Текст книги "Халцедоновый Двор. Чтоб никогда не наступала полночь"

Акт третий

О небеса, зачем вы ночь создали?

Ведь днем свершился б этот грех едва ли.

Томас Кид.

«Испанская трагедия»[23]23
  Пер. М. М. Савченко.


[Закрыть]

Пляс их затейлив: в танце они то сходятся вместе, то расходятся вновь, юбки и длинные рукава покачиваются в контрапункт их шагам. Но его уши не слышат ни музыки, ни их веселого смеха. В его мире царит безмолвие. На его взгляд, все вокруг – призраки: танцуют они под землей, а значит, в царстве мертвых, а мертвые не имеют голоса и не способны говорить. Помнится, Эней поил духов кровью, и Одиссей – тоже, но здесь подобных героев нет, стало быть, нет и крови, чтоб вновь пробудить к жизни голоса умерших.

С этими мыслями он стоит, привалившись спиною к колонне, а прочие духи таращатся на него. Впрочем, нет, не духи. Теперь он припоминает – все они живы. Живы и говорят, только он не может их слышать. Вокруг только шепот – призрачный, нереальный.

Все в недоумении: отчего он не разговаривает с ними? Да, именно так делают живые – говорят, беседуют, подтверждают свое бытие словом. Но если Тиресий был слеп, то человек, носящий его имя, нем. Не может, не смеет заговорить.

Челюсти его стиснуты накрепко, до боли в зубах. Слова бьются в груди, точно птицы в неволе, в отчаянии, в ужасе рвутся наружу, но он держит их в себе, и за то они терзают его когтями да клювами, и кровь его струится из тысячи незримых ран. Но нет, говорить он не может. Если он подаст голос, если издаст хоть звук…

«Вы настоящие?» Вот что он хочет знать – отчаянно, больше всего на свете. Если они настоящие… если бы убедиться в этом, возможно, ему и хватило бы храбрости…

Нет. Храбрости в нем ни на грош. Храбрость его мертва, сломлена пытками этого места. Слишком уж много он видел – того, что придет, или того, что пришло, или того, что может прийти, или того, чему не бывать вовеки. Разницы он больше не чувствует. Если есть разница, значит, выбранные им решения чего-то стоят. В том числе и ошибочные – ведь ошибаться свойственно каждому.

Огонь. Повсюду вокруг – лишь огонь, пепел и кровь. Танцоры исчезают. Рушатся стены, камень дробится в пыль, небо идет на битву с землей. Он крепче и крепче зажимает руками глаза и уши, бьется всем телом о твердь колонны… Что это? Он вскрикнул?! Когти страха вцепляются в горло. Ни звука. Ни звука. Все беды, все зло – от слов; зла не приносят лишь речи, где нет ни единого слова.

Со всех сторон на него таращат глаза, смеются, но он ничего не слышит.

Безмолвие душит. Может, заговорить, и делу конец?

Но нет. Он не может. Ему не хватает сил. Слишком уж много утрачено. Тот, кто ему нужен, ушел, ушел безвозвратно. Он одинок, нем, лишен воли к действию.

Об этом она позаботилась.

Свернувшись, сжавшись в комок на каменном полу, не зная, где улегся, и не заботясь об этом, он стискивает дрожащими пальцами горло. Птицы рвутся на волю, стремятся в полет. Но он должен держать их внутри, взаперти – там, где они не причинят зла никому, кроме него самого.

Разумеется, все это ненастоящее. Однако грезы тоже могут убивать.

Лондонский Тауэр,

9 апреля 1590 г.

Яркий свет отзывался резью в глазах, но Луна не желала выказывать муки.

– Тиресий. Провидец. Прорицатель королевы. Не велите ли вы ему…

Нет. Какое там «велите» – требовать подобных вещей она больше не вправе.

– Не попросите ли вы его заглянуть ко мне?

Ответом ей был грубый хохот. Голос сэра Кентигерна Нельта рокотал на октаву ниже баса сестры, а звучал вдвое отвратительнее. Под стать голосу был и хозяин – от грубо вытесанного лица и вплоть до жестокого нрава. Быть может, он даже не удосуживался передавать ее просьбы по адресу, однако иного выхода у Луны не имелось.

Первым из адресатов был Видар. Да, она уже в долгу перед ним, но ради того, чтоб выбраться из этой темницы, посулила бы и большее. Впрочем, он не пришел. Не пришла и леди Нианна, чему Луна ничуть не удивилась. Еще она состояла в неплохих отношениях с прежним валлийским послом, буганом[24]24
  Буган – в валлийском фольклоре зловредный проказливый дух, любящий наводить страх на людей.


[Закрыть] по имени Дриз Амсерн, но Тилвит Тег[25]25
  Валлийское название эльфов и фей, «малого народца».


[Закрыть], не желая, чтоб кто-либо подвергался разлагающему влиянию Халцедонового Двора слишком уж долго, меняли послов регулярно. В свой черед отбыл восвояси и Амсерн. Ну, а сестры Медовар попросту не имели никакого политического веса и ничем не могли бы помочь.

Королевский провидец был последним, кто пришел Луне на ум.

Повинуясь жесту сэра Кентигерна, тюремщики-гоблины навалились на тяжелую створку бронзовой двери и вновь затворили темницу.

Действительно, внутри царила непроглядная, абсолютная тьма. Защита от человеческой веры давно развеялась, и это все, что Луна могла бы сказать о том, сколь долго сидит взаперти, а уж когда сможет выйти на волю – если, конечно, такое случится… о сем она даже не подозревала. Халцедоновый Чертог не простирался за пределы лондонских стен, однако Тауэр находился внутри и также имел отражение под землей. В эти темницы Инвидиана бросала тех, кто вызывал ее особое недовольство. И если смертный, лишенный пищи, вскоре умрет, а без воды умрет и того скорее, то с дивными дело обстояло иначе. Их угасание могло тянуться годами.

«Луна и Солнце, – думала Луна, сидя во тьме, – когда я успела сделаться столь одинокой?»

Ей не хватало… пожалуй, ей не хватало всего на свете. Вся фальшивая, ложная жизнь, созданная Луной для себя самой, вмиг обратилась в прах. Ей не хватало даже Анны, хоть в этом и не было ни малейшего смысла: на самом-то деле никакой Анны никогда не существовало.

Все это будило воспоминания, давным-давно похороненные и забытые. Не только о недавней жизни при дворе Елизаветы, но и о той окутанной дымкой тумана – как же давно это было? – эпохе до ее появления в Халцедоновом Чертоге. Луна уже не помнила, где жила в те времена, кто окружал ее, но знала: та жизнь была иной. Проще, мягче. Отнюдь не сплошной смертоносной интригой.

Как же она устала от интриг! Как же устала от того, что рядом нет тех, кого от чистого сердца можно назвать друзьями…

– Слишком много бренного хлеба смертных, – прошептала Луна самой себе, просто затем, чтоб разогнать тишину.

Год жизни среди людей изменил ее, сделал мягче. Заставил пожалеть об утрате таких бренных вещей, как дружеское тепло и товарищество. Теперь она изобретала, сочиняла воспоминания, подобно Тиресию, с головой уходя в грезы, скучая по небывалому, невозможному миру.

Хотя это, конечно, неправда. На свете существуют иные дивные – те, с кем вполне можно дружить. Сестры Медовар – живое тому доказательство.

Существуют, да… но только не в стенах Халцедонового Чертога.

И если Луне хочется уцелеть, позволять себе подобных фантазий нельзя.

Луна крепко стиснула зубы. Чтоб избежать чужих козней, прежде всего нужно отыскать путь на свободу. Иначе – никак.

За дверью темницы зазвенели ключи. Замок лязгнул, заскрежетал, и дверь со знакомым протестующим скрипом петель отворилась. Из коридора внутрь хлынул свет. Поднявшись на ноги, Луна оперлась о стену и медленно, не без опаски, градус за градусом поднимая взгляд, дабы глаза постепенно привыкли к свету, повернулась к выходу.

В темницу кто-то вошел. Не настолько горбатый и уродливый, как гоблин. Не настолько рослый, как Кентигерн. Однако и не Тиресий: силуэт вошедшего треугольником расширялся книзу. Дама в придворном платье…

– Оставь двери открытыми, – мелодично, с заметным акцентом сказала гостья. – Она не сбежит.

Гоблин за порогом почтительно поклонился и отступил назад.

Тем временем глаза Луны наконец-то привыкли к свету. Гостья шагнула в сторону, свет из коридора упал на ее лицо, и Луна с немалым изумлением узнала ее.

– Мадам, – сказала она, склоняясь перед гостьей в реверансе.

Среди тюремного убожества посланница Двора Лилии – в хрустальном платье согласно последней моде, прекрасные волосы цвета меди завиты, зачесаны кверху, убраны под элегантную шляпку – выглядела безупречнее прежнего. Не без отвращения окинув взглядом грязную Луну, мадам Маллин Ле Санфон де Вейль приветственно склонила голову.

– Этот шевалье позволил мне побеседовать с вами и обещал конфиденциальность.

Возможно, Кентигерн даже сдержит слово – хотя бы потому, что не настолько хитер, чтоб отыскать на сии сведения покупателя.

– Разве нам требуется конфиденциальность, madame ambassadrice[26]26
  Госпожа посланница (фр.).


[Закрыть]?

– Да, если вы решите принять предлагаемую мной сделку.

Казалось, разум Луны заржавел подобно дверным петлям. Французская посланница предлагает помощь – это она вполне поняла. Но с какой целью? Что ей нужно взамен?

Объясниться мадам Маллин не спешила. Вместо этого она прищелкнула пальцами, унизанными драгоценными перстнями, а когда в дверном проеме показалась голова – да не тюремщика-гоблина, а духа, приписанного к посольству, – властно заговорила по-французски, потребовав два табурета. Не прошло и минуты, как требуемое было доставлено. Устроившись на одном из табуретов, мадам Маллин жестом пригласила Луну воспользоваться вторым. Когда обе уселись, она принялась оправлять блестящие юбки и наконец, удовлетворенная результатом, заговорила:

– Возможно, вы знаете, что я веду с вашей королевой переговоры касательно конфликта с Дворами Севера и стороны, которую примет в нем мой король. Вы, леди Луна, не столь ценны, чтоб многого стоить в сем споре, однако кое-чего да стоите. Я готова предложить Инвидиане определенные уступки – о, незначительные, не более – в обмен на ваше освобождение из этой темницы.

– В таком случае я стану вашей должницей, мадам, – машинально откликнулась Луна.

Отдых при свете, на мягком табурете, разогрел окоченевшие мускулы разума. Теперь она вспомнила, как может расплатиться с этаким долгом.

И всею душой надеялась, что у посланницы на уме нечто иное.

– Именно так, – пробормотала французская эльфийка. – Я знаю вас, леди Луна, хотя беседовать нам доводилось нечасто. У вас меж ушей отнюдь не пакля, в противном случае вы бы не прожили при дворе столь долгое время. И вы уже знаете, о чем я вас попрошу.

Луне отчаянно хотелось принять ванну. Казалось бы, в сравнении с ее политическими невзгодами немытое тело – сущий пустяк, однако эти обстоятельства одно от другого не зависели. Грязная, с сальными, неопрятными прядями волос, прежде серебряных, но теперь потускневших до серого, в эту минуту она чувствовала себя много ниже дивной француженки. Да, это значительно подорвет ее дух в грядущих переговорах, однако она сделает все, что только сможет.

– Моей королеве, – ответила Луна, – тоже известно, о чем вы меня попросите. Предать ее? Нет. Ведь меж ушей у меня отнюдь не пакля.

Но мадам Маллин отмела сии возражения небрежным взмахом изящной руки.

– Certainement[27]27
  Безусловно, разумеется (фр.).


[Закрыть], ей это известно. Но, зная об этом, она все же позволила мне прийти к вам. Из чего следует вывод: она не усматривает здесь измены.

– Из этого, madame ambassadrice, вполне может следовать вывод, что она полагает забавным пожаловать мне кусок веревки, достаточный, чтобы повеситься. Пока меня держат здесь, – сказала Луна, широким жестом указывая на стены темницы, – и это значит, что она еще не приняла решения меня уничтожить. Возможно, все это и есть ее способ принять решение: если я расскажу вам больше, чем ей хотелось бы, она объявит это изменой и предаст меня казни.

– Но птичка уже улетит, non[28]28
  Здесь: не так ли? (фр.)


[Закрыть]? Сведения, которыми ей не хотелось бы делиться со мной, останутся при мне. Если только вы не хотите сказать, будто она поразит вас насмерть, едва вы раскроете рот.

При помощи броши с черным бриллиантом Инвидиана могла бы проделать и такое. Но нет, Луны она ею не касалась, и посему слова посланницы были не лишены логики. К тому времени, как Луну казнят, сведения уже окажутся переданы, а на такое непозволительное нарушение протокола, как убийство зарубежного посла на английской земле, пожалуй, не решится даже Инвидиана. Разумеется, она нередко гнула законы политики и дипломатии в нужную сторону, да так, что те начинали кровоточить, но откровенное их нарушение, да еще во время подобных переговоров, навлечет на королеву гнев такого альянса, против которого Халцедоновому Двору не выстоять ни за что.

Конечно, доверять собственную жизнь столь тоненькой нити – немалый риск. Но что еще остается? Казнить ее Инвидиана может в любом случае. Или, что еще хуже, забудет о ней. В один прекрасный день дверь больше не отворится, и Луна начнет угасать, обращаться в ничто, одна, в темноте, оплакивая каждый день последних лет жизни среди этих каменных стен.

– Я готова к переговорам, – сказала она.

– Bon![29]29
  Здесь: прекрасно! (фр.)


[Закрыть] – с искренней радостью воскликнула мадам Маллин. – Тогда давайте побеседуем. Я прикажу подать вина, и вы расскажете…

– Нет, – прервала ее Луна, едва французская эльфийка подняла руку, чтоб снова позвать слугу. Поднявшись, она одернула юбки. Порыв отряхнуть с них грязь пришлось сдержать: сие ничему не поможет – напротив, послужит свидетельством ее слабости. – Вначале вы обеспечите мне свободу, а вот затем я расскажу, что знаю.

От этого выпада улыбка посланницы мигом лишилась всяческой теплоты. Впрочем, удивляться тут было нечему: недоверие и подозрительность при Халцедоновом Дворе – что твой хлеб насущный. Вдобавок, в ответ она разыграла ту же самую карту:

– Но, кто поручится, что я получу свое после того, как вы освободитесь из этой темницы?

Разумеется, Луна не ожидала от столь прямолинейного трюка успеха, однако попробовать стоило.

– Кое-что я расскажу сейчас, а остальное – после освобождения.

Мадам Маллин задумчиво поджала полные губы.

– Рассказывайте, и я позабочусь, чтобы вас поместили в более удобную темницу, а после двинемся дальше.

Да, иного выхода не было. Разве что поручиться собственным словом… однако часть сделки со стороны Луны по необходимости была слишком расплывчата, чтоб это сработало должным образом.

– Хорошо, на том и порешим.

В темнице вновь появились слуги. Один из духов разлил вино, другой с низким поклоном подал Луне тарелку спелого винограда. Пришлось заставлять себя есть неспешно, будто без особого аппетита. Переговоры еще не завершились, и Луна по-прежнему не могла позволить себе никаких проявлений слабости.

– Итак, морской народ, – заговорила она, едва слуги с поклонами отступили и замерли у стен. – Если назвать их дивными, они оскорбятся. К тому же, говоря откровенно, я даже не знаю, дивные ли они на самом деле. Но этот вопрос – для философских дискуссий; я же отправилась к ним по делам политическим.

– Да-да, по поводу Армады испанских смертных, – кивнула мадам Маллин.

– Народ они скрытный, замкнутый, общения с посторонними не приветствуют и полагают себя выше забот о том, что происходит над поверхностью. Мало этого, в некоторых случаях они относятся к обитателям суши весьма неприязненно.

Например, ко Двору Лилии, сильнейшему двору дивных на севере Франции. Что за обиду нанесли французские эльфы и феи жителям вод, Луна не знала, но знала одно: без этого не обошлось. Пожалуй, следует блюсти осторожность, дабы не предоставить посланнице никакой информации, что могла бы помочь примирению.

Однако ж ее объяснения должны казаться естественными и непредвзятыми.

– Непосредственно с теми, кто живет на поверхности, они не станут и разговаривать, – продолжала Луна, – однако порой беседуют с нашими речными нимфами. Через них мы время от времени сообщаемся с эстуарием[30]30
  Эстуарий – воронкообразное устье реки, расширяющееся в сторону моря и затопляемое во время приливов.


[Закрыть] Темзы близ Грейвзенда. Таким-то образом Инвидиана и договорилась о моем посольстве. Морские жители согласились принять меня у себя. Что королева посулила им за эту уступку, мне неизвестно.

– И вы отправились в море одна? – спросила посланница.

– В сопровождении двух нимф из эстуария: они переносят соленую воду лучше речных сестер. Ну, а дальше мне помогали жители моря.

– Но как же вы к ним попали?

Все это Луна явственно помнила до сих пор – и свист воздуха в ушах, и вынимающий душу страх: вдруг Инвидиана попросту сыграла над нею жестокую шутку?

Луна смежила веки, но тут же велела себе открыть глаза и встретилась взглядом с мадам Маллин.

– Прыгнула вниз с белых скал Дувра. И это, madame ambassadrice, все, что я сегодня скажу. Если хотите знать больше, продемонстрируйте, чем можете мне помочь.

Поднявшись, она отступила от табурета, расправила перепачканные юбки и склонилась перед посланницей в реверансе.

Мадам Маллин смерила ее взглядом и задумчиво кивнула.

– Oui[31]31
  Да (фр.).


[Закрыть], леди Луна. Так я и сделаю. И с нетерпением буду ждать продолжения вашей повести.

Спустя минуту она удалилась, и дверь вновь захлопнулась, преграждая свету путь внутрь. Однако мягкий табурет остался в темнице, точно залог, обещание скорой помощи.

Сент-Джеймсский дворец, Вестминстер,

10 апреля 1590 г.

«Напоследок же изо рта его и из носа хлынула моча, окутав все вокруг столь гнусною вонью, что ни один из его прихвостней и близко не смог к нему подойти…»

Смятое донесение хрустнуло в кулаке. Пришлось усилием воли заставить себя разжать стиснувшиеся пальцы. Положив лист на стол, Девен расправил бумагу. Швырнуть бы ее в огонь… но нет. Нельзя.

Уолсингема едва поместили в склеп, а католики уже торжествуют, злорадствуют, распускают поганые сплетни. Даже смерть главного секретаря изображают настолько омерзительной, что…

Бумага вновь захрустела в руке. Девен с досадливым рыком повернулся к ней спиной.

И как раз вовремя, чтобы увидеть входящего в комнату Била. Судя по виду, спал старик ночью скверно, однако держался собранно, хладнокровно. Взгляд Била скользнул за спину Девена и остановился на смятом листке бумаги.

– Они видели в нем главного из своих гонителей, – негромко сказал Бил, отбросив со лба седую прядь. – Фигура столь жуткая не может умереть, как обыкновенный человек, вот они и сочиняют истории, подтверждающие их уверенность, будто он был атеистом, сосудом разврата и пороков.

Девен стиснул зубы с такой силой, что челюсть отозвалась болью.

– Не сомневаюсь, как только вести о его смерти достигнут ушей Филиппа, в Испании объявят всенародные торжества.

– Это уж точно, – согласился Бил, войдя в комнату и тяжело опустившись в ближайшее кресло. – Тогда как мы здесь скорбим о нем. Английская Корона лишилась одного из главных приверженцев. Великого человека.

«И как раз в то время, когда мы нуждаемся в нем сильнее всего».

Мысль эта пришла в голову невзначай, неосознанно, однако возможные выводы из сего обстоятельства поразили Девена до глубины души.

Он резко вскинул голову, и Бил вопросительно поднял брови.

– И все же, – проговорил Девен, словно бы про себя, – пусть католики очень рады, но он говорил, что не считает их виновной партией.

– «Виновной партией»? – наморщив лоб, переспросил Бил.

Точно подхлестнутый внезапным приливом сил, Девен развернулся к нему.

– Сэр Фрэнсис наверняка говорил об этом и с вами – ведь он вам так доверял. Меньше месяца тому назад он рассказал мне о «неизвестном игроке» – о некоей особе, имеющей руку при дворе и втайне влияющей на политику Англии.

– Ах, это, – вздохнул Бил, нахмурив лоб сильнее прежнего. – Да-да.

– Вы сомневаетесь в его догадках?

– Не то, чтобы во всех, – заговорил Бил, поправляя разбросанные по столу бумаги, точно руки его нуждались в работе, пока мозгу и языку не до них. – Полагаю, речь шла о королеве Шотландии? В этом вопросе я с ним согласен. Я непосредственно участвовал в этом деле и действительно полагаю, что на решение королевы кто-то повлиял. А вот что касается недавних событий с Перротом… Тут я уже не так уверен.

– Однако в существование неизвестного игрока вы верите, – сказал Девен, пренебрегши заключительной частью его слов.

– Возможно, его существование – дело прошлое.

– Уолсингем поручил мне выследить этого человека – в надежде, что новый взгляд приметит то, чего не приметил он сам. И вот теперь он мертв.

Сообразив, к чему Девен клонит, Бил прекратил шуршать бумагами.

– Девен, – с явной осторожностью выбирая выражения, заговорил он, – в последнее время сэр Фрэнсис очень… был очень нездоров. Вспомните его прошлогоднее отсутствие. Все это – вовсе не новые обстоятельства, возникшие непонятно откуда в течение последнего месяца.

– Но если неизвестный игрок еще здесь, рядом, и вправду замешан в ирландские дела…

– «Если, если», – не без раздражения откликнулся Бил. – Я не уверен ни в том, ни в другом. Ну, пусть даже вы правы – тогда отчего бы ему не уничтожить вас? В конце концов, это же вы влезли в неприятности вокруг Перрота по самые брови! Если уж кто и раскроет тайну неизвестного игрока, то только вы.

– Я о себе не столь высокого мнения, чтобы считать себя опаснее самого Уолсингема, – хмыкнул Девен. – Если б загадку разгадал не я, а кто-нибудь другой, ответ все равно попал бы к сэру Фрэнсису.

Бил поднялся, обошел стол и стиснул пальцами плечи Девена.

– Майкл, – негромко, но твердо сказал старик-секретарь, – я понимаю: считать, будто некто отравил или проклял сэра Фрэнсиса, что повлекло за собою его безвременную смерть, много легче. Но он был болен, причем нередко гнал болезнь прочь, полный решимости продолжить труды, а такое не может продолжаться вечно. На сей раз Господь решил, что время его вышло, вот вам и все объяснение.

Ладони Била на плечах всерьез угрожали Девенову самообладанию. Какой-то месяц назад он видел перед собой блестящее, интересное будущее, коему придавали цель и смысл покровитель и молодая жена. Теперь в его будущем не стало ни того ни другого.

Остался лишь долг – долг перед господином главным секретарем.

Шагнув назад, Девен высвободился из Биловых рук. Голос его зазвучал тверже и ровнее, чем он ожидал:

– Несомненно, вы правы. Однако все это не дает нам ответа на вопрос о неизвестном игроке. Вы не знаете, здесь ли он до сих пор, но и с уверенностью утверждать, будто он исчез, вы тоже не можете. Я собираюсь это выяснить. Вы мне поможете?

– Чем смогу, – поморщившись, отвечал Бил. – Со смертью сэра Фрэнсиса дела пришли в такой беспорядок… Чтоб сохранить плоды его трудов, приобретенных им агентов и осведомителей, я должен найти того, кто взвалит весь этот груз на свои плечи.

Эти слова разогнали туман уныния, окутавший Девенов разум. Правда, об этом он еще не думал, но Бил был абсолютно прав: использовать людей Уолсингема как подобает смог бы лишь человек, занимающий высокое положение в Тайном Совете.

– У вас уже есть кто-либо на уме?

– Да, Берли начал прощупывать почву, чего я вполне ожидал. Но и Эссекс со своей стороны выразил интерес.

Девен понимал, что это неучтиво, однако ж не сдержался и фыркнул.

– Эссекс? Для разведывательной работы у него маловато терпения.

Да и ума.

– Истинно так. Но он женат на дочери сэра Фрэнсиса.

– Что?

Бил тяжело вздохнул и вновь опустился в кресло.

– Втайне. Не знаю, когда это произошло, не ведаю, знал ли об этом сэр Фрэнсис… но Эссекс сообщил мне об этом в расчете на укрепление своей позиции, – сказал он, поднимая на Девена усталый взгляд. – Только не проговоритесь о сем королеве.

– И рисковать, что в меня запустят туфлей? Ну уж нет!

Одному Господу ведомо, как и отчего Эссекс стал фаворитом Елизаветы после смерти своего отчима, Лестера. Да, привязанность королевы понять было несложно: ей далеко за пятьдесят, а Эссексу не исполнилось и двадцати пяти. Однако в искреннюю любовь Эссекса к королеве Девен не верил. Мудростью и политической прозорливостью Елизаветы можно было восхищаться до сих пор, но вот ее красотой – это вряд ли, а между тем Эссекс не принадлежал к тем, кто способен полюбить в женщине ум. Стало быть, и любовь его продлится ровно до тех пор, пока фавор приносит ощутимые выгоды.

– К несчастью, – продолжал Бил, – когда все необходимое будет сказано и сделано, я не смогу передать преемнику все целиком, пусть даже Берли либо Эссекс уступят место другому. Слишком уж многое, не будучи доверено бумаге, хранилось только в голове сэра Фрэнсиса. Все его осведомители неизвестны даже мне.

Этому горю Девен помочь не мог. Действительно, всеми своими секретами Уолсингем не делился ни с кем, а без могущественного покровителя сам Девен не имел никакого хоть сколь-нибудь ощутимого политического веса. Отныне к фавору и высоте положения придется пробиваться, как только возможно.

Если только…

Если Уолсингем был прав и неизвестный игрок время от времени имеет прямой доступ к самой королеве, Елизавета наверняка знает, кто он таков. Однако довольна ли она сложившимся положением? Памятуя о ее отвращении к действиям по указке советников, нет. И если Девен, узнав, кто это, сумеет воспользоваться сим знанием, чтобы лишить его влияния…

Да, в красоте ему с Эссексом не равняться. Но ведь ему и не хочется взваливать на себя бремя фаворита Елизаветы. Все, что ему нужно – ее благоволение.

И такая победа вполне может в этом помочь.

Девен вернулся на место, сел и отодвинул донесение о распускаемых католиками слухах, не удостоив его и взгляда.

– Поведайте мне, – сказал он, – что вы знаете о нашем неизвестном игроке?

Халцедоновый Чертог, Лондон,

9–12 апреля 1590 г.

Улучшения условий ее заточения следовали одно за другим, шажок за шажком, дразня, причиняя просто-таки танталовы муки. Первым был оставленный в темнице табурет, за коим вскоре последовал факел и мягкий тюфяк для сна. Затем – более удобная темница, не из тех, что располагались под самым фундаментом Белой башни. Ради такой награды Луне пришлось рассказать мадам Маллин о прыжке с белых скал Дувра и о погружении на три сотни футов в покрытые рябью воды Английского канала. Ни о каких шутках не было и речи: странно мерцавшая жемчужина, которую ей дали проглотить, позволила Луне остаться в живых под водой, пусть и не двигаясь с грацией нимф ее эскорта и ожидавших на дне обитателей глубин.

Морской народ. Роаны. Эфемерные духи, рожденные из пены прибоя. А в глубине – еще более странные существа. Правда, самого Левиафана ей повидать не довелось, но и меньших морских змеев, до сих пор нет-нет да всплывавших на поверхность пролива, отделяющего Англию от Франции, оказалось вполне довольно.

Можно ли счесть жителей вод дивными? Что определяет природу дивных? Морской народ показался чуждым, завораживающим, пугающим даже ей, Луне. Понятно, отчего смертные слагают о нем столь странные сказки.

Однако дела человеческого общества морских жителей нимало не трогают. Это-то, как сообщила Луна мадам Маллин, и есть главная трудность. Дивные, обитающие в темных щелях и закоулках мира смертных, стремились поближе к людям из-за восторга перед человеческой жизнью. Халцедоновый Двор был только ярчайшим из подтверждений этого восторга, самым глубоким, самым старательным подражанием человеческим обычаям. В этом смысле морской народ больше напоминал жителей дальних пределов Волшебного царства, меньше других затронутых переменами. Однако те, кто жил в Волшебном царстве, по крайней мере дышали воздухом и ходили по земле, а под волнами моря простирался мир, где верх и низ почти не отличались от севера либо востока, где жизнь текла согласно иному, непостижимому ритму.

Даже теперь, говоря о них, Луна снова и снова обращалась к метафорам, к подхваченным в море фигурам речи, уподоблявшим все вокруг капризному, непредсказуемому поведению воды.

Эти-то сведения и помогли Луне перебраться в более удобную темницу. А пример дипломатии в подводном обществе вернул ее в прежние покои, под домашний арест, где стражами у дверей командовал не сэр Кентигерн, а сэр Пригурд Нельт.

И вот настал час окончательных переговоров – тех самых, которых Луна уже давненько ждала с нетерпением.

– Ну, а теперь, – едва покончив с любезностями, сказала мадам Маллин, – что я хочу услышать, вы знаете. Истории о том, как вы попали в морские глубины и что там увидели, весьма интересны, за что я вам благодарна. Однако я продемонстрировала добрую волю, вызволив вас из темницы. Настало время платить по счетам.

Обе сидели у огня в гостиной Луны с бокалами вина в руках. Нет, не того великолепного урожая, подарка из Франции, которым угощал Луну Видар, отправляя ее по следу Уолсингема, но все же вполне достойного. Весьма помогавшего не обращать внимания на разорение, учиненное в ее покоях после падения: чары нарушены, драгоценные украшения да невеликий запас бренного хлеба смертных украдены руками неизвестных…

– Au contraire[32]32
  Здесь: ну нет; не соглашусь (фр.).


[Закрыть], madame ambassadrice, – ответила Луна, ненадолго перейдя на родной язык гостьи, дабы хоть немного смягчить, загладить грубость дальнейшего. – Обеспечьте мне полную свободу, добейтесь удаления стражи от моих дверей, а уж после я поделюсь нужными вам сведениями.

В ослепительной улыбке мадам Маллин не чувствовалось ни грана тепла.

– Я так не думаю, леди Луна. Сделай я это – и далее вас не принудит помогать мне ничто, кроме одной благодарности. Возможно, вполне искренней, однако в сравнении с вашей боязнью прогневать Инвидиану…

Бокал с вином блеснул в изящных, унизанных перстнями пальцах посланницы, в улыбке ее мелькнула едва уловимая капелька яда.

– Non[33]33
  Здесь: нет (фр.).


[Закрыть]. Вы расскажете мне все, рискнув навлечь на себя гнев королевы.

Все, как и ожидалось. И, в некотором роде, все, что требуется.

– Хорошо, – словно бы с неохотой проговорила Луна. – Итак, вы желаете знать, на что я согласилась. Какую плату обещала им в обмен на помощь против Испанской Армады.

– Oui.

– Мир, – пояснила Луна.

Тонко выщипанная бровь посланницы выгнулась дугой.

– Не понимаю.

– Морской народ оставляет без внимания не все, что происходит на суше. Не знаю, кто распустил этот слух – возможно, кто-то из драк или иных речных духов подслушал чью-то неосторожную беседу, поведал о ней другому, и так далее, и так далее, пока новости, устремившись вниз по течению, не добрались и до моря. Инвидиана намеревалась пойти на морской народ войной. Уступкой, предложенной мною, было обещание отказаться от этих замыслов.

Мадам Маллин сузила глаза, задумчиво поджала полные губы.

– Я вам не верю, – сказала она после продолжительной паузы.

Но Луна выдержала ее пристальный взгляд, даже не дрогнув.

– Однако же это правда.

– Ваша королева просто-таки одержима обычаями смертных и их властителей. Даже ее войны с Дворами Севера уходят корнями в дрязги между людьми, к состряпанному ею обвинению, которое привело королеву скоттов на эшафот. Но на воде человеческих дворов нет. Зачем бы Инвидиане стремиться к власти над морским народом? Какая ей забота, чем они заняты у себя, в глубине?

– Никакой, – подтвердила Луна. – Но ей отнюдь не все равно, что могут сделать морские жители со смертными на поверхности моря. Не требуй планы Ее величества столь долгого времени, нам не пришлось бы выторговывать у них помощь против Армады, однако утвердиться во власти над подводным миром она еще не готова. Если бы ей это удалось… вообразите, чего она сможет достичь, имея в подчинении таких подданных.

Луна сделала паузу, позволяя мадам Маллин поразмыслить над этим. Имея в своем подчинении морской народ, можно сломать хребет испанской морской торговле. Посылать английским судам хорошую погоду, а вражеским – скверную. Обрушивать на прибрежные области сокрушительные шторма.