Текст книги "Халцедоновый Двор. Чтоб никогда не наступала полночь"

А что будет дальше – на то воля Господа.

Постоялый двор «У ангела», Ислингтон,

8 мая 1590 г.

– Ее нужно отвлечь, – сказала Луна. – Иначе она выставит между мною и Девеном всех своих рыцарей, всю стражу и прочие силы, и мне ни за что до него не добраться. Меня либо убьют, либо схватят и бросят к ее ногам. Хоть так, хоть эдак, а сделать, что должно, я не смогу.

Эти слова у сестер Медовар ни малейших сомнений не вызвали. О происшедшем в Мортлейке Луна поведала им в самых общих чертах – нет, не потому, что хотела бы что-то скрыть, просто для подробного описания ей не хватало слов. Но даже короткого рассказа оказалось довольно, чтоб сестры в благоговейном восторге вытаращили глаза и начали относиться к Луне с трепетным, слегка боязливым почтением, немало ее обескураживавшим.

Впрочем, сие отнюдь не помешало им кое в чем усомниться.

– Миледи, – возразила Гертруда, – но ведь этого-то она от вас и ждет. Назад вы не вернулись – выходит, о грозящей опасности знаете. А если не желаете попросту прийти к ней в лапы, значит, должны ее чем-то отвлечь. Но, чем ее ни отвлекай, она разглядит в этом вашу хитрость и не поддастся.

– Да, если не отвлечь ее тем, чего она не сможет оставить без внимания, – сказала Розамунда, долгое время молча сидевшая в дальнем углу потайной комнаты, оберегаемой розами.

– А без внимания она не сможет оставить только…

– Настоящей угрозы, – закончила Луна.

То есть того, что действительно внушит Инвидиане страх. Скажем, появления на пороге врага, навстречу коему придется выслать солдат или рискнуть потерей трона.

А что касается врагов, достойных этого имени, тут выбор весьма невелик.

Гертруда побледнела, как полотно, и устремила взгляд на сестру. Угрюмое выражение на лице Розамунды казалось неуместным, чужим, но, если брауни вообще способны принять воинственный вид, ей это вполне удалось.

– Да, это можно, – сказала она. – Вот только, миледи, спустив эту силу с цепи, остановить ее будет непросто. В конечном счете мы все можем многое потерять.

Это Луна прекрасно понимала и без нее.

– Но хоть что-нибудь может остановить их?

– Разве что она вытащит меч из камня… Меч этот злит их пуще всего остального. Откажись она от своих притязаний – может, и угомонятся.

– Но Инвидиана вовек на это не согласится, – напомнила Гертруда, глядя на Луну глазами, полными слез. – Суспирия могла бы… и то не наверняка. Скажите, она вернется к нам, когда все кончится?

«Или вы собираетесь убить ее?»

Хотелось бы Луне ответить на сей невысказанный вопрос, однако она пребывала в том же неведении, что и сестры-брауни. Чужая, светлая сила, дарованная ангелом, покоилась в сердце, ждала своего часа, но как она подействует, Луна даже не подозревала. Может ли душа дивной угодить в Ад?

– Я не могу ничего обещать, – прошептала она в ответ.

– А нам придется этим удовольствоваться, – сурово сказала Розамунда. – Выбора нет.

Казалось, жуткое напряжение, скрутившее желудок узлом, не отпускает Луну целую вечность, если не принимать в счет недолгое безвременье встречи с ангелом.

– Но действовать нужно как можно скорее. Воспользуйтесь Видаром.

– Видаром?

– Корр был его агентом, или, по крайней мере, союзником. Видар приказал мне хранить молчание обо всех прочих подсылах Дикой Охоты, которых я смогу распознать при дворе. Суть его замыслов мне неизвестна, однако он явно что-то задумал, и это можно обернуть нам на пользу.

Данное слово ничуть не мешало ей рассказать обо всем сестрам Медовар: с Инвидианой они не поделятся этими сведениями ни за какие блага на свете. Вот только прежде пользоваться этой лазейкой Луна даже не думала.

Розамунда выступила вперед, аккуратно оправила передник и обняла побледневшую сестру.

– Что ж, вы, миледи, готовьтесь. А мы с Гертрудой поднимем Дикую Охоту.

Халцедоновый Чертог, Лондон,

9 мая 1590 г.

Солнце нещадно палило плечи и непокрытую голову. Ехал он долго и очень устал. Перекинув ногу через седло, он тяжело соскользнул на землю и бросил поводья слуге. Здесь, на речном берегу, собралась нарядная, веселая компания – одни музицировали, другие читали вирши, третьи азартно играли в карты. Ему так хотелось присоединиться к ним, но, увы, он просто умирал от жажды! Одна из леди с игривой улыбкой двинулась к нему, держа в обеих руках по чаше вина.

– Милорд? Не угодно ли выпить?

Чеканное серебро приятно холодило пальцы. Он бросил взгляд в багряную глубину чаши, потянул носом воздух… Прекрасный, тонкий букет. Именно то, что нужно после столь долгой поездки.

Однако принявшая чашу рука замерла, остановилась на полпути к губам. Что-то здесь…

– Милорд?

Нежная рука легла на плечо. Придвинувшись ближе, леди слегка коснулась грудью его локтя.

– Вам не нравится вино, милорд?

– Нет, дело не в этом, – пробормотал он, не отводя взгляда от чаши. – Дело в…

– Выпейте же, – попросила она. – Выпейте, а после идемте со мной.

Его мучила сильная жажда. Солнце припекало невыносимо, а вино было охлаждено в ближайшем ручье. Он давно ничего не ел, и вино немедля ударит в голову, но что это может значить в такой веселой и беззаботной компании? К тому же, все смотрят на него, смотрят и ждут, когда же он к ним присоединится…

С этими мыслями он поднес чашу ко рту и сделал глоток.

Багряная жидкость заструилась по горлу в желудок, неся с собой благодатную прохладу. Каждая жилка, каждый нерв запели, зазвенели от восторга: такого вина он не пробовал никогда в жизни! Он глотал и глотал – жадно, ненасытно, и чем больше пил, тем больше хотелось еще, но вот он запрокинул чашу, осушив ее до дна, и содрогнулся, ибо вокруг…

Вокруг не осталось ничего – ни солнечного света, ни ручья среди зеленого луга. Только придворные по-прежнему толпились вокруг, но обращенные к нему лица сделались дикими, нечеловеческими, а повсюду воцарился мрак.

Роскошная дивная леди, лучась алчным, азартным восторгом, отступила назад. Стоявшая поодаль Инвидиана сардонически зааплодировала и с хищным довольством улыбнулась Девену через зал.

– Прекрасно сработано, леди Карлина. Ахилл, в кляпе больше нет надобности. Отныне он не станет призывать против нас никаких имен.

Опустевшая досуха чаша выпала из рук Девена и зазвенела о каменный пол. Вино дивных… Зная, чем грозит их угощение, он стойко отказывался и от еды, и от питья, но в конце концов плоть подвела: телесные надобности и побуждения сделали его легкой мишенью, позволили обморочить.

Теперь ему не спастись, даже если Луна придет на помощь сию же минуту.

Попытавшись воззвать к именам, что послужат ему защитой, он не сумел вспомнить ни одного. Густой туман в голове затмил лик… чей лик? Ведь есть же на свете кто-то – он знает, он же ходил в церковь, молился…

Но и молитвы начисто стерлись из памяти. На их силы можно более не рассчитывать.

Спотыкаясь на каждом шагу, провожаемый общим смехом, он двинулся прочь, дабы укрыться в углу зала. В конце концов стоицизм, служивший ему опорой с момента пленения, дал слабину. Жажда не унялась, все тело заныло, побуждая взмолиться: еще чашу, еще хоть глоток…

До хруста в суставах сжав кулаки, Девен с трепетом ждал, что последует дальше.

Лондон,

9 мая 1590 г.

С закатом солнца на небо вышла луна. Серебряный диск неуклонно взбирался все выше и выше.

Колокола прозвонили час гашения огней. Лондон отошел ко сну – по крайней мере, так полагалось всем благонравным лондонцам. Те же, кто припозднился – подвыпившие джентльмены да шельмы и негодяи, ждущие их в потемках, согласно мнению некоторых, вполне заслуживали любой участи, какая их ни постигнет: после вечернего звона порядочным людям на улицах делать нечего.

Над северным горизонтом, откуда ни возьмись, начала собираться гроза.

С севера тучи устремились на юг, супротив ветра, чего тучам вовсе не полагается. Раскаты грома в их глубине звучали, точно грохот копыт о земную твердь, хотя никакой земной тверди там, наверху, не было и быть не могло. Грохоту вторил жуткий заливистый лай. Скептические умы лишь пожали плечами, приняв сии звуки за клики стаи диких гусей. Те, кто знал правду, поспешили укрыться.

И не напрасно: яркие вспышки молний озарили то, что крылось за тучами.

По бокам огромными скачками, рыская из стороны в сторону, то вырываясь вперед, то вновь сливаясь со сворой, мчались гончие. Черные псы с красными глазами, белые псы с красными ушами – все они и издавали этот ужасный лай да утробный вой, ничуть не похожий на голос любой из собак, когда-либо взращенных смертными.

Коней, подкованных златом и серебром, окружал зловещий призрачный ореол. Созданные из дымки тумана, из копен соломы, а то и из дивных существ, решивших принять конский облик, они мчались по небу с пугающей, сверхъестественной быстротой. Что же до всадников… Всадники в седлах были страшны и в то же время прекрасны.

Оленьи рога вздымаются к небу огромной ветвистой короной. Крылья расправлены, кончики перьев так и свищут в токах буйного ветра. Волосы желты, как золото, рыжи, как пламя, черны, как ночь; в глазах полыхает ярость; руки сжимают мечи да копья из древних легенд…

Забытые короли эльфов, фей и прочих дивных жителей Англии ехали на войну.

Много имен у Дикой Охоты: Дикий Гон, Черная Свора, Гаврииловы Лайки, Дандо и его Псы… Сегодня все ее лики и все имена, сколько ни есть, сошлись вместе ради общего дела.

Смертных они в свои войны не втягивали, и не один десяток лет враг этим пользовался, скрывался за сим щитом, но кое-какую иную, не менее уязвимую цель ни за какими щитами не спрячешь. Ударить по ней… О, это сведет на нет всю ее суть, развеет хранимые ею заклятия! Вдобавок, цель эта, не охраняемая никем, лежит у всех на виду, посреди Лондона, на Кэндлуик-стрит.

Дикая Охота мчалась на город, дабы сокрушить, уничтожить Лондонский камень.

Собор Святого Павла, Лондон,

9 мая 1590 г.

В то время как Луна достигла паперти Собора Святого Павла, ветер, предвестник грозы, уже бушевал во всю силу.

– За входами будут следить, миледи, – предупредила ее Гертруда, получив весть о том, что решительный ход сделан, Дикая Охота знает о тайне Лондонского камня, и битва начнется сегодня, при полной луне. – Но есть среди них один, которого ей от вас не уберечь.

Святой Павел и Белая башня… Два самых первых входа в Халцедоновый Чертог, созданные в свете солнца, заслоненного тенью луны… Правда, последний лежит в стенах королевской крепости, и снизу его стерегут. Но первый находится на христианской земле. Здесь ни одному из дивных стражей долго не выстоять, сколько ни подкрепляй силы бренным хлебом. С тех пор, как Инвидиана заточила Фрэнсиса Мерримэна в подземных покоях, этим входом не пользовался никто.

Вопрос лишь, откроется ли он перед Луной.

С этими мыслями она миновала запертые на ночь лавки книготорговцев. Ветер свистел в ушах, швырял в стены поднятый с земли сор. Вдруг воздух содрогнулся от жуткого рыка. Луна замерла. Над городом сверкнула молния, следом за вспышкой с небес раздался ответный рев.

Подняв взгляд, Луна мельком увидела за шпилем собора их всех. Вот кавалерственная дама Альгреста Нельт, возвышается над землей, словно башня – под сводами Халцедонового Чертога ей этакого роста не достичь нипочем. Справа от сестрицы – сэр Кентигерн, что-то кричит в лицо надвигающейся грозы. Слева – сэр Пригурд; этот безмолвствует, брови нахмурены, во взгляде решимость любой ценой выполнить долг. Из всей их троицы Пригурд всегда нравился Луне более остальных: этот не так жесток, как брат с сестрой, да к тому же являет собой редкий случай придворного, служащего Халцедоновому Двору из верности, сколь она ни ошибочна.

Братья с сестрой стояли во главе Халцедоновой Стражи, рыцарей-эльфов во всем их воинском великолепии: латы блестят серебром, изумрудом и чернью, кони – косматки, брааги[52]52
  В английском фольклоре – проказливые гоблины, умеющие принимать облик лошади или осла.


[Закрыть], гранты[53]53
  В английском фольклоре – демоны в обличье годовалого жеребенка, предвестники несчастья.


[Закрыть] – пляшут под седлами, рвутся в бой. Сзади – плотные ряды пехоты: боггартов и баргестов, обайа и гномов, всевозможных гоблинов да паков, и даже скромных малюток-хобани[54]54
  В английском фольклоре – одна из разновидностей домового.


[Закрыть], созванных на защиту родного дома – Халцедонового Чертога. Темного, мрачного, обращенного злой королевой в сущий кошмар… но все-таки дома.

Возможно, еще до конца этой ночи Дикая Охота разнесет его по камешкам. Но если позволить себе усомниться, не слишком ли высока цена, дело будет проиграно, не успев начаться.

Стоило взойти на паперть с западной стороны, огромные двери собора распахнулись навстречу. Переступив порог, Луна почувствовала нахлынувшую со всех сторон святость, непривычно близкую, но в то же время не причиняющую никакого вреда: притаившаяся в груди мощь ангельского поцелуя встрепенулась, загудела и, точно пропуск, предъявленный караульным, позволила ей пройти.

Где искать вход, Луна даже не подозревала, однако ангельская сила откликнулась на его близость, словно струна на прикосновение пальцев. Вот она, каменная плита посреди нефа, точно такая же, как и все прочие, но едва нога Луны коснулась ее, все тело дивной охватила дрожь – неудержимая, пробирающая до костей.

Здесь вырывалась наверх, наружу магия дивных. Здесь в недра земли струилась сила священных ритуалов. Здесь Лондон раскрывался книзу, смыкаясь со своим темным отражением.

Опустившись на колени, Луна приложила ладонь к холодному камню. Управлявшие входом чары отозвались. На этом месте Фрэнсис молился, и слово Божье переносило его из мира в мир, да так, что никто и не замечал. Луне открыло путь ангельское прикосновение.

Наблюдай кто-нибудь за нею со стороны, для него пол остался бы точно таким же, как прежде. Раздвинувшиеся плиты и лестницу, ведущую вниз, увидела только Луна.

Что ж, на промедления времени не было. Собравшись с духом, Луна поспешила вперед. Только бы появление Дикой Охоты сделало свое дело…

Халцедоновый Чертог, Лондон,

9 мая 1590 г.

Мраморные стены гудели, дрожали от грома над головой, однако держались прочно.

Инвидиана на троне застыла, как каменное изваяние. Лицо ее не выражало ни малейшего напряжения: с тех пор как жуткая великанша принесла весь о том, что к Лондону скачет Дикая Охота, оно оставалось недвижным, спокойным, ледяным.

Что ни говори, Инвидиане следовало отдать должное: она была истинной королевой. Несколько резких, отрывистых распоряжений, бешеный топот множества ног – и Халцедоновый Чертог приготовился к обороне с быстротою, на взгляд Девена просто-таки невероятной.

Приемный зал почти опустел. Кто не отправился в бой, разошлись – попрятались по комнатам, а то и вовсе бежали в надежде найти убежище где-нибудь вдалеке.

Большинство, однако не все. Недвижную Инвидиану на троне охраняли два эльфа-рыцаря, черноволосые братья-близнецы. Вынув из ножен мечи, они приготовились защищать королеву до последней капли крови. У подножия трона скорчилась смертная женщина с худым, изможденным лицом и мертвым взглядом.

Ну, а Ахилл, по-прежнему одетый лишь в набедренную повязку да сандалии, стоял близ Девена. Казалось, все его тело гудит, как струна, от едва сдерживаемого желания броситься в битву.

Гром набирал силу, и вскоре зал задрожал сверху донизу. С потолка на пол с грохотом рухнул кусок филиграни. Девен поднял взгляд – и едва успел откатиться в сторону, увернувшись от целого листа хрусталя, также упавшего вниз и расколовшегося о камень вдребезги.

Ахилл бросил на него презрительный взгляд и захохотал, поглаживая рукоять архаичного греческого меча на поясе.

Где-то сейчас Луна? Высоко в небе, скачет ему на выручку в рядах Дикой Охоты? У одного из входов, бьется со стражей, преградившей ей путь в Халцедоновый Чертог?

Принесет ли она с собой чудо, в котором он так нуждается?

На это Девен надеялся всею душой. Вот только одного чуда будет мало: едва она войдет сюда, Ахилл с парой эльфийских рыцарей убьют ее на месте.

Между тем при Девене не было ни шпаги, сломанной в схватке с Ахиллом, ни даже ножа. Может, выхватить, отнять оружие у смертного или у одного из рыцарей? Тоже ни единого шанса: пока он борется с одним, двое других прикончат его сзади.

Взгляд Девена упал на осколки хрусталя, усеявшие мраморный пол, и в голову ему пришла неплохая идея.

Говорят, Суспирия назвала возлюбленного Тиресием за провидческий дар. Очевидно, в продолжение сего обычая, Ахилл тоже носит имя великого греческого воина неспроста.

Девен поднял взгляд к потолку. Хрустальные панели в обрамлении серебряной филиграни скрипели, дребезжали, трескались. Сделав вид, будто испугался падения еще одной, он неожиданно метнулся в сторону и покатился по полу поближе к Ахиллу. Когда же он поднялся на колени, его окровавленную ладонь холодил длинный бритвенно-острый осколок хрусталя.

Взмахнув обретенным оружием, он полоснул Ахилла по ногам, над самыми пятками, рассекая ничем не защищенные сухожилия.

Смертный пронзительно вскрикнул и упал – поверженный, но не убитый, а рисковать Девен не мог. Подхватив с пола обломок серебряной филиграни, он что есть сил ударил врага по голове. Лицо Ахилла залилось кровью, мускулистое тело разом обмякло.

В следующий миг Девен сорвал с его пояса меч и едва успел развернуться навстречу подбегающим рыцарям.

* * *

Дворец стонал и дрожал от грохота битвы, бушующей наверху. Долго ли Нельтам с их воинством удастся продержаться против Дикой Охоты?

Луна бежала прямиком к приемному залу. Комнаты и галереи были пусты: все отправились в бой либо бежали. Полы устилали обломки убранства, не выдержавшего сотрясений. Двери в приемный зал оказались затворены, но караула при них, против обыкновения, не было. Тут бы Луне остановиться, приоткрыть створку, прислушаться, кто там, внутри, но на это недоставало ни времени, ни мужества.

Настежь, распахнув двери, Луна ворвалась в зал.

Как только она переступила порог, горло стиснула жилистая рука и кто-то поволок ее за собой, спиною вперед. Луна вскинула руки, потянулась назад, и пальцы ее запутались в копне нечесаных волос.

«Эвридика! Луна и Солнце, она все знает…»

У стены в луже собственной крови лежал Ахилл. Невдалеке стонал, корчился на полу в безуспешных попытках подняться сэр Кунобель из Халцедоновой Стражи. Однако его брат, Керенель, твердо стоял на ногах, держа острие шпаги у горла Майкла Девена, прижавшегося спиной к колонне.

– Итак, – заговорила Инвидиана с неприступной высоты трона, – я вижу, ты предала меня целиком и полностью. И все – ради этого?

Девен был порядком потрепан: весь в синяках, правая ладонь кровоточит, дублет иссечен клинками противников, едва не достигшими тела. Взгляды их встретились. До Девена было не так уж и далеко. Если бы только подойти вплотную, всего на миг…

Один-единственный поцелуй. Стоит ли он их жизней? Что произойдет, когда ее губы коснутся его губ?

Немалым усилием воли Луна заставила себя повернуться к Инвидиане.

– Ты задумала казнить нас обоих.

Теперь, когда Луна знала, откуда взялась Инвидианина красота, облик королевы казался ужаснее прежнего.

– Обоих? – злорадно, торжествующе улыбнулась Инвидиана. – Возможно. А может, и нет. Он, видишь ли, вкусил эльфийского вина и уже становится нашим. После того, как они сделают первый шаг, их так легко завлечь дальше. К тому же ты лишила меня двух любимых игрушек. Пожалуй, заменить их хоть одной новой будет вполне справедливо.

Теперь и Луна отметила неестественный блеск его глаз и нездоровый румянец щек на фоне общей бледности кожи. Верные знаки. Сколько же он выпил? Сколь глубоко увяз в рабстве у дивных? Как знать… Но, может быть, этого мало?

Луна вновь повернулась к Инвидиане.

– Он очень упорен. Если он выпил хотя бы глоток, твоя власть действительно велика. Но человек достаточно сильной воли может от этого освободиться – взять да впредь отказаться от еды и питья. Я его знаю и говорю: ты его потеряешь. Он умрет от голода и жажды, но ничего не примет ни от тебя, ни от твоих придворных.

Инвидиана презрительно скривила губу.

– Что за предложение у тебя на уме? Говори, изменница, пока у меня не лопнуло терпение.

Костлявая рука Эвридики сдавила горло, грозя задушить Луну насмерть.

– Обещай сохранить ему жизнь, и я уговорю его принять новое угощение, – прохрипела Луна.

– Я не даю обещаний, – процедила Инвидиана, выплескивая наружу накопившуюся злость. – Не тебе торговаться со мной, изменница! Мне нет нужды выполнять твои просьбы.

– Я это понимаю.

Луна позволила телу обмякнуть: Эвридике недоставало сил удержать ее на ногах, и посему ей удалось опуститься на колени, а смертной пришлось навалиться ей на спину.

– Что же, терять мне нечего. Осталось только молить, – продолжала она, наперекор сжимающей горло руке склонив голову, – молить и предлагать свою помощь в надежде добиться для него сей невеликой милости.

Инвидиана задумалась. Казалось, каждый новый миг ее размышлений медленно, капля по капле, вытягивает душу.

– Отчего бы тебе желать этого?

Луна смежила веки.

– Оттого, что я люблю его и не хочу его смерти.

Негромкий презрительный смех: должно быть, Инвидиана обо всем догадалась, однако признание Луны ее позабавило.

– А что заставит его принять от тебя то, чего он не примет от нас?

Ногти до боли впились в ладони, оставляя на коже крохотные розовые полумесяцы.

– Живя при дворе смертных, я наложила на него чары и завладела его сердцем. Он сделает все, о чем я ни попрошу.

Стены приемного зала по-прежнему содрогались от грохота битвы. Все, что могло упасть, давно попадало на пол – вскоре настанет черед самого дворца.

Рука Эвридики на горле разжалась.

– Докажи правдивость своих слов, – велела Инвидиана. – Докажи, что сей смертный послушен тебе, точно кукла. Пусть твоя любовь станет ему проклятием, и, может быть, я прислушаюсь к твоей мольбе.

Опершись дрожащей рукой на холодный мрамор, Луна поднялась на ноги, и Эвридика протянула ей слегка помятую чашу, до половины налитую вином. Приняв ее, Луна склонилась перед королевой в глубоком реверансе, и лишь после этого повернулась лицом к Майклу.

Взгляд его синих глаз оставался непроницаемо холоден. Сообщить ему о задуманном, предупредить, что слова ее лживы, что никаких чар она на него не накладывала, и что она прежде убьет его, чем отдаст Инвидиане на муки, подобные коим пережил Фрэнсис, она никак не могла. Все это – дело будущего, если, конечно, оно у них есть.

Сейчас важнее всего было одно: хотя бы на миг оказаться с ним рядом.

Сэр Керенель отступил в сторону, освобождая ей путь, однако острия шпаги от горла Девена не отвел, а в свободной руке его блеснул направленный острием на Луну кинжал. Подступив к Девену, Луна слегка подалась вперед и улыбнулась ему, словно прибегнув к наложенным чарам.

– Выпейте за мое здравие, мастер Девен.

Взметнувшаяся в воздух рука Девена выбила чашу из ее пальцев. Едва сия преграда исчезла, Луна бросилась вперед и приникла к его губам.

И как только губы их встретились, как только Луна впервые поцеловала его в собственном облике, не скрываясь за маской, под сводами Халцедонового Чертога раздался чистый и громкий голос.

– Да будут отныне свободны все те, кого любовь привела в оковы, – сказал голос на том языке, что превыше всех мирских языков.

* * *

Лоб Девена вновь обожгло огнем – словно бы шестью искорками, выстроившимися в круг, и с губ его сквозь поцелуй сорвался сдавленный крик. Выходит, сейчас он умрет?

Но нет, то был чистый огонь, белое пламя, выжегшее без остатка все, оставленное колдовской брошью, и боли он не причинил. Когда же все кончилось, Девен почувствовал: теперь он свободен.

И не только он.

Эльф-рыцарь выронил оружие и неуверенным шагом побрел прочь, вытянув перед собою руки, точно явление ангела лишило его зрения. Смертная женщина корчилась на полу, разинув рот в беззвучном крике.

А в центре зала, в том самом месте, где Девен читал «Отче наш», стоял худощавый темноволосый человек с глазами, синими, точно сапфиры.

Стоял Фрэнсис Мерримэн вольготно, прямо, расправив плечи, высоко подняв голову, и взгляд его был ясен. На глазах изумленного Девена от него отделилась тень – все, что осталось от Тиресия, его безумного отражения, долгие годы бродившего по этим залам. Но то была только тень: смерть освободила его из когтей беспощадных грез и снова сделала тем, кого когда-то любила Суспирия.

Под его безмятежным взглядом ледяное спокойствие Инвидианы треснуло и рассыпалось в прах.

– Обуздай его! – крикнула она женщине на полу, что есть сил вцепившись в подлокотники трона. – Я не звала его…

– Однако я пришел, – отчетливым, мелодичным тенором ответил Фрэнсис Мерримэн. – Я никогда не покидал тебя, Суспирия. Ты думала, будто привязала меня к себе – сперва этой брошью, потом искусством Маргарет…

Услышав это имя, смертная на полу тихо ахнула.

– Но первые, истинные оковы я выковал для себя сам, – продолжал он. – Они мне и тюрьма, и в то же время защита. Они защищали меня от тебя после смерти, потому-то я и не сказал тебе ничего такого, о чем не хотел говорить. И вот сейчас привели меня к тебе.

– Тогда я изгоню тебя! – прорычала Инвидиана. Мелодию ее голоса искажала безудержная ярость. – Ты – призрак, ты – всего-навсего дух! Какой Ад уготован тебе, умершему без покаяния?

Об Аде ей поминать не стоило. Лицо Фрэнсиса омрачилось печалью.

– Тебе не было надобности заключать этот договор, Суспирия. И прятаться от меня не было надобности. Неужто ты думаешь, будто я, с моим-то даром, не замечал, кто ты, какая и от чего страдаешь? Зная об этом, я оставался с тобой, и впредь бы тебя не оставил.

– Оставался со мной? С кем? Со сморщенной, гниющей бренной оболочкой?! Ты помянул о тюрьме, но что ты знаешь о тюрьмах? Каково это – оказаться пленницей собственной плоти, с каждым прошедшим днем придвигаться все ближе к могиле? Быть может, такая судьба и годится тебе, но не мне! Я выполнила его требование, и все напрасно. И что мне было делать – пробовать снова? Ну уж нет! Довольно я терпела эту кару!

Тут ее голос утратил громкость, зазвучал по-прежнему холодно, бесстрастно.

– И тебя терпеть больше не намерена.

С этими словами она вскинула руки. Длинные тонкие пальцы зашевелились во мраке, точно паучьи лапы, и Девен невольно напрягся всем телом. На самом краю зрения сгущалась тьма, куда более непроглядная и нечестивая, чем та, что царила в стенах Халцедонового Чертога. Пожалуй, скверна сей тьмы не уступала в силе чистоте, что принес с собой поцелуй Луны. Готовая хлынуть вперед, тьма ждала лишь одного – приглашения.

Остановил королеву Фрэнсис. Мерной поступью двинулся он к ее трону, и Инвидиана против собственной воли съежилась, подалась назад, пальцы ее замерли в воздухе.

– Души своей ты им не уступила. Такой дурой ты отродясь не была. Нет, ты расплатилась чем-то другим, не так ли? – с неизъяснимой печалью в голосе сказал он. – Я видел все в тот самый день, в саду. Сердце, отданное в обмен на возвращение утраченного…

Лицо Инвидианы исказилось от бешенства – свидетельства признания вины.

Бывший возлюбленный в глубокой скорби глядел на нее.

– Ты отдала им свое сердце. Все свое тепло и доброту. Всю свою любовь. Ад получил все зло, какое ты ни учинишь, а ты – облик нестареющей бессмертной красавицы. Но я знал тебя без этой маски, Суспирия. И знаю, о чем ты запамятовала.

С этим он взошел по ступеням к самому трону. Инвидиана, точно разбитая параличом, не сводила с него немигающего взгляда.

– Ты отдала свое сердце за многие годы до того, как продать его дьяволу, – сказал Фрэнсис. – Ты отдала его мне. И вот я тебе его возвращаю.

Склонившись к Инвидиане, призрак возлюбленного поцеловал ее – совсем как Луна за считаные минуты до этого поцеловала Девена. Под сводами Халцедонового Чертога раздался пронзительный, исполненный отчаяния крик. Безукоризненное, щемяще прекрасное лицо Инвидианы ссохлось, покрылось густой паутиной морщин, да и сама Инвидиана съежилась, утратила былую внушительную стать. Теперь та, что сидела на троне, могла показаться девчонкой, отроковицей, из шалости забравшейся в отцовское кресло… вот только ни одна девочка в мире не может выглядеть столь старой.

При виде древнего, неимоверно дряхлого создания, которым сделалась Инвидиана, Девен содрогнулся от отвращения.

Как только договор с Преисподней утратил силу, а королева Халцедонового Двора – былую красу, призрак Фрэнсиса Мерримэна начал истончаться, таять в воздухе, точно туман. Последние его слова разнеслись по залу негромким шепотом:

– Я буду ждать тебя, Суспирия. Я никогда тебя не покину.

С этими словами призрак окончательно скрылся из виду.

– Прошу… не покидай меня.

Теперь перед троном владычицы Халцедонового Чертога остались только Девен да Луна. Общее молчание нарушил странный возглас, негромкий, но полный страсти – отчасти злобный рык, отчасти пронзительный визг. Казалось бы, сидевшее перед ними создание давно утратило способность к передвижению, однако же подалось вперед и поднялось на ноги. Расставшись с молодостью и красотой, и даже со звучным, мелодичным голосом, Инвидиана отнюдь не лишилась способности внушать трепет, и в эту минуту от нее явственно, будто жаром от кузнечного горна, веяло жгучей ненавистью.

– Все это навлекли на меня вы! – проскрежетала она, испепеляя Девена с Луной взглядом.

С тревогой оглянувшись на Девена, Луна открыла рот, но Девен шагнул вперед и встал меж своею леди и обезумевшей дряхлой королевой. Он понял, что видит в глубине ее глаз: ярость лишь укрывала собой бездны, полные муки. К ней воротилось сердце, а с ним – все утраченные и забытые чувства, включая сюда и раскаяние в том, как обошлась она с любимым.

Что ж, нужно рассказать ей обо всем, иначе будет поздно: другой возможности не представится.

– Суспирия…

Назвать ее этим именем следовало непременно. Кусочки мозаики в голове сложились в единое целое, и Девен продолжал, нимало не задумываясь:

– Суспирия, я знаю, отчего ты до сих пор проклята.

Эти слова заставили дряхлую ведьму вздрогнуть.

– Ты почти все сделала верно, – сказал Девен. Луна, шагнув вперед, встала с ним рядом. – Ты искупила свою ошибку. Халцедоновый Чертог был творением, достойным легенд, местом, где дивные могут спокойно жить рядом со смертными, местом, где оба народа могут встречаться друг с другом. Ты многое сделала правильно. И только одной вещи не поняла. Сын вождя полюбил тебя, но ты погнушалась бренностью преходящего бытия, не так ли? И не смогла соединить с ним жизнь. И потому отвергла его, отвергла его любовь, как ничего не стоящий пустяк – чего она может стоить, если так скоро погибнет? Но многие годы мук, должно быть, кое-чему тебя научили, как и было задумано – иначе ты не создала бы этого великолепного дворца. И не полюбила бы Фрэнсиса Мерримэна.

Присутствие Фрэнсиса Девен чувствовал до сих пор. Быть может, призрак и исчез, однако Фрэнсис остался рядом, ведь он сам сказал, что никогда не оставит Суспирии. Его любовь объединяла их по-прежнему.