Текст книги "Скорбь Сатаны. Вендетта, или История всеми забытого"

Он засмеялся.

– Оживленность Амиэля часто переходит границы, – сказал он, – и он не всегда может совладать с собой.

– Какое же ложное представление я составил о нем: я считал его серьезным и несколько угрюмым!

– Вы ведь знаете старую поговорку: «Внешность обманчива». Это сущая правда. Профессиональный юморист почти всегда неприятный и тяжелый человек. Что касается Амиэля, то он, подобно мне, кажется не тем, кто есть на самом деле. Его единственным недостатком можно считать склонность переходить границы дисциплины, но в других отношениях он служит мне прекрасно, и я не требую ничего больше. Что же, Моррис негодует или испуган?

– Думаю, ни то ни другое, – ответил я, смеясь. – Скорее он являет собой образец оскорбленной добродетели.

– А, тогда вы можете быть уверены, что, когда судомойка танцевала, он следил за ее движениями с самым внимательным интересом, – сказал Лючио. – Почтенные люди всегда особенно внимательны к таким вещам. Успокойте его и скажите ему, что Амиэль – сама добродетель! Он у меня на службе с давних пор, и я ничего не могу сказать против него как человека. Он не претендует быть ангелом. Особенность его речей и поведения – только результат постоянного подавления естественной веселости, но, в сущности, он прекрасный малый. Гипнозу он научился, когда был со мной в Индии; я часто предупреждал его об опасности практиковать эту силу на непосвященных. Но судомойка! Бог мой! Судомоек так много! Нужды нет, если будет одной больше или меньше с подергиванием!

Мы приехали. Карета остановилась перед красивым домом, стоявшим чуть в глубине от Парк-лейн, и мы были встречены великолепным слугой в красной ливрее, белых шелковых чулках и напудренном парике. Он величественно передал нас своему двойнику по наружности и важности, даже, быть может, с еще более исполненными достоинства манерами, который, в свою очередь, проводил нас наверх с видом, как бы говорившим: «Глядите, до какого позорного унижения жестокая судьба довела великого человека!»

В гостиной мы нашли лорда Элтона, стоящего у камина, спиной к огню, прямо напротив него в низком кресле сидела, развалясь, элегантно одетая молодая особа с очень маленькими ножками. Я заметил ножки, потому что, когда мы вошли, они более всего бросались в глаза, будучи протянутыми из-под бесчисленных юбок к огню, который граф неосмотрительно закрыл собой. В комнате находилась еще одна дама, сидевшая прямо, как натянутая струна, с изящно сложенными на коленях руками, и, когда приветствия графа окончились, мы были представлены сначала ей.

– Шарлотта, мои друзья: князь Лючио Риманец, мистер Джеффри Темпест. Господа, моя свояченица мисс Шарлотта Фицрой.

Мы поклонились; дама с достоинством нагнула голову. Это была внушительного вида старая дева, и черты ее лица имели странное выражение, какое трудно было определить. Оно было набожно и натянуто и вызывало мысль, что в ее жизни, должно быть, произошло нечто чрезвычайно неприличное, чего она не в состоянии забыть. Сжатые губы, круглые бесцветные глаза и застывший вид оскорбленной добродетели, который, казалось, охватывал ее с головы до ног, усиливали это впечатление. Нельзя было долго смотреть на мисс Шарлотту без того, чтоб не начать думать, что же случилось в ее давно прошедшей молодости, так оскорбившее ее чистоту, что на ее лице до сих пор остался неизгладимый след. Но с того времени мне пришлось встречать многих англичанок, выглядевших совершенно так же, особенно среди самых «благовоспитанных» старых и некрасивых представительниц высшего общества.

Совсем в другом роде было задорное, хорошенькое личико младшей дамы, которой затем нас представили и которая, слегка приподнявшись из своего удобного положения, улыбнулась нам с ободряющей фамильярностью.

– Мисс Дайана Чесни, – сказал граф бегло, – вы, может быть, знаете ее отца, князь, – во всяком случае, вы о нем слышали: знаменитый Никодемус Чесни, один из великих железнодорожных королей.

– Конечно же, я его знаю, – тепло ответил Лючио. – Кто его не знает! Я часто встречал его: прекрасный человек, одаренный удивительным чувством юмора и жизнерадостностью. Я отлично его помню. Мы нередко виделись в Вашингтоне.

– В самом деле! – сказала мисс Чесни как-то равнодушно. – По моему мнению, он большой чудак; скорее что-то среднее между билетным контролером и таможенным служащим. Я не могу смотреть на него без чувства, что тотчас должна отправиться в путь: все железные дороги кажутся написанными на его лице. Я ему так и говорю: «Если б ты не носил железнодорожных следов на лице, ты бы лучше выглядел!» И вы нашли его интересным?

Лючио засмеялся новой свободной манере, с которой молодая особа критиковала своего родителя, и запротестовал.

– Я не нахожу этого, – призналась мисс Чесни, – но это, может быть, потому, что слышала все его истории бессчетное число раз, и кроме того, многие из них читала в книгах, так что для меня они не имеют большой цены. Некоторые он рассказывает принцу Уэльскому при всяком удобном случае, но мне больше не пытается. А еще он очень умный человек и быстрее других сколотил состояние. И вы совершенно правы относительно его жизнерадостности: его смех стоит у вас в ушах до следующей недели.

Сияющими весельем глазами она оглядывала наши улыбающиеся лица.

– Вы думаете, что я непочтительна, не правда ли? – продолжала она. – Но знаете ли вы, он совсем не похож на «сценического родителя» с седыми кудрями и благословениями; он сам бы не хотел, чтобы перед ним благоговели. Садитесь, господа! – И, кокетливо повернув свою хорошенькую головку к графу, она сказала: – Усадите их, лорд Элтон; я ненавижу, когда мужчины стоят. Высший пол, знаете ли. Кроме того, вы такой высокий, – прибавила она, бросив полный нескрываемого восхищения взгляд на красивое лицо и фигуру Лючио. – Смотреть на вас все равно что сквозь яблоню смотреть на луну!

Лючио от души рассмеялся и сел возле нее, я последовал его примеру. Старый граф не изменил своего положения и продолжал стоять перед камином, расставив ноги и сияя благосклонностью на всех нас. Безусловно, Дайана Чесни была очаровательным существом, одной из тех бойких американок, которые кружат головы мужчинам, не пробуждая в них страсти.

– Итак, вы тот самый знаменитый мистер Темпест? – спросила она, смерив меня критическим взглядом. – Вам очень повезло, не правда ли? Я всегда говорю, что только в молодости стоит иметь кучу денег. Если же вы стары, вы лишь наполняете ими карманы доктора за его старания починить ваше бедное расслабленное тело. Я знала одну старушку, получившую наследство в сто тысяч фунтов стерлингов, когда ей было девяносто пять лет. Бедная, как она плакала! У нее было достаточно разума понять, чего она не получила в жизни. Она не вставала с постели, и ее единственной роскошью была дешевая лепешка к чаю, размоченная в молоке. Это было все, чего она желала.

– Ста тысяч фунтов ей хватило бы очень надолго! – сказал я, улыбаясь.

Хорошенькая Дайана засмеялась.

– Но я думаю, вы захотите чего-нибудь большего, мистер Темпест! Во цвете лет есть смысл иметь богатство! Вы сейчас один из самых богатых людей, ведь так?

Она задала этот вопрос с прелестной наивностью и, казалось, не видела в нем неподобающего любопытства.

– Я мог бы быть одним из самых богатых, – ответил я, тут же вспомнив, что еще недавано был одним из самых бедных, – но мой друг князь намного богаче меня.

– Неужели? – и она уставилась прямо на Лючио, который встретил ее взгляд со снисходительной полунасмешливой улыбкой. – Прекрасно! После этого мой отец не более чем нищий! Что ж! Весь мир у ваших ног!

– Почти что так, – ответил Лючио серьезно, – но, дорогая мисс Чесни, мир так легко положить к своим ногам. Без сомнения, вам это известно, – и он подчеркнул эти слова выразительным взглядом своих неотразимых глаз.

– Насколько я понимаю, это комплимент. Вообще-то я не люблю их, но вас на первый раз прощаю.

– Пожалуйста! – проговорил он с ослепительной улыбкой, так что она, прервав свою болтовню, посмотрела на него со смесью восторга и удивления, после чего продолжила:

– И вы тоже молоды, как и мистер Темпест.

– Простите, я на много лет старше!

– В самом деле?! – воскликнул лорд Элтон. – Вам нельзя этого дать! Не правда ли, Шарлотта?

Призванная в свидетели, мисс Фицрой подняла к глазам элегантный черепаховый лорнет и стала критически разглядывать нас обоих.

– Я бы сказала, что князь немного старше мистера Темпеста, – заметила она тоном изысканной благовоспитанности, – но лишь совсем немного.

– Во всяком случае, – настаивала мисс Чесни, – вы достаточно молоды для того, чтобы наслаждаться своим богатством, не так ли?

– Достаточно молод или достаточно стар, как вам нравится, – сказал Лючио, беспечно пожав плечами. – Но, увы, я не наслаждаюсь им!

Теперь мисс Чесни всей своей особой выражала живейшее удивление.

– Что дают вам деньги? – продолжал Лючио, и его глаза, расширившись, приняли то странное и задумчивое выражение, которое так часто возбуждало мое любопытство. – Мир, быть может, будет у ваших ног, но какой! Блестящий клубок материи самого низменного свойства! Богатство лишь играет роль зеркала, чтобы показать человеческую натуру в ее наихудшем виде. Люди низкопоклонничают и льстят перед вами, и лгут, чтобы снискать вашу благосклонность для собственной выгоды; принцы крови охотно унижаются сами и подвергают унижению свое положение, беря у вас взаймы. Внутреннее достоинство (если у вас такое есть) не принимается в расчет; вы можете говорить как дурак, смеяться как гиена, выглядеть как павиан, если звон вашего золота достаточно громок; вы сможете вскоре поужинать даже с королевой, если у вас возникнет такое желание. Наоборот, если вы действительно прекрасный человек, если вы отважны, терпеливы и обладаете искрой того огня, который улучшает жизнь и делает ее достойной; если в голове у вас роятся мысли, воплощаемые в дела, которые необходимо продолжать, пока царства не будут сметены, как пыль ветром, и если при этом вы бедны, – что ж, все коронованные ничтожества на свете будут презирать вас. Богатый производитель крахмала и Крез, живущий за счет патентованных пилюль, станут ругать вас. Торговец, у которого вы покупаете постельные и кухонные принадлежности, сможет смотреть на вас свысока и с пренебрежением, так как по праву одного только своего богатства он может править четверкой и свободно, почти покровительственно разговаривать с принцем Уэльским. Богатые плебеи, старающиеся подражать высшему обществу, находят удовольствие в помыкании избранными природой аристократами.

– Но, предположим, – быстро сказала мисс Чесни, – вам повезло быть избранным природой аристократом и, кроме того, еще и с преимуществом обладания богатством. Без сомнения, вы должны признать, что это скорее хорошо, не так ли?

Лючио усмехнулся.

– Я отвечу вам вашими же словами: «Насколько я понимаю, это комплимент». Тем не менее я полагаю, что даже если богатство выпадет на долю одного из этих аристократов, то не из-за своего врожденного благородства он приобретет уважение общества, а просто потому, что он богат. Вот что оскорбляет меня. Я, например, имею бесчисленное количество друзей, которые друзья не столько мои, сколько моих доходов. Они не дают себе труда узнать мое происхождение, кто я такой и откуда – им это не важно. Им не интересно ни как я живу, ни что я делаю. Болен я или здоров, счастлив или несчастлив – им решительно все равно. Если б они знали больше обо мне – может быть, это было бы лучше для них; но они не хотят знать, их цель проста и ясна: они хотят от знакомства со мной взять как можно больше для своей выгоды. И я даю им это в изобилии; они получают то, что хотят, и даже больше!

Его мелодичный голос на последнем слове замер в странной меланхолии, и на этот раз не только мисс Чесни, но и все мы посмотрели на него, точно притягиваемые некими магнетическими чарами, и на секунду воцарилось молчание.

– Мало кто имеет настоящих друзей, – произнес наконец лорд Элтон, – и в этом отношении, я думаю, никто из нас не счастливее Сократа, который держал в доме только два стула: один для себя, а другой – для друга, если таковой найдется. Но вы всеобщий любимец, Лючио, вы очень популярны. Вы слишком самокритичны. К тому же люди должны сами заботиться о себе, вы не находите?

В этот момент послышались шаги, приближающиеся к открытой двери гостиной, и тонкий слух мисс Чесни тотчас уловил этот звук; она моментально оставила свою свободную позу и выпрямилась.

– Это Сибилла! – сказала она с полунасмешливым, полуизвиняющимся выражением своих искрящихся карих глаз. – Я не могу сидеть так свободно при Сибилле!

Мое сердце учащенно забилось, когда вошла женщина, которую поэты назвали бы богиней своих грез, но на которую я теперь смотрел как на красивый предмет, который можно было приобрести на законном основании. Она была одета в простое белое платье без всяких украшений, кроме золотого пояса античной работы и букета фиалок, красовавшегося среди кружев на ее груди. Она выглядела еще прелестнее, чем тогда в театре, когда я увидел ее в первый раз. Свет ее глаз был более глубоким, и румянец ярче вспыхивал на ее щеках, а ее улыбка, когда она поздоровалась с нами, была просто ослепляющей. Что-то в ее присутствии, движениях и манерах возбуждало во мне такой прилив страсти, что голова моя закружилась и мысли спутались. Несмотря на холодный расчет, дававший мне уверенность, что она непременно будет моей женой, в ней было такое очарование спокойного достоинства и неприступности, что я почувствовал себя пристыженным и склонным усомниться в том, сможет ли даже сила богатства нарушить покой этой восхитительной девственной лилии. Ах, как мы, мужчины, безумны! Как мало мы думаем о язвах в сердцах женщин-лилий, кажущихся столь чистыми и полными грации!

– Ты опоздала, Сибилла, – строго сказала ее тетка.

– Опоздала? – равнодушно проговорила она. – Очень сожалею! Папа, разве вы импровизированный экран?

Лорд Элтон поспешно отошел в сторону, вдруг осознав свою эгоистическую монополию на огонь.

– Вам не холодно, мисс Чесни? – продолжала леди Сибилла тоном заученной любезности. – Не хотите ли придвинуться ближе к камину?

– Благодарю вас! – пробормотала американка, скромно опуская взгляд.

– Сегодня утром мы услышали ужасную новость, мистер Темпест, – сказала леди Сибилла, смотря скорее на Лючио, чем на меня, – без сомнения, вы прочли об этом в газетах: один из наших знакомых, виконт Линтон, застрелился прошлой ночью.

Я не мог удержаться от легкого содрогания. Лючио бросил на меня предупреждающий взгляд и поспешил ответить:

– Да, я прочел об этом краткое сообщение. Ужасно, в самом деле! Я тоже немного его знал.

– Да? Он был помолвлен с одной моей подругой. Я подумала, что она счастливо спаслась, потому что хотя он был и приятный человек, но также заядлый игрок и мот и быстро спустил бы ее состояние. Но она не хочет видеть это в таком свете, она просто потрясена. Она во что бы то ни стало хотела сделаться виконтессой.

– Я вижу, – сказала мисс Чесни, и ее глаза лукаво блеснули, – что не одни только американки гоняются за титулами. С тех пор как я здесь, я стала свидетельницей того, как несколько, в сущности, хороших девушек вышли замуж исключительно для того, чтоб называться «миледи» или «ваше сиятельство». Меня саму очень привлекает титул, но интересует и человек, который его носит.

Граф подавил смешок. Леди Сибилла задумчиво смотрела на огонь и продолжала, словно ничего не слышала:

– Конечно, у моей подруги будут и другие партии: она молода и хороша собой, но я думаю, что помимо общественных соображений она была немного влюблена в виконта.

– Глупости! Глупости! – произнес ее отец несколько раздраженно. – У тебя в голове какие-то романтические бредни, Сибилла; один сезон должен тебя вылечить от сентиментальности… ха… ха… ха… Она отлично знала, что он был распутный негодяй, и выходила бы за него замуж с открытыми глазами. Когда я прочел в газетах, что он пустил себе пулю в лоб в кебе, я сказал: «Дурной вкус! Испортить экипаж бедному кебмену ради удовлетворения своей причуды!» Ха-ха! Но тут же подумал, что он вовремя это сделал: он мог бы испортить жизнь любой женщине.

– Несомненно! – проговорила рассеянно леди Сибилла. – Но все-таки иногда случается что-то вроде любви.

Она подняла свои красивые, ясные глаза на Лючио, но он не смотрел в ее сторону, и ее твердый взгляд встретился с моим.

Что выражал мой взгляд – я не знаю, но я увидел, что кровь прилила к ее щекам и, казалось, дрожь пробежала по ее телу. Затем она сильно побледнела. В этот момент у дверей появился один из величественных лакеев.

– Обед подан, милорд!

– Хорошо!

И граф начал распределять нас по парам.

– Князь, предложите руку мисс Фицрой. Мистер Темпест, прошу вас сопровождать мою дочь, я последую за вами с мисс Чесни.

Мы спустились с лестницы в этом порядке, и я, идя позади Лючио под руку с леди Сибиллой, не мог не улыбнуться чрезвычайной важности и серьезности, с которой он рассуждал о вопросах религии с мисс Шарлоттой, и на неожиданный энтузиазм, по-видимому, охвативший достойную старую деву от некоторых его замечаний относительно духовенства: они были самой почтительной и ревностной похвалой, составляя полнейшую противоположность идеям, высказываемым мне. Очевидно, ему хотелось посмеяться над благовоспитанной дамой, и я наблюдал его поведение с внутренним удовольствием.

– Значит, вы знаете дражайшего каноника? – спросила мисс Шарлотта.

– Очень хорошо! – с воодушевлением ответил Лючио. – И уверяю вас, что горжусь этим знакомством. Поистине прекраснейший человек! Почти святой, если не совершенно!

– Такого чистого ума! – вздохнула старая дева.

– И так далек от тени лицемерия! – подтвердил Лючио с неподражаемой серьезностью. – Ах да! Да, конечно! И так…

Тут они вошли в столовую, и я больше ничего не слышал. Я последовал за ними с моей прекрасной дамой, и через минуту мы уже сидели за столом.

XII

Обед прошел в том же порядке, что и большинство обедов в больших домах; сначала с церемонностью и натянуто, к середине атмосфера слегка согрелась и достигла приятной теплоты взаимного понимания, когда мороженое и десерт возвестили о его наступающем конце. Сперва разговор то и дело обрывался, но потом, под руководством Лючио, сделался оживленным и веселым. Я прилагал все старания, чтобы занять леди Сибиллу, но нашел ее, подобно большинству светских красавиц, несколько рассеянной слушательницей. Она была холодна и неразговорчива; более того, я вскоре решил, что она даже не особенно умна. У нее не было способности поддерживать или изображать интерес к какому-либо предмету – напротив, как и у многих представителей ее класса, имелась раздражающая привычка мысленно отвлекаться от вас и погружаться в задумчивость, ясно показывающую, как мало ее интересует то, что вы или кто-то другой ей говорят, хотя ее многие сделанные наудачу замечания показывали, что в ее, по-видимому, нежной натуре скрывалась доля цинизма и некоторое презрение к мужчинам, и не раз ее слова кололи мое самолюбие почти до обидчивости и в то же время укрепляли силу моего решения завладеть ею и поработить ее гордый дух, сделав ее покорной, как и приличествует жене миллионера и гения. Гения? Да, я себя считал им. Мое высокомерие было двояким: оно происходило не только от того, что, как я воображал, было свойством моего ума, но также от сознания того, что могло сделать мое богатство. Я был убежден, что могу купить славу, купить ее так же легко, как покупают цветок на базаре, и еще больше был убежден в возможности купить любовь. И, чтоб доказать правдивость этого, я вдруг обратился к графу:

– Кажется, граф, вы жили в Уорикшире, в Уиллоусмирском замке?

Лорд Элтон побагровел и поспешно глотнул шампанского.

– Да-а, да. Я владел этим поместьем некоторое время… Большая обуза содержать его, требуется целая армия слуг.

– Именно так, – кивнул я в знак согласия. – Полагаю, что понадобится значительный штат прислуги. Я покупаю его.

Холодность леди Сибиллы наконец исчезла; она заволновалась, а глаза графа, казалось, вот-вот вылезут изо лба.

– Вы? Вы покупаете Уиллоусмир? – воскликнул он.

– Да, я распорядился, чтобы мои поверенные устроили дело как можно скорее. – И я бросил взгляд на Лючио, глаза которого были устремлены на графа с напряженным вниманием.

– Мне понравился Уорикшир, и поскольку я рассчитываю много принимать, то, думается, это место подойдет мне.

На момент воцарилось общее молчание. Мисс Шарлотта глубоко вздохнула, и кружевной бант на ее строго причесанных волосах видимо задрожал. Дайана Чесни смотрела на всех любопытными глазами, слегка улыбаясь.

– Сибилла родилась в Уиллоусмире, – произнес граф хриплым голосом.

– Это прибавляет новую прелесть к обладанию им, – проговорил я с любезным поклоном в сторону леди Сибиллы. – У вас, наверное, много воспоминаний о нем?

– Действительно много! – ответила она, и ее голос вибрировал страстными нотами. – Нет ни одного уголка на свете, который бы я так любила! Как часто я играла на лужайке под старыми дубами и собирала фиалки и первоцветы на берегу Эйвона! А когда цвел боярышник, я воображала парк волшебным царством и себя – сказочной королевой.

– Вы ею были, ею и остались! – вдруг вставил Лючио.

Она улыбнулась, и ее глаза заблестели, затем она спокойно продолжала:

– Я любила Уиллоусмир и продолжаю любить его. Я часто видела в поле, на другом, не принадлежащем имению берегу реки, маленькую девочку с длинными светлыми волосами и нежным лицом. Я хотела познакомиться с ней и поговорить, но моя гувернантка никогда не позволяла мне, говоря, что она была «ниже» меня. – Губы леди Сибиллы презрительно сжались при этом воспоминании. – Между тем она была хорошего рода: она осталась сиротой после смерти своего отца, известного ученого и джентльмена, и ее удочерил доктор, находившийся у смертного одра ее матери, которая, не имея никого из родных, поручила ее его заботам и попечению. И эту маленькую светловолосую девочку звали Мэвис Клер.

Как только это имя было произнесено, мы все вдруг замолчали, как будто раздался колокольный звон, обычно сопровождающий молитву «Ангел Господень», и Лючио, взглянув на меня особенно пристально, спросил:

– Вы никогда не слыхали о Мэвис Клер, Темпест?

Я подумал секунду, прежде чем ответить. Да, я слышал смутно и давно это имя в связи с литературой, но не мог припомнить, когда и как, потому что никогда не обращал внимания на имена женщин, вступающих в союз с искусством, и, как большинство мужчин, считал, что все, что бы они ни делали, будь то в живописи или в музыке, так незначительно, что даже не заслуживает критики. Женщины, по моему мнению, были созданы для развлечения мужчин, а не для их просвещения.

– Мэвис Клер – гений, – сказала леди Сибилла. – Если мистер Темпест не слышал о ней, то, без сомнения, услышит. Я часто сожалею, что мне не удалось познакомиться с ней в те былые дни в Уиллоусмире. Я часто вспоминаю глупые слова моей гувернантки. «Ниже меня!» Разумеется! И насколько теперь она выше меня! Она до сих пор живет там; ее приемные родители умерли, и она приобрела прелестный маленький домик, в котором они жили. Сверх того она прикупила земли и улучшила место удивительно. Я не встречала более поэтического уголка, чем коттедж «Лилии».

Я молчал, чувствуя себя немного не в своей тарелке из-за собственной неосведомленности о дарованиях и положении человека, которого все они считали знаменитостью.

– Какое странное имя: Мэвис [10]10
  Mavis – певчий дрозд (англ.).


[Закрыть]! – наконец я решился заметить.

– Да, но оно удивительно ей подходит. Она поет так же красиво, как дрозд, поэтому вполне ему соответствует.

– Что же она сделала в литературе? – продолжал я.

– О, она написала всего один роман! – ответил с улыбкой Лючио. – Но он имеет необыкновенное для романов качество: он живет! Я надеюсь, Темпест, что ваша книга будет такой же жизнеспособной.

Тут лорд Элтон, который мрачно размышлял над стаканом вина с тех пор, как я объявил о покупке Уиллоусмира, пробудился от задумчивости.

– Что я слышу! – воскликнул он. – Не хотите ли вы сказать, что написали роман, мистер Темпест? («Возможно ли, чтоб он не заметил бросающуюся в глаза в каждой газете рекламу моей книги?» – подумал я с негодованием.) Зачем это вам, с вашим колоссальным состоянием?

– Он жаждет славы! – сказал Лючио добродушно и одновременно насмешливо.

– Но вы достигли славы! – заявил выразительно граф. – Сейчас вас все знают.

– Ах, мой дорогой лорд, этого недостаточно для моего одаренного друга! – ответил Лючио за меня, и его глаза подернулись той таинственной тенью скорби и презрения, которая часто приглушала их блеск. – Его не слишком интересует «колоссальное состояние», потому что оно не поднимет его выше клена, растущего у Тоттенхэм-Корт-роуд. Он же хотел бы возвыситься над заурядными людьми. И кто обвинит его? Он прославится благодаря тому не поддающемуся определению качеству, которое называется гением, – за возвышенные мысли, поэтический дар, божественные инстинкты и пророческие исследования человеческого сердца – другими словами, за силу пера, которая опрокидывает королевства как карточные домики и увенчивает головы королей шутовским колпаком. Обыкновенно бедняки одарены этой силой, которую нельзя купить за деньги, – этой независимостью в поступках, свободой мнения, а что дает богатство? Возможность тратить его или копить. Но Темпест намеревается соединить в себе две самые противоположные силы природы – гений и деньги, или, другими словами, Бога и Мамону.

Леди Сибилла повернула ко мне голову; ее красивое лицо выражало удивление и сомнение.

– Я боюсь, – сказала она, – что требования общества отнимут у вас слишком много времени для того, чтобы продолжать писать книги. Я помню, вы сказали мне тогда вечером, что печатаете роман. Полагаю, вы прежде были профессиональным писателем?

Внутри меня зашевелились гнев и обида. Был ли я настоящим писателем до сего времени? Нет, я никогда им не был. Я был лишь литературным скитальцем, время от времени приглашаемым написать статью «на заказ», на первый попавшийся сюжет, без видимой перспективы подняться с этой низкой и грязной ступени литературной лестницы. Я почувствовал, что покраснел, потом побледнел, и видел, как пристально смотрел на меня Лючио.

– Я теперь писатель, леди Сибилла, – сказал я наконец. – И надеюсь, что скоро докажу свое право называться им. По моему мнению, звание «писатель» заслуживает большой гордости, и я не думаю, что требования общества помешают мне следовать литературной профессии, которую я считаю высшей на свете.

Лорд Элтон беспокойно задвигался на стуле.

– Но ваши родные, – сказал он, – ваша семья – они тоже литераторы?

– Из моей семьи никого нет в живых, – ответил я несколько резко. – Мой отец был Джон Темпест из Рексмура.

– В самом деле! – И лицо графа просияло. – Господи! Ведь я часто встречал его на охоте много лет назад. Вы происходите из прекрасного старинного рода, сэр! Темпесты из Рексмура известны и почитаемы в хрониках графства.

Я ничего не ответил, но почувствовал легкий прилив раздражения, хотя сам не мог себе уяснить почему.

– Невольно удивляешься, – произнес Лючио мягко, – когда человек происходит из хорошей английской фамилии – явная причина для гордости, – а кроме того имеет большое состояние для поддержания уровня, соответствующего этому высокому роду, зачем ему еще биться за литературные почести! Вы слишком скромны в своих желаниях, Темпест! Вы, сидящий так высоко на банковских билетах и слитках золота, потомок вошедшего в хроники славного рода, вы еще наклоняетесь, чтобы поднять лавры! Фи, мой друг! Вы унижаете себя этим желанием присоединиться к компании бессмертных!

Несмотря на его иронический тон, замеченный обществом, я видел, что своей особенной манерой он защищал литературу, и почувствовал к нему благодарность. Граф выглядел несколько уязвленным.

– Все это прекрасно, – сказал он, – но у мистера Темпеста нет необходимости писать, чтоб зарабатывать средства к существованию.

– Можно любить дело только ради дела! – воскликнул я. – Например, эта Мэвис Клер, о которой вы говорили, разве она женщина нуждающаяся?

– Мэвис Клер заработала каждое пенни, которое имеет, – сказал лорд Элтон. – Я думаю, если б она не писала, то умерла бы с голода.

Дайана Чесни засмеялась.

– В настоящее время она далека от голодной смерти, – заметила она, и ее карие глаза заискрились. – Она горда, как сама гордость; катается в парке в своей коляске на лучшей паре в стране и знакома со всей аристократией. Я слышала, что она очень деловая женщина и не дает спуску издателям.

– Я бы усомнился в этом! – засмеялся граф. – Надо быть самим дьяволом, чтоб справиться с издателями.

– Вы правы, – сказал Лючио. – Я думаю, что на одном из этапов переселения своей души в различные земные формы дьявол (если он существует) часто становится издателем, причем доброжелательным издателем для разнообразия!

Мы все улыбнулись.

– Уверена, что Мэвис Клер не уступит никому и ни в чем, – сказала леди Сибилла. – Конечно, она небогата, но тратит деньги умно и с пользой. Я не знаю ее лично, о чем сожалею, но читала ее книги, которые написаны совершенно не банально. Она самое независимое существо, чрезвычайно равнодушное к мнению других.

– Должно быть, она не слишком хороша собой, – заметил я. – Некрасивые женщины всегда стремятся сделать нечто поразительное, чтобы привлечь внимание, в котором иначе им отказывают.

– Верно, но это не относится к мисс Клер. Она хорошенькая и притом умеет одеваться.

– Такое качество в писательнице! – воскликнула Дайана Чесни. – Они обыкновенно дурны и безвкусно одеты!

– Большинство культурных людей, – продолжала леди Сибилла, – из нашего круга во всяком случае, смотрят на мисс Клер как на исключение, выходящее из ряда обыкновенных авторов. Она очаровательна сама, как и ее книги, и бывает везде. Она пишет с вдохновением и всегда говорит что-то новое.

– За это, конечно, все критики нападают на нее? – спросил Лючио.

– О, безусловно! Но мы никогда не читаем критику.

– Надеюсь, что и никто другой, – сказал граф со смехом, – кроме самих господ, пишущих ее! Ха-ха-ха! Я считаю наглостью, простите за выражение, когда кто-то осмеливается учить меня, что я должен читать или что я должен ценить. Я в состоянии составить свое собственное суждение о написанной книге. И я избегаю всех отвратительных «новых» поэтов, избегаю их, как яда, сэр, ха-ха! Все что угодно, кроме «нового» поэта; старые достаточно хороши для меня! Да, сэр, эти критики, что так важничают, в большинстве случаев юнцы, необразованные мальчишки, которые за пару гиней в неделю берутся сообщать публике, что они думают о такой-то книге, как будто бы кто-нибудь интересуется их незрелым мнением. Смешно, поистине смешно! Я дивлюсь, за кого они принимают публику! Редакторы серьезных журналов не должны поручать подобные вещи молодым хлыщам только потому, что им можно мало платить.