали обломки, оставшиеся от злополучного пресса, подошла к Ньюболду и поцеловала его – бабах! – прямо на глазах у всех. Меня она тоже поцеловала, хотя любой мог заметить разницу.

Затем взяла каждого из нас под руку, отвела в сторонку и, пока остальные ребята с завистью глядели нам вслед, рассказала о положении дел в городе. Картина вырисовывалась примерно такая. Ньюболда в Манорвиле знали все, и никто даже не допускал мысли о том, что он мог быть причастным к организации налета на тюрьму. Так что приписывать ему роль головореза желающих не нашлось. Меня тоже никто не узнал. Наверное, потому, что моя роль была крайне незначительная.

Было известно лишь то, что дело провернули трое мужчин – двое высоких и один пониже. Они приняли Чипа за взрослого! И больше ничего. У меня гора с плеч свалилась.

Теперь я мог уверенно смотреть в будущее, получив еще один шанс зажить честно и счастливо. Выжженное беспощадным солнцем скудное пастбище показалось мне в тот миг милым райским уголком, уж можете мне поверить.

Я отошел в сторону, оставив босса наедине с Мэриан Рэй. Они медленно шли рядом, девушка смотрела на него, что-то говорила и смеялась.

Но вот Чип… Интересно, что случилось с ним и его другом-бандитом?

Хотелось надеяться, что у них тоже все сложится хорошо. Потому что все хорошо, что хорошо кончается.

Часть вторая

Глава 1

У каждого человека есть на свете такой уголок, где он оставил частичку своего сердца. Кое-кто из моих знакомых взахлеб и со слезами в голосе рассказывает о море, о белых барашках, венчающих гребни волн, о грохоте и шелесте прибоя; но только их истории не идут ни в какое сравнение с рассказами парней, живущих в горах, где вершины и склоны поднимаются на такую головокружительную высоту, что начинает казаться, будто они вот-вот оторвутся от земли и воспарят над миром.

Еще я слышал, как один парень родом из Кентукки расписывал бескрайние луга, холмистые долины, поросшие мятликом, и бездонное голубое небо, возвышающееся над всем этим великолепием. Да, и восторги о мятлике, о табунах лошадей я тоже слышал не раз.

На севере, в Новой Англии, нет таких просторов, как в Неваде. Все там намного меньше и расположено гораздо компактнее, однако ни летний зной, ни зимняя стужа, ни метель не мешают тамошнему жителю расхваливать свой край. Он обязательно заведет разговор о дремучих лесах, о том, как пахнет плесенью от трухлявых пней, о буйстве ярких осенних красок, достойных палитры художника; расскажет о ручье, который то весело звенит, а то вдруг укрощает свой бег и замирает, о том, как растущие на берегу две стройные березки глядятся в него, словно в зеркало, в котором отражается небо.

Иные даже заходятся в экстазе, пытаясь передать словами, как пахнет полынь после дождя, но я твердо уверен, что на свете существует лишь один край, над созданием которого Господь потрудился на совесть. Что же до остального мира… на мой взгляд, на нем он лишь оттачивал свое умение, но затем вошел во вкус и сотворил Неваду.

Именно так, я заявляю об этом на полном серьезе. Возможно, мой рассказ будет относиться к той ее части, где вы никогда не бывали, к тому же я вынужден констатировать, что у большинства людей сложилось неверное представление об этом штате. Принято считать, что Невада – край серебряных рудников, а в зарослях полыни здесь водятся тетерева. Таков стереотип, и ничего более определенного вы все равно не добьетесь. Даже от самих жителей штата вряд ли услышите исчерпывающий рассказ – Невада слишком велика для этого. На каждого обитателя этого края – будь то мужчина, женщина или младенец – приходится почти по две квадратные мили земли. А так как подавляющее большинство населения сосредоточено в немногочисленных городах и старательских поселках, то нетрудно догадаться, что свободного места там предостаточно.

Ребята, все это я видел своими глазами! Я изъездил этот край вдоль и поперек, от гор Опел до озер Массакр, от хребта Гус-Крик до озера Тахо, теряясь в догадках, откуда там могло взяться целое море такой студеной и вкусной пресной воды. Я видел горные хребты, вонзающие свои когти в шкуру Невады, такие, как Монитор и Панкейк, Хот-Крик и Тойэбл, Шошон и Огаста. Я знаю весь этот штат. Мне хорошо знакомо то ощущение, когда сухой ветер пустыни обжигает лицо, а глаза слепит принесенная им красная пыль. И я люблю этот край. Когда думаю о Неваде, во рту у меня появляется солоноватый привкус, но я все равно не променяю этот уголок земли ни на какой другой и надеюсь прожить здесь до конца моих дней, чтобы и умереть в этом благословенном краю.

Но теперь, думаю, самое время рассказать обо всем поподробнее. Возможно, вы уже представили себе бескрайние равнины, заросшие колышущейся на ветру полынью, но я веду речь совсем о другой части Невады. О том крае, где Всевышний в полной мере проявил свое мастерство и дал волю фантазии. Он не стал попусту тратить время на подбор форм и колера. Вместо этого зачерпывал щедрой горстью все подряд, что только попадалось под руку, и ссыпал в одну кучу самые разные виды сланцев, известняка, кварца и гранита, добавляя для цвета вулканическую породу – то синюю, словно небо, то красную, как огонь.

Имея под рукой такой материал, Всевышний насыпал огромные горные хребты, после чего ребром ладони проложил между ними долины. Он творил на глазок, и это было поистине грандиозно. Правда, не пожелал сглаживать углы своего творения лесами и прочей растительностью, не захотел прятать под бородой сотворенный Им лик, предпочел оставить его гладко выбритым. А поэтому Господь протянул руку на запад и воздвиг хребет Сьерра-Невада. Многие обыватели из штата жары и апельсинов – я имею в виду Калифорнию – глубоко убеждены, что горы Сьерра-Невада были созданы исключительно ради их удобства, чтобы отгородить их ото всего остального мира; но в действительности же горные вершины Сьерры взметнулись так высоко в небо лишь для того, чтобы преграждать путь грозовым ветрам с запада, задерживать тучи и туманы, сохраняя тем самым воздух Невады прозрачным и сухим. Бог не хотел, чтобы горы и долины Невады покрылись ржавчиной от дождей и сырости.

Когда же все в принципе было уже готово, Он бросил оценивающий взгляд на творение рук своих и решил, что неплохо бы увенчать это великолепие еще несколькими штрихами. Вот тогда-то и посыпал долины мелким белым песочком и старательно, до блеска отполировал склоны гор, чтобы те сверкали днем и ночью. Затем, убедившись, что это самое лучшее место на всей земле, Бог задумался над тем, кем заселить такую красоту.

В конце концов остановил свой выбор на зайцах-чернохвостиках – самых больших и быстрых, которые могли бы одним прыжком перескочить через гору; затем отловил несколько койотов – чтобы было кому гоняться за зайцами; и уж после этого выпустил туда самого умного в мире зверя, отличающегося могучим сложением, обвислой шкурой и глазами как у человека, – в общем, вписал в картину волка, предварительно подбавив в его шерсть побольше желтых и серых оттенков, чтобы хищник лучше гармонировал с окружающим пейзажем. Повинуясь воле Всевышнего, по долинам то здесь, то там с быстротой молнии понеслись стада грациозных антилоп – самые быстрые и умные представительницы прекрасного, но в массе своей все же бестолкового антилопьего племени. Потом Он пустил ползать по земле гремучих змей, чтобы те жалили заблудившихся простачков, таких, как вы и я; выпустил на волю дроздов, козодоев и диких голубей, чтобы те летали над землей, а в небо над каждой из долин водрузил по стервятнику.

Наконец, Бог решил, что было бы неплохо, если бы в тех краях появились люди, которые смогли бы по достоинству оценить Его труды, но чтобы при этом обошлось без большого столпотворения. Поэтому развеял кое-где в горах немного золота и серебра. Совсем чуть-чуть. Этого было вполне достаточно, чтобы разжечь в человеке аппетит, но все же слишком мало для того, чтобы его удовлетворить. Однако старатели учуяли, откуда ветер дует, любопытство взяло верх, и они потянулись на запах, не считаясь с расстояниями и преодолевая десятки тысяч миль. Чаще всего, едва добравшись до места, они тут же поворачивали обратно – картина казалась им слишком уж безрадостной и черно-белой, причем белый цвет был живым воплощением огня. При перепаде температур в шестьдесят с лишним градусов в год кому-то жара выжигала душу, кому-то мороз сковывал ноги. И лишь немногие находили в себе силы идти дальше.

Они карабкались вверх по горным склонам и благодарили Бога за одинокие сосны, встречающиеся им на пути; даже лебеда, колючий кустарник и полынь среди этой каменистой пустыни начинали казаться желанными соседями. В конце концов самые отчаянные упрямцы все же нападали на золотые и серебряные жилы, и тогда они дни напролет не расставались с заступом и лопатой, вгрызаясь в каменистую почву, копая шахты для своих будущих рудников. Добыча чаще всего оказывалась весьма скромной, да и старатели в большинстве своем догадывались, что особо рассчитывать не на что. И все же они были очень довольны.

Почему?

Ну, может быть, потому, что, проснувшись поутру, прежде чем взяться за работу, им было достаточно лишь оглядеться по сторонам, чтобы увидеть белые песчаные долины, раскинувшиеся внизу, или неприступные горные вершины, розовеющие в лучах восходящего солнца. Или потому, что вечерами, смертельно устав за день, можно было просто сидеть и покуривать трубку, глядя на то, как под покровом сгущающихся сумерек выбираются из ущелий и ползут по земле длинные тени.

Именно этим я и занимался в тот вечер.

Я сидел на краю моего участка, размышляя о том, что последняя банка томатной пасты вылизана дочиста, и тихонько поругиваясь вполголоса. Однако мои уши не слышали бормотания, срывавшегося с моих губ, так как внимание было всецело поглощено одним очень интересным занятием – я постреливал из пистолета то по ущелью, которое было уже погружено во мрак, то по другому, все еще охваченному пламенем заката. Отсюда мне открывался хороший обзор на белое дно долины, и я видел, как далеко-далеко внизу, почти у самого горизонта, медленно ползет белое облачко.

Это было облако пыли, поднятое табуном диких лошадей. Я наблюдал их утром того же дня, когда воздух был вот так же чист и прозрачен, словно хрусталь. Этой ночью они промчатся мимо меня, но на следующее утро я снова увижу их летящими на водопой в долину Шу-Хорн, до которой отсюда два дня пути.

Я думал о диких лошадях, о том, как было бы здорово вскочить верхом на самого норовистого жеребца во всем табуне, чтобы влиться в этот пыльный поток и навсегда остаться вместе с ними. Мне казалось, что я просто сижу на берегу реки, по дну которой несутся лошади, и они тоже являются частью окружающего меня пейзажа.

Я был все еще поглощен думами о возвышенном, когда у меня за спиной раздался голос:

– Эй, старина Джо! Привет!

Это вывело меня из оцепенения. Собравшись с духом, я посмотрел вверх, но оглянуться было почему-то страшно.

– Ну вот, начинается! – сказал я сам себе.

Я имею в виду, что когда человек проводит в одиночестве слишком долгое время, то ему иногда начинает мерещиться всякая чертовщина, и от этого можно запросто сойти с ума. Мне казалось, что услышанный мною голос никак не должен принадлежать человеку. Этот мальчишка, Чип, мог находиться где угодно, но только не так вот просто взять и материализоваться у меня за спиной.

Я нервно рассмеялся и сказал вслух:

– Нет, мне точно померещилось!

– Да оглянись же ты, Джо! – попросил голос.

Тогда я обернулся и – разрази меня гром! – увидел Чипа собственной персоной. Его огненно-рыжие вихры торчали во все стороны, а веснушчатое лицо расплывалось в широкой улыбке! У меня екнуло сердце и как будто что-то оборвалось внутри.

Глава 2

– Вот ведь чертенок! – воскликнул я. – Откуда ты свалился?

Чип небрежно махнул рукой, указывая на горный склон, вершина которого упиралась в самое небо, и беззаботно ответил:

– Вон оттуда.

Мы обменялись рукопожатиями. Его руки были в точности такими, какими я их запомнил. Они совершенно не изменились, казалось, даже грязь на них была прежней. Да и сам он остался таким же, каким был год назад. Передо мной стоял шестнадцатилетний мальчишка, не по-детски рассудительный и к тому же чертовски своенравный. Все эти качества уживались в нем самым непостижимым образом. Еще никому не удавалось переспорить Чипа. Я имею в виду, что если такие попытки и предпринимались, то потом они благоразумно не возобновлялись, так как обычно и одного раза оказывалось вполне достаточно.

– Садись, – предложил я. – Значит, ты просто прошел несколько сотен миль и наткнулся на меня? Конечно, ведь это же плевое дело! Так как это тебе удалось? Неужели выучился щебетать по-птичьи и спрашивал у пернатых, в какую сторону идти?

Он уселся на землю, привалился спиной к камню, закинул руки за голову и, повернувшись боком ко мне, стал обозревать пейзаж, которым я любовался перед его приходом.

– Джо, сверни мне цигарку, ладно? – попросил он.

Я уже хотел было бросить ему кисет и сказать что-нибудь вроде: «Тебе надо, ты и делай!» – но вовремя спохватился. Вид у мальчишки был смертельно усталый, под глазами залегли лиловые синяки. А тот факт, что он просил закурить, говорил о том, что силы его оставили. Курил он очень редко.

Я свернул цигарку из табака пополам с порубленной соломенной пылью, вставил ее ему в рот и сам же зажег спичку. Чип не шевельнул и рукой, а просто неподвижно сидел, глядя из-под полуприкрытых век на раскинувшийся перед нами пейзаж.

Одет мальчишка был вполне добротно. Я молчал, продолжая исподволь разглядывать его. Но вот он выкурил самокрутку до самого основания, отбросил окурок и сделал три глубоких вдоха, очищая легкие от остатков дыма.

Тогда я нарушил молчание:

– Вижу, со времени нашей последней встречи ты успел основательно приодеться.

– Ага, – кивнул он, – ты же знаешь Дага. Ему хочется, чтобы я был одет получше.

– Да. Понимаю, – отозвался я.

– И в этом его главный недостаток. Потому что он в некотором смысле пижон.

– Может быть, и пижон, но в остальном отличный парень, – возразил я.

– Ну да, конечно, он отличный парень, – согласился Чип. – Но кроме всего прочего, еще и пижон. Только и знает, что прихорашиваться да наряжаться. Знаешь, что он учудил в Тауиле?

– Нет еще. Так что же он там натворил?

– Вырядился в мексиканские тряпки. Ну там костюм из бархата и все такое. Напялил на голову шляпу с огромным пером. Наверное, сам себе казался просто неотразимым. Все вертелся перед зеркалом, никак не мог на себя налюбоваться да подкручивал усы.

– Держу пари, молчать ты не стал, – предположил я.

– А то как же! Сказал все как есть. Но только ему все равно. Похоже, мое мнение его не очень-то волнует.

– Просто он знает, что ты все равно его любишь.

– Думаешь, в этом все дело?

– Уверен.

– Что ж, может быть, и так, – подтвердил Чип.

Я с трудом подавил улыбку. Чип и Даг Уотерс были привязаны друг к другу даже больше, чем родные братья. Я был тоже довольно дружен с ними. Но то, что их связывало между собой, вполне можно было считать кровными узами. Они были обязаны друг другу жизнью, и можно лишь догадываться, сколько раз один из них спасал другого от верной гибели.

– Ну и что он натворил после того, как нарядился? – задал я наводящий вопрос.

– Ничего особенного. Просто решил сходить на танцы.

– И его попытались выкинуть оттуда? – выдвинул я новую догадку.

– Ага, попытались. – Чип сладко зевнул. – Но какое-то время он все же продержался. Правда, мебель оказалась слегка поломана, да и его наряд тоже малость пострадал, но он заставил музыкантов играть и продолжал танцевать. Я подал ему знак, когда заметил полицейских, только после этого он ушел. Вот в этом его главный недостаток. Слишком выпендривается. Да что тебе объяснять, ты и сам знаешь. Стоит только человеку одеться поприличнее, как с ним тут же начинают происходить разные неприятности.

– Послушай, а лямку от подтяжек ты где потерял? – спросил я.

– Это все из-за одного раздолбая, – объяснил Чип. – Он хотел схватить меня, когда я выбирался из товарного вагона, чтобы прыгнуть на перегоне. Половина подтяжек досталась ему, но меня он все равно не поймал.

– Здорово, – похвалил я. – А как насчет рукава от рубашки? С ним-то что произошло?

– А это вообще ухохочешься, – сообщил Чип. – Когда меня поймал легавый, он вцепился так крепко, что, высвобождаясь, мне помимо куртки пришлось оставить у него в руках еще и рукав от рубашки. У него была прямо-таки бульдожья хватка.

– И где это произошло?

– На товарной станции. Это был самый вредный изо всех полицейских. Ты-то небось знаешь, какими они бывают гадами?

– Ага. А то как же.

– Он подкрался в темноте, – продолжал Чип рассказ. – А потом набросился на меня, и должен сказать, пальцы у него были как рыболовные крючки. Навалился и скрутил, так что мне пришлось пожертвовать курткой и в придачу рукавом от рубашки. Джо, ты бы умер со смеху, если бы слышал, что кричал этот легавый, когда гнался за мной. – И он устало улыбнулся, вспоминая о случившемся.

– Да уж, по отношению к рубашке это было действительно жестоко, – признал я. – Но ведь ты и штаны где-то умудрился разодрать.

Одна штанина была почти напрочь оторвана от другой, а прореха наспех зашита грубой бечевкой.

– Представляешь, какой коварной штукой может оказаться обыкновенное окно? – невозмутимо спросил Чип. – Я имею в виду торчащие из рамы гвозди. А было все так. Я благополучно, никем не замеченный, вылез в окно и уже собирался спрыгнуть на землю, как вдруг мои штаны зацепились за торчавший из рамы гвоздь. Черт возьми, Джо, меня просто зло берет, когда я сталкиваюсь с халтурной работой горе-плотников! Да если бы я был плотником, появись у меня желание и призвание к этому делу, то, забивая гвозди, уж всегда загибал бы острые концы. По крайней мере, возле окон.

Он был вне себя от праведного гнева. И именно это помогло ему прогнать усталость.

– Да уж, – вздохнул я. – Плотники, конечно, сплоховали. Да и какой нормальный человек подастся в плотники? Но скажи на милость, с чего это тебе вдруг понадобилось лезть через окно?

– Да так, ерунда, сделал это на спор. Даг заявил, что я не смогу залезть в дом. А я решил доказать, что смогу.

Меня бросило в жар, на лбу появилась испарина. Очень осторожно я поинтересовался:

– И что, богатый был улов?

Резко повернув голову, Чип уставился на меня.

– Да ты чего? – возмутился он. – Ничего такого не было. Это не по моей части.

– Хорошо, коли так, – похвалил я. – Знаю, Чип, ты послушный мальчик.

– Да брось ты! Послушным мальчиком я никогда не был, – отмахнулся он. – Но я не вор. Ни у кого ничего не краду. Душа не лежит к этому ремеслу.

– А как насчет курочек? – напомнил я.

– Так это же так, по мелочи. Это не кража, – спокойно отреагировал Чип. – Уж ты-то должен знать, какая разница между настоящей кражей и такой вот мелочевкой.

– А как же! Разница огромная. Ну так как у тебя дела?

– У меня-то? Лучше всех, как всегда, – отрапортовал он. – А ты как поживаешь?

– В принципе, неплохо. Просто у меня закончилась томатная паста, и поэтому я немного не в настроении.

– И ты расстроился из-за такой ерунды? – удивился Чип. – Обещаю, скоро у тебя ее будет вдоволь.

– Когда? – с надеждой спросил я.

– Очень скоро, – ответил он и предостерегающе поднял палец, заставляя меня прислушаться.

Откуда-то издалека, из-за горного склона доносился тоненький, мелодичный звон колокольчика.

– Что это? – поинтересовался я в недоумении.

– Мои конь и мул, – пояснил Чип.

– Ясно, – догадался я. – Значит, Даг Уотерс едет сюда вслед за тобой, да?

– Нет, – замотал головой мальчишка.

– Тогда с кем же они там? – изумился я.

– Ни с кем, – пожал плечами Чип. – Сами по себе.

Я испытующе уставился на него, но мой гость не обратил на это никакого внимания, будто в его объяснении не было ничего особенного. Он глядел вдаль, любуясь синевой сумерек и огненным заревом заката, свет которого отражался в гладкой поверхности большой гранитной глыбы словно в зеркале.

– Может быть, ты их приворожил? – допытывался я. – И теперь они просто вынуждены повсюду следовать за тобой?

– Приворожил, а то как же, – согласился он. – Я завел себе самого строптивого мустанга. Хоть весь белый свет обойди, второго такого не сыщешь. Прелесть! Эта зловредная скотина не выносит одиночества и ходит за мной, как собака. Ему прямо-таки делается не по себе, если в седле нет седока, над которым можно было бы хоть немножко поиздеваться. Когда устает брыкаться, то просто выгибает шею и норовит укусить меня за ногу; если же поблизости оказывается подходящий обрыв, то его хлебом не корми, дай только подойти к самому краю и побить копытами так, чтобы земля осыпалась под ногами, но даже после этого поворачивать назад он не торопится. Еще ему при случае очень нравится вытирать мною попадающиеся по дороге валуны. Или же выгибать спину, делая вид, что он сейчас ка-ак взбрыкнет! Так что скучать не дает.

Он так обожает делать всякие пакости, что просто не может жить без меня. Я состою при нем кем-то вроде мальчика для битья. По дороге сюда мне доставалось от него трижды, и это еще не все; его копыта свистели у моей головы, только успевай уворачиваться. Вот какой это конь! Нюх у него как у волка. Зная, что он все равно потащится за мной, я повесил ему на шею колокольчик. А мул старый и опытный, раньше ходил с караванами, так что он идет за колокольчиком, словно за мешком овса. Когда я устаю воевать с собственным конем, то просто соскакиваю с него и иду пешком, как сейчас, а он потом приходит следом. Конечно, сначала артачится и делает вид, что никуда не пойдет, но потом, наверное, вспоминает, сколько удовольствия получает, лягая меня, сдается и покорно топает.

Пока Чип объяснял все это, я увидел, как необычная процессия появилась из-за поворота и, проследовав между двумя низкорослыми сосенками, направилась к нам. Первым шел небольшой мустанг, за которым неотступно следовал длинноногий откормленный мул.

Завидев их, мой осел принялся громко кричать, видимо радуясь перспективе провести время в хорошей компании. Мустанг подошел к Чипу, вытянул шею и зубами стащил с него потрепанную фетровую шляпу.

– Ну тебя, отстань! – устало бросил Чип, не поворачивая головы. – Иди отсюда. Пойди лучше приляг, а не то я встану и дам тебе в морду.

Признаться, я был весьма удивлен, когда мустанг выпустил шляпу и, отойдя в сторонку, принялся с равнодушным видом щипать торчавший из земли пук травы. Сцена меня умилила – конь будто понял, что от него потребовали.

Это было самое злобное существо изо всех, когда-либо мною виденных. Горбоносый, с недобрым огнем в глазах, к тому же с выгнутой спиной, что является верным признаком тяжелой поступи и указывает на то, что конь брыкучий.

– Чип, и где ты только откопал такого красавца? – полюбопытствовал я.

– Выбрал из доброй сотни лошадей, – похвалился мальчишка. – Мог выбирать из целого табуна. Но пока я глядел на него, в загоне произошла стычка между огромным гнедым жеребцом с крупом как у ломовой лошади и вот этим огрызком. Сначала они просто наскакивали друг на друга. Каждый раз, когда гнедой норовил его лягнуть, этот малыш резво отскакивал в сторону. Когда брыкался гнедой, то его ноги взмывали выше спины этого недомерка; мустанг же лягался так, что его копыта впечатывались точнехонько в жирный круп гнедого. Так продолжалось какое-то время, но затем гнедой сдался, жалобно заржал и счел за благо ретироваться. И что ты думаешь? Это зловредное животное пустилось за ним вдогонку и еще умудрилось укусить на бегу, да так, что вырвало кусок мяса. «Эй, кто-нибудь! Да пристрелите же этого чертова мустанга!» – заорал хозяин.

Тогда я сказал: «Не надо, лучше продайте его мне!» Вот и вся история.

Я от души насмеялся, а потом спросил:

– И все же, Чип, куда и зачем ты направляешься?

– Пришел от Уотерса по твою душу, – ответил он. – Сними седельную сумку и поймешь зачем.

Я подошел к мустангу и, проворно лавируя вокруг него, в конце концов снял сумку. Затем, отойдя в сторонку, развязал шнурок и вытряхнул содержимое на землю. То, что я увидел, было похоже на горку карточных колод, однако размером они были побольше, а на рубашках «карт» виднелись цифирьки. Вскрикнув от неожиданности, я поспешно отдернул руки, потому что на камнях у моих ног валялись тугие пачки хрустящих зелененьких купюр!