Текст книги "Первородный грех. Книга первая"

Первым делом Расти скупил наркотики у местных торговцев, причем довольно дешево, так как он приобретал товар большими партиями. Затем стал продавать их Иден по дозе за раз, имея при этом около двух тысяч процентов навара. Он так организовал дело, что, когда Иден пыталась приобрести наркотик в обход него, всегда оказывалось, что тот или иной продавец только что продал последнюю дозу или как раз ожидает новых поступлений.

Иден была настолько наивной и неопытной, что ей и в голову не приходило, что Расти предупредил всех известных ей торговцев, что, если они станут продавать ей героин, он просто оторвет им яйца. В отличие от бытующего мнения большинство торговцев наркотиками – вовсе не накачанные головорезы с пистолетами за поясом, а беспомощные затраханные наркоманы, почти такие же жалкие, как и их клиенты. И никому из них неприятности не нужны. Поэтому они делали так, как велел Расти.

И, когда он заявил Иден, что только через него можно достать хороший товар, она ему поверила.

Дело было весьма выгодным. Ведь Иден – дочка богатых родителей. И Расти знал, что сможет заработать на ней тысячи долларов.

Но он занимался этим не только ради денег. Обостренное чутье наркомана подсказывало Гнилому, что истинное наслаждение доставляла Расти власть над людьми.

Иден была великолепной девушкой. Не просто физически привлекательной. В ней чувствовалось нечто большее, какая-то загадка, очарование, что-то такое, что притягивало глаз.

Расти не просто делал деньги и спал с ней. Он обворовывал ее душу, завладевал ее тайной.

– А самому никогда не хотелось ширнуться? – спросил Гнилой, засовывая в карман полученные от Расти деньги.

– Нет.

– Боишься, а?

– Просто не люблю.

– Понимаю. Это ведь зараза, верно? Сатанинское зелье. От него загибаются. На сто процентов. Хорошо, что у Иден есть ты. Ты о ней позаботишься.

– Ага, – буркнул Расти. – Очень хорошо.

Расти Фаган вернулся домой, чувствуя себя превосходно. Разумеется, он никогда не употреблял героин. Но отлично знал, какое действие оказывает на организм человека этот наркотик, как, впрочем, и многие другие, ибо в свое время не поленился и прочитал практически всю литературу по этому вопросу.

От героина загибаются, как сказал Гнилой. И это правда. Сам Расти считал, что кокаиновый кайф гораздо лучше, особенно если знаешь, где достать качественный товар, а он это знал. Кокаин – великолепный наркотик. И весьма распространенный. Обалденное удовольствие. И к нему не привыкаешь, если, конечно, не начинаешь запихивать его в себя столовыми ложками.

Расти всегда старался иметь дело с теми, кто был слабее него. Это вовсе не значило, что он собирался кого-то избивать. Просто, он терпеть не мог, когда сила была не на его стороне.

Для него это было своеобразным средством воздействия.

Когда кто-то оказывается в невыгодном положении и ты имеешь над ним власть, то знаешь, что твердо стоишь на ногах и никакие неприятные сюрпризы тебя не ждут. И можно заманивать новых клиентов, таких чистеньких, и опрятных, и, как правило, очень выгодных.

Используя это средство воздействия, можно получить от них все, что угодно. Только загляни им в глаза – и увидишь их душу. Можно смотреть, как они корчатся в ломке, и получать наслаждение. Это так здорово. Лучше, чем кокаиновый кайф.

Одна беда с наркоманами – они становились невменяемыми: совершенно тупели, когда были на взводе, или еще хуже – впадали в меланхолию.

Не то чтобы Расти не мог с ними справиться. По сути дела это даже было частью удовольствия, которое он испытывал от власти над ними.

Безусловно, Иден ван Бюрен уже пристрастилась к героину, хотя, возможно, сама она этого еще и не понимала, продолжая плавать в мире ласковых снов. Ничего, он ее разбудит. Не сразу. Постепенно. Когда придет время.

Главное – посадить ее на иглу.

Она еще не просила его об этом, но скоро обязательно попросит. И тогда ему понадобится кто-то, кто поможет ей это сделать. Расти подумал, что такой человек у него есть.

Сан-Люк

Майя наблюдала, как Мерседес разговаривает с начальником строительства.

В последнее время они каждый уик-энд приезжали сюда, чтобы лично убедиться в том, как идут дела.

Дом быстро обретал свои очертания. Уже был полностью закончен бассейн, и теперь над ним возводился огромный стеклянный купол. Так что у великолепного здания будет чистое и прозрачное сердце с прохладной голубой водой в середине.

Процесс строительства этого чудесного особняка целиком и полностью завладел воображением Майи. Совершенно независимо от их личных отношений с Мерседес, она чувствовала себя глубоко тронутой тем, что ее босс так много консультировалась с ней по поводу архитектурного решения и внутренней отделки будущего дома.

Приближался день рождения Мерседес. Ее пятьдесят третий день рождения, который она уже третий год подряд будет отмечать вместе с Майей.

За прошедшие три года их отношения углубились и окрепли. Они стали очень близкими подругами. Майя чувствовала, особенно в первое время, что в Мерседес таилась какая-то нераскрытая сила, словно она боялась, что их дружба может перерасти в нечто большее. Мерседес никогда не говорила о Матильде, той женщине, которой уже «не было среди живых», но Майя знала, что скрытность Мерседес в значительной степени обусловлена воспоминаниями об этой странной женщине из ее далекой юности.

Но дружба их продолжала развиваться, и Майя всем сердцем полюбила Мерседес Эдуард.

– Он говорит, что строительство будет закончено к середине августа, – сказала Майе подошедшая к ней Мерседес.

– Как замечательно!

– Да. – Мерседес взяла ее за руку. – К осени мы уже будем здесь жить.

– Мы? – удивилась Майя. Мерседес повела ее к машине.

– Знаешь, поедем-ка на яхту.

Час спустя они лежали на залитой солнцем палубе кормовой части яхты, бросившей якорь в одной из безлюдных бухточек, коих вдоль береговой линии было разбросано великое множество. Они были абсолютно одни. Команда из трех человек, которая обслуживала это судно, находилась в каюте и видеть их не могла.

– Я хочу, чтобы ты бросила работу, – без предисловий заявила Мерседес.

– Что?

– Я хочу, чтобы ты оставила свою студию и перешла работать ко мне. Скажем так, личным секретарем. Но больше всего мне бы хотелось, чтобы ты стала жить в моем новом доме.

Майя приподнялась на локте и медленно сняла солнцезащитные очки.

– Ты это серьезно?

– В жизни не была серьезнее, – улыбнувшись, тихо проговорила Мерседес. – Твоя работа тебя не вполне удовлетворяет. И жить в Барселоне тебе не очень-то нравится. Но важнее этого то, что существует между нами. Ведь правда же?

– Да, – согласилась Майя. – Правда.

– В таком случае это самый логичный выход из положения. Если ты будешь жить в Барселоне, а я – здесь, наша жизнь станет невыносимой. Мы будем страшно скучать друг без друга. Думаю, ты тоже так считаешь.

– Вот уж не ожидала, что ты когда-нибудь предложишь мне работу. Но я не хочу, чтобы ты платила мне за дружбу с тобой, Мерче. – Майя вытянула изящную руку, на которой в лучах солнца ледяными искрами сверкнул бриллиантовый браслет. – Ты и так уже осыпала меня драгоценностями. Мне не нужны деньги, Мерче.

– На другие условия я не пойду. И, кроме того, тебе действительно придется кое-что делать. Можешь работать столько, сколько сама посчитаешь достаточным, чтобы оправдать то жалованье, которое я буду тебе платить. Вот таково мое предложение. Обдумай его. Пока дом не достроен, можешь не торопиться с ответом.

– Но мы обе знаем, каким будет этот ответ, – ласково проговорила Майя.

Пасифик Палисейдс, Калифорния

Усталая и ничего не видящая вокруг, она покинула площадку для выступлений, проехав под огромным плакатом, на котором красовалась надпись: «КОНКУР. ПАЛИСЕЙДС-71».

Подошедший конюх взял коня под уздцы, и она устало спрыгнула на землю. Затем наклонилась, чтобы проверить, не поранил ли Монако ноги. Все было в порядке. Краем глаза заметив, что приближается Дан Кормак, она стянула жокейскую шапочку и расстегнула куртку.

– Плохи твои дела.

Проигнорировав слова тренера, она принялась возиться с подпругой Монако.

– Очень плохи. – Его тяжелая рука легла ей на плечо. – Что, черт возьми, с тобой происходит, Иден?

Пришлось обернуться. Лицо Дана Кормака было похоже на старое кожаное седло – все в трещинах, морщинах и отполированное до блеска. В детстве ей казалось, что, если разгладить складки его кожи, то под ними можно увидеть сделанные шорником швы.

Стараясь пересилить головную боль, Иден заглянула в его тускло-голубые глаза.

– Наверное, я недостаточно выложилась.

– Будь я проклят, если ты не права. Оставь это. – Продолжая одной рукой обнимать ее за плечи, он увлек Иден прочь от взмыленного после выступления коня. – Каждый раз, когда у тебя появляется шанс выиграть, ты почему-то отключаешься. Я же вижу, что ты сидишь в седле, словно вместо позвоночника у тебя спаржа какая-то. И взгляд у тебя чумной. Ты что, накурилась чего-нибудь, а, Иден?

Металлический голос из громкоговорителя объявил окончательные результаты ее выступления. Они были ужасны.

Иден почувствовала острое жжение в затылке под стянутыми в тяжелый узел черными волосами. Мышцы шеи напряглись и стали подрагивать. В нее словно начали впиваться когти.

– Я-то думал, что у тебя в этом году будут настоящие успехи. Ты же говорила, что сможешь справиться с проблемой концентрации внимания.

– Дан…

– Ты говорила, что этим летом собираешься выиграть несколько призов.

Мимо них проехал следующий участник соревнований. Его встретили аплодисменты, затем зрители в ожидании затихли.

– Пожалуй, я пойду приму душ, – сказала Иден.

– Послушай. – Кормак преградил ей дорогу. – Тебе надо больше тренироваться. Три раза в неделю по два часа.

– У меня нет времени, Дан, на все эти тренировки.

– Ты же уже вылетела из университета. Чем же это ты так занята?

– Но не могу же я жить, есть и спать с лошадьми.

– А когда-то ты именно этого и хотела. – Его кожаное лицо изобразило подобие улыбки. – Если хочешь, будем тренироваться в удобное для тебя время. По вечерам – это тебя устраивает?

– Спасибо, Дан, – равнодушно проговорила она. – Но у меня действительно нет времени.

– Тогда зачем вообще ты сюда приходишь? Только заставляешь других тратить время и силы.

– Я обошла половину участников сегодняшних соревнований. – Ее голос стал резким. – Этого достаточно.

– Да нет же, черт тебя побери! – взорвался Кормак. – Ты должна быть лучшей! Как когда-то ты мне обещала. Помнишь? Ведь ты же способная! Просто я вижу, как ты шаг за шагом сдаешь свои позиции, а завтра можешь оказаться в конце. И тогда не нужны тебе будут все эти соревнования.

С площадки для выступлений донеслись характерный звук сбитого препятствия и полуиспуганный-полуоблегченный вздох зрителей.

– Это будет непростительно, Иден, – мягко проговорил он. – Столько труда – и все коту под хвост. Побойся Бога.

Мимо прошел конюх, ведя под уздцы Монако, влажные бока которого были покрыты попоной.

– И этот конь заслуживает лучшей участи, – сказал Кормак. – У него все ноги сбиты о препятствия. Если так и дальше пойдет, он перестанет тебе доверять. Если, конечно, прежде не покалечится.

Иден перекинула куртку через плечо.

– Я все-таки хочу принять душ, Дан.

– Еще минутку. Ты очень плохо выглядишь. Как будто у тебя малокровие или что-то в этом роде. Он взял ее за руку. – У тебя все в порядке? Может быть, дело в неправильном питании?

– Ради Бога, Дан…

– Дженнифер очень беспокоит, что ты потеряла в весе. От тебя осталась одна кожа да кости. И, к тому же, ты стала бледная, как привидение. Дженнифер говорит, может быть, тебе попринимать витамины…

Она отдернула руку.

– Не нужны мне никакие витамины! И вес у меня идеальный.

– Ну, я же не говорю, что жокею нужны лишние килограммы. Но и истощенные мышцы тоже ни к чему, иначе ты можешь ослабеть. Дженнифер сказала…

– Да плевать мне на то, что сказала Дженнифер! Не люблю, когда всякие там сплетницы начинают обсуждать мои проблемы.

– Всякие там сплетницы? – Брови Кормака поползли вверх. – Девочка моя, Дженнифер знает тебя с тех пор, когда ты еще пешком под стол ходила.

– А знаешь, что я больше всего ненавижу в конном спорте? – раздраженно спросила Иден. – Вечные сплетни и слухи. Каждый только и норовит сунуть нос в чужие дела. Никакой личной жизни. Никаких барьеров. Совершенно невозможно побыть одной.

Мохнатые брови Дана Кормака снова опустились.

– Барьеры нужны людям, которые хотят что-то скрыть. А что тебе-то скрывать, Иден?

Несколько секунд девушка в упор сверлила его глазами.

– Отвали, Дан! – зло выкрикнула она и решительно направилась в раздевалку.

Кормак угрюмо уставился ей вслед.

Подошла Дженнифер Кормак и встала рядом с мужем. Она слышала последние фразы их разговора, и ее лицо сделалось холодным и сердитым.

– Наглая, избалованная сучка, сквозь зубы процедила она.

– Что-то не так с этой девчонкой, Дженнифер.

– А то не так, что родители еще в детстве испортили ее. Даже когда еще в пятилетнем возрасте она впервые пришла к тебе на урок, уже тогда она была отвратительной маленькой поганкой. Забудь о ней.

– Э-эх. Все, к сожалению, гораздо сложнее. Гораздо. И, сдается мне, я знаю, в чем тут дело. – Он медленно покачал головой. – Если и дальше так же будет продолжаться, думаю, мне придется потратиться на звонок через океан и побеседовать с ее мамашей.

В женской раздевалке было полно народу. Иден села на лавку и тихо заплакала. Она чувствовала, что теряет над собой контроль. Все тело ломило. Ее нервы дрожали, как паутина на ветру.

Никто не обратил на нее особого внимания: плачущая после выступления участница соревнования ничего необычного собой не представляла.

Иден сняла рубашку и лифчик и распустила тяжелый узел волос на затылке. Густые локоны черными кольцами рассыпались по плечам. Ощущение впившихся в шею когтей несколько ослабло.

Сквозь толпу мокрых женских тел она протолкалась в душевую.

Струи воды иголочками покалывали ее ставшую чересчур чувствительной кожу. Иден заставила себя терпеть. Хотя вода была горячей, выйдя из душа, она вся дрожала. Нервы, казалось, вот-вот порвутся, в позвоночник словно вонзились тысячи острых когтей. Невыносимо. Она не могла больше терпеть эту пытку.

Кто же знал, что может быть так мучительно больно.

Так плохо. Ломка была столь же ужасной, сколь чудесным был кайф.

Расти. Зачем он сделал это с ней? Он же знал, что она будет сегодня выступать. Он знал, что случится, если он надолго оставит ее. Почему ему так нравится причинять ей страдания?

Иден сожалела о своем отвратительном выступлении.

Она сожалела о словах, которые бросила Дану Кормаку. Скольких еще друзей она потеряла? Сколько женщин уже ненавидели и презирали ее?

Иногда ей казалось, что все они должны знать. Все, даже Дан.

Может быть, ей надо попросить прощения у Дана Кормака? Может быть. Позже.

Потребность в дозе жгла ее изнутри, словно раскаленная добела нить накаливания электролампы. Она медленно опустилась на колени и беззвучно завыла.

Осень, 1971

Беверли-Хиллз

Именно этого она и ждала.

Именно к этому она так стремилась – к этому волшебному глотку, который навеки утолит ее жажду. Правда, сейчас ей стало страшно.

Донна внимательно рассматривает руку Иден, нажимает большим пальцем в месте сгиба локтя. И с притворной завистью охает при виде отчетливо выпирающей из-под кожи вены.

Иден натянуто улыбается.

– Ну как? Ничего?

– Чтоб у меня на теле была хоть одна такая венка! Ты прямо-таки анатомический атлас! Все бы отдала за такую вену. – На Донне надеты джинсы и джинсовая куртка, голова повязана розовым шарфиком. Кожа землистого цвета, на лице постоянно блуждает кривая усмешка. Когда Донна под кайфом, ее бледно-голубые глаза тупо таращатся на мир, делая ее похожей на сироту бездомную. Если же она еще не успела вколоть себе дозу, ее улыбка делается злобной, будто ее бесцветные губы растягивают невидимые пальцы.

Но в обращении с иглой Донна настоящий мастер, просто гений своего дела. Она ширнет Иден без боли, попав точно в вену, и та вознесется высоко-высоко, аж до самой луны.

Чувствуется, что Иден крайне возбуждена, почти охвачена эйфорией радостного ожидания. Однако, когда Донна начинает жгутом стягивать ей руку, она напрягается и слегка отстраняется.

– Ты чего?

– Ничего… Не знаю… А я не подхвачу гепатит или что-нибудь в этом роде?

– Да брось ты! Здесь все как в аптеке. Спирт, дистиллированная вода, новые иглы. Думаешь, когда я сама ширяюсь, меня волнует все это дерьмо?

– Нет, а меня волнует.

Донна показывает Иден иглу, еще не вынутую из целлофановой упаковки.

– Смотри. То, что доктор прописал! Порядок?

Иден с тревогой смотрит на лежащие на ее чайном столике предметы: шприц, ложка, пузырек с водой.

– Что, все еще дрейфишь?

– Нет, – тихо произносит Иден.

Донна нервничает. Ей не терпится самой уколоться.

– Ну, тогда поехали.

– Подожди, дай мне минутку, – говорит Иден, не сводя глаз со шприца. – Я должна собраться.

– А-а, ладно, пока ты будешь думать, я, пожалуй, сама кольнусь. Может, это поможет тебе быстрее решиться.

Как случилось, что все зашло так далеко? Что произошло с ней? Она чувствует себя так, словно проглотила пушечное ядро, холодное и твердое. Она не понимает, как могла оказаться в таком дерьме. Но времени на размышления не остается. Донна уже насыпает героин на ложку, ловко смешивая его с водой. Она берет зажигалку. Через несколько секунд наркотик побежит по вене ее исколотой руки.

– Постой, – решается наконец Иден. Она вовсе не хочет, чтобы в ее руке ковырялась иглой одурманенная Донна. Ее сомнения улетучиваются. Схватив жгут, она стягивает им себе руку выше локтя. – Давай.

Донна неохотно кладет ложку и зажигалку на столик, затем опускается на колени у ног Иден и, выбрав подходящую вену, начинает похлопывать и поглаживать ее, при этом бормоча что-то себе под нос.

– Теперь попрощайся, детка.

– С чем? – чуть слышно спрашивает Иден.

Донна ухмыляется. Ни хрена-то не знает эта таращащаяся на нее сверху вниз своими холодными зелеными глазами изнеженная девка.

– Со всем.

Иден следит, как наполняется шприц.

– Со всем, что ты ненавидишь, – мечтательно произносит Донна.

На вид героин грязновато-желтый.

– Со всем, что ты любишь.

Иден хочет спросить, чем Донна его разбавила, но прикусывает губу. В конце концов, какая разница? Отступать она все равно не собирается.

Донна поглаживает руку Иден, чтобы у той лучше проступила вена.

– Спирт, – сдавленно произносит Иден. Не хватало ей еще получить заражение крови.

Качая головой, Донна протирает спиртом место укола. Ей-то не раз приходилось пользоваться водой из туалетного бачка и делить иглу с дюжиной незнакомых наркоманов, причем настолько тупую, что они вынуждены были затачивать ее о спичечный коробок. Что ж, через месяц-другой Иден уже не будет такой разборчивой.

– Ну, теперь все?

Иден кивает. Ее тело приготовилось. В воздухе пахнет бедой. Но волнение прошло. Ей даже нравится это ощущение чего-то зловещего. Страх переходит в какую-то непонятную внутреннюю дрожь.

Она уже давно готова к этому шагу. Вдыхать пары сублимирующего героина было приятно, но все же недостаточно приятно. Она грела его на фольге, втягивала через соломинку в легкие и чувствовала, как расцветал ее мозг, а тело становилось прозрачным и невесомым, и все исчезало, и оставался лишь волшебный, радостный кайф.

Но все это было баловством, чудесной прелюдией, у которой мог быть только один конец. Этот.

Донна постукивает ногтем по шприцу.

– Видишь? Надо убедиться, что внутри не осталось воздуха. Вредно для сердца.

– Угу.

Донна без промедлений вводит иглу в вену. Иден почти не морщится. Ей совсем не больно.

– Развязывай, – хрипло командует Донна. Иден распутывает узел жгута. Он падает на пол. Она делает глубокий вдох и не дышит, пока не начинает чувствовать боль в груди, затем медленно, осторожно выдыхает. Теперь между ней и наркотиком уже нет преграды.

Но сначала Донна не давит на поршень шприца, а тянет его на себя. В стеклянный цилиндр вползает язычок алой крови и смешивается с грязно-желтой жидкостью. Затем Донна быстро впрыскивает содержимое шприца в вену. Иден наблюдает, как она снова набирает полный шприц крови, чтобы смыть остатки наркотика, и вновь возвращает его содержимое в вену, потом выдергивает иглу и прижимает к оставшейся на коже красной точке ватный тампон.

– Согни руку, – приказывает она. Иден послушно сгибает руку в локте.

Она в тысяче миль от земли, в тысяче миль ото всех и вся. Она ждет. Он в ее крови и уже мчится к мозгу. Ее тело словно погружается в вакуум.

Величественный, вселенский покой.

Где-то далеко-далеко Донна споласкивает шприц, готовясь сделать укол себе.

Но когда же, когда же он придет? Иден ждет.

– Ну как ты? – слышит она голос Донны.

– О'кей.

Он в ее крови. Он приближается. Иден чувствует, как он начинается где-то в углах комнаты и наплывает на нее. Все быстрее, быстрее. Сейчас будет потоп. Чтобы ее не смыла волна, она судорожно хватается за подлокотники кресла; вата падает на пол. Он врывается в ее тело с мощью всесокрушающего взрыва, поднимаясь вверх, к мозгу.

Он барабанит ей в затылок, наполняя вселенную безумным грохотом, жаром и светом. Это слишком. Она не сможет вынести этого. Бурлящая в ней жизнь, подобно гейзеру, фонтаном вырывается наружу. Она так ждала этого момента! Ничто в мире больше не имеет значения. Ни боль. Ни радость. Ее охватывает такой безудержный экстаз, что она пытается кричать, но крик застывает у нее в груди.

И вот он врезается в мозг, и ее череп разлетается на тысячи крохотных осколков. Она чувствует, как каждая из миллионов клеток головного мозга становится самостоятельной и несется прочь; и в каждой звенит радостная, восторженная песня. Эти клетки наполняют комнату мерцающим туманом. И ее тело рассеивается, такое же бесплотное и воздушное, как перистые облака, затянувшие уходящее за горизонт солнце.

Она больше не Иден. Вот он, настоящий экстаз.

Тишина.

По золотистым узорам вен кровь постепенно начинает откатывать от головы, наполняя тело любовью, такой сильной и сладостной, какой никто и никогда еще не знал. Мать… отец… возлюбленный… Вокруг нее сплетается золотая сеть, и ей становится покойно и радостно.

– Балдеешь? – Донна приготовилась ввести себе остатки героина.

Иден медленно поднимает на нее глаза.

– Лета. Великолепно.

– Что еще за Лета?

– Река… забвения.

Пьяный бред. Донна всматривается в ее лицо.

– А-а, да. Что-то припоминаю.

– Боже! – Иден делает глубокий вдох. – Не ожидала… вернее, знала… но не ожидала. Боже! Это…

Донна уже не слушает ее.

– Это то, что мне всегда было нужно.

Донна не обращает на нее внимания. Уставясь в стену, она вводит себе наркотик. Затем запрокидывает назад голову, закрывает глаза и чуть слышно выдыхает:

– О-о, кайф!

Она принимается рассматривать свои руки. Надо бы колоться в какие-нибудь другие места, а то здесь у нее уже все вены разворочены. Чем только она ни ширялась – и растолченные таблетки диконала, и амфетамины, и черт знает какое еще дерьмо! Впредь она будет колоть себя в пах, там тоже есть вены. Их везде полно.

Она видит, как Иден неуверенно встает с кресла и, словно лунатик, бредет к дивану, опускается на него и откидывается на подушки.

Донне хорошо. Просто чудесно. Лучше, чем полет. Лучше, чем секс. Она медленно плывет в золотистых сумерках. Высоко-высоко. Подобно ангелу.

Донна открывает глаза и видит Расти Фагана. Он таращится на Иден.

– Пришел. – Донна несколько раз кивает головой. – Завидуешь, а? Я бы отдала свою левую сиську, чтобы снова испытать первый укол.

– Только это тебя и заводит, – говорит Расти. – Проблемы были?

– Не-а. Ширнулась как миленькая.

– Хорошо. Вот. – Он достает из кармана несколько купюр и сует их Донне. Взяв деньги, она принимается пересчитывать их. – А сейчас можешь убираться.

Но Донна не спешит. В этой суперкомфортабельной лачуге так приятно балдеть. Беверли-Хиллз! Кругом зелень, ни смога, ни машин. И, к тому же, здесь есть тысяча и одна симпатичная вещица, которую могла бы прихватить с собой девушка, имеющая пристрастие к наркоте. Всякие дорогие безделушки, которые можно будет легко загнать. Должна же, в конце концов, Донна думать о следующих дозах.

Донна шатается по комнате, выискивая глазами подходящую вещь. Она находит ее на столе и, как только Расти отворачивается, незаметно хватает. Пресс-папье. Великолепная работа. Донна подносит его к свету. В хрустальном шаре навеки заточена стеклянная бабочка.

Она ухмыляется. Баккара или что-то в этом роде. За такую вещичку можно выручить сотню «зеленых» – вполне достаточно, чтобы прокайфовать целую неделю. Пресс-папье исчезает у нее в кармане.

– Я же сказал, чтобы ты убиралась.

Глаза у Расти жестокие, наполненные злобой. Этот взгляд знаком Донне. Если она сейчас не отвалит, он ее ударит. Слава Богу, хоть пресс-папье успела взять.

– Ладно, ладно, иду. – Она передергивает плечами и подходит к Иден. Под действием наркотика выражение лица девушки сделалось спокойным и безмятежным. Ее волосы черными змеями свернулись вокруг бледного лица. Губы темно-красные. На щеках играет чахоточный румянец. У нее изумительная кожа. Брови и ресницы черные и густые. Она кажется иностранкой. Похожа на испанскую цыганку. Никогда в жизни Донна не видела ее такой умиротворенной.

Донна с трудом сдерживает в себе желание прикоснуться к ней.

Это святое. Сегодня у Иден появился новый возлюбленный, с которым не сможет сравниться ни один мужчина. Ближе него у нее уже никого не будет. И никому, насколько знала Донна, не удавалось преодолеть тот барьер, который был теперь в ней, ту стену, которой она себя окружила. Но и к себе она уже никого не пустит. Никого.

Странная девчонка. Со своими деньгами, политикой, лошадьми. Со своими маршами протеста и заумными словами. Странная, взбалмошная кукла.

– Приятных сновидений, – тихо произносит Донна, затем кивает Фагану и уходит.

Лос-Анджелес

– Сегодня ночью она приходила сюда, – сказал Фагану Гнилой.

– Ах вот как.

– Около четырех утра. Умоляла дать ей дозу. Плакала, вся дрожала.

– Надеюсь, ты не наделал никаких глупостей? – почти ласково проговорил Расти.

– Успокойся. Ты ведь мне запретил, верно?

– Верно, запретил. – Расти щелкнул пальцами. – Давай.

Шаркая ногами, Гнилой поплелся в другую комнату, закрыв за собой дверь на ключ. Расти так и не знал, где он прячет свой товар. Гнилой был скрытным, как крыса. Ладно, подумал Фаган, в один прекрасный день он просто вышибет эту дверь к чертовой матери и застукает Гнилого возле его потайной норы. И тот от страха в штаны наложит.

Гнилой вернулся и протянул ему пакетик с несколькими дозами.

– Я чувствую себя полным дерьмом, из-за того что мне пришлось отказать чувихе, которую ломало у меня на крыльце.

– Да? – Расти прошел в кухню и взвесил порошок на стоящих среди грязной посуды пластмассовых весах.

– И для моего бизнеса это нехорошо. – Покрасневшими, слезящимися глазками Гнилой наблюдал за Расти. – И так уже ходят слухи, что я ненадежный партнер. Скоро от меня все клиенты начнут разбегаться.

– Слушай, Гнилой, такие клиенты, как у тебя, уже никуда не смогут разбежаться. У меня получилось двадцать пять граммов, правильно?

– Правильно. Товар первоклассный. – Гнилой искоса взглянул на Расти. – Не пойму, мужик, и как тебе удается уживаться с собственной совестью?

– С чем уживаться? – В голосе Расти послышалась тихая угроза. – Кажется, это ты раньше продавал ей наркоту, разве нет?

– Да. Но я никогда не поступал с ней так, как поступаешь ты. Не трахал ее. И не сажал на иглу.

– Я? Сажал ее на иглу? Ты что думаешь, ей для этого нужно было особое приглашение?

– Нет, не думаю. Но и превращать ее в свою рабыню тоже не нужно.

Расти свернул купюры в трубочку и ткнул ею, словно дулом пистолета, в Гнилого.

– Не лезь не в свои дела, говнюк.

– Да я…

– Иден родилась, чтобы стать наркоманкой. И ни я, ни ты ничего с этим не можем поделать. Она нуждается в помощи. И я ее защищаю, оберегаю ее интересы. Пытаюсь оградить ее от всяких неприятностей. Секешь?

– А то, что она в четыре часа утра колотится в ломке, это не неприятности?

– Я был занят.

– Не сомневаюсь. – Гнилой снова искоса посмотрел на Расти. Не нравился ему этот подонок.

Видя, что происходило с Иден в последние дни, Гнилой чувствовал, что его используют в какой-то грязной игре. И, хотя торговцы наркотиками и их клиенты обычно не склонны к взаимному состраданию, он не мог избавиться от мучительных угрызений совести и жалости к девчонке, которая в Беверли-Хиллз сходит с ума в ожидании, когда ей принесут очередную дозу.

– Где ты берешь свой товар? – как бы между прочим спросил Расти, разглядывая героин.

Гнилой пожал плечами.

– Это тебя не касается. Понадобится еще, позвони.

– Не хочешь рассказывать, а?

– Не хочу.

Все еще держа деньги в руках, Расти, сощурив глаза, угрожающе уставился на Гнилого.

– Я ведь могу тебя и обидеть. Скручу, как теленка, а яйца засуну вон в тот миксер.

– За что? Думаешь, тебе удастся подкатить к крутым ребятам?

– Может быть. Если буду знать, кто они.

– Не выйдет. Они цветные, Расти. Они не захотят иметь с тобой дело. А попробуешь их искать, получишь «перышко» под ребро.

– Вы, «копченые», всегда ходите с ножами, а? – улыбнулся Расти. Он сунул деньги Гнилому, и тот запихнул их в карман. – Мы еще поговорим об этом. Ну да ладно, спасибо, что помог.

– Угу, пожалуйста.

Когда они пошли к двери, Расти положил руку на хилое плечо Гнилого и слегка сдавил пальцами его недоразвитую шейную мышцу.

– Если я узнаю, что ты хоть что-нибудь дал Иден – пусть это даже будут таблетки от головной боли, – я в самом деле засуну твои яйца в миксер. – Он надавил сильнее. Гнилой взвыл от боли и, извиваясь, попытался вырваться. Расти держал его, как рыбу на крючке. – Запомни это. Ничего ей не давать. Ни-че-го. Понял меня?

Истошный вопль Гнилого был красноречивее любого ответа.

Постоянно маневрируя в потоке машин, Расти погнал свою «альфа-ромео» в Беверли-Хиллз, покачивая головой в такт спокойному ритму музыки Ахмеда Джамала.

Он въехал в ворота ранчо, приветственно махнул рукой Мигелю Фуэнтесу и покатил к дому. Он знал, что здесь его ожидает буря.

Самая страшная ломка у наркоманов наступает после суток ожидания. Иден ждала с пяти часов вчерашнего вечера, когда Расти ушел раздобыть ей дозу. И не вернулся. Сейчас было почти четыре. Она будет рыдать, умоляя его дать ей героин.

Но это очень возбуждало. Именно в такие минуты она готова была на все. И Расти уже решил, что он заставит ее делать, прежде чем отдаст ей наркотик.

Купленные двадцать пять граммов порошка он разделил на пятьдесят частей, четыре из которых лежали сейчас у него в кармане. Выйдя из машины, Расти спрашивал себя, не пришло ли время поднять цену.