Текст книги "Халцедоновый Двор. Чтоб никогда не наступала полночь"
Автор книги: Мари Бреннан
Жанр: Зарубежное фэнтези, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
С особым вниманием вслушивался он в разговоры об Ирландии.
«Неизвестный игрок», как сказал Уолсингем… По всем расчетам Девена, любой подобный игрок должен был обладать правом входа в приемный зал (а скорее всего, и во внутренние покои), либо иметь сообщников, пользующихся сей привилегией. Причем первое – много вероятнее, ибо долгое время столь эффективно влиять на вращение механизмов двора издали невозможно, однако слишком уж твердо полагаться на это соображение не следовало.
Конечно, в приемный зал пускали далеко не каждого, но и допущенных, к несчастью, имелось в избытке. Пэры Англии, рыцари, джентльмены и даже кое-кто из богатых купцов, не говоря уж о заграничных послах… Кстати, не может ли оказаться неизвестным игроком кто-либо из последних? Вряд ли. Ни у испанцев, ни у французов убеждать Елизавету в необходимости казни Марии резону не было, особых причин интересоваться ирландскими делами – тоже, хотя и Перрот, и граф Тирон обвинялись, среди всего прочего, именно в сговоре с испанцами.
Нет, вздор. Послы то и дело меняются, прибывают и отбывают, а неизвестный игрок, если Уолсингем прав, ведет игру не первый десяток лет. Значит, и подозреваемые из послов неважные. Вот разве что настоящие игроки – не они, а их далекие суверены… но эти, так сказать, уже выставлены на доску.
Так мысли Девена и следовали круг за кругом, пока глаза искоса наблюдали за приходящими и уходящими, а уши улавливали любые обрывки их разговоров.
Раздумья прервало легкое постукивание по парче рукава. Целиком сосредоточившись на происходящем по краям зала, он совершенно перестал замечать, что творится прямо под носом.
Перед Девеном с церемониальным топориком в руке стоял Ральф Боуз. По ту сторону дверей Джон Даррингтон сменял в карауле Артура Кэйпелла. Расслабившись и встав вольно, Девен благодарно кивнул Боузу.
Сделав шаг в сторону, он тут же увидел нечто, отвлекшее мысли от бесконечной головоломки. Графиня Уорик, сидевшая по ту сторону зала, отложила пяльцы с вышивкой, поднялась с подушек, присела перед Елизаветой в глубоком реверансе и отступила назад. Перехватив топорик в левую руку, Девен поспешно прошел к дверям наружу, с поклоном отворил их перед графиней и последовал за ней.
Когда оба вышли в караульный зал, миновали караул Йоменских стражей и глашатая у дверей и оказались вдали от посторонних ушей, он заговорил:
– Покорнейше прошу прощения, леди Уорик. Не уделите ли вы мне немного времени?
На лице графини отразилось легкое удивление, однако она кивнула и жестом пригласила его пойти рядом. Вместе они вышли из караульного зала, полного придворных, надеявшихся хоть ненадолго проникнуть в запретные стены для избранных. Дождавшись, пока их ненасытные уши не останутся позади, Девен сказал:
– Нижайше прошу извинения за то, что тревожу вас сими материями. Уверен, на свете немало куда более насущных и важных дел, требующих времени вашего сиятельства. Однако вы, несомненно, в силах понять нетерпение, вселяемое в сердце мужчины любовью. Быть может, вам уже известно, сколь благосклонно расположена Ее величество к моим устремлениям?
Не самая замысловатая речь из тех, что ему доводилось произнести при дворе… однако графиню она явно озадачила.
– К вашим устремлениям?
– Речь о госпоже Монтроз, вашей камеристке, – объяснил Девен. – Она говорила мне, что просила ваше сиятельство помочь нам понять, куда дует ветер… то есть, не прогневает ли Ее величество просьба позволить нам вступить в брак.
Графиня слегка замедлила шаг. На Уолсингемовой службе Девену довелось допрашивать немало разнообразных темных личностей, язык жестов он выучился понимать превосходно и то, что молодой человек прочел в ее заминке, повергло его в уныние.
– Но, мастер Девен… с подобными просьбами она ко мне не обращалась.
Еще несколько шагов ноги послушно несли Девена вперед, так как иных приказаний от хозяина покуда не получали.
– С подобными просьбами не обращалась… – тупо повторил он.
В сдержанном взгляде, брошенном на него графиней, мелькнули искорки сочувствия.
– Если угодно, я могу выяснить, как отнесется к этому Ее величество. Уверена, она не станет возражать.
Но Девен медленно покачал головой.
– Нет… нет. Я… Благодарю вас, миледи, – механически откликнулся он. – Возможно, я попрошу вашей протекции в сем вопросе позднее. Но мне… вначале мне следует поговорить с Анной.
– Разумеется, – мягко сказала графиня. – Полагаю, действительно следует. Да ниспошлет вам Господь доброго дня, мастер Девен.
Оутлендский дворец, Суррей,
15 марта 1590 г.
Искать встречи с Анной Девен решил только назавтра, а вечер провел у себя, в одиночестве, отослав Рэнвелла прочь по какой-то вымышленной надобности. В ту ночь прислуживал ему один Колси, и то только потому, что не отличался болтливостью.
Выводы и действия, к коим вели размышления, не отличались приятностью, однако этого было не избежать. И промедление ситуации отнюдь не улучшало. На следующий день, после обеда, освободившись от службы, Девен отправился на поиски Анны.
Графине она в тот день не прислуживала: ей были поручены иные дела. В сравнении с Хэмптон-Кортом или Уайтхоллом Оутлендский дворец был невелик, однако сегодня казался тем самым пресловутым стогом сена, а Анна – иголкой, раз за разом ускользавшей от поисков. Найти ее удалось уже в сумерках. Вновь заглянув в покои графини, Девен застал Анну за составлением списка доставленных книг.
Увидев ее, он замер на пороге, как вкопанный. Анна подняла взгляд от бумаг. Улыбка, озарившая ее лицо, внушала надежду: быть может, все это – просто недоразумение? Но нет, в это Девену не верилось.
– Нам нужно поговорить, – без предисловий начал он.
Анна отложила перо и закусила губу.
– Графиня может вскоре вернуться. Мне нужно…
– Эту отлучку она простит.
Меж светлых бровей Анны пролегла тоненькая морщинка, однако она поднялась из-за стола.
– Хорошо.
В дворцовых стенах подобных разговоров вести не следовало: здесь всюду имелись уши, принадлежавшие если не придворным, то дворцовой прислуге. Анна накинула плащ, Девен же о плаще для себя загодя не подумал. Вместе они вышли в сад, деревья коего защищали от весеннего ветра разве что временами.
Анна следовала рядом в безмолвии, предоставляя ему столь необходимое в эту минуту время. Да, необходимые слова давно были готовы, вот только выговорить их сейчас, рядом с нею, оказалось очень и очень нелегко.
– Вчера я говорил с графиней.
– Вот как?
Казалось, новость пробудила в ней не более чем сдержанное любопытство.
– О королеве. О… о нас с тобой и о возможности нашего брака. Оказалось, она об этом впервые слышит.
Щеки и губы Девена уже начали коченеть. Анна замедлила шаг, словно графиня предстала прямо перед ней. Немалым усилием Девен заставил себя взглянуть ей в лицо. Живот сжался в тугой комок, будто все части тела удерживала вместе одна только сила мускулов.
– Если ты не желаешь становиться моей женой, об этом достаточно просто сказать.
Итак, слова прозвучали, но немедленных возражений не встретили. Вместо этого Анна опустила голову так, что лицо ее наполовину скрылось под капюшоном плаща. Сей жест также говорил яснее всяких слов. Едва сдерживая дрожь, Девен ждал ответа и чуть было не пропустил ее шепота:
– Нет, дело не в желании. Я не могу.
Заранее смирившийся с охлаждением ее чувств, Девен в смятении и надежде уцепился за это слово.
– Не можешь? Но отчего?
Анна, не поднимая взгляда, покачала головой.
– Отец не одобряет?
Вновь отрицательное покачивание головой.
– Я… отца у меня нет.
– Может быть, ты уже обещана другому? Или, упаси Господи, замужем?
И вновь отрицание.
– Уж не католичка ли ты? – спросил Девен, ища и не находя иных возможных причин.
С уст Анны сорвался короткий, шальной, совершенно неуместный в такую минуту смешок.
– Нет.
– Так объясни же, Бога ради, отчего?
Эти слова прозвучали громче, чем следовало. Анна вздрогнула и отвернулась. Теперь Девен видел лишь складки плаща на ее спине.
– Я…
В голосе Анны слышалась та же дрожь, что и в его собственном, однако ее решимости это ничуть не умаляло. Девен прекрасно знал, сколь сильна воля возлюбленной, только еще ни разу не обращалась она против него.
– Мне очень жаль, Майкл. Разумеется, ты заслуживаешь объяснений, но у меня их нет. Я просто не могу выйти за тебя.
Под трепетное, неровное биение сердца в груди Девен ждал продолжения, но продолжения не последовало.
– Сейчас или вообще?
Вновь мучительно долгая пауза.
– Вообще.
Сей прямолинейный ответ леденил кровь, как и не снилось студеному ветру. Три первых отклика, рвавшиеся с языка, Девен с трудом, но сдержал: даже сейчас, в смятении и страданиях, он не хотел причинять Анне боль, сколь бы жарко ни полыхала в сердце обида.
– Так отчего же ты позволяла мне надеяться, что выйдешь? – наконец спросил он, чувствуя, как грубо звучит собственный голос.
Тут Анна повернулась к нему лицом. Нет, против всех ожиданий, в глазах ее не было ни слезинки. Взгляд ее сделался рассеянным, отстраненным – возможно, так проявлялась душевная мука, однако Девен не в шутку разозлился. Неужто все это для нее ровным счетом ничего не значит?!
– Я боялась, что ты, узнав об этом, оставишь меня, – сказала она. – Ты ведь наследуешь своему отцу и потому должен жениться. А мне не хотелось уступать тебя другой.
А это уже была попытка бессовестной манипуляции… От него явно ждали протестов, заверений, будто в его сердце нет места никому другому, но, пусть это и было правдой, ответил Девен совсем иначе.
– Если уж ты хотела, чтоб я остался с тобой, не стоило удерживать меня, точно рыбу на крючке. Я полагал, ты доверяешь мне больше… как сам доверял тебе.
Вот теперь в уголках ее глаз заблестели слезы.
– Прости.
Но Девен медленно покачал головой. Во всем этом чувствовалась какая-то загадка, которой он не мог решить с ходу, а взяться за ее разгадывание всерьез недоставало воли. Вдобавок, оставшись рядом с Анной, он непременно не сдержится и скажет нечто такое, о чем после будет жалеть.
С этими мыслями он отвернулся и двинулся прочь, оставив Анну в мертвой глуши дворцового сада, на холодном ветру, яростно трепавшем полы ее плаща.
Оутлендский дворец, Суррей,
19 марта 1590 г.
По меркам придворных леди графиня была женщиной доброй и пристально присматривалась не только к своей госпоже, королеве, но и к дамам, служившим ей самой. Не укрылась от ее взора и размолвка меж собственной камеристкой Анной Монтроз и Майклом Девеном из Благородных пенсионеров, и последовавшее за оной расставание.
Однако Луна предпочла бы, чтоб леди Уорик заботилась о ее счастье не столь ревностно. Дело дошло до того, что она, дабы хоть как-то убедить смертную госпожу оставить ее в покое, едва не решилась прибегнуть к магии фей. Конечно, Анне Монтроз надлежало пребывать в расстройстве чувств, но не в слишком великом, чтоб любопытство графини поутихло, а Луне, укрывшейся под ее маской, следовало отринуть испытанные практикой обыкновения сего образа и решить, что делать дальше.
Проклятье! Нужно же было ей так оплошать! Изначально она внушала Девену тревогу из-за возможной ревности Елизаветы оттого, что это служило удобным предлогом для проволочек. Разумеется, их роман приносил немалую пользу, но не могла же она позволить себе действительно выйти за него замуж! А он, как ни жаль, не принадлежал к тому сорту придворных, что могут позволить себе годами тянуть любовную связь, не опасаясь скандала. В ином случае все было бы куда проще, но нет: он в самом скором времени после знакомства недвусмысленно сообщил, что намерен взять ее в жены, посему Луне и пришлось изобретать отговорки.
А ведь этого – его прямого обращения к графине – следовало ожидать. В первый же раз, едва солгав, будто попросила госпожу рассмотреть сей вопрос, следовало подумать о том, что рано или поздно придет время дать ответ.
В образе Анны Монтроз этой задачи было не решить, так как Анна любила Девена. Смертная женщина, чью маску носила Луна, попросту вышла бы за него, и делу конец. Ей же, Луне, оставалось лишь одно горькое утешение: уж теперь-то, расставшись с ближайшей к нему дивной, ведущей при дворе свою игру, Девен вряд ли сумеет что-то разнюхать о придворных махинациях Инвидианы.
Однако что делать дальше? На этот-то, самый важный, самый насущный вопрос, ответа и не имелось. Правда, у Уолсингема есть и другие конфиденты – тот же Роберт Бил, или Николас Фаунт, только, начав искать к ним подходы, она всего лишь навлечет на себя подозрения. В долгосрочной перспективе самым действенным способом было бы отступить и вернуться назад под иными чарами и в ином образе, но если главный секретарь ищет свидетельства вмешательства Инвидианы в политику Англии, то времени – нескольких месяцев на надлежащую подготовку почвы для возвращения – у нее попросту нет.
Пожалуй, остается одно: прибегнуть к методам более прямолинейным – к скрытному подслушиванию, похищению бумаг и прочим тайным делишкам. Все это потребует широкого применения чар, оставленных ею на самый уж крайний случай, но этот случай, по-видимому, настал: Видар ждет от нее сведений, да поскорее.
Разлука с Девеном оставила в ее жизни ощутимую пустоту. Долг службы нередко разлучал их и прежде, однако поиски случая увидеться – пусть хоть на миг, чтоб обменяться улыбками, проходя навстречу друг другу по галерее или через зал – успели войти в привычку. Теперь она старательно избегала его, а он – ее. Вблизи оба чувствовали себя слишком уж неуютно.
Что же ей делать без Девена? Только с его уходом Луне сделалось очевидно, насколько она от него зависела. Уолсингема она после разлуки видела всего дважды, да и то издали, и постоянно терзалась сомнениями: что-то поделывает господин главный секретарь?
И что-то поделывает Девен? Ведь он, по его собственным словам, служит при Уолсингеме ищейкой…
В следующий четверг она до полуночи лежала без сна, вглядываясь в темноту, словно в надежде отыскать ответ там. Посему, когда графиня поднялась с постели и потянулась к халату, камеристке не пришлось даже просыпаться.
– Миледи? – прошептала Анна Монтроз.
– Уснуть никак не могу, – пробормотала в ответ графиня, надевая подбитый ватой халат с меховой оторочкой. – Мне нужен воздух. Не прогуляетесь ли со мной?
Послушно сбросив одеяла, Анна помогла госпоже одеться, отыскала ей башлык, дабы держать в тепле уши и голову, затем обе сунули ноги в валяные боты и вышли из спальни, нимало не потревожив других камеристок.
Тут-то в потайных закоулках сознания, где Анна Монтроз уступала место Луне, и возникла мысль: «Что-то неладно».
Шагала графиня неспешно, но целеустремленно – прямо к ближайшей двери наружу. Следовавшая за ней Анна щурилась что было сил, едва разбирая путь сквозь непроглядный мрак, однако вскоре они оказались за пределами дворца.
Ночной воздух был странно, неестественно неподвижен. Мертвую тишь нарушали лишь едва уловимые звуки.
Музыка.
Музыка, предназначенная только для слуха графини.
Тревожная настороженность на лице Анны Монтроз весьма удивила бы графиню, если бы только та замечала вокруг хоть что-нибудь, кроме миниатюрной каменной башенки бельведера впереди.
Кто же зовет ее? Кому вздумалось играть здесь песни дивных, выманивая графиню Уорик из теплой постели в сумрак ночного сада?
Обогнув бельведер, они обнаружили, что их ждут.
Поджарое тело Орфея нежно прильнуло к лире, ловкие пальцы извлекали из струн мелодию, по-прежнему почти неслышную для всех, кроме той, кому музыка была предназначена. Не обращая внимания на влагу, немедля пропитавшую теплый халат насквозь, графиня опустилась подле него на землю, изумленно приоткрыла рот и замерла, не сводя восхищенного взгляда со смертного музыканта, игравшего бессмертную песнь.
Сырая земля за спиной зачавкала под чьей-то тяжкой поступью, и Луна вновь, совсем как в ту ночь, с Видаром, слишком поздно осознала, что происходит.
Дичью была отнюдь не графиня. Графиня лишь послужила наживкой, чтоб выманить Луну наружу, подальше от взоров смертных.
В надежде увернуться от подошедшего сзади Луна метнулась влево, однако огромные, с поднос шириною ручищи только того и ждали. Луна пригнулась пониже, и пальцы противника сомкнулись в воздухе над самыми ее плечами, но устремившийся вдогонку сапог ударил в спину, повергнув Луну на землю, лицом в грязь.
Графиня безмятежно сидела рядом, в каких-то двух шагах, и даже не замечала нападения: талант Орфея затмевал для нее все вокруг.
Огромное колено уперлось в спину меж лопаток, грозя переломить хребет. Луна невольно вскрикнула. Ответом ей был злорадный смешок. Напавший заломил ей руки, с безжалостной деловитостью стянул веревкой запястья, а затем вздернул Луну за волосы вверх и с маху швырнул о каменную стену бельведера.
Неудержимо закашлявшись, едва устояв на ногах, Луна оглянулась. Не узнать этой ненавистной исполинской громадины, кавалерственной дамы Альгресты Нельт, было просто невозможно, как бы слезы ни застилали глаза.
– Ты все прогадила, потаскуха! – пророкотал грубый, каменный бас. Радости в голосе великанши не могла затмить даже жгучая ненависть. – Однажды королева – Маб знает, отчего – простила тебя, но уж на этот раз не простит.
Легкие отказывались повиноваться, а посему каждый вдох стоил Луне немалых усилий.
– Нет, – кое-как выговорила она. – Видар знает… все, что известно мне. Я доношу ему обо всем… что здесь происходит.
Альгреста явилась за ней не одна. Следом из мрака возникли шестеро гоблинов – в броне, при оружии, готовые схватить Луну, если той вздумается бежать. Как будто ей вправду по силам опередить великаншу… Нет, ноги тут не спасут. Спасение – только в силе мысли.
Однако убеждать Альгресту в своей невиновности… Пожалуй, это все равно что ломать окованную железом дверь при помощи булавки.
Великанша обнажила в жуткой ухмылке два ряда зубов – огромных, будто заточенные валуны.
– Значит, Видар знает все? Да, теперь знает. Только не от тебя.
Что? Что Видар может знать? Как агенту Видара удалось подобраться к Уолсингему ближе, чем Луне?
А голос Альгресты разил, словно новый удар, вышибая из легких воздух:
– Ты потеряла свою игрушку, сука. Лишилась своего смертного.
Девен…
Острая боль в ребрах мало-помалу шла на убыль. По-видимому, кости остались целы. Несмотря на заломленные за спину руки, Луна заставила себя развернуть плечи и встать попрямее.
– Дело еще не закончено, – как можно увереннее объявила она. – Девен – только один из путей, ведущих к Уолсингему. Задачу можно решить и другими способами…
Альгреста презрительно сплюнула. Плевок, угодивший в плечо графини, соскользнул наземь незамеченным: печальная, нежная мелодия лиры витала над бельведером, как ни в чем не бывало.
– Верно. Другими способами. И займутся этим другие. А ты? Ты возвращаешься в Халцедоновый Чертог.
– Позволь мне поговорить с Видаром, – сказала Луна. – Не сомневаюсь, мы с ним сумеем достичь согласия.
Неужто она пала столь низко, что видит надежду на спасение даже в Видаре? Да, так и есть…
Великанша склонилась вперед так, что ее жуткое, грубое, точно камень, почти неразличимое во мраке лицо заслонило собою все остальное.
– С Видаром? Может, и сумеете, – пророкотала Альгреста. – Кто знает, что вы там задумали на пару с этим пауком. Но привести тебя назад велел не он. А королева.
Собор Святого Павла, Лондон,
7 апреля 1590 г.
В 1586-м здесь, в роскошном склепе собора Святого Павла, был похоронен сэр Филип Сидни, покойный муж дочери сэра Фрэнсиса Уолсингема.
Сегодня склеп был открыт вновь, дабы принять тело самого сэра Фрэнсиса.
Прощальная церемония не отличалась пышностью. Главный секретарь королевы умер, не оставив после себя ничего, кроме долгов, и в завещании, найденном в потайном шкафу в его доме на Ситинг-лейн, требовал не тратиться на похороны. Его и хоронили-то ночью, чтобы не привлекать внимания кредиторов.
Таким образом, дело обошлось без людной процессии, без караула в парадных мундирах и даже без присутствия королевы. Да, с Уолсингемом она нередко ссорилась, но в конечном счете оба весьма уважали друг друга, и Елизавета непременно пришла бы попрощаться с ним, если бы только могла.
Девен стоял у гроба рядом с Билом и прочими, знакомыми не столь близко – Эдвардом Кэри, Уильямом Додингтоном, Николасом Фаунтом; чуть в стороне от них застыли бледные, убитые горем Урсула Уолсингем и ее дочь Франсес… Что и говорить, собрание было невелико.
Звучный, напевный голос священника омывал Девена волнами и уносился прочь, исчезал, затихал под высокими готическими сводами собора. Спустя недолгое время тело было помещено в склеп, а склеп – вновь затворен.
Тело… Не раз и не два Девен видел смерть, но никогда еще ему не бывало столь трудно связать в уме живого человека с безжизненной плотью, оставленной им на земле.
Он просто не мог поверить, что Уолсингем мертв.
Священник произнес благословение, скорбящие один за другим потянулись к выходу, и только Девен словно бы врос в землю, не сводя глаз с резного камня склепа.
«Господин секретарь, господин секретарь, – в унынии думал он. – Что же мне теперь делать?»
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.