Текст книги "Халцедоновый Двор. Чтоб никогда не наступала полночь"

Впрочем, придворные не оставляли мыслей о политике даже в такую ночь. Все знали о смерти Тиресия, все помнили, что королева с тех пор, как обнаружили его тело, почти никому не показывалась на глаза. Кое-кто полагал, что Инвидиана скорбит о нем, но Луна, вспоминая рассказ сестер Медовар, холодела всем телом.

Конечно, Инвидиана не скорбела ни о ком. Однако смерть Тиресия открыла кое-кому великолепную возможность для политических игр. Некоторые из пристававших к Луне с расспросами полагали, будто действуют ненавязчиво, изощренно, другие ни о какой изощренности и не помышляли. Кое-кто из смертных заявляет, будто может предсказывать будущее. Вправду ли хоть один из таких обладает подобным даром? Ведь Луна жила при дворе смертных и вполне могла что-либо знать, посему ее то и дело донимали вопросами. Знакома ли она с Саймоном Форманом? А с доктором Ди? А может быть, ей известен искусный, способный внушать доверие шарлатан? Вот бы сделать из такого приманку в ловушке, расставленной на политического соперника!

Дабы избавиться от навязчивых расспросов, Луна пошла танцевать, но вскоре бросила танцы: от этого на сердце сделалось еще тяжелее. Нет, здесь передышки не найти. Но куда ей податься? Назад, в Халцедоновый Чертог? Но теперь его стены казались невыносимыми, да к тому же там, внизу, ждала королева. Быть может, на постоялый двор, к «Ангелу»? Но там не стоило проводить слишком уж много времени, а, кроме того, сестры Медовар тоже были здесь, как и прочие дивные, сошедшиеся на праздник со всех окрестных земель. Несомненно, сестры не сводили с нее взглядов, однако Луна держалась от них в стороне.

Тут ей заступила дорогу златовласая эльфийская леди, знакомая с виду, но не по имени. Встречалась ли Луна с Джоном Ди? А где он живет? А достаточно ли он стар, чтоб смерть во сне не вызвала подозрений?

Отделавшись от расспросов, Луна направилась к одному из костров. Подойдя к огню, дохнувшему в лицо приветливым мощным жаром, она обнаружила рядом еще одну особу, устремившую взгляд в его глубину. Над грудой пылающих дров белело изможденное, измученное лицо Эвридики, обращенное прямо к ней. Присутствие смертной игрушки королевы на празднике Майского дня подействовало на Луну, точно ушат холодной речной воды. Черные впалые глаза Эвридики могли видеть то, что доступно немногим – призраков умерших, неупокоенные души, в награду или в наказание оставшиеся среди живых. А ведь сегодня не канун Дня Всех Святых, совсем не время для подобных вещей…

Однако это было еще не все. Немногие из дивных знали, что для Инвидианы Эвридика – не только любопытная диковинка, но и весьма полезное орудие. Она не просто видела духов, но обладала способностью подчинять их своей воле. Или, скорее, воле королевы.

Немногие из дивных… и в их числе – она, Луна. На особом даре Эвридики зиждились кое-какие замыслы Инвидианы, а злополучное посольство Луны положило сим замыслам конец. Морскому народу многого не требовалось, и посему все, что Луна пришла предложить, их не привлекло. Им было нужно одно – добыча, принесенная штормами, души утонувших моряков.

К какому делу Инвидиана думала применить этакое призрачное воинство, Луна даже не подозревала. Знай она, что королева решила создать подобное, торговалась бы жестче: морской народ принуждать духов к служению не умел. Но она сочла сию уступку безобидной, и потому дала согласие на время уступить Эвридику жителям моря, при условии, что подчиненные духи не будут использованы против Халцедонового Двора. Ведь главное – в том, чтоб корабли испанцев не достигли английских берегов!

Однако Инвидиана рассудила иначе…

Эвридика разинула рот, обнажая обломки зубов в голодной улыбке, и Луна разом похолодела, несмотря на жар огромного костра, пылавшего в каком-то футе от нее.

Духи…

Те, кто умирал порабощенными магией дивных, нередко задерживались среди живых.

«Фрэнсис!»

Невероятным усилием воли подавив порыв к бегству, Луна взглянула в глаза Эвридики, точно не имела никаких причин для тревоги. Эта голодная улыбка часто появлялась на лице духовидицы и не значила ровным счетом ничего. Мало этого: откуда Луна взяла, будто Фрэнсис Мерримэн задержался на земле? После столь долгого заточения в Халцедоновом Чертоге его душа вполне могла во всю прыть пуститься бежать на волю, на справедливый суд…

Но вовсе не обязательно.

Что же известно Инвидиане?

Хоровод пляшущих пронесся мимо, кто-то схватил Луну за руку и повлек за собой. Луна послушно понеслась следом за остальными, в общей цепочке, петляя среди толпы гуляк, и высвободила руку, лишь оказавшись на противоположном конце поля, в безопасном отдалении от исполненных незримых образов глаз духовидицы.

Бежать бы, пока не поздно…

Нет. В бегстве спасения не найти: Инвидиана правит всей Англией. Да и бежать-то, возможно, незачем. Однако следует рассчитывать на худшее – на то, что дух Фрэнсиса в руках Инвидианы и уже рассказал ей обо всем.

Тогда отчего же Луна до сих пор жива?

На этот вопрос разум откликнулся образом – образом змеи, замершей в ожидании с разинутой пастью, в которую робко ступила мышь: иди же, иди, это вовсе не страшно! Зачем съедать одну мышь, когда можешь завлечь прямо в рот сразу нескольких?

Все это значило, что следовать инстинкту и бежать под надежный кров сестер Медовар нельзя. Да, вместо доказательств Инвидиане довольно и подозрений, однако она непременно захочет убедиться, что изловила настоящих заговорщиков, причем – всех до одного. Ну, а пока она колеблется…

Луна осталась на празднике в честь Майского дня до конца, хотя это потребовало неимоверного напряжения воли. В оставшиеся часы плясок, гульбы да назойливых расспросов тех, кто желал подыскать нового смертного провидца, ей удалось, улучив относительно удобный момент, перекинуться словечком с Розамундой, поднесшей ей кружку меда.

– Он мог задержаться в мире живых, – прошептала Луна.

На большее она не отважилась.

Дворец Плачентия, Гринвич,

2 мая 1590 г.

После аудиенции с королевой Девен не раз подумывал, не съехать ли с постоялого двора да не вернуться ли домой, в Лондон, где ожидал его Рэнвелл, но, вспомнив об эльфийском дворце, раскинувшемся под столицей, неизменно отказывался от этой идеи.

Посему гонец и отыскал его здесь – пусть не при дворе, но в Гринвиче.

Потребовав живо вычистить и приготовить лучший дублет из зеленого атласа, да к тому ж заявив, что его лицо снова нуждается в бритве, а на ботфортах не должно остаться даже ничтожной пылинки, Девен вверг Колси в сущее исступление. Но ничего не попишешь: нельзя же явиться ко двору неряхой, если ты приглашен на верховую прогулку с самой королевой!

Каким-то чудом лакей ухитрился приготовить его к выходу с порядочною быстротой. Однако, преодолев недолгий путь до дворца, Девен обнаружил, что в планы королевы вмешались неотложные дела. В ожидании он принялся расхаживать по двору. От нетерпения и тревоги просто желудок выворачивало наизнанку. Успей он сегодня позавтракать, непременно изверг бы все съеденное обратно.

Спустя почти час его известили, что Елизавета наконец-то готова.

В черно-белой парче, расшитой рассыпным жемчугом, с набеленным лицом в обрамлении ярко-рыжих волос, выглядела королева просто блистательно. На прогулку они, разумеется, ехали не одни: пусть Девен – один из Благородных пенсионеров Ее величества, а значит, вполне достойный телохранитель, но одного сопровождающего было бы мало как для достоинства королевской особы, так и для ее охраны. По счастью, остальные держались в отдалении, старательно делая вид, будто все это – обычная верховая прогулка, а вовсе не дело государственной важности.

Несомненно, эта прогулка ввергнет в недоумение весь двор, от ревнивого графа Эссекса до последней из камеристок, а может, даже и слуг. Несомненно, все примутся судить да рядить, за что один из самых незаметных придворных удостоен нежданной милости, но на сей раз их пересуды волновали Девена меньше всего на свете.

Прогулка началась в молчании. Только отъехав подальше от дворца, Елизавета внезапно спросила:

– Ты с ней встречался?

Девен полагал, что беседа начнется с некоего предисловия, и нежданный вопрос королевы застал его врасплох.

– Если Ваше величество имеет в виду Инвидиану, то нет.

Кожа на подбородке Елизаветы обмякла, обвисла от возраста, однако под нею все еще чувствовалась сталь.

– Считай себя счастливым, мастер Девен. Что ты знаешь об этом договоре?

– Боюсь, почти ничего, – ответил Девен, с особым тщанием выбирая выражения. – Знаю лишь, что Инвидиана взошла на престол в день коронации Вашего величества.

Елизавета покачала головой.

– Все началось много раньше.

Удивленный сим утверждением, Девен сдержал рвущиеся наружу вопросы: пусть королева объяснит все по порядку.

– Впервые она явилась ко мне в Тауэре, – негромко продолжала Елизавета. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, лошадью она правила легко, не задумываясь. Искоса наблюдая за ней, Девен отметил мрачность в ее лице. – Моя сестра собиралась предать меня казни, а незнакомая гостья предложила помощь.

Королева надолго умолкла. Столько лет прошло, а она все еще сомневается в себе, в верности сделанного выбора… Девену захотелось подать голос, заверить, что на ее месте от помощи не отказался бы ни один человек на земле, однако утешать саму королеву он не дерзнул.

– Она, – поджав губы, продолжила Елизавета, – позаботилась о моем освобождении из Тауэра, а после началась целая череда событий, что помогли мне прийти к власти. Уж и не знаю, сколькие из них – дело ее рук. Разумеется, не все: такого влияния у нее нет даже сейчас, но кое-что – определенно. Взамен я, взойдя на престол, помогла ей. Моя коронация была и ее коронацией.

Королева сделала паузу.

– Да, я не знала, что, взойдя на трон, она низвергла других правителей. Но если скажу, будто удивлена, то погрешу против истины.

Новая пауза, новые колебания… Наконец Девен решился поторопить ее.

– А после, Ваше величество?

Обтянутые серой оленьей замшей руки Елизаветы крепко стиснули поводья.

– После… все продолжалось. Она избавила от ряда опасностей и мою особу, и мою власть, и мой народ. В обмен на ряд уступок с моей стороны. На политические решения, служившие каким-то ее целям. На помощь… смертных в каких-то важных для нее делах.

«Смертных»… Запинка на этом слове была лишь едва различима.

– Но рассказавший обо всем человек перед смертью утверждал, что сей договор пагубен для обеих сторон, – осмелился напомнить Девен.

Впервые с начала прогулки Елизавета повернулась к нему лицом. Мощь ее взгляда повергала в дрожь. Да, видя ее смеющейся вместе с придворными или кокетливо улыбающейся в ответ на какой-нибудь чрезмерно пышный комплимент, нетрудно было забыть, чья она дочь. Однако в этот взгляд было вложено все легендарное величие, вся воля Генриха, восьмого носителя сего имени среди королей Англии. Гнева и ярости в запасе у рода Тюдоров имелось в избытке, и гнев Елизаветы готов был вот-вот вырваться наружу.

– Мне неизвестно, – сказала она, – во что ей обходится наш договор. Меня это не интересует. Ее просьбы, ее манипуляции нередко ставили меня в такое положение, в котором я сама по себе не оказалась бы ни за что. Конечно, ради блага народа я стерпела бы даже это. Однако с нашей кузиной Марией она зашла слишком далеко. Бог весть, до каких пределов простиралось ее вмешательство, но я знаю одно: не вмешайся в дело она, и мне не пришлось бы против собственной воли поставить подпись под тем указом о казни.

Перед мысленным взором Девена снова возникли шахматные фигуры, при помощи коих Уолсингем поведал ему историю королевы Шотландской, и одинокая белая королева, остановившаяся на полпути меж двух противоборствующих сторон.

– Тогда расскажите мне об условиях вашего договора, – тихо сказал он, – и я покончу с ним.

Елизавета вновь устремила взгляд вперед. Дальше путь вел наверх, по каменистому склону. Вооруженная стража, держась на почтительном расстоянии, окружала их со всех сторон, и Девен был этому рад. Сам он ни за что бы не смог вести такой разговор и в то же время бдительно следить за окрестностями, а между тем дивным наверняка ничего не стоит спрятаться среди зелени.

– Условия довольно просты, – ответила королева. – Известен ли тебе Лондонский камень?

– Тот, что на Кэндлуик-стрит?

– Тот самый. Древний символ столицы, камень множества клятв. Мятежный Джек Кэд, объявляя себя хозяином Лондона, ударил по нему мечом. В минуту моей коронации она вонзила в этот камень меч и так утвердилась во власти.

Это весьма обнадеживало: теперь перед Девеном появилась материальная цель для удара.

– Не повредит ли вашему положению, если?..

Елизавета отрицательно покачала головой.

– Меня возвела на престол политика и слово епископа, благословившего мою власть именем Господа. То, что она взяла хитростью, я получила по праву.

Королева говорила без колебаний, однако Девен не раз слышал ее при дворе, с хвастливой самоуверенностью заявлявшую, будто Испания не отважится предпринять новых попыток вторжения, а тот или иной лорд никогда не пойдет против ее воли. Что, если и сейчас Елизавета только изображает уверенность, коей вовсе не чувствует?

Казалось, в горле застрял острый осколок камня. Девен с усилием сглотнул. Стоит ли помогать дивным свергнуть с престола Инвидиану, если это повлечет за собой низвержение его собственной королевы?

Что ж, если Елизавета согласна рискнуть, дабы освободиться из тенет заключенного договора, не ему сомневаться в ее решении.

– Сумеешь лишить ее власти, – жестко, страстно сказала Елизавета, – я награжу тебя как подобает. Она – холодная, бесчувственная тварь, находящая радость в жестокости. Да, особам королевской крови нередко приходится быть жестокими, я поняла это задолго до того, как взошла на престол. Но ее жестокость перешла все границы, и не раз. В ней нет ни грана тепла и любви. За что я всей душой ее презираю.

Тут Девену вспомнились сестры Медовар – рассказ Розамунды и разговор с Гертрудой.

– Мне говорили, – мягко откликнулся он, – что прежде она была не такой. Еще до коронации. Пока носила имя Суспирии.

Елизавета сплюнула, нимало не заботясь о грубости сего жеста.

– Если и так, что с того? Я этой Суспирии в глаза не видела.

Проехав еще несколько шагов вперед, Девен судорожно дернул поводья. Мерин его споткнулся, но тут же выправился и двинулся дальше.

– Даже при первой встрече? Даже в тот день, в Тауэре? – спросил Девен, вновь поравнявшись с Елизаветой.

Во взгляде королевы мелькнуло настороженное недоумение.

– Мне она в первый же день назвалась Инвидианой. И с той самой минуты ни разу не проявляла при мне ни доброты, ни человеческого тепла.

– Но… – Тут Девен с запозданием сообразил, что совершенно забыл о титулах, об учтивых обращениях и вообще о том, как джентльмену подобает разговаривать со своей королевой. – Согласно рассказанному мне, государыня, она звалась Суспирией до самой коронации, а нося это имя, была вовсе не так холодна и жестока.

– Твои друзья ошибаются или солгали. Хотя… – Елизавета устремила взгляд вдаль, словно бы всматриваясь в прошлое. – Когда я спросила о ее имени, она ответила, что ее зовут Инвидианой, однако тон, которым это было сказано… – Королева вновь перевела взгляд на Девена. – Вполне возможно, тогда она назвалась этим именем впервые.

Девен молчал, лихорадочно пытаясь понять, что все это может значить. Голова шла кругом: разрозненные, не складывающиеся воедино обрывки информации пихались, толкались, мешались в кучу.

– Я передам эти вести тем, кто действует против нее, – наконец сказал он.

Если сестры Медовар солгали (пусть они кажутся вполне достойными доверия, однако исключать такого поворота нельзя), возможно, они себя чем-то да выдадут. А если нет…

А если нет, все обстоит совсем не так, как они думают.

– О трудах своих доложишь нам, – сказала Елизавета.

Овладевшая ею во время прогулки фамильярная простота, с коей она говорила о том, чего наверняка не разглашала ни единой живой душе, исчезла без следа. Перед Девеном вновь появилась Ее величество королева Англии.

Девен поклонился в седле.

– Непременно, Ваше величество, и в самом скором времени.

Воспоминания:

31 января 1587 г.

В покоях воцарились тишь и полумрак. Всем слугам и приближенным, обычно находившимся рядом, было велено заняться другими делами. За дверью по-прежнему стоял караул (в столь неспокойные времена о том, чтобы отослать прочь стражу, не могло быть и речи), однако хозяйка покоев осталась одна, насколько это было возможно.

Румяна и белила, обыкновенно покрывавшие ее лицо, будто латы, исчезли, выставив на всеобщее обозрение все разрушения, учиненные пятьюдесятью тремя годами жизни в страхе и гневе, да и бременем человеческой жизни вообще. Красота, вещь весьма эфемерная, ушла вместе с минувшей юностью. Осталась лишь твердость характера, гнущегося, но не ломающегося даже под таким сильным натиском, какой ей предстоит выдержать сегодня.

Пламя в камине моргнуло. Услышав за спиной голос гостьи, явившейся без доклада, но ожидаемой, Елизавета прикрыла глаза и крепко стиснула зубы.

– Ты сама понимаешь, что должна казнить ее.

Елизавета никогда не интересовалась, как гостье удается миновать все преграды, окружающие ее покои. Как это произошло в первый раз? Спрашивать означало бы лишь тратить впустую время. Собравшись с духом, она повернулась лицом к женщине в дальнем углу.

При виде гостьи в груди вскипела досада и гнев. Изысканные наряды, бриллиантовые украшения и маска из пудры, белил да румян способны создать иллюзию, видимость неизменной красоты, но то будет лишь видимость, и с каждым прошедшим годом – все менее убедительная. Создание, стоявшее перед нею, было воистину не подвержено старости. Не тронутые безжалостной рукой времени, лицо и фигура Инвидианы оставались такими же безупречными, как и в тот давний день, в Тауэре.

Причин ненавидеть ее у Елизаветы имелось немало, но эта всегда приходила на ум одной из первых.

– Не смей, – ледяным тоном отвечала она, – указывать мне, что делать.

Инвидиана, как всегда, блистала серебром и черными самоцветами.

– Неужто ты предпочтешь проявить слабость? Ее вина бесспорна.

– Ее вовлекли во все это обманом!

При виде гнева Елизаветы дивная не повела и ухом.

– И не кто-нибудь, а твой собственный секретарь.

– Но не без посторонней помощи! – прорычала Елизавета. В тех редких случаях, когда две королевы сходились лицом к лицу, их явно никто не слышал, а потому она могла кричать, сколько душа пожелает. – Сколь велика была твоя помощь? Сколь длинной веревки ты не пожалела, чтобы моя кузина смогла взять да повеситься? А может быть, ты решила не утруждаться сверх меры и просто подделала ее письма? Ведь тебе не впервой! Разве не так ты пыталась приплести ее к убийству мужа? Обернись дело по-твоему, она умерла бы, еще не покинув Шотландии!

В черных глазах гостьи блеснула холодная усмешка.

– Или в дороге, если бы этот нукелави[46]46
  В шотландском и ирландском фольклоре – морское чудовище, получеловек-полулошадь без кожи.


[Закрыть] не проявил неожиданной верности. Я предпочла бы, чтоб чудище утопило ее: это сберегло бы мне немало сил, да и твои драгоценные ручки остались бы чисты.

Слова – клятвы телом и смертью Господа и множество прочей божбы – так и рвались с языка. Ах, как бы к месту пришлись они в эту минуту! Как славно было бы доказать: пусть протестантским воззрениям еще не сравниться в силе с католической традицией, однако вера Елизаветы тоже кое-что значит…

Но, опять-таки, чего этим добьешься? Что ни скажи, Марию не спасешь. Участия королевы Шотландской в заговоре против Англии и Елизаветы уже не утаить. Инвидиана об этом позаботилась. Советники, парламент, подданные Елизаветы – все вокруг желают видеть Марию на плахе. Даже сам Яков Шотландский склонился перед обстоятельствами. Последнее его письмо, лежавшее на столе неподалеку, содержало всего лишь вялый протест: дескать, если оставить казнь матери без отповеди, подданные не одобрят…

– А что, если я не пойду на это? – процедила Елизавета. – Ведь ясно, как день: ты хочешь ее смерти ради собственной выгоды. Что, если я откажу? Что, если на этот раз не пожелаю играть роль послушной марионетки?

Инвидиана с ледяным недовольством поджала губы.

– Может, тебе угодно, чтоб я устранилась от твоих дел? Тогда твой конец наверняка будет быстр.

«Проваливай и будь проклята», – едва не ответила Елизавета. Да, английскому государству угрожало многое – и война с Испанией, и позорно проваленная Лестером кампания в Нижних Землях, однако она отказывалась верить, будто сама ее жизнь целиком зависит от королевы эльфов и фей. Она – Божией милостью королева Англии, и тайный кукловод, дергающий ее за ниточки, ей ни к чему.

Вот только существования ниточек отрицать было невозможно. Некоторые из просьб Инвидианы выглядели вполне безобидно, некоторые – наоборот. Эльфийка не требовала от Елизаветы ни демонических ритуалов, ни документов, подписанных кровью. Цена ее помощи была хоть и неочевидна, однако весьма ощутима. Определенная строгость, жестокосердие в некоторых вопросах, к которым сама Елизавета отнеслась бы куда снисходительнее. Непрестанные напоминания о бренности ее жизни, особенно невыносимой в сравнении с вечной юностью Инвидианы. И, наконец, одиночество, порожденное отчасти политическими резонами, отчасти – причинами личного свойства.

Когда-то ее руки домогались немало женихов – и Лестер, и Алансон, и даже король Швеции. Да, брак с любым из них не обошелся бы без затруднений религиозных или политических, не говоря уж о риске утратить независимость правящей королевы… но с кем-то из них она вполне могла обрести счастье. Каждый из них являл собою надежду.

Однако все надежды ни к чему не привели. И в этом, без всяких сомнений, следовало винить ее темную сестру – не знающую любви, бессердечную, вечно одинокую королеву дивных.

Нет, о том, чего стоила незыблемость ее трона, Елизавета никогда не жалела. Возмущало другое – вот это создание, эта тварь, которой она вынуждена была платить.

– Ты должна казнить ее, – повторила Инвидиана. – Что бы к этому ни привело, другого пути перед тобой нет.

Верно. Другого пути действительно нет. За эту правоту Елизавета возненавидела эльфийку сильнее прежнего.

– Оставь меня, – прорычала она.

Инвидиана улыбнулась – ослепительно, с едва уловимой насмешкой – и растворилась во мраке, вернувшись туда, откуда явилась.

Оставшись одна, Елизавета смежила веки и принялась горячо молиться. Наутро она подпишет этот указ и предаст казни свою кузину, королеву сопредельной страны.

Пивная в Саутуарке,

5 мая 1590 г.

– Вы, главное, помните, – сказала Розамунда, – она не всеведуща и не всесильна.

Может, и так, но Луну это не слишком-то обнадеживало. Пивная вокруг гудела от разговоров на полудюжине языков: река кишмя кишела путешественниками, купцами и мореплавателями со всей Европы, и заведение на ее южном берегу гости стороной отнюдь не обходили. Шум не позволял подслушать беседы, однако внушал нешуточную тревогу. Мало ли, кто подкрадется – да так, что и не заметишь?

Розамунда досадливо цокнула языком.

– Миледи, не может она иметь глаз и ушей повсюду! Если ей и удалось изловить его дух… – Сия перспектива заставила брауни помрачнеть лицом. – Да, знаю, здесь нас не защищает роза, но место все равно неплохое. Уж тут-то ей не придет в голову нас искать!

Скорее всего, брауни была права. Величайшей опасностью здесь могли быть разве что неотесанные мужланы, отпускавшие в их адрес скабрезные шутки. По пути Луна и сестры Медовар убедились, что за ними никто не следит, и, скрыв истинный облик под масками чар, никак не могли привлечь внимания Инвидианы к этому заведению.

Встречаясь, они не рисковали ничем: если Фрэнсис угодил в лапы Инвидианы, Луне оставалось только одно – продолжать и завершить задуманное как можно скорее. Ничто иное надежд на спасение не сулило.

При виде знакомого лица, мелькнувшего в полуденной толпе, нервы натянулись еще чуточку туже. Сегодня Девен надел простой шерстяной берет и платье, более подходящее почтенному клерку, чем джентльмену, Гертруда же, появившаяся незадолго до него, ничем не отличалась от большинства лондонских хозяек и матерей семейств. Брауни втиснулась на скамью рядом с сестрой, не оставив Девену иного места, кроме как рядом с Луной. Розамунда придвинула обоим по смоленой кожаной кружке с элем.

Девен огляделся вокруг и негромким, едва различимым в общем гвалте голосом сказал:

– Говорите с осторожностью. Уолсингем часто добывал сведения здесь, в доках.

Луна бросила на Розамунду многозначительный взгляд.

Отметив это, Девен иронически улыбнулся. В эту минуту меж ними установилось пусть недолгое, но согласие; Гертруда же, чтоб ей лопнуть, лишь самодовольно задрала нос.

– Пожалуй, чтоб избежать внимания обеих разведок, этим не обойдешься. Минуту…

С этими словами он скрылся в толпе, оставив после себя лишь нетронутый эль на столе да быстро остывающее тепло тела, согревшего плечо Луны.

Вскоре Девен вернулся и поманил всех за собой. Поднявшись наверх, они оказались в отдельной комнате – тесной, едва вмещавшей кровать и стол, но здесь, по крайней мере, было заметно тише.

– Конечно, нас могут попытаться подслушать из-за дверей или сквозь стену, – пояснил Девен, – и все же так оно надежнее.

– Этому горю я могу помочь, – сказала Гертруда.

Присев в углу на корточки, она снова поднялась на ноги. Холеная, упитанная крыса, усевшаяся на задние лапки в ее горсти, вопросительно склонила голову набок, слушая, что требуется брауни. Потрясенный, Девен следил за их переговорами во все глаза, однако не проронил ни слова.

После того как крыса отправилась оберегать их от шпионов, Девен жестом пригласил дам присесть. Стараясь не думать, для чего предназначена эта комната и что подумает о них четверых хозяин пивной, Луна примостилась на краешке кровати, а сестры Медовар заняли два табурета.

Девен в общих чертах передал им все, сказанное Елизаветой о Лондонском камне.

– Однако по пути сюда я проезжал мимо, – добавил он, – и никакого меча не видал.

Дивные переглянулись.

– А ты его когда-нибудь видела? – спросила Гертруда.

В ответ Розамунда только покачала головой.

Ход их мыслей был вполне ясен.

– Но кто может знать Халцедоновый Чертог до последнего уголка? Он вполне может оказаться там, – сказала Луна и, сжалившись над недоумением Девена, пояснила: – Лондонский камень уходит в землю, не так ли? Возможно, его нижняя часть – во дворце. Но если так, то где ее искать, я не знаю.

– Так, может, она его прячет от всех? – предположила Розамунда.

Но Девена все это заинтересовало куда меньше, чем можно было ожидать. Лицо его неожиданно помрачнело.

– Есть и еще одна загвоздка.

Разговор разом стих.

Девен смерил взглядом сестер Медовар.

– В прошлый раз вы рассказали мне красивую сказку о проклятиях и утраченной любви. А вот моя королева рассказывает иное. Она познакомилась с Инвидианой почти за пять лет до их общей коронации и говорит, что в то время та была ничуть не добрее, чем сейчас, и никаких других имен не носила. Можете вы это как-либо объяснить?

Новость удивила Луну не меньше, чем брауни. Неужели сестры солгали? Нет, в это невозможно было поверить. Разумеется, врать они мастерицы, однако сейчас смятение на их лицах казалось вполне чистосердечным. Может, все это – какая-то хитрость, игра со стороны Девена? Или Елизаветы?

– Нет, – прошептала Гертруда, покачав головой. – Я… это…

Неожиданная враждебность в голосе Девена сбила Луну с толку, но теперь она призадумалась над его словами. Пять лет… Историю смертных она знала плоховато, но настолько-то, по крайней мере, помнила.

– В то время престол занимала Мария. Не тогда ли Суспирия сумела избавиться от проклятия?

Розамунда еще сильнее наморщила лоб.

– По-моему, да, где-то около. Но не могу понять…

Луна поднялась на ноги. Девен внимательно наблюдал за ней. С тех пор, как Луна узнала, кем был когда-то Фрэнсис, синева Девеновых глаз еще сильнее напоминала ей глаза провидца.

– «Он знает, что она сделала…» Так это же не об Инвидиане, а о Суспирии! Вот что он знал. Вот о чем он пытался сказать!

– Что?

Теперь все изумленно смотрели на Луну.

Чувствуя внезапную слабость, Луна прижала руку к жесткому лифу платья.

– Он умирал, едва мог говорить, но все же пытался сказать… и не успел закончить… – Казалось, пальцы до сих пор помнят неудержимую дрожь его тела и что-то горячее, брызнувшее на ладонь. – Последнее, что он сказал: «Она все еще п…»

Луна окинула взглядом бледные лица сестер Медовар.

– «Она все еще проклята».

– Но этого не может быть! – выдохнула Розамунда. – Ведь все, что мы видим, не чары: она такова, какой выглядит. Молода и прекрасна. Значит, проклятие снято, иначе никак.

– Снято? – переспросил Девен с той стороны стола. – А может, изменено? Может, ей удалось выторговать какие-нибудь другие условия взамен прежних?

Луна перевела взгляд на него, но Девен лишь пожал плечами.

– Я в подобных вещах не знаток. Если это невозможно, так и скажите.

– Но когда это произошло? – От возбуждения Розамунда заерзала на табурете. – До встречи с Елизаветой, или после?

– Думаю, до… но незадолго. Елизавета считает, что в день их первой встречи она назвалась Инвидианой впервые.

Гертруда крепко ухватила сестру за руку.

– Рози, подумай! Это же было после того, как она начала собирать двор, верно? Нет, в то время она была не такой, как сейчас…

– Но это могло быть притворством! – В лице Розамунды не осталось ни кровинки; казалось, ей вот-вот станет дурно. – Она могла лишь делать вид, будто остается прежней… Ясень и Терн! Да ведь в то самое время Фрэнсис начал терять имя, помнишь? После этого она его иначе, как Тиресием, и не называла. И он говорил: между ними-де многое изменилось…

– Значит, дело не в Елизавете, – проговорила Луна. Все, что минуту назад казалось ясным и очевидным, помутилось, смешалось, оставив в голове непроглядный туман. – Но он говорил, что их договор…

Последовавшую за сим тишину нарушил Девен.

– Возможно, это глупый вопрос, но отчего мы уверены, будто этот договор – единственный?

Все затаили дух. Да, они сразу пришли к мысли о Елизавете и дворе смертных, и отнюдь не ошиблись – такой договор действительно существует. Но его ли имел в виду Фрэнсис? Возможно, он знал такое, о чем они даже не подозревают?

– С чего же начать? – прошептала Луна.

– С проклятия, – сказал Девен. – Похоже, все уходит корнями к тому, что она сделала, дабы избавиться от него. Вы говорите, сотворение Халцедонового Чертога в этом не помогло. А что помогло?

– Мы думаем, что-то из видений Фрэнсиса, – отвечала Гертруда.

Луна медленно опустилась на край кровати и наскоро помолилась о том, чтоб крысы справились со своим делом и этого безумного, изменнического разговора никто не подслушал.