Текст книги "Хочешь научиться думать?"

Глава сорок девятая
Что именно правящая партия в течение двадцати с лишним лет не могла простить умному юноше Льву Лунцу?

1

Жил в далекие времена, в начале 1920-х годов, очень молодой и талантливый прозаик и драматург. И еще обладатель на редкость ясного ума: умел и явно любил логически мыслить.

Лева Лунц умер двадцати трех лет от роду, в 1924 году.

Но так сумел насолить «советской» власти своими проницательными о ней суждениями, что двадцать лет спустя один из партийных воротил, А. А. Жданов, говорил о нем в своем печально знаменитом докладе (в августе 1946 года) с острой ненавистью – как о живом и действующем враге.

…Помню, как на филфаке МГУ, читая перед зачетом еще остававшийся в программах доклад, мы диву давались: что Жданов вцепился-то в давно умершего юношу?

Лев Лунц входил в Петербургское литературное объединение «Серапионовы братья». В. Каверин (р. 1902) и он (р. 1901) были самыми молодыми членами братства, названного так в честь сочинения Э. Т. А. Гофмана (так и называвшегося – «Серапионовы братья»).

Юный Лунц пояснял: «Мы не школа, не направление, не студия подражания Гофману. …Мы назвались Серапионовыми братьями, потому что не хотим принуждения и скуки, не хотим, чтобы все писали одинаково, хотя бы и в подражание Гофману».

…Трудно сегодня описать, как разъярили эти немудрящие, казалось бы, строки людей, недавно вставших у власти (притом ничем не ограниченной). Но прямо назвать причину своей ярости они не могли. Сторонники Ленина (то есть не представлявшие себе удержания власти в стране без постоянного насилия над ее гражданами – диктатуры), они, конечно, хотели, чтобы все писали одинаково, во славу идей «марксизма-ленинизма» (только еще набиравшего силу).

В самой ранней полемике официоза с Лунцем уже очевидна главная задача власти – оглупление сограждан. Ставилась цель (никогда, разумеется, не сформулированная, она была необходимой частью инстинкта неограниченной власти) – атрофировать их логический аппарат. Готовилась почва для некритичного приятия решительно всего, что будет навязываться властью всему населению громадной страны.

2

Юный Лев Лунц вовсе не был против революции – как и большинство тогдашних молодых литераторов и художников. Он только выставил ей свои условия. И высказал их с редкой для России, вставшей под красное знамя, прямотой и ироничностью:

«С кем же мы, Серапионовы братья?

Мы с пустынником Серапионом.

Значит, ни с кем? ‹…› Без идеологии, без убеждений, наша хата с краю?

Нет.

У каждого есть политические убеждения, каждый хату свою в свой цвет красит» (курсив автора).

Понятно, что таких дерзких слов властителям спокойно снести было невозможно.

…Но как юный Лева Лунц парировал неуклюжие, нелогичные, на одном лишь насилии основанные обличения! Его оппоненты еще только оттачивали свои перья – а он уже с легкостью выводил их на чистую воду. Вот этого люди «советской» (якобы пролетарской) диктатуры простить не могли.

3

«“Писатель должен иметь идеологию” – вот общее возражение всех моих критиков на… не на мою статью! Я русским языком достаточно ясно сказал: “У каждого из нас есть своя идеология, свои убеждения, каждый свою хату в свой цвет красит. ‹…›”»

Не смогли прочесть – потому что дальше следовало:

«“Мы… братство, требуем одного: чтобы голос не был фальшив”.

А вот товарищ Вал. Полянский, цитируя эти самые строки, “констатирует, что идеология братьев пустая, какая-то мешанина невообразимая” ‹…›.

Индивидуальная идеология недопустима – это мешанина (?!). Все дело в том, что официальная критика сама не знает, чего она хочет. А хочет она не идеологии вообще, а идеологии строго определенной, партийной!» (курсив автора).

Кто же из официальных «советских» идеологов мог стерпеть, чтоб его двадцатилетний мальчишка схватил за руку?

4

Лунц дразнит партийных критиков – почему они, люди революции, не решаются прямо сказать, что Шекспир им не нужен?

«Писаревщина царит в нашей критике. И это, повторяю, верно. Так и должно быть во время революции, когда все в действии. Но Писарев тем и замечателен, что он открыто и дерзко провозгласил этот лозунг. Зачем же теперешние его ученики драпируются в тогу уважения к красотам искусства, хотя искусство нужно политикам только публицистическое?» (курсив автора).

Легко и весело он сдирал с них эту тогу, обнажая главные черты «советской» идеологии – лживость и лицемерие.

И «советская» власть припомнила ему это через двадцать с лишним лет – когда уже всякое свободное размышление, вообще умение думать было, казалось, вырвано в нашей стране с корнем.

И вот Жданов читает оцепеневшим ленинградским писателям свой доклад. «Позвольте привести еще одну иллюстрацию о физиономии так называемых “Серапионовых братьев”. ‹…› Лунц пишет (прямо как про живого сегодняшнего врага! – М. Ч.):

“Мы собрались в дни революционного, в дни мощного политического напряжения. “Кто не с нами, тот против нас!” – говорили нам справа и слева. – С кем же вы, Серапионовы братья? – с коммунистами или против коммунистов, за революцию или против революции?” ‹…›

“Слишком долго и мучительно правила русской литературой общественность… Мы не хотим утилитаризма. Мы пишем не для пропаганды. Искусство реально, как сама жизнь, и, как сама жизнь, оно без цели и без смысла, существует, потому что не может не существовать”.

Такова роль, – с трудом сдерживает ярость Жданов, – которую “Серапионовы братья” отводят искусству, отнимая у него идейность, общественное значение, провозглашая безыдейность искусства, искусство ради искусства, искусство без цели и смысла. Это и есть проповедь гнилого аполитицизма, мещанства и пошлости».

Юноша Лунц сумел прийти к той же мысли, что за год до этого, в начале последнего года своей жизни, провозвестил, выступая на юбилее Пушкинского Дома, Александр Блок: «Мы умираем, а искусство остается. Его конечные цели нам неизвестны и не могут быть известны».

Пять лет филфака в хрущевские – уже не сталинские! – годы продолжали нам долбить и долбить про ложность тезиса «искусство для искусства».

А для чего же оно еще?.. Конечно, прав был юный Лунц – существует только потому, что не может не существовать. Ведь любое идеологическое, пропагандистское задание легче, сподручней было бы выразить в листовках и пропагандистских статьях, чем в романах или поэмах.

5

И уже вовсе непростительный удар – прямо в яблочко! – нанес им умевший думать юноша в конце достопамятной статьи:

«Скажите, наконец, откровенно, что вам нужно только прикладное искусство. Ведь это справедливо. Я подпишусь».

Но все силы «марксистско-ленинской эстетики», тысячи кандидатских и докторских диссертаций и монографий, не говорю про сотни тысяч статей, были все семьдесят с хвостиком лет «советской» власти направлены на то, чтобы доказать недоказуемое:

– Не-ет, не прикладное! Нам нужно самое что ни на есть художественное искусство! Самого высокого литературного уровня романы и поэмы! Но они непременно – все расслышали? – будут глубоко партийными, марксистско-ленинскими по своему содержанию…

Вот почему они никогда не забыли Лунцу его срывания, говоря ленинскими словами, «всех и всяческих масок».

Глава пятидесятая
Понимаешь ли ты стихи поэтов XIX века – или читаешь механически, не улавливая смысла строчек?

1

Довольно давно, а именно в 2003 году, вдруг до меня дошло, что чтение российских подростков едва ли не на 90 % состоит из переводных фэнтези (этот жанр уже вошел тогда в наш речевой обиход в таком именно звучании) – от очень удачных, как про Гарри Поттера, до самых примитивных. И так как я была (и остаюсь) уверенной, что это не дело – в семнадцать лет, после школы, непосредственно из волшебных стран (если читать только и исключительно это) окунуться в нашу жгучую с непривычки реальность, я начала, сама на себя удивляясь, писать детский детектив про нашу современную Россию. Без малейшей фантастики, только с натуры – мною самолично виденное и мне хорошо известное.

Упоминаю же я об этом вот зачем: читающие только лишь переводную литературу с российской реальностью рано или поздно столкнутся – никуда не денутся.

Но есть другие (пока никем, по моим наблюдениям, не замеченные) последствия этой резкой смены круга чтения российских детей и подростков. Говорю о той ситуации, когда некоторые из вас о «Повестях Белкина» или романах Тургенева знают только одно: они есть в школьной программе.

И последствия эти – не побоюсь сильного слова – катастрофические.

2

И вот – факты.

Недавние.

Но совершенно ясно, что просто по случайности недавно вскрылись. А существовали-то (и накапливались) наверняка гораздо раньше. (Уже касалась немного этой проблемы в предшествующих главах.)

Речь, в общем-то, о нашем замечательном культурном наследии – русской поэзии XIX века. Считается нашей национальной гордостью, равно как и знаменитая проза того же периода. Ценится во всем мире…

Есть возражения?

И вот не так давно многие наткнулись в интернете – и смотрели, не отрываясь, до конца! – на совсем маленький видеосюжет… (И как родители мальца – героя сюжета – додумались снимать это на камеру? Ведь не могли же они знать заранее пик этого сюжета!)

Семилетний примерно пацаненок учит две (!) хрестоматийных строки поэта Алексея Николаевича Плещеева (1825–1893). И не может выучить!

 
Травка зеленеет,
Солнышко блестит…
 

Дальше – затор. За кадром – мамин терпеливый голос:

 
Ласточка с весною…
 

Ну не может он повторить ни эту половинку стиха (то есть – поэтической строки), ни его концовку:

 
В сени к нам летит…
 

И у мальчонки вырывается наконец из груди ругательство – от отчаяния и ненависти к этим абсолютно непонятным ему выражениям… Попытайтесь-ка сами запомнить что-нибудь не понимая!

Теперь попробуем отрешиться от собственного детства, когда мы все это более или менее легко выучивали. И взглянем на знакомые строки свежим, так сказать, взглядом – как на нечто для нас новое.

Ну первая строка более или менее понятна. Хотя, замечу, картина, в ней нарисованная, в общем-то с трудом окидывается взором – травка-то вот где, а солнышко-то вон где… Не так-то просто, как кажется нам, шибко умным, это семилетнему зрительно себе представить да еще и запомнить. (– Но много поколений русских людей могли же! – восклицаю я в недоумении и отчаянии.)

…Ну а следующая строка?

Что это вообще такое – «Ласточка с весною в сени…»?

Как понять городскому первокласснику эти «сени», куда она летит, – да еще «с весною»?! В клюве, что ли, эту весну несет? И – куда?

3

Вот письмо матери другого младшего школьника в интернете:

«Задали моему сыну-второкласснику выучить отрывок из стихотворения Александра Сергеевича Пушкина “Осень”. Сегодня задали – а завтра уже отвечать. Ну что, говорю, восемь строк всего, быстро выучим.

Но с “Осенью” все сразу пошло не так. Пришлось мне почти каждое слово, написанное великим поэтом, объяснять сыну. “Очей очарованье” – тяжеловато, но объяснила. Поэт любовался осенью, ее яркими красками. Потом мы споткнулись об “увяданье”. Помучились, но все же выучили и вторую, и третью строчку. Даже четвертую одолели, хотя “багрец” тоже долго не поддавался пониманию».

…Для удобства вашего восприятия придется напомнить и эти, и последующие строки:

 
Унылая пора! очей очарованье,
Приятна мне твоя прощальная краса –
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы.
 

«…Второе четверостишие оказалось более сложным. “В сенях”, “мглой волнистою” и “отдаленные седой зимы угрозы” не запоминались. Сын начинал сначала, запинался, потом ругал школу, учебник, Пушкина. В итоге легли спать на два часа позже обычного. Спали тревожно».

4

Для этого мальчика все кончилось хорошо – вернулся из школы с пятеркой (честь и хвала уму и долготерпению матери!).

«Взахлеб рассказывал про то, что пятерок мало, много троек и двоек. Некоторые дети вообще это стихотворение выучить не могли».

Вечером в этой школе – плановое родительское собрание. «…Почти полностью было посвящено “Осени”. Родители кричали: “Как можно такое детям задавать! Это же нереально выучить! ‹…›” Крики дополнялись подробными рассказами о том, как дети плакали, не спали ночь, учили, но так и не смогли разделить с Пушкиным очарование болдинской осенью».

Безуспешно учительница пробовала объяснить разгневанным (на кого, собственно? Вот почему в этой книжке стараюсь я объяснить, что мысли свои – прежде чем их высказывать публично – надо додумывать до конца! А не до половины!) родителям, что все слова детям можно объяснить. Что если «дети не понимают и не запоминают – так это не Пушкин виноват. И не департамент образования, и не школа. Родители продолжали возмущаться. Даже забыли о том, что сами когда-то эту же “Осень” учили и у доски на оценку рассказывали».

5

Действительно, возмущение родителей выглядит глуповато, поскольку адрес-то его не просматривается… Что, отказаться нам, что ли, вовсе от нашего культурного наследства, которым весь цивилизованный мир восхищается?

Но – внимание! – родительский инстинкт верно подсказывает этим разгневанным людям: они столкнулись с чем-то грозным и непреоборимым, от чего не могут – но очень хотят – найти средство защиты своих детей…

О сути этой угрозы и реальных средствах эффективной с ней борьбы (ведь мы же хотим знать нашего Пушкина? Или уже нет?) – в следующей главке.

Глава пятьдесят первая
Чем именно опасно преобладание переводных фэнтези в круге твоего чтения?

1

На отгадку нового и странного явления – дети перестали понимать написанные на родном языке стихи – меня навела ненароком давняя приятельница Нина Селаври.

Слушая мои недоуменные восклицания («Почему же мы-то в школе понимали эти стихи?!»), она задумчиво произнесла: «Ну-у… Мы читали… Классику…»

Тут-то меня и осенило!

Резкое преобладание в круге чтения сегодняшних подростков переводной литературы (для темы нашего разговора не так важно даже, какого качества!) – фантастика, детектив или что-то иное – постепенно, но неуклонно ведет молодых российских граждан к разрыву с прошлыми пластами родного языка. А также – с огромным запасом просторечных выражений, которые рядовой носитель русского языка обычно, не задумываясь, мобилизует в нужный момент в своей речи.

Откуда берется этот разрыв? Тут дело в том, что перевод с известных европейских языков (о других судить не берусь) на русский язык не допускает русификации. То есть не позволяет вводить в текст перевода слишком ярких примет русской речи – просторечия, диалектизмов, давних, малоупотребительных в современной речи русских слов… А уж переводчики так называемых фэнтези, не ставящие перед собой, как правило, высоких художественных задач, вообще остаются обычно в рамках довольно обедненной сегодняшней расхожей речи.

…Напомню, что у нас в стране с 1920-х годов ХХ века формировалась сильная переводческая школа.

В последние десятилетия века ее прославили переводчик с немецкого С. Апт (1921–2010), переводчики с французского А. Ревич (1921–2012) и Н. Мавлевич (р. 1950), переводчик с итальянского Е. Солонович (лауреат Премии Петрарки за поэтические переводы с итальянского; р. 1933), лучший в России переводчик художественной литературы с английского Виктор Петрович Голышев (р. 1937)…

2

Когда дети России в ажиотаже прочитали четыре тома про Гарри Поттера, Голышев согласился перевести часть пятого тома – и отредактировать страницы, переведенные другими. И вот теперь откройте любой из первых четырех томов – и сразу вслед за ним на любой странице пятый («Гарри Поттер и Орден Феникса»). Гарантирую – тут же увидите разницу: будто протерли мутное стекло.

«…Получасом позже, вернувшись в гостиную, он застал там Рона и Гермиону на лучших местах перед камином; почти все уже разошлись по спальням. Гермиона писала длиннющее письмо; исписана была половина свитка, конец которого свешивался со стола. Рон валялся на коврике и домучивал сочинение по трансфигурации».

Страница пятого тома, поверьте, открыта мною наугад; везде – живой язык: «получасом позже», «длиннющее», «домучивал»…

Голышев хвалит язык Роулинг – называет его «ясным, простым, непримитивным».

Но для меня-то особенно важно, что в том же самом интервью он утверждает с высоты своего огромного переводческого опыта нечто очень и очень существенное для нашей темы и, к счастью для меня, близкое к моей мысли: «Я вообще предпочитаю, чтобы дети читали русские сказки. Как ни старайся, доминирование переводной литературы не очень хорошо сказывается на языке, он опресняется и глобализуется, что ли» (курсив мой. – М. Ч.).

3

Средней руки помещик ожидает на постоялом дворе приезда сына – студента («Отцы и дети»).

«Николай Петрович поник головой и начал глядеть на ветхие ступеньки крылечка: крупный пестрый цыпленок степенно расхаживал по ним, крепко стуча своими большими желтыми ногами; запачканная кошка недружелюбно посматривала на него, жеманно прикорнув на перила. Солнце пекло; из полутемных сеней постоялого дворика несло запахом теплого ржаного хлеба».

Говорю совершенно честно – фрагменты тургеневской прозы брала наугад.

Ничего особенного – ветхие ступеньки, большие желтые ноги степенного цыпленка, жеманно прикорнувшая кошка, из сеней несет запахом теплого хлеба…

Но вот это и есть оригинальная русская проза, наш живой язык, каждой фразой нечувствительно пополняющий наши языковые запасы.

«…Весна брала свое. Все кругом золотисто зеленело, все широко и мягко волновалось и лоснилось под тихим дыханием теплого ветерка… чибисы то кричали, виясь над низменными лугами, то молча перебегали по кочкам; красиво чернея в нежной зелени еще низких яровых хлебов, гуляли грачи; они пропадали во ржи, уже слегка побелевшей, лишь изредка выказывались их головы в дымчатых ее волнах».

Брала свое, виясь, еще низкие хлеба, выказывались…

Эти слова в большинстве своем не попадут в наш так называемый активный словарный запас, то есть мы не будем употреблять их в своей повседневной речи. Но русская классическая проза приучала нас их знать и понимать. И если русские школьники перестают читать русскую классику – тогда пересыхает главный источник богатой, многослойной родной речи.

И многие из вас уже, конечно, поняли – вот тогда-то и перестают быть понятными слова и строки, почти два века восхищавшие русских читателей:

Унылая пора! очей очарованье!

4

«– Ну, поворачивайся, толстобородый! – обратился Базаров к ямщику.

– Слышь, Митюха, – подхватил другой, тут же стоявший ямщик с руками, засунутыми в задние прорехи тулупа, – барин-то тебя как прозвал? Толстобородый и есть».

Этого словца, употребленного Базаровым и явно понравившегося одному из ямщиков, вы в словарях не найдете. Зато найдете немало слов, образованных по этой модели: толстобрюхий, толстоволосый (тоже, кстати сказать, про бороду – с «длинной толстоволосой бородой»), толстоголовый (не скрою – удивилась; но ничего не поделаешь – пример из Писемского: «Тысяча душ», 1858), толстогубый, толстозадый («толстозадый, с рядами пуговиц на спине, кучер» – Л. Толстой, «Воскресение»), толстозобый, толстомордый, толстомясый, толстоногий, толстоносый, толстопузый, толстопятый, толсторожий, толстощекий – и так далее (все слова взяты из реальных литературных текстов XIX – начала XX века).

Обилие в русском языке таких слов позволяет Базарову прибавить к ним еще одно – и при этом легко быть понятым соплеменниками.

5

На наших глазах происходит вторая языковая катастрофа всероссийского масштаба, при этом мало кем замеченная.

Первая происходила в 20-е годы ХХ века. Шла так называемая «ликвидация неграмотности». Многие старшие помнят по «советским» учебникам и сокращение «ликбез». Оно означало – ликвидация безграмотности.

Но сокращение-то это само по себе – глубоко безграмотное! Любой школьный учитель скажет, что ликвидировать неграмотность, то есть выучить человека читать и писать, вполне реально, этим и занимаются во все времена в начальной школе. Но ликвидировать безграмотность, то есть взрослого, пишущего безграмотно, научить писать без ошибок – очень и очень трудно…

Но сейчас речь о другом. Ленин, начинавший кампанию этой «ликвидации», нимало не скрывал, что его цель – научить крестьян грамоте в первую очередь для того, чтобы они могли читать «советскую» газету. Ему нужен был действенный канал «советской» пропаганды – ведь телевидения, напомню, еще и в помине не было!

То есть – крестьянам предлагалось отвергнуть, забыть живой, образный народный язык, на котором говорили их родители и бабушки с дедушками, и выучить язык новый.

А этот новый язык наполовину состоял из политических терминов, восходивших к латыни или к живым европейским языкам. Вырабатывавшие этот политический язык революционеры знали иностранные языки (да и латынь) – и слова эти были им внятны. А учившиеся грамоте крестьяне иностранных языков не знали.

И чтобы понять, что получалось, когда они стали употреблять множество новых слов, не понимая толком их значения, читайте маленький блестящий рассказ Зощенко «Обезьяний язык»: «…отношусь довольно перманентно к этим собраниям ‹…› индустрия из пустого в порожнее» (курсив мой. – М. Ч.).

6

Сегодняшние дети все дальше и дальше уходят от языка своих родителей – тем более бабушек и прабабушек.

Нарастает речевой разрыв поколений.

Что это значит? А вот что.

Недалеко то время (если все вместе не примем мер), когда сядут за новогодним столом три поколения одной семьи, старшие по привычке будут перекидываться, скажем, цитатами из «Горе от ума» (в школе немало учили наизусть), а подростки будут думать, что старики выжили из ума и несут какую-то околесицу.

Что делать? Один «рецепт» предложен в моей книге для словесников «Литература в школе: читаем или проходим?»: из 45 минут урока не менее 30 читать на уроке вслух классику (не я придумала – гениальный филолог Б. М. Эйхенбаум, в 1916 еще году).

Второй давно мною осознан, но предлагаю его впервые: в 9-м, 10-м и 11-м классах годовую пятерку по литературе получает лишь тот, кто прочитает наизусть одну (любую!) главу «Евгения Онегина»; я в 8-м классе по собственному почину выучила восемь – вполне посильное дело.

Результаты – уверена! – не замедлят сказаться.