Текст книги "В твоих пылких объятиях"

Глава 19

– Эта дама назвала вам свое имя, Диллсворт? – осведомился мистер Хардинг.

– Да, сэр. Это леди Доверкорт, сэр.

– Элисса здесь, в Лондоне? – вскричал Ричард.

Он бросился к двери, оттеснил в сторону Диллсворта и выглянул в коридор.

– Элисса!

Присевшая было на диванчик в коридоре Элисса выпустила ладошку Уила и вскочила на ноги.

– Ричард!

– Папа! – закричал Уил и мгновенно прижал ладошку ко рту, залившись краской.

Элисса с удивлением посмотрела на Уила, который, обратившись к Ричарду, неожиданно для нее назвал его «папой», затем снова перевела взгляд на мужа. Впервые за все то время, что она его знала, Элисса заметила на его лице признаки сильного смущения и беспокойства.

Зато мистер Хардинг не испытывал никакого смущения.

Шагнув вперед, он сказал:

– Милорд, миледи, прошу, располагайтесь у меня в кабинете со всеми удобствами. Мы же с Диллсвортом и Уилом немного погуляем.

Элисса отвела взгляд от Ричарда и посмотрела на мистера Хардинга:

– Извините, я вас не поняла…

– Я сказал, что мы с Диллсвортом и Уилом отправимся на прогулку и оставим вас с Ричардом на некоторое время наедине. Посидите, поговорите – наверняка у вас есть что сказать друг другу. Уил, Диллсворт, пойдемте!

– Пойди прогуляйся с мистером Хардингом, Уил, – сказала Элисса. Мальчик, услышав слова мистера Хардинга, раскрыл от удивления рот и, продолжая сидеть на диванчике, попеременно смотрел то на мать, то на адвоката.

Хотя предложение мистера Хардинга прозвучало словно гром среди ясного неба и безмерно удивило Элиссу, она была рада, что ей представилась возможность побыть с Ричардом наедине.

Мистер Хардинг был прав – им с Ричардом было что обсудить.

Мистер Хардинг подошел к мальчику и хотел было взять его за руку, но Уил отпрянул от адвоката, вскочил с диванчика и, отбежав в сторону, в отчаянии крикнул:

– Я очень прошу меня простить!

– Просишь тебя простить? – словно эхо, откликнулась Элисса, с недоумением взглянув на сына. – Но за ЧТО?

– За то, что Ричарду пришлось уехать. Я знаю, знаю – он уехал из-за меня! – закричал несчастный ребенок, и из глаз его полились слезы. – Ричард! Обещаю тебе, что если ты вернешься домой и будешь жить с нами, я больше не дотронусь до рапиры!

– Бедный мальчик! – воскликнула Элисса, почувствовав себя виноватой перед сыном за то, что она так и не потрудилась выяснить у него, как он воспринял отъезд Ричарда.

Не получив от матери объяснений о причинах исчезновения отчима, малыш возложил ответственность за его отъезд на себя.

– Послушай, Уил, в том, что я уехал, твоей вины не было, – тихо сказал Ричард, подходя к мальчику и кладя руки ему на плечи. – Ты не в ответе за то, что между мной и твоей матушкой возникли… хм… некоторые разногласия.

– Да, Уил, ты здесь ни при чем, – подтвердила слова Ричарда Элисса. – Это я виновата в том, что Ричард уехал.

– Нет, это я во всем виноват! – произнес Ричард, оставляя Уила и подходя к Элиссе.

Мистер Хардинг откашлялся, чтобы привлечь к себе внимание.

– Мы оставляем вас вдвоем в надежде, что когда вернемся, вы уже помиритесь.

С этими словами адвокат подошел к Уилу и сделал новую попытку взять его за руку.

Уил, казалось, все еще колебался.

– Иди, сынок, – тихо сказала Элисса. – Мы никуда не уйдем и будем ждать тебя здесь.

– Правда, будем, – подтвердил ее слова Ричард. – Оба.

– Я знаю отличную кондитерскую лавку неподалеку, – произнес мистер Хардинг, ни к кому конкретно не обращаясь.

Парнишка наконец поддался на уговоры, позволил взять себя за руку и увести. Ричард и Элисса остались в одиночестве.

– Прости… – сразу же сказала она, как только за мистером Хардингом, Уилом и Диллсвортом закрылась дверь.

– Извини меня… – одновременно с ней заговорил Ричард.

Оба смутились и замолчали.

Молчание нарушил дрожащий голос Элиссы;

– Позволь мне говорить первой, очень тебя прошу.

Ричард покачал головой:

– Ну уж нет. – Он взял Элиссу за руку и повел в кабинет мистера Хардинга. – Я слишком долго хранил молчание о некоторых вещах, и это дорого нам с тобой обошлось. Выслушай меня, и ты, возможно, поймешь кое-что в моем характере.

– Хорошо, – сказала она, усаживаясь в кресло, – я обязательно тебя выслушаю, но прежде хочу сказать, что доверяю тебе, как себе самой, и не сомневаюсь, что ты никогда не сделал бы ничего плохого «ни мне, ни Уилу.

– Господи, Элисса, как я рад это слышать!

– Ну а теперь говори все, что ты считаешь нужным, хотя заранее предупреждаю, что после твоего рассказа у меня наверняка возникнет желание задать тебе несколько вопросов.

Ричард нахмурился:

– Это о чем же?

Она вспыхнула, но не отвела от него взгляда.

– О твоих семейных тайнах. Альфред Седжмор кое-что мне о них поведал, но я хочу услышать и оригинальную версию – из твоих уст.

– А, добрейший мистер Седжмор! – с отвращением произнес Ричард. – Пришел на помощь в трудную минуту?

– И знал при этом в деталях многие важные пункты из завещания моего мужа и моих брачных договоров, – добавила Элисса. – Думаю, если кого и следует подозревать в преступных намерениях, так это…

– Жалкий червяк! Я тоже думаю, что всему виной он.

Хотя «железный» Хардинг не захотел делиться со мной информацией, у меня есть такое ощущение, что дни Седжмора на свободе сочтены.

– Мне ужасно жаль, что я во всем обвинила тебя, Ричард. Мне следовало больше прислушиваться к своему сердцу и больше тебе доверять.

– Не могу тебя осуждать – ведь ты слышала обо мне только дурное. – Ричард облокотился о конторку Хардинга. – Ну так что тебе поведал о моих родителях Седжмор?

Без сомнения, какие-нибудь мерзости?

– К сожалению, да.

Ричард вскочил со стула и заходил по комнате.

– Они были отвратительными людьми, мои родители, и это чистая правда. А мой дом был пристанищем скорби, печали и несчастья. Признаться, в детстве я не осознавал до конца всего ужаса своего существования. Я понял это позже, когда познакомился с другими людьми и узнал, что далеко не все семьи живут так, как моя. Как выяснилось, далеко не всякий ребенок моего возраста ходил на цыпочках, чтобы, не дай Бог, не обеспокоить мать или отца. Не всякий мальчик находил единственную опору в жизни в книгах и учебе, так как родителям не было до него никакого дела. Не всякий ребенок трепетал от страха, оказываясь с родителями в одной комнате. Уверен, далеко не каждый матрос знает те ругательства, которыми в гневе обменивались мои отец и мать. Вряд ли кто поверит, что в ту минуту, когда появлялись слуги, которые могли услышать их брань, они начинали вдруг говорить между собой медоточивыми голосами и называть друг друга голубком и голубкой. – Ричард пристально посмотрел на Элиссу. – Я понял, что такое лицемерие, в самом нежном возрасте, хотя значения слова «лицемерие» еще не знал. – Он перевел дух и уселся на стул мистера Хардинга. – Заранее прошу прощения за то, что мне придется тебе сейчас поведать, но я хочу, чтобы ты знала обо мне все и могла понять, почему я стал таким, каков я есть.

Элисса кивнула и приготовилась слушать исповедь Ричарда без предвзятости, вбирая в себя факты и только факты и не торопясь давать им оценку.

– Итак, ты, надеюсь, уже поняла, какова была атмосфера дома, в котором я родился и вырос, – снова заговорил он, не спуская с нее напряженного взгляда. – Но что атмосфера? Это так, ерунда, что называется, воздух. Под родительским кровом мне предстояло познать другие, куда более осязаемые и ужасные вещи. Когда мне было восемь лет, как-то раз среди ночи меня разбудил дурной сон. Мне часто снились дурные сны, но этот был настоящим ночным кошмаром, хотя сейчас я его и не помню. Как бы то ни было, мне захотелось увидеть мать. – При этих словах Ричард громко рассмеялся, но смех его был не веселым, а зловещим, и Элиссе, которая слышала его раскаты, сделалось жутко. – Почему мне этого захотелось, сказать трудно – ведь мать никогда не обращала на меня внимания, но уж лучше невнимательная мать, чем никакой, – так, по-видимому, я тогда рассуждал, на подсознательном, разумеется, уровне. Короче, я очень испугался и отправился к ней за утешениями. Ни ее, ни отца я в спальне не обнаружил. Потом я услышал приглушенные звуки музыки, доносившиеся со двора, подошел к окну и увидел, что в павильоне у реки горит свет. Я знал, что родители часто пируют там по ночам с друзьями, подумал, что моя мать в павильоне, и, несмотря на поздний час, решил отправиться туда.

Ричард тяжело вздохнул и потер рукой лоб.

– Для меня, ребенка, ночное путешествие было сродни увлекательному приключению. Я до сих пор помню, как шелестела у меня под ногами мокрая от росы трава и какой огромный желтый диск луны был в ту ночь. Признаться, я немного боялся разных метавшихся теней, но все-таки шел – уж больно любопытно мне было взглянуть на то, как веселятся взрослые.

Ричард замолчал и посмотрел в окно.

– В моей жизни бывали минуты, когда мне хотелось, чтобы в ту ночь блеснула молния и ослепила меня навсегда – тогда бы я не увидел того, что мне довелось увидеть, заглянув в окно этого злополучного павильона. Я увидел на столе опрокинутые кувшины с вином и перевернутые блюда с яствами: можно было подумать, что в павильоне веселились не люди, а свиньи. Потом я увидел ковры и разбросанные по полу бархатные подушки, которым самое место было бы в султанском гареме.

Ричард кашлянул, а потом перешел на шепот.

– И вдруг я увидел обнаженные мужские и женские тела, лежащие на полу парами и по три сразу, которые переплелись между собой, словно змеи в клубке. А потом я увидел свою мать с мужчиной, который не был моим отцом, а вслед за тем заметил и отца, который находился в объятиях незнакомой мне женщины.

– Бог мой, Ричард, представляю, какой это был для тебя удар! – тихо сказала Элисса, поднимаясь с места, чтобы подойти к мужу. Встав рядом с ним на колени, она нежно его обняла.

Все это время Ричард сидел неподвижно как статуя, но когда Элисса обняла его, немного оттаял, прерывисто вздохнул и посмотрел на жену.

– Когда я все это увидел, меня в прямом смысле стошнило, – признался он. – Спотыкаясь, на подгибающихся ногах, я пошел назад к дому. Я был до такой степени потрясен увиденным, что не мог в полной мере осознать того, чему стал свидетелем.

На следующий день родители вели себя как ни в чем не бывало – они снова превратились в добропорядочных леди и джентльмена и в присутствии слуг рассуждали о морали, добронравии и благородстве. Тем не менее их ночная, тайная жизнь наложила отпечаток на их существование и так или иначе проявлялась в их другой, повседневной жизни, предназначавшейся для взоров окружающих – надо было только уметь подмечать. И я этому научился – стал замечать многозначительные, брошенные вскользь взгляды, которыми они обменивались со своими друзьями.

– О, Ричард, мне так совестно, что я проникла в твои тайны… – прошептала Элисса.

Ричард ответил ей печальным взглядом.

– Позже я понял, что это был способ, с помощью которого им удавалось поддерживать свой неудачный, без любви, брак. В соответствии с негласным договором каждый из них мог заводить себе любовника или любовницу, чтобы достичь физического удовлетворения – это вместо духовной близости, которой они были лишены. Дальше – больше. После того как умерла моя мать, отец, что называется, пустился во все тяжкие и перестал соблюдать даже те немногие правила приличия и осторожность, о которых они договорились с матерью. Поэтому, когда говорят, что он соблазнил жену моего дяди, я не смею этого отрицать и, более того, готов в это поверить.

Ричард тяжело вздохнул и провел рукой по волосам.

– Должен сказать, – добавил он, – что если бы Седжмор упомянул о том, что я тоже участвовал в этих ночных оргиях, я бы нисколько этому не удивился.

– Между прочим, он на это намекал, – сказала Элисса.

– Дьявольщина, я так и знал! – воскликнул он. – Скажу только, что тогда я был всего лишь несмышленым ребенком.

– Я все время об этом думала… Тебя к этому принудили?

– Нет, Элисса, нет, – произнес Ричард. – Я в этом не участвовал. Наблюдал, видел – да, но не участвовал. Конечно, мои родители были людьми распутными – кто же спорит? – но и они не были до такой степени циничными, чтобы принудить меня участвовать в свальном грехе.

– Ты как-то упоминал, что тебя лишили детства.

– Не в этом смысле, Элисса, не в этом смысле…

Ричард накрыл ладонями ее руки, и маска светского, видавшего виды, уверенного в себе человека вдруг исчезла с его лица – ее смыли полившиеся из его глаз светлые слезы раскаяния.

– Элисса, с меня было довольно это видеть!

Элисса прижалась к нему и поцеловала его в лоб.

– Не спеши, любовь моя, не спеши, – попросил он, – я еще только вылупляюсь из тухлого яйца своего детства, и этот процесс настолько сложный и болезненный, что его нельзя подгонять.

Взглянув в ее исполненные сочувствия глаза, Ричард впервые в жизни осознал, что он не одинок и на свете есть женщина, которая о нем беспокоится. Прерывающимся от сдерживаемых рыданий и волнения голосом он произнес:

– Ты мне нужна, Элисса. Ты и Уил – это лучшее, что есть у меня на этом свете. Я бы скорее убил себя, нежели причинил кому-нибудь из вас боль. Прошу простить меня за все мной содеянное, что могло заставить тебя меня возненавидеть!

– Возненавидеть тебя? – в изумлении повторила Элисса. – Но это не так, я не испытываю к тебе ненависти! Дорогой ты мой! – вскричала она, награждая его теплой, любящей улыбкой. – Неужели ты ничего не понимаешь? Ведь я была опечалена вовсе не тем, что меня сжигала ненависть к тебе.

Не было во мне ненависти к тебе – и нет! Во мне была только любовь… Просто я думала, что слишком сильно тебя люблю, даже чрезмерно!

В глазах Ричарда проступило недоумение.

– Удивительное дело – Фос как раз считал, что ты меня боишься…

– Глупости, я не боюсь ни тебя, ни твоих чувств. Фос-то говорил не о тебе, он намекал на мою любовь, на силу моих чувств, которые, как слишком яркое солнце, способны испепелить и того, кого любят, и того, кто любит. Я, не скрою, боялась того, что моя любовь к тебе сделает меня слабой.

– Не бойся этого, о цветок моего сердца! Любовь не сделает тебя слабой – кого угодно, только не тебя. Скорей рассыплется во прах гора, нежели сделаешься слабой ты!

– Возможно, если гора полюбит так, как я, она и правда рассыплется – особенно в том случае, если любовник ее оставит. Ты вот просишь у меня прощения, но я до сих пор не могу понять – за что? Неужели только за то, что ты не хотел раскрывать тайны своих родителей? Не могу тебя за это винить. Я поступила точно так же. Не хотела, чтобы кто-нибудь узнал об Уильяме Лонгберне.

– Я догадался о его… хм… порочных наклонностях, – сказал Ричард, скривив губы в сардонической улыбке. – Видел в павильоне его портрет и вспомнил, что он бывал в гостях у моей матери.

У Элиссы от удивления расширились глаза.

– Значит, он сделался растленным типом давно, еще до того, как мы встретились, – сказала она с печальной улыбкой. – Жаль только, что внешне это никак не проявлялось.

Или, быть может, я просто не умела видеть? В таком случае он обманул не только меня, но и всех в Оустоне, поскольку люди в нашей округе считали его удивительно доброжелательным человеком. На самом же деле он ненавидел людей и ставил их ниже себя. А еще он мог быть очень жестоким – в частной жизни, хочу я сказать. Думаю, что он не любил даже собственного сына, а воспринимал его лишь как наследника и наглядное свидетельство своей способности к деторождению. Жаль, что я с ним встретилась и вышла за него замуж.

Единственное, о чем я не жалею, так это о том, что у меня есть сын.

Ричард вздохнул:

– Увы, люди часто лгут и лицемерят – такова уж, как видно, человеческая природа. Я встречал в театре много хороших актеров, но те актеры, которые разыгрывают свои роли в жизни, могут дать им сто очков вперед.

– Я тоже хороша. Поверила первому встречному проходимцу, который расточал мне комплименты и вел сладкие речи о любви и ожидающем меня якобы счастье в браке.

Ричард взял ее за руки.

– Ты не первая, кто попался на такую уловку, Элисса, и, уверяю тебя, не последняя. Ты вот говорила, что Уильям Лонгберн был жестоким человеком. При мысли о том, что он мог поднять на тебя руку, у меня внутри все начинает кипеть.

– Он не бил меня, но был человеком грубым. Подчас его слова причиняли мне едва ли не физические мучения. И ему так трудно было угодить… Особенно в постели. Однажды, .назвав меня не стоящей даже его мизинца тупой, бесчувственной коровой, он заявил, что начнет обучать меня тайнам любви. Не той любви, о которой пишут поэты, но любви грубой, чувственной и извращенной, когда в соитии участвует разом несколько человек. – Голос Элиссы упал до шепота. – Он намекал даже на занятия любовью с особами одного пола!

– Боже, Элисса, оказывается, тебе тоже приходилось страдать!

Подняв ее лицо за подбородок, он устремил на нее пронизывающий взгляд своих темных глаз.

– Не смущайся. Я человек без предрассудков и хорошо изучил самые темные стороны человеческой натуры. Поверь, я восприму твой рассказ как должно и ни в коем случае не стану тебя осуждать. Он принуждал тебя к участию в оргиях? – тихо спросил Ричард, думая, какую сильнейшую душевную боль пришлось пережить этой чистой женщине.

– Нет. Я сразу заявила ему, что вывалять себя в грязи не позволю и в подобных низких развлечениях участвовать не стану. Он пришел в ярость и сказал, что женился на мне по той только причине, что ему нужен наследник. После этого он поставил меня в известность, что отныне близкие отношения между нами будут подчинены одной только этой цели, и добавил, что радости, которые я не способна ему дать, он будет искать на стороне. – Она вздохнула и склонила голову на грудь Ричарда. – Со временем я свыклась с пренебрежением, которое он мне выказывал, и была даже благодарна ему за то, что свои праздники жизни он справлял вдалеке от Оустона. По крайней мере он не замарал своего имени в глазах соседей.

– Неужели не было сплетен о его… хм… подвигах на стороне?

Элисса отвела со лба Ричарда прядь темных волос.

– Слухи и сплетни есть всегда – тебе ли этого не знать?

– Да уж, это я знаю, как никто. – Ричард обнял ее за талию. – Теперь ты, надеюсь, понимаешь, отчего я стал таким циничным? Я с детских лет никому не доверял – ни единой живой душе! И лишь сейчас во мне что-то изменилось. – Глаза Ричарда заблестели счастливым блеском. – Элисса, клянусь всем, что есть в моей душе святого, я люблю тебя!

– Я тоже тебя люблю. – Элисса прижалась к нему всем телом и нежно его поцеловала. – Когда ты вернешься домой, мы разрушим тот ужасный павильон до основания. – В глазах ее вдруг проступило сомнение. – Ты ведь вернешься домой, правда?

Блайт рассмеялся счастливым смехом.

– Конечно, вернусь. Мы ведь не можем друг без друга, верно? – Он прищурился и пристально на нее посмотрел. – Мне кажется, существует еще одно обстоятельство, требующее моего присутствия в Блайт-Холле. Хотя бы то, что ты слегка раздалась в талии!

– Ох, Ричард, мне следовало сказать тебе о том, что я жду ребенка, гораздо раньше. Я не говорила только потому, что боялась ошибиться – не хотела тебя разочаровывать.

– Ну и как, я должен испытывать чувство разочарования или же нет?

Ответом ему была ее счастливая улыбка.

– Элисса, теперь я самый счастливый человек в Англии!

– Который женат на счастливейшей из женщин.

– Когда родится наш ребенок, я сделаю все, чтобы Уил не чувствовал себя обделенным вниманием, каким в свое время чувствовал себя я.

– Ты – чудесный человек.

Ричард улыбнулся:

– Только не надо меня захваливать! Похвалы – как старое вино: ударяют в голову и человек от них может возгордиться и потерять способность реально воспринимать мир.

Лучше разбавлять их критическими замечаниями.

– Что ж, буду иметь это в виду, – сказала она, не сводя с него глаз.

– Ты как-то слишком уж быстро с этим согласилась, – заметил Ричард.

– Потому что уверена: ты далеко не всегда будешь поступать так, как мне бы того хотелось.

Ричард рассмеялся:

– Ты видишь меня насквозь. Как и тебе, мне хотелось бы поскорее вернуться в Блайт-Холл, но с этим придется повременить. Мне необходимо задержаться на пару дней в Лондоне. Сегодня вечером на сцене театра ставят мою новую пьесу и мне, в зависимости от того, как пьесу примет публика, придется сделать по ходу действия кое-какие поправки.

– Ты написал новую пьесу? Но когда ты только успел?

Прошло очень мало времени с тех пор, как ты уехал из Блайт-Холла.

Ричард хитро улыбнулся:

– Помнишь, я по ночам уходил из спальни? Ты еще думала, что я встречаюсь в это время с женщинами в павильоне.

– Если я так думала, то была не права!

– Сразу тебе скажу: утверждая, что меня мучит бессонница, я в каком-то смысле лукавил и прошу меня за это извинить. Дело в том, что по ночам я писал пьесу.

Элисса нахмурилась:

– Я полагала, что ты писал только ради заработка и с тех пор, как поселился в Блайт-Холле, и думать об этом забыл…

– Я тоже так думал – первые два дня в деревне, но потом понял, что это сильнее меня. В писательском творчестве есть какая-то магия, и эта страсть, завладев тобой, больше от себя не отпускает. – Ричард с задумчивым видом на нее посмотрел. – Видишь ли, сочинительство позволяет мне воздействовать на людские души и заставлять людей поступать так, как хочется мне.

– Хочешь сказать, что тебе нравится руководить людьми?

– Тебе бы больше понравилось, если бы я сделал попытку руководить тобой или управлять имением?

– В последнее время я неплохо справляюсь с управлением имением сама.

– Это потому, что в последнее время у тебя появился аккуратный клерк с отличным почерком.

Она нежно поцеловала его в щеку.

– Это правда. Я вот только одного никак не могу взять в толк. Если твоя жизнь в Блайт-Холле была во времена твоего детства и юности такой ужасной, почему тебя снова туда тянет? Я бы на твоем месте и смотреть-то в его сторону не захотела.

– А почему ты не уехала из Блайт-Холла, когда умер твой муж?

– Потому что это был дом моего сына.

– Блайт-Холл был домом также и для меня. Мои родители, мягко говоря, не были лучшими в мире людьми, но Блайт-Холл я любил всегда. Красота этого края с детских лет запечатлелась в моем сердце, и я всегда носил ее в своей груди, куда бы меня ни забрасывала судьба. Хотя я покинул дом в надежде избавиться от всех тех мерзостей, которые меня там окружали, если бы мне сказали, что пройдет целых двенадцать лет, прежде чем я увижу его снова, я, возможно, никуда бы не уехал.

– Если бы ты остался в Блайт-Холле, мы, возможно, никогда бы не встретились.

– Черт! А ведь ты права!

– А если бы король не заставил нас пожениться, мы, вероятно, никогда не полюбили бы друг друга.

– Это говорит лишь о том, что я в большом долгу перед его величеством. – Руки Ричарда стали медленно и тщательно исследовать ее тело, прикасаясь к его самым чувствительным местам. – Кстати, миледи, какие у вас планы на сегодняшний день и вечер?

– У меня их так много, что даже перечислять неохота, – произнесла она хрипловатым шепотом, отвечая на его ласки.

Ричард запрокинул голову и рассмеялся.

– Я просто хотел у тебя узнать, придешь ли ты на премьеру моей пьесы.

Разговаривая с Элиссой на отвлеченные темы, Ричард приподнял ее и усадил на край стола.

– Как бы то ни было, время у нас еще есть, и ждать наступления ночи нам совсем не обязательно.

Что бы там ни замышлял Ричард, его приготовления были прерваны хлопком двери; коридор наполнился громкими голосами, свидетельствовавшими о том, что поход мистера Хардинга, Уила и клерка Диллсворта в ближайшую кондитерскую успешно завершился. Ричарду ничего не оставалось, как запечатлеть на губах Элиссы страстный поцелуй и помочь ей слезть со стола.

Ричард взял Элиссу за руку, и они вместе вышли из кабинета в коридор, где, как и ожидали, обнаружили Хардинга, Уила и Диллсворта. Выступавший в роли няньки Диллсворт стоял рядом с Уилом на коленях, пытаясь платком очистить от крема воротник его курточки. Мистер Хардинг не без интереса наблюдал за этим процессом и время от времени давал своему клерку руководящие указания.

– У нас все хорошо! – объявил Ричард, вскидывая вверх, как доказательство примирения, их с Элиссой сомкнутые руки.

– Рад это слышать, – ровным голосом произнес адвокат.

– Сегодня вечером должна состояться премьера моей новой пьесы, и вы, мистер Хардинг, чрезвычайно меня обяжете, если возьмете на себя труд ее посетить, – сказал Ричард.

– Увы, к большому моему сожалению, на театры у меня просто не остается времени, – последовал ответ.

– Но ведь нет правил без исключений! – воскликнула Элисса.

Выражение лица мистера Хардинга, казалось, чуточку смягчилось.

– Ну разве что сегодня… Так и быть, сегодня я нарушу свои правила и приеду в театр.

– Отлично. Приходите к началу и ждите меня у служебной двери. Я предоставлю вам с Элиссой лучшие места в зале.

– А как же я? – вскричал с обидой в голосе Уил. – Разве мне нельзя пойти на спектакль вместе со всеми?

– Даже не знаю… – пробормотала Элисса, в сомнении разводя руками.

– На мой взгляд, в моей новой пьесе «Дом викария» ничего неподобающего для слуха и глаз юного поколения не содержится, – с минуту подумав, произнес Ричард.

– В таком случае Уил может пойти вместе со всеми, – сказала Элисса.

Радостная улыбка, появившаяся на губах Ричарда, была» под стать счастливой улыбке Уила.

– Сразу вам скажу, что я не ожидаю от своей повои пьесы оглушительного успеха. Когда я начал ее писать, то пребывал в весьма приподнятом состоянии духа. Потом настроение у меня упало, и я переделал ее в трагедию. После этого мне вдруг пришло в голову, что моя последняя трагедия потерпела провал, и я снова засел за переделку пьесы.

Теперь я уже не знаю, что у меня получилось. То ли комедия с элементами драмы, то ли драма с элементами комедии.

– Как бы ты ни называл свою пьесу, я уверена, что вещица у тебя получилась очаровательная, – с гордостью сказала Элисса.

– Три тысячи чер… – начал было Ричард, но, взглянув на Уила, прикусил язык. – Кстати, где вы остановились? В комнатушке, которую я снимаю, вряд ли хватит места для троих.

– В таком случае вы могли бы остановиться у меня, – сказал мистер Хардинг. – Более того, я на этом настаиваю.

– С благодарностью принимаю ваше приглашение. Но мы не будем долго злоупотреблять вашим гостеприимством, поскольку сразу же после премьеры отправимся домой, – сказал Ричард. – Теперь же позвольте мне откланяться. Я должен успеть собрать свои пожитки и оказаться в театре за час до начала спектакля, чтобы успеть внести в текст пьесы кое-какие изменения и дать последние наставления актерам.

Ричард напустил на лицо мрачное выражение.

– Все мои актрисы непрерывно на меня дуются и не хотят выполнять моих распоряжений. Мне даже пришлось на них сегодня накричать. – Снова расплывшись в улыбке, он вздохнул:

– Ума не приложу, что с ними творится?

– Думаю, нам с Уилом следует пойти в театр вместе с тобой и защитить тебя от происков твоих примадонн, – сказала с деланно озабоченным видом Элисса.

Ричард кашлянул.

– Быть может, я все-таки представлю вас после спектакля? Обычно актрисы до премьеры нервничают и ведут себя не слишком… хм… по-светски.

– Мы поступим, как ты пожелаешь, – ответила Элисса.

На губах у Ричарда появилась его всегдашняя сардоническая улыбка.

– Дело в том, что, когда я с вами, я прямо-таки лучусь от счастья, и ваше появление на репетиции может повредить моей репутации.

– Счастливого мужа?

– Нет, репутации величайшего циника города Лондона.

– А я и не знала, что у тебя здесь такая репутация.

Ричард с преувеличенной грустью вздохнул:

– Я создавал себе эту репутацию с тех самых пор, когда после Реставрации вернулся вместе с королем в Лондон. А теперь она может в один момент рухнуть.

– Если не ошибаюсь, ты заработал в Лондоне еще кое-какую репутацию, – заметила супруга.

– Элисса! – запротестовал Ричард.

Она улыбнулась:

– Знать ничего не желаю. Кажется, мы целую вечность жили порознь, и я хочу быть с тобой – так что, делать нечего, твоей репутации циника и волокиты придется пострадать.

– Что ж, пусть случится то, что должно случиться, – с философским видом пожал плечами Ричард.

– Так, значит, мы отправляемся в театр прямо сейчас? – с волнением спросил Уил.

– Прямо сейчас, – кивнул Ричард. – Попрошу главного бутафора показать тебе оружие, которым пользуются на сцене актеры.

– Вот здорово!

– Ричард! – запротестовала Элисса.

– Обещаю тебе, что главный бутафор будет вести себя крайне осторожно и мечом или алебардой размахивать не станет. Ты мне веришь, Элисса?

– Как себе самой.

– В таком случае нам пора ехать в театр.

Ричард взял Элиссу за руку, сжал в другой руке ладошку Уила и повернулся к мистеру Хардингу:

– До вечера, мистер Хардинг.

– До вечера.

Когда за ними закрылась дверь и они оказались на шумной лондонской улице, Уил спросил:

– Я и вправду смогу посмотреть на театральное оружие и доспехи?

– Даже на порошок, который мы используем вместо пороха, чтобы производить на сцене взрывы. Но это только в том случае, если Генри будет в хорошем настроении.

– А Генри это кто?

– Наш главный бутафор и пиротехник, который заведует оружием, костюмами и прочим театральным хламом. Он парень хороший, особенно если ему не перечить.

– Я буду хорошо себя вести, – сказал Уил.

Ричард провел ладонью по голове мальчика, взлохматив ему волосы.

– Я в этом не сомневаюсь.

Элисса неожиданно остановилась, так что Ричард едва на нее не налетел.

– Мистер Седжмор! – воскликнула она.

Ричард проследил за ее взглядом и увидел вынырнувшего из боковой улочки Седжмора.

Некоторое время он их разглядывал, переводя глаза с Ричарда на Элиссу и на Уила, потом ухмыльнулся и произнес:

– Лорд и леди Доверкорт! Какой приятный сюрприз!

– Я бы сказал, сомнительный, – пробормотал сквозь зубы Ричард, окидывая взглядом одетого в темный, из добротного сукна костюм сквайра. – Что это вас потянуло в Лондон, который, если мне не изменяет память, вы считаете оплотом греха и порока?

– Вы что же, за мной следили? – с подозрением спросила Элисса.

– Разумеется, нет! – сказал Седжмор, напуская на налицо непроницаемое выражение. – Говорю же, что это не более чем… э… приятное совпадение. Я приехал в город по делу. Кстати, я бываю здесь довольно часто. Полагаю, в этом нет, да и не может быть ничего предосудительного или необычного.

– Что ж, хочу заметить, что если это и совпадение, то оно меня очень даже устраивает, – произнес Ричард, выпуская руку Элиссы. – Мне нужно перемолвиться с вами парой слов с глазу на глаз.

– Если не ошибаюсь, у нас с вами нет никаких общих дел, – напомнил мистер Седжмор.

– Ошибаетесь, и я это вам докажу, как только мы войдем в кабинет мистера Хардинга.