Текст книги "Халцедоновый Двор. Чтоб никогда не наступала полночь"

Потеряли… Неудивительно: отправляясь на встречу с Видаром, она на славу постаралась избавиться от слежки. Где же она была, когда на Девена напали? Может, Видар нарочно отвлек ее?

– Рассказывайте все, – сурово, холодно велела Луна.

Гертруда заговорила – негромко, словно это могло хоть как-то сгладить, уменьшить весь ужас ее известия.

– Блуждающие огоньки, чтоб сбить его с пути. Один из косматок[50]50
  Косматка или косматый жеребчик (англ. tatterfoal) в английском фольклоре – волшебное существо, являющееся путникам в облике коня или жеребенка и завлекающее их в болота.


[Закрыть], чтоб подменить его коня и завезти в западню. И… И Ахилл, чтоб совладать с ним.

Последняя часть рассказа далась брауни не без запинки. Чуточку утешало во всем этом только одно: гибели Девена Инвидиана не хочет, иначе отправила бы за ним Кентигерна, а Ахилла сберегла на потом.

– И это еще не все, – продолжала Розамунда. – Похоже, слуга мастера Девена, Колси, отправился следом за ним. Не знаю, зачем он это сделал и что там произошло… но он убит.

Колси… С Колси Луна встречалась еще в те времена, когда жила при дворе и более всего прочего волновалась о том, как уклониться от предложенного Девеном брака, не утратив связанных с их отношениями выгод. Немногословный, непоколебимо верный хозяину, Колси был ей симпатичен.

И вот он погиб – так запросто. А Девен…

Отвернувшись от Розамунды, Луна сделала шаг, другой. Дальше ей было не уйти: нанятая комната едва превосходила размерами лошадиное стойло.

Что ж, наживка на виду, под самым носом. Вопрос лишь, клюнет ли Луна.

Угодил ли дух Фрэнсиса Мерримэна в когти Инвидианы, уже неважно. Королева и без того знает многое. Пойдет ли Луна в ее ловушку?

Рука сама собой потянулась к поясному кошелю с остатками полученной от Девена ковриги. Бренный хлеб смертных… Немало его было съедено с тех пор, как они познакомились. Не так много, чтоб превратить Луну в человека, однако довольно для кое-каких перемен.

Майкл Девен любит ее. Не Анну Монтроз – ее, Луну. Это сделалось ясно той ночью, когда он отвел ее к себе. Сколь дорога ей эта любовь?

Презреть ее, бежать, спасаться?

Или принять и ответить, чего бы это ни стоило?

Еще ни разу в жизни не испытывала она подобных колебаний. А все – этот бренный хлеб. Съеденный в этаком множестве, он привел Луну к краю неведомой пропасти. Ход мыслей стал непривычен, извилист, непредсказуем.

– Миледи? – шепнула за спиною Гертруда.

Опущенные руки Луны замерли, коснувшись юбок. Обернувшись, она увидела во взглядах обеих брауни нерешительность. Прежде за сестрами ни разу не замечалось ни колебаний, ни страха. Многие годы провели они в противоборстве с Инвидианой, и вот теперь, спустя долгое время, их игра наконец-то могла завершиться.

– Лондонский камень – там, в Халцедоновом Чертоге, – сказала Луна. – Там же и Инвидиана, заключившая договор с Преисподней. Там же и Майкл Девен. Я выполню, что мы задумали. Я отыщу доктора Ди.

Воспоминания: в давние-давние времена…

Жила на свете дивная, прекрасная, как сама ночь, светлая, словно луна, темная, точно сумрак, стройная и гибкая, будто проточная вода. В тот час, когда она танцевала под звездами, увидел ее смертный юноша. Увидел – и полюбил, и тосковал, и вздыхал по ней, пока мать его не встревожилась, как бы сын не зачах, погруженный в любовные грезы: ведь умирать от любви к чужакам, что живут под холмами, людям случалось не раз.

Но жребий влюбленного юноши был не таков. Подумали люди и дивные, да порешили: пусть-ка берет он красавицу в жены. Оба народа не пожалеют сил: пусть в ночь летнего солнцестояния будет на берегу реки, невдалеке от деревни, которой правил отец юноши, славная свадьба. Пусть будут песни и танцы, пусть будет вдоволь меда и доброй еды, а если девицы да юноши из деревни полюбят гостей с другой стороны, пусть эта свадьба станет лишь первой из многих. А после влюбленный юноша приведет молодую жену в крепкий уютный дом, а со временем сам станет вождем, сам будет править деревней вместо отца.

На том они и согласились, да только замыслы их не сбылись.

В назначенный вечер гости собрались под темнеющим летним небом. С одной стороны – обветренные, посмуглевшие в поле лица крестьян. И дряхлые старики, и круглолицая молодежь смотрят во все глаза на ту сторону луга, а там, напротив, кого только нет! Стоят перед ними и великаны, и совсем крошки, кто плечист, а кто тонок, точно лоза; перья, крылья, копыта, хвосты…

Взглянула та, кого полюбил смертный юноша, на своих соплеменников во всем их буйном великолепии, и даже уродства их показались ей прекрасными: ведь таковы они есть и такими останутся вовеки.

А после взглянула она на деревенский люд и увидела, что жизнь оставила на их телах немало шрамов да меток, а вскоре и вовсе обратит их в могильный прах, что дома их стоят на голой земле, что хлеб насущный достается им тяжким трудом.

Увидела она все это и подумала: «Неужто же я променяю одно на другое?»

Подумала – и пустилась бежать, оставив влюбленного юношу одного под восходящей луной, с разбитым вдребезги сердцем.

Захворал он и начал чахнуть, да только не от любви. Хворь пробудила в его сердце странную гордость. Точно безумный, смеялся он, чем несказанно огорчал свою мать, и говорил:

– Вот видишь, она права! Мы умираем так скоро и просто, а она будет жить еще долго после того, как не станет меня. Ведь я не скорблю по мухе-поденке, не отдам любви мотыльку, отчего же она должна думать иначе?

В речи сей слышалась жуткая, неизбывная горечь: каково ему было понять, что его любовь, навеки отданная бессмертной, для возлюбленной – сущий пустяк?

Луна в небесах истончилась, сошла на нет и вновь начала прирастать, а когда набрала полную силу, юноша умер. Последние слова, сказанные им на смертном одре, были обращены не к родным, не к близким, но к далекой возлюбленной, что принесла ему гибель:

– Не будет тебе спасения от того, чего ты убоялась. Страдай, как страдаем мы, от хворей и старости. Познай все тяготы бренной жизни и влеки на плечах эту ношу, пока не искупишь содеянного тобою зла и не поймешь, что с презреньем отвергла.

С этим он умер и был предан земле, и никогда больше люд деревенский не сходился в мирном согласии с чужаками из-под холмов.

Мортлейк, Суррей,

7 мая 1590 г.

Более всего этот дом со всеми пристройками да ответвлениями напоминал старика, пригревшегося на весеннем солнце, размякшего, забывшегося в вольготной дреме. Вокруг царил мир и покой, однако Луне дом Ди казался зловещей, мрачной обителью неведомых опасностей – куда там Халцедоновому Чертогу!

Кого бы ни призывали под этот кров, ангелов или демонов, дивной там в любом случае не место.

Расправив плечи, Луна твердым, решительным шагом (ах, если бы эта твердость была неподдельной!) приблизилась к двери.

Явилась она сама по себе, незваной, не имея даже рекомендательного письма, которое могло бы вернее открыть перед ней двери дома. Однако очаровать горничную Ди оказалось проще простого, да и супруга доктора отнеслась к гостье вполне благожелательно.

– Он сейчас занят своими штудиями, – сказала хозяйка, пересаживая младенца, коего держала на руках, с одного бедра на другое. Крохотное создание, не таясь, таращилось на Луну, точно обладало способностью видеть сквозь чары. – Но если дело ваше не терпит отлагательств…

– Да, я была бы вам крайне признательна, – откликнулась Луна.

Хозяин дома также принял ее на удивление радушно.

– Простите за прямоту вопроса, – сказал Ди, едва с формальностями было покончено, – но не связан ли ваш визит с мастером Майклом Девеном?

Подобного оборота план разговора, заготовленный Луною по дороге в Мортлейк, не предусматривал.

– Прошу прощения?

В усталых глазах астролога вспыхнул неожиданный огонек.

– Я осведомлен о вас, мистрис Монтроз. Госпожа ваша, графиня Уорик, была весьма добра ко мне со времени моего возвращения, а с сэром Фрэнсисом Уолсингемом я имел честь состоять в дружбе. Когда мастер Девен прибыл ко мне на порог с просьбой о помощи в деле, касающемся благородной юной девицы, нетрудно было догадаться, кого он имел в виду.

Никакого волшебства: обычная наблюдательность.

Луна с облегчением перевела дух.

– Действительно, доктор Ди, визит мой целиком и полностью связан с ним. Вы мне поможете?

– Если сумею, – отвечал Ди. – Увы, некоторые вещи мне неподвластны. Если речь идет о его политических затруднениях…

Да, именно о них, только совсем не таких, о которых он мог подумать…

Сцепив руки на коленях, Луна взглянула в глаза старика, вложив в этот взгляд всю возможную искренность.

– Он в великой опасности, и, боюсь, по моей вине. И может статься, доктор Ди, во всей Англии нам не в силах помочь никто, кроме вас.

Лицо под белоснежною бородой окаменело.

– Вот как? Почему же?

– Я слышала, вы говорите с ангелами.

Былая любезность доктора исчезла без следа. Под его немигающим, соколиным взором Луна едва не поежилась.

– Боюсь, мистрис Монтроз, вы сверх меры преувеличиваете грозящую ему опасность, мои способности, либо и то и другое. Ангелы…

– Уверяю вас, доктор Ди, я ничуть не преувеличиваю! – зарычала Луна, в горе забыв обо всякой учтивости. – История эта сложна, и я не могу тратить время впустую, если в конце концов вы ответите, что ничем не можете помочь. Беседовали вы с ангелами, или нет?

Ди поднялся из-за стола, одернул подол длинного одеяния, сцепил за спиною перепачканные чернилами пальцы и прошелся из угла в угол.

– Я вижу, вы очень расстроены, мистрис Монтроз, – неспешно, осмотрительно заговорил он, – и потому объясню вам две вещи. Первое: ангельские деяния – не пустяки, не чудеса, которые можно творить, когда заблагорассудится, дабы разрешать любые мирские неурядицы. Второе…

Ди надолго умолк и еще крепче сцепил за спиною руки. Когда же он вновь заговорил, голос его зазвучал жестко, твердо, как сталь.

– Второе состоит в том, что для подобных трудов мне необходима помощь, а именно – услуги ясновидца, гадателя по хрустальному шару, того, кто способен узреть ангелов, когда они явятся. Между тем с прежним моим компаньоном мы расстались, и я до сих пор не нашел ему подходящей замены.

Первое Луну ничуть не тревожило, но вот второе…

– А без помощи ясновидца вы работать не можете?

– Нет, – отвечал Ди, повернувшись к Луне лицом и угрюмо стиснув зубы, словно бы наперекор некоей неприятной истине. – И, буду с вами откровенен, мистрис Монтроз… Порой я сомневаюсь, вправду ли хоть раз в жизни беседовал с ангелом, или же, как гласит дурная молва, вызывал только демонов, ради забавы игравших со мною скверные шутки.

У Луны пересохло во рту. Все надежды обратились в прах. Если не Ди, то кто? Какой-нибудь священник? С обычными попами Инвидиана уже расправлялась не раз, а истинный святой вряд ли откликнется на просьбу дивной.

– Мистрис Монтроз, – мягко сказал Ди. Глубокие морщины сообщали его лицу суровую непреклонность, но в голосе и манерах чувствовалось искреннее сострадание. – Не поведаете ли вы мне, что произошло?

Простой вопрос… но как же опасен ответ! Однако разум уже принялся за расчеты. Если Ди, вопреки ее ожиданиям, не колдун, кое-какие чары собьют его с толку на время, достаточное, чтобы сбежать, обернись дело скверно. Да, этим Луна погубит Анну Монтроз, но та все равно уже не жилец…

Неужели она всерьез думает на это решиться?

– Могу я довериться вам? – прошептала Луна.

Держась поодаль, дабы не стеснять гостьи, Ди опустился перед нею на корточки.

– Если это не причинит вреда Англии или ее королеве, – ответил он, – я охотно, с открытой душой, помогу вам всем, что в моих силах.

Дверь заперта. Уединения их никто не нарушит.

– Я не та, кем кажусь, – сказала Луна, поднявшись на ноги и сбросив защитные чары.

Мгновением позже, не сводя с Луны изумленного взгляда, поднялся на ноги и Ди.

– Королева английских дивных, – заговорила Луна, напрягши все мускулы и приготовившись к бегству, – заключила договор с силами Ада. Дабы расторгнуть его, мне нужна помощь Небес. От успеха зависит не только жизнь Майкла Девена, но и благополучие вашего королевства и его королевы.

Нет, Ди не стал поднимать шума и призывать на подмогу Господа. Он всего лишь смотрел, смотрел на Луну затуманенным взором, словно с головой погрузившись в раздумья.

– Итак, если вы, доктор Ди, не можете призывать ангелов, – закончила Луна, – то хотя бы скажите, что мне делать? Ибо сама я в тупике.

Губы доктора, окруженные густой бородой, дрогнули, скривились в болезненной, неожиданно горькой усмешке.

– Так это вы подослали его? – резко спросил он.

– Майкла Девена?

– Эдварда Келли.

В устах доктора Ди это имя прозвучало, точно грубая брань. А ведь Луне оно знакомо. Где же она могла его слышать?

– Явившись ко мне, – холодно пояснил Ди, – он предложил расширить мои познания в магии при помощи дивных.

Да, теперь Луна вспомнила, кто это. Этого корноухого смертного она раз или два видела при дворе – при своем, не человеческом, и имя его слышала там же. Больше она не знала о нем ничего.

– Нет, я его не подсылала, – ответила она, – но кто-то другой вполне мог. А кто он такой?

– Мой ясновидец, – сказал Ди. – Которого я давно подозревал в мошенничестве. Он пришел ко мне так внезапно и, судя по всему, мастерством обладал немалым, однако мы так часто ссорились из-за…

Вот теперь Луна узнала этот тон, эту ноту обманутых чувств. Некогда этот Келли был ему очень дорог…

– Так теперь его с вами нет? – спросила она.

Ди коротко рассек воздух перед собою ребром ладони.

– Мы с ним расстались в Тршебони. Теперь он – придворный алхимик императора Священной Римской империи.

Тогда до него и впрямь не дотянуться…

– Прошу вас, доктор Ди. Умоляю, – заговорила Луна. Ни разу за всю свою долгую жизнь она в облике дивной не кланялась смертным, но в эту минуту упала перед доктором на колени. – Знаю, я – душа некрещеная, но Майкл Девен – добрый христианин, а если я не смогу покончить с этим, он погибнет. Разве ваш Бог не противостоит дьяволу всюду, где только может? Молю, помогите мне. Я не знаю, к кому еще обратиться.

Ди вновь погрузился в раздумья, не сводя с Луны невидящего взгляда.

– У меня нет ясновидца. Возможно, Келли все эти годы кормил меня выдумками, а сам я даром ясновидения обделен. Может статься, я столь же не властен вызывать ангелов, как и любой другой.

– Но, может быть, вы попробуете? – прошептала Луна.

Все это время она не сводила с доктора глаз и сию перемену заметила сразу же. Ему пришла в голову некая мысль, растревожившая любопытство его недюжинного ума. Уголки губ под сенью седых усов дрогнули, сложившись… нет, не в улыбку, однако это новое выражение лица сулило кое-какую надежду.

– Да, – отвечал Ди. – Мы попробуем.

Халцедоновый Чертог, Лондон,

8 мая 1590 г.

Опасней всего была жажда.

Девен пытался отвлечься от нее, как только мог. Вскоре ему сделалось ясно, что находится он в приемном зале Инвидианы. Куда просторнее Елизаветиного, зал этот нес на себе печать неземного великолепия, о равном коему королева смертных могла лишь мечтать: здесь, в этом месте, сделались явью самые смелые, самые небывалые фантазии зодчества. Колонны и арки, поддерживавшие сводчатый потолок, являли собою не более, чем декорации, порожденные неким средневековым горячечным бредом: в поддержке их потолок ничуть не нуждался. Пространство меж ними было заполнено панелями из серебряной филиграни и хрусталя, нависавшими над головой множеством хрупких дамокловых мечей.

Под сими сооружениями и среди них расхаживали дивные – очевидно, придворные, пользовавшиеся особым благоволением местной королевы. Ну и пестрое же сборище! Одни человекоподобны, другие сверхъестественно прекрасны, третьи больше похожи на зверей, а уж разодеты в такие наряды, что платье смертных придворных в сравнении с ними блекнет, точно земные жилища в сравнении с этим залом! И все глазеют на Девена, но близко никто не подходит: очевидно, его велено не трогать. Известно ли им, кто он таков и отчего здесь находится?

Не имея ответа на этот вопрос, Девен решил испытать, сколь далеко простираются границы дозволенного. Попробовал заговорить с окружающими, но от него шарахались прочь. Тогда он начал преследовать их, вслушиваться в их беседы, однако, завидев его приближение, дивные умолкали, а то и вовсе покидали зал, упуская все выгоды пребывания близ самой королевы. Впрочем, обрывки подслушанных разговоров все равно не имели для Девена ни малейшего смысла.

Тогда он заговорил с ними о Господе, отчего дивные вздрагивали, ежились, а в глазах наблюдавшей за всем этим Инвидианы вспыхнули искорки жестокого, злорадного веселья.

Но, когда Девен решил усилить натиск, ей сделалось не до забавы.

Встав посреди зала лицом к трону, Девен перекрестился, сглотнул, дабы хоть как-то смочить пересохшее горло, и затянул во весь голос:

– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день, и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь.

Не успел он закончить, как зал наполовину опустел. Оставшимся заметно не поздоровилось: одних скрючило едва ли не пополам, другие без сил привалились к стенам. Беда обошла стороной лишь немногих – надо думать, тех, кто недавно вкусил пищи смертных, но даже они вид имели отнюдь не радостный.

Как и Инвидиана. Впервые за все это время она разозлилась.

Призвав на подмогу изрядно поблекшие воспоминания о молитвах, услышанных от заключенных и диссидентов[51]51
  Здесь – противники Англиканской церкви, главным образом католики, отказывающиеся присутствовать на англиканских богослужениях.


[Закрыть], Девен попробовал снова, на сей раз – в ином русле:

– Pater noster, qui es in caelis: sanctificetur Nomen Tuum…

Вот тут силу слова Божия почувствовал даже он сам. Зал вокруг задрожал, блеск его роскоши потускнел, словно сквозь мрамор, халцедон и хрусталь стали видны простой камень, бревна да сырая земля, а наряды дивных обратились в жалкое тряпье.

Могучий удар со спины поверг Девена на пол, начисто вышибив из него дух и оборвав католическую молитву на полуслове. Голос, зазвучавший над головой, оказался знакомым – чересчур знакомым, хоть Девен и слышал от этого человека едва ли дюжину слов.

– Не отсечь ли ему язык? – спросил Ахилл.

Если латинский перевод «Отче наш» хоть как-то подействовал на Инвидиану, королева никак сего не проявила.

– Нет. Возможно, его способность говорить нам еще пригодится. Однако заткни ему рот, чтоб более не изрыгал кощунств.

Ахилл надежно заткнул Девену рот комком ветоши. Жажда немедля усилилась: ткань мигом впитала до капли всю влагу, остававшуюся на языке, но этого Девен почти не заметил. Мысли его целиком занимало увиденное перед тем, как Ахилл сбил его с ног.

Трон Инвидианы стоял на возвышении под пышным балдахином у дальней стены. Недолгая власть слова Божия позволила разглядеть, что он заслоняет собою потайную нишу, в которой что-то есть.

Какой ему прок в этом знании? Бог весть. Однако сейчас, когда он лишен даже голоса, иного оружия, кроме знаний, при нем не осталось.

Мортлейк, Суррей,

8 мая 1590 г.

– Да вы с ума сошли! – ахнула Луна.

Но Ди сие предположение нимало не обеспокоило: несомненно, подобные обвинения были ему не в новинку.

– Возможно. Идеальные ясновидцы – дети. Дети и те, кто страдает тем или иным душевным недугом. Вот и Келли умом был нетверд… правда, если в действительности он всего лишь обманывал меня, это мало о чем говорит, но тем не менее. Лучшие ясновидцы – те, чей разум не слишком скован понятиями о возможном и невозможном.

– Тогда – вы сам.

Ди покачал головой.

– Я слишком стар и слишком закоснел в собственных предрассудках. Сын мой склонностей к ясновидению не проявляет, а искать другого у нас нет времени.

Луна медленно перевела дух, словно это могло избавить от ощущения, будто в какой-то момент дела пошли вкривь да вкось.

– Но если даже вы сомневаетесь, разговаривали ли прежде с ангелами, то отчего, во имя Луны и Солнца, полагаете, что один из них откликнется на призыв дивной?

Оба заперлись в самом укромном из кабинетов доктора, строго-настрого наказавшего на удивление многолюдному семейству не тревожить их ни при каких обстоятельствах. Оставалось надеяться, что так оно и будет: по приказанию Ди Луна со вчерашнего дня не принимала никакой пищи, а значит, и бренного хлеба.

Ди прекрасно знал, что из этого следует: едва начав понимать, что у него на уме, Луна рассказала ему обо всем – во всех подробностях. И это еще до того, как он заговорил о решении вверить роль ясновидца ей.

Философ вновь покачал головой.

– Нет, вы не поняли порядка действий. Ваше дело – воспринимать и пересказывать услышанное и увиденное мне. А призыв выполню я. Три предыдущих дня я провел в посте и молитве, ибо собирался еще раз попробовать с сыном, и для подобных деяний вполне пригоден. И ангел, если, конечно, явится, явится не на ваш призыв, а на мой.

Что же, с постом все ясно, но молитва…

– Однако я столь тщательно не готовилась.

Воодушевление доктора несколько поумерилось.

– Действительно. Если сегодня ничего не выйдет, придется пробовать снова, через три дня. Но ведь вы полагаете, что время дорого.

Конечно, Инвидиана, обладая терпением паучихи, может ждать и три года, если это ей на руку. Но чем дольше Девен остается в стенах Халцедонового Чертога, тем верней королева убьет его… а то и хуже.

«Хуже» могло принять множество разных видов. Некоторые представляли собою зеркальное отражение того, чем в эту минуту рисковала Луна. Таинство крещения уничтожало дух дивных, навек превращая их в простых смертных. Правда, этого ритуала Ди не предлагал, но кто знает, какое воздействие могут оказать на нее «ангельские деяния»?

Это пугало Луну пуще всего на свете. Дивного можно убить. Правда, воевали они крайне редко, так как дети у них рождались еще реже того, однако без смертей не обходилось. Что ждет там, за гранью смерти? Этого никто не знал, хотя философы дивных спорили о сем предмете столь же горячо, как и их смертные коллеги. Но эта неизвестность была не столь страшна, как несомненные следствия превращения в смертную женщину. Одно дело – жить рядом с людьми и греться в лучах их бренного бытия, но стать одной из них…

Однако выбор был сделан, и на попятную Луна пойти уже не могла.

– Тогда объясните, что я должна делать, – сказала она.

Ди взял ее за руку и отвел в крохотную часовенку, примыкавшую к кабинету.

– Преклоните колени, – велел он, – и помолитесь со мной.

Еще никогда в жизни Луна не чувствовала себя столь ужасающе беззащитной! Под защитой бренного хлеба она могла бы читать молитвы не хуже всякого человека, но сейчас?

Ди добродушно улыбнулся. Если ее неземное обличье и внушало ему тревогу, он давно уж никак этого не проявлял.

– Бояться нечего. Забудьте все молитвы, что слышали от других – хоть от католиков, хоть от протестантов. Всевышний слышит не слова, не речи, а чувства.

– Из каких же вы христиан? – спросила Луна, отчасти от изумления, отчасти затем, чтоб потянуть время.

– Из тех, что полагают любовь и милосердие главными христианскими добродетелями, фундаментом истинной веры, которого не касаются и глубочайшие из религиозных схизм.

Узловатые пальцы коснулись плеча, побуждая преклонить колени.

– Говорите языком милосердия и любви, и Господь вас непременно услышит.

Луна подняла взгляд к кресту на стене часовенки. То был обычный крест, без терзаемого муками Христа на нем, и от этого ей сделалось легче. Сам по себе этот символ не внушал никаких тревог – по крайней мере, здесь и сейчас. Ди верил в собственные слова всей душой, и, не обращенный против Луны чужою волей, крест ей ничем не угрожал.

«Языком милосердия и любви…»

Луна сложила руки перед грудью, склонила голову и начала – поначалу неуверенно, не без запинки, но вскоре слова молитвы обрели плавность. Пожалуй, она и сама не могла бы сказать, говорит ли вслух, или же только в уме. Вдобавок, слова то и дело перемежались идеями, образами, смутными страхами и вожделениями. Сначала все это весьма напоминало сделку – дескать, ты помоги мне, а уж я в долгу не останусь; затем на смену торгу пришли объяснения, оправдания и даже извинения. «Да, я – дивная. Что это значит в глазах всего мира? Как знать… Быть может, мы – падшие ангелы, быть может, древний народ, или сами того не сознающие демоны или вовсе нечто такое, что смертным и в голову не придет. Я не называю себя христианкой и не обещаю обратиться к тебе. Но неужели ты позволишь этому злу продолжаться лишь потому, что против него борюсь я? Неужто доброе дело перестанет быть добрым, сотворенное некрещеной душой?»

И, наконец, безмолвная мольба. Инвидиана – или Суспирия – перенесла сию битву на почву, чуждую Луне. Брошенной на произвол судьбы, заблудившейся в мире, куда более непривычном, чем подводное царство, ей не добиться успеха, не выстоять без помощи со стороны.

Всецело отдавшись молитве, она совсем позабыла, что это – лишь подготовка, и вздрогнула от неожиданности, когда Ди вновь коснулся ее плеча.

– Идемте, – сказал он, поднимаясь с колен. – Вот теперь попробуем.

Богатством обстановки рабочий кабинет не блистал. Книжные полки с несколькими потрепанными, едва не до дыр зачитанными томами. Посреди комнаты – стол, ножки коего упираются в восковые круги, испещренные затейливыми знаками. На столе – нечто круглое и плоское, накрытое алым шелком.

Поместив поверх скрытого от взоров предмета хрустальную сферу, Ди отступил назад.

– Прошу, садитесь.

Луна с опаской опустилась на краешек кресла, обращенного к шару.

– Сейчас я произнесу слова призыва, – сказал Ди, раскрывая одну из книг.

Еще один том, раскрытый на чистой странице, лежал у него под рукой. Приглядевшись, Луна увидела на противоположном листе строки небрежной скорописи – очевидно, заметки доктора, так как рядом стояла чернильница с торчащим из нее пером.

– А я? – спросила она, облизнув губы.

– Смотрите в шар, – пояснил Ди. – И сосредоточьтесь, точно так же, как во время молитвы. Расслабьтесь, дышите ровно. Обо всем, что увидите, сообщайте мне. Если с вами заговорят, пересказывайте слова. И не бойтесь злых духов, – с улыбкой добавил он. – Чистота помыслов и мои заклинания нас защитят.

Слова доктора прозвучали не слишком уверенно, пальцы крепче стиснули книгу, впились в ее переплет, точно в талисман на счастье, однако Луна уже не помышляла о возражениях. Молча кивнув, она устремила взгляд в глубину шара.

Джон Ди заговорил.

Первые же звуки его голоса повергли Луну в дрожь. Она ожидала услышать английский, латынь, возможно, еврейский, но эти слова ни к одному из знакомых языков не принадлежали. Странные, чужие, они, однако ж, пробирали насквозь, эхом отдавались в голове, точно смысл их лежал совсем рядом, буквально на грани понимания – стоит лишь чуточку сосредоточиться, и она все поймет, пусть даже слышит этот язык впервые в жизни.

Звучная, напевная, неумолчная речь Ди текла дальше и дальше, обволакивала, накрывала с головой. Чувствовалось: он обращается с мольбою к Создателю, славит Небеса и Владыку Небесного, описывая всю многосложность, все хитросплетения мироздания, от беспорочных высот Царства Божия – и вплоть до низменнейших сторон естества. На краткий миг Луна увидела все это его взором: Вселенная предстала перед нею во всем математическом великолепии своих деталей, соотношений, взаимосвязей, будто тончайший, точнейший механизм, доступный для понимания во всей полноте разуму одного только Господа, однако вполне поддающийся оценке путем изучения по частям.

И этому делу, постижению величайшего из творений Господних, Джон Ди посвятил всю свою жизнь.

В сравнении с этим бессчетные, бесконечные годы жизни самой Луны казались унылыми, пустыми, никчемными.

Вдруг Луна почувствовала, что ее озаряет сияние, наподобие света луны. Губы ее шевельнулись, и с языка само собой сорвалось:

– Кто-то приближается.

Только сейчас она осознала, что заклинание Ди завершилось, но сколько с тех пор прошло времени, даже не подозревала. Ушей ее достиг тихий шорох – скрип пера по бумаге.

– Что вы видите?

Все поле зрения без остатка заполнял собою хрустальный шар. Сколь же долго она не моргала?

– Ничего.

– Говорите с ним.

Что же сказать? На ум не приходило ни словечка.

– Мы… я… – с запинкой, неуверенно, лишь бы только не молчать, заговорила Луна, – мы всепокорнейше прибегаем к твоей власти и молим тебя о помощи. Королева Халцедонового Двора заключила договор с Преисподней, с силами Ада, и только в твоей власти расторгнуть его. Не согласишься ли ты нам помочь?

И тут она ахнула: хрустальный шар исчез, а на его месте возникла фигура – совершенных форм, но в то же время расплывчатая, туманная, неопределенная. И стол, и кресло исчезли, а Луна осталась стоять в пустоте перед лицом ужасающего великолепия ангела, сошедшего к ней с небес, и, не раздумывая, почтительно, благоговейно преклонила колени.

– Анаэль, – словно откуда-то издали пролепетал Ди. Голос его дрожал от восторга.

Во власти ослепительной мощи ангела душа Луны была бессильна, беспомощна, беззащитна. Одною лишь силой мысли он мог уничтожить ее, лишить ее существо всей магии дивных, оставив ей лишь бренное тело, навек разлученное с прежним, привычным, родным миром. Устоять против такой силы сумел бы разве что кто-нибудь из великих, легендарных дивных существ, и Луна предстала перед нею по собственной доброй воле.

Защитой ей в эту минуту служили, как сказал Ди, лишь милосердие да любовь.

Фигура приблизилась, повергнув Луну в трепет. Сила этой руки могла бы стереть ее в порошок, но нет, могучая длань осторожно, будто хрупкую птицу подхватила ее и подняла вверх. Губы ангела коснулись губ Луны. На миг все ее тело окуталось ослепительным холодным ореолом.

– Отнеси поцелуй сей тому, кого любишь, – сказал ангел. Речь его являла собою истинную, безупречную форму того же языка, на каком говорил Ди, и в устах ангела казалась невыразимо, неизъяснимо прекрасной.

Затем ореол угас, и Луна вновь оказалась в кресле перед хрустальным шаром. Кроме них с Ди, в кабинете не было ни души.

Пробормотав заключительную молитву, Ди опустился в кресло. Когда он успел подняться, Луна даже не заметила, однако лежавший перед ним блокнот остался почти нетронутым.

Луна подняла взгляд. В глазах философа, точно в зеркале, отражалось то же потрясение, что и в ее собственных.

На этот раз кое-что разглядел и он, обделенный даром ясновидения. А разглядев, не хуже, чем Луна, понял: да, к ним в самом деле явился ангел. Явился и, мало этого, откликнулся на мольбу Луны!

«Отнеси поцелуй сей тому, кого любишь».

Что ж, выбор сделан. Правда, что все это может значить, Луна, никогда прежде не отдававшая никому свое сердце, не понимала и даже вообразить не могла, чем тут может помочь поцелуй. Не слабовато ли этакое оружие против Инвидианы?

Однако таков был ответ Небес на ее мольбу. Коли так, ради Майкла Девена она отправится в Халцедоновый Чертог, как-нибудь да проберется к нему и передаст ему поцелуй Анаэля.