Текст книги "Квадратные метры хитрости"

Глава 7

Наташа подвезла меня до дома. По дороге говорила, что держалась я хорошо – в принципе, ничего лишнего не говорила – почти. В общем, успокаивала как могла.

– Наташа, как же я теперь буду отслеживать квартиры? – спросила я.

– Даже не думай об этом. В тюрьму захотела? Дома сиди!

– У тебя хоть помощник адвоката есть? Теперь?

– Я решу этот вопрос.

– Мне Славик все рассказал, – я посмотрела на сосредоточенно ведущую машину Наташу, – про тех, кто был прописан на Остоженке.

– Получила инфу? Забудь!

– Но ты же не боишься…

– Почему? Боюсь. Но я – адвокат. Риск – часть моей профессиональной деятельности. Тебе совершенно не обязательно рисковать. Мало тебе обвинения в убийстве?

– Много.

– Вот и остановись.

– Как считаешь – это обвинение – случайность? То, что меня вызвали на допрос именно после того, как Славик рассказал мне об этих людях?

– Не знаю, – сказала Наташа помолчав.

– Зайдешь?

– Нет, кот один дома.

– У тебя только кот?

– Сын вырос. Живет отдельно.

– А муж?

– У меня их три было. Теперь вот только кот.

– Куда они делись, мужья?

– Кто куда. Не умею я мужиков выбирать. И любовь перестает идти, как дождик, – вдруг.

– Такая роскошная, красивая, а главное – умная женщина, и с котом?

– От ума – не зависит.

– От чего тогда?

– Не знаю. От судьбы, наверное.

– С ней бороться бесполезно.

– Бесполезно, да.

Я решила ничего не рассказывать Антону. В конце концов, это мое личное дело – то, что я теперь подозреваемая. Не касается его. Но Наташа настаивала, что рассказать надо.

– Тут есть один нюанс, – сказала я, – мне тогда придется рассказать, что это меня Ирка Осокина попросила по квартирам пройтись. А Ирку похитили…

– Это была афера с самого начала, – уточнила Наташа.

Догадывается? Неважно. Не буду развивать эту тему. Наташа и не спрашивает. Как опытный адвокат.

– Хорошо, – сказала Наташа, – давай скажем, что я тебя попросила выйти на связь с владельцами квартир. В конце концов, это правда. Ирина – передаточное звено.

Я повеселела несказанно. Правду говорить легко. А я и так уже завралась по самые уши. А тут – просто скажу правду.

Надо ли говорить, что Антон не обрадовался ни мне, ни сопровождающему меня лицу? Молча выслушал объяснение адвоката.

– Доигралась, – только и сказал.

Я была так рада, что вырвалась из застенков, что даже не отреагировала на эту его неприветливость. Зато меня обласкала своей любовью собака Мотя. И даже котенок пришел помурлыкать возле меня. Кормил ли его Антон? И вообще – не обижал ли?

Антон не пришел на кухню, где мы с Наташей пили кофе.

Наталья посидела немного и поехала к коту.

Честно говоря, я бы тоже сейчас куда-нибудь уехала. Но ехать было некуда. К тому же мой личный кот – вернее, собака и кошка – были уже при мне.

Я послонялась по квартире. Антон улегся спать в своем кабинете. Я легла в спальне. Ко мне тут же прилезли животные, свернулись запятыми и заснули. Я бы тоже с удовольствием заснула. Но – увы. В книжном магазине когда-то видела на полке книжку стихов «На берегах реки “Увы”». Скользнула взглядом. Почему не купила? Сейчас почитала бы. А вдруг стихи плохие? Но зато образ хороший. Такая широкая, полноводная река Увы. И берега крутые.

– Ну, и что ты теперь собираешься делать? – угрожающе спросил Антон, когда я утром появилась на кухне.

– Не знаю, – честно сказала я, – слушай, давай, наконец, как-то назовем котенка! А то все же нехорошо – у него до сих пор нет имени.

– О чем ты думаешь? О чем ты думаешь? – схватился за голову Антон.

Я не могла сказать Антону, о чем я на самом деле думаю.

Вчера я долго не могла уснуть. Но думала почему-то не о допросе у следователя. А об Антоне. Когда человек любит – он человек. Когда не любит – проявляются совсем незнакомые черты. Куда только деваются доброта и сочувствие, когда человек перестает в тебе нуждаться? Но я ведь тоже Антона уже не люблю. Надо посмотреть правде в глаза. Но разве я такая же – холодная и враждебная? Но, наверное, я Антону такой и кажусь. Это два магических кристалла – любовь и нелюбовь. Когда смотришь через них – все искажается. И нет реальности – только точка зрения любви и точка зрения нелюбви. А равнодушие – ровное состояние души. Не замутненное никакими страстями. Просто ровный, правдивый взгляд. Почему Антон на меня так не смотрит – равнодушно? Неужели за все эти годы нашего совместного житья-бытья накопилось столько злобы?

«…И они жили-поживали и добра наживали…» Не про пожитки речь. Про добрые чувства. Надо признать, что мы с Антоном добра не нажили. Антон во всяком случае…

Я варила кофе, а Антон метал в меня злобные взгляды.

А во мне не было злобы. А если нет – откуда взяться?

– Кофе будешь? – спросила я как ни в чем не бывало.

– Нет.

– Почему? – удивилась я простодушно.

Антон молча заварил себе чай.

– Яичницу сделать?

– Нет.

Антон залил мюсли кипятком.

Во всех сложных ситуациях меня спасает мое чувство юмора и моя незлопамятность. Вот и сейчас мое чувство юмора не выдержало мрачной серьезности мизансцены – улыбка скользнула по моим губам. Но я постаралась ее скрыть.

Антон молча поедал мюсли. Я молча пила кофе. Наконец, преисполненная желанием сгладить напряженное молчание, спросила:

– Как у тебя дела?

Я искренне спросила, с искренним интересом. Антон давно мне ничего не рассказывал.

– У меня все хорошо, – не стал развивать эту тему.

– Я рада. А у меня, вот видишь, у меня не очень…

Я, конечно, рассчитывала, что Антон расспросит, что да как. Мне бы на его месте были интересны подробности. Но Антон молчал.

Антон допил чай и ушел в кабинет.

Я допила кофе. Надо все же назвать как-то кошку. Позвонила Поли.

– Что такой голос? – спросила Поли, услышав мой «привет».

– У тебя абсолютный слух, – сказала я, – я – под подпиской о невыезде. Меня обвиняют в убийстве.

– Екорный бабай!

Поли появилась через минуту. Вся в черном. Выслушав мою невеселую историю, сбегала домой и притащила бутылку коньяка.

– Выпивать-то тебе можно? С тебя подписку не взяли – трезвенницей быть?

– С утра?

– Не каждое утро таковым выдается.

– Наверное, можно выпивать. Это если и выезд – то виртуально-ментальный. А там они имеют в виду – физические перемещения тела.

Появился Вова, шофер Поли.

– Все бы так сидели, – сказал он, выкладывая из пакетов бутылки и закусочную снедь.

– Я хочу назвать котенка Бася, – снова начала я, мне не давало покоя безымянное существование этого существа, требовалось закрыть вопрос, а потом уже думать, – как вам?

– А что, мне нравится, – сказала Поли.

– А почему не Васька? – не к месту спросил Вова.

– Потому что котенок – девочка, – я боялась смотреть на Антона, который как раз появился в дверях.

Он шумно сопел и сверлил меня огнедышащими глазами.

– Антон, а ты как считаешь? – политкорректно спросила звезда эстрады.

Антон сверкнул очами и молча ушел. Хлопнула дверь. Ушел не попрощавшись.

– Что это он? – растерянно спросила Поли. – Я что-то не так сказала?

– Не обращай внимания, – сказала я, – Антону везде мерещится Василий.

Поли хмыкнула и продекламировала с выражением:

– «А ты ушел, любви не понимая, обиду в сердце затая, так пусть тебя е… собака злая, а не такая куколка, как я».

Я рассмеялась.

– То-то, – улыбнулась Поли, – не дрейфь, подруга. Не ты первая, не ты последняя. Наливай, Вова!

– Назову я ее Одетта, – сказала я, – Одя. Чтобы никому не обидно было.

– А почему не Одиллия? Она же черная.

– А в душе – белая!

Поли со скепсисом посмотрела на котенка:

– Одя – так Одя.

Я все же решила позвонить Антону:

– Антон! Мы назвали котенка Одетта. Одя. Возвращайся!

Антон пробормотал что-то невразумительное и отключился.

Я пригорюнилась.

– Ты ж говорила, что разлюбила его, – внимательно глядя на меня, припомнила Поли.

– Да? Говорила? Но хотелось бы все же остаться в дружеских отношениях. Не понимаю, что происходит.

– Может, у него кто-то есть?

– Дамы, – Вова был строг, – вы это все без меня обсудите. А теперь – расскажи-ка, Оля, все по порядку.

Я рассказала. И про допрос. И про убийство Тимофея. И про убийство Леонида. Итого, учитывая замерзшего алкоголика и подброшенную Маргариту, – уже четыре трупа.

– Как-то непрофессионально их убили, – поморщился Вова, – что это за метод? Отравить? Удушить? Ненадежно и неэстетично.

– И заморозить человека на пороге своего дома – тоже непрофессионально, – съязвила я, – у меня большие есть подозрения, что алкоголику помогли замерзнуть. Условия такие создали. Это легко.

– Случайностей нельзя исключать, – заметил Вова.

– Предположим. Но уже третий непрофессионал попадается, – сказала я, – два задушенных трупа, а третий вообще отравленный. Сколько нужно трупов, чтобы стать профессионалом? Давай определим понятие «куча».

– Во-первых, не факт, что это один и тот же человек, – настаивал на своем Вова.

– Но и, согласись, не факт, что разные, – сказала я. – Леонид в ту ночь, когда его убили, следил за человеком, который звонил Маргарите, труп которой подбросили Ирке. Но не факт, что это связано. Ирка переманила Леонида у бандитов. Может быть, это бывшие хозяева его выследили и отомстили. Бандиты ведь не прощают измены, да?

– И не только бандиты, – констатировал Вова с каким-то нехорошим оттенком в голосе. – А Ирина ваша? Может, она эту, ну, которая труп теперь, сама и пришила. А что?

– Да нет, – сказали мы с Поли одновременно.

– Что – нет? С людьми же случается, – настаивал Вова, – и спихнула она на Ольгу как-то это дело уж больно быстро… И похитили ее как-то уж больно вовремя.

Что верно – то верно. И это, несомненно, был перебор. «Не игра меня сгубила, а к одиннадцати – туз». Но теперь уже поздно что-то менять.

– Подозреваются – все! – Поли прищурилась и чокнулась с Володей и мной.

Честно говоря, меня в большей степени интересовали подельники Красавина, которых он прописал в квартире на Остоженке, которой завладел обманом. Я так честно и озвучила свою мысль.

– Наверняка в доле, – кивнул Вова. – А что там за пятая квартира? Кто там?

– Некая женщина по фамилии Резо. Но я уже боюсь ехать по этому адресу. Вдруг ее тоже убили? И все свалят на меня опять?

– Это-то я беру на себя, – пообещал Вова.

– Да! Спасибо! Надо предупредить! Невинная жертва! – затараторила я.

– Наказания без вины не бывает, как известно, – мрачно констатировал Вова.

И я тут же вспомнила, что Вова – бывший киллер. Поли, наверное, тоже это вспомнила. Потому что ее как-то передернуло даже.

А Вова между тем не унимался:

– Вполне возможно, что кто-то из «невинных жертв» состоит в шайке мошенников. А иск подан для отвода глаз!

Вот это да! Такое мне в голову не приходило! Это даже не Иркина паранойя. Ха! Иркина паранойя – детский лепет по сравнению с Вовиной! Потому что она у него – всеобъемлющая. Подозреваются – все! Не опасно ли Вову втягивать в это дело, учитывая его прошлое? Но было уже поздно об этом размышлять.

– Вызвали меня на допрос после того, как Леонида убили, – мысли мои прыгали, я не могла ни на чем сосредоточиться. А надо было бы! – Но «после» – не значит «вследствие». И, тем не менее… И откуда-то они, мошенники, узнают об этих квартирах, кто-то им дает информацию…

И я подумала, что надо срочно позвонить оперуполномоченному Косте. Возможно, мысль была и несвоевременной, но меня всегда спасают несвоевременные мысли.

Но тут позвонил сенс Владимир. Спросить, чувствую ли я, что мои дела широкой поступью пошли в гору. Поскольку он вчера весь день проводил в мою сторону обряд Вселения Великой Силы.

Я честно сказала победителю «Битвы экстрасенсов», чтобы он прекратил проводить надо мной эксперименты. Поскольку они увенчались уже допросом.

Бородин возмутился и сообщил мне, что срочно выдвигается ко мне «чистить помещение».

Сказать «нет» – не представлялось возможным.

– Сейчас приедет экстрасенс, – оповестила я общественность.

– Зачем? – лапидарно поинтересовался Вова.

– Сочувствовать, – не стала я вдаваться в эзотерические подробности.

И пошла все же звонить Косте.

– Какие новости? – начала я с абстрактного вопроса.

Камеры недалеко от квартиры на Остоженке зафиксировали, что убиенная Маргарита шла своими ногами. То есть ее никто не тащил не неволил. И была она вполне живая, когда двигалась к дому, в котором потом нашли ее труп. По крайней мере метров за 500 от подъезда Маргарита была еще жива.

– Это все, что я могу тебе сказать, – хотел «соскочить» Костя, но, как легко догадаться, ему этого не удалось сделать. Потому что я изложила обстоятельства своего задержания и допроса.

Костя даже присвистнул.

– А ты как думал? Я тут в игрушки играю? Но про то, что фото Поднебесного я просила для того, чтобы тебе отправить, – я не сказала, Костя. Я тебя не выдала!

– Я же тебя предупреждал.

– И ты был прав. Как всегда, – покладисто согласилась я, – но не оставишь же ты меня в таком бедственном положении?

– Какое отделение тебя задерживало? Фамилия следователя как?

Во-от. Это был уже конструктивный разговор. А то «предупреждал-предупреждал»… Я такие предупреждения тоннами могу раздавать – всем желающим и не желающим.

Еще надо было позвонить Василию. Странно, что он сам не звонит. Ирке! Ирке, поганке, надо позвонить! Рассказать про мои злоключения и допросы! Хотя – зачем? Пусть она в неведении пребывает, – мстительно подумала я. Хоть чем-то ей отплатить за то, что она втянула меня в эту авантюру. Она, конечно, будет охать-ахать, когда я уже постфактум ей все расскажу. Руки, может быть, даже заламывать станет (себе). А я гордо так ей все изложу. А на ее вопрос (он прозвучит – непременно): почему сразу не сказала, – отвечу: времени не было. Ну, или что-то в этом роде – небрежное. Пусть позлится.

Звонок в дверь. Сенс явился. Во всей своей эзотерической красе – с бубном и сумкой, полной какими-то баночками, бутылочками и скляночками. Я представила Бородина присутствующим.

– Я вас видела по телевизору! – вскричала Поли. – Вы – победитель «Битвы экстрасенсов»!

Бородин польщенно улыбнулся. Но тут же насупился и переключил свое внимание на Вову, который смотрел на Бородина с обычной своей суровостью.

– Вы нуждаетесь в чистке кармической энергии, – без обиняков сообщил Бородин Вове.

Вова послушно кивнул и как-то сжался. Что было Вове совсем не свойственно.

– Мы поговорим на эту тему, – сказал Бородин и добавил со значением: – позже.

Бородин заходил по дому, бия в бубен и прыская на окружающую атмосферу из какой-то бутылочки. Потом ткнул в меня пальцем:

– От вас ушла жизненная энергия! Я сейчас помассирую вам точку Джи, и благодать к вам вернется.

Я отшатнулась.

– Мне, мне нужно помассировать, – возопила Поли.

– Позже, – коротко бросил сенс.

– Вы бы лучше заявление в полицию написали! Все же на вашу квартиру покушаются! – укорила я.

– Экстрасенсы не пишут заявления в полицию. У нас другие методы воздействия на мироздание, – провозгласил Бородин и опять заходил по комнатам.

Пока Бородин перемещался, размахивая руками и что-то бормоча, а Поли сидела ни жива ни мертва, как если бы в ее присутствии происходило что-то умопомрачительное, Вова отвел меня в сторонку:

– Откуда у него сведения обо мне?

– Он – сенс.

– Какой на хрен сенс? Откуда он знает? Ты сказала?

– Вова, – назидательно начала я, – в мире еще много непознанного. Наука еще не все разгадала тайны бытия. А я, честное слово, ничего ему не говорила. С какой стати?

– Это очень подозрительно! – не сдавался Вова.

– Ничем тебе не могу помочь. В данном случае.

– Я пошел, – сказал Вова, – дел много.

– Осторожно! – сказала я. – Не давай волю эмоциям!

Вова ушел, а мы с Поли обменялись многозначительными взглядами.

– Не дрейфь, подруга, – сказала Поли, – прорвемся! А дома даже полезно посидеть. Обмозговать все в спокойной обстановке. «Остановиться – оглянуться», что называется.

– Ха-ха, – сказала я.

– Надо жить сегодняшним днем! – не сдавалась Поли.

– Да, собственно, я спокойна, – сказала я, – меня, правда, количество трупов волнует. Но это ведь пустяки, да?

Звонок. Инга.

– Если бы она знала, как не вовремя! – я медлила ответить.

– Кто это?

– Несчастная женщина. И я не могу ее оттолкнуть. Человеку надо выговориться.

– Я теперь точно знаю, где в теле человека находится душа, – сказала Инга, – в солнечном сплетении. И как она болит – тоже знаю. Ее начинаешь чувствовать. Она сжимается. «Бабочки в животе» – это, наверное, тоже – душа. Она трепещет. И в горе и в радости примерно одинаково. Но только человек при этом – по-разному себя мироощущает. И, нет, не «бабочки». Просто душа что-то делает. Неважно – в счастье, в несчастье. Ощущения такие же. Душа трудится. А в остальное время душа спит? В будни, в обычные дни? У меня-то точно спала. Боже мой! Как же я не видела, с кем живу все эти годы? Была сыта и пьяна. Жила в достатке. И мне этого хватало. Роберт – трус. Все-таки вся подлость человеческая проистекает из трусости. Смелый человек совершает поступки. Трус совершает подлости. У труса даже какая-то жажда, какая-то потребность непреодолимая – совершать подлости. Потому что подлость – это храбрость труса. Он в этот момент чувствует себя победителем.

Инга все говорила и говорила. Но трубка оповестила о втором входящем звонке. Василий! Наконец-то! Но я еще долго слушала Ингу. Мне было, действительно, ее жалко. Но и свою корысть я лелеяла, выслушивая ее стенания, – они отвлекали меня от моих проблем. Что лучше – потерпеть крах надежд или оказаться в окружении нескольких трупов? Но с надеждой вывести злодеев на чистую воду? Это еще вопрос.

Нашла какие-то слова Инге в утешение, потом перезвонила:

– Василий, привет!

– Ты уже сидишь? – спросил Василий неприветливо.

– Откуда ты знаешь?

– Вот и сиди.

– Ты узнал что-нибудь?

– Без кошатников разберемся.

Я даже задохнулась от возмущения! Это ж надо так человека унизить – кошатником обозвать! Но не время было выяснять отношения.

– Василий, – строго сказала я, – ты не можешь меня оставить без поддержки в такой сложной ситуации. И потом, напрасно ты так взъелся на кошек. И котов! Они – очень милые существа.

И я изложила Василию – без обиняков – свои соображения о возможной коррумпированности следователя Е.С. Ромашова, который меня допрашивал. А чего это он? Вдруг? Костя пусть разузнает с позиции правоохранительных органов. А Василий с позиции криминалитета (небось, связи остались).

– Василий, только на тебя у меня и надежда, – добавила я свое сакраментальное.

Я всем раздала поручения! Всех озадачила!

Как же хорошо быть руководителем! И как же я до этого раньше не додумалась? До руководящей роли?

Поли и Бородин нежно ворковали о чем-то своем, эзотерическом.

Я думала о своем. Вполне реальном и земном. В основном о неживой материи – о трупах.

К вечеру явился Антон. Явно пьяный. Всех разогнал. Вернее, все сами ушли, чувствуя себя лишними. Я бы тоже ушла, если честно.

– Антон, я назвала кошку Одетта. Одя, – сказала я, чтобы что-то сказать. – Тебе как?

– Никак, – отрезал Антон, – и ты уже это говорила.

– Но это все же наша кошка… Она живет в нашем доме…

– У меня уже нет дома, – сказал Антон.

И ушел в свой кабинет.

Так что? Между нами пробежала кошка? Нет. Это было бы слишком просто.

За всей этой кутерьмой я забыла позвонить Ирке. А между тем, мне было что ей сказать!

Глава 8

Утром на кухне я столкнулась с Антоном. Мы теперь встречались на кухне – как в коммунальной квартире жильцы. Я чувствовала себя несчастной. И выглядела несчастной. И голос у меня жалобный. И все это было искренне! Какая разница, почему мне плохо? Мне плохо…

Антон – мне даже показалось – с каким-то ехидством наблюдал за мной. Как больно, когда человек, которого ты считала близким, не сопереживает тебе, а смотрит словно чужой. И недобрый.

Я говорила о ерунде какой-то, о том, что надо бы борщ сварить, давно не готовила, но осеклась на полуслове и стала просто варить кофе.

Потом растерянно бродила по квартире. Несмотря на «почищенное» помещение – все казалось чужим. Я попыталась представить, что это с Антоном случилось что-то непонятное, тревожное. А я вот так смотрю на него – со злорадством – и молчу. Не получилось этого представить.

Антон собрался и ушел на работу. Даже не выразив мне сочувствия!

Я расплакалась.

Заехала адвокат Наташа. Поддержала меня морально. Говорила, что это еще счастье – подписка о невыезде. А могла бы быть и тюрьма. Я заплакала еще горше – дожила! Теперь мое счастье – это не тюрьма.

– С Антоном еще постоянно на ножах. От этого еще страдаю. Грустно, когда уходит любовь. И даже не любовь. Просто человеческое чувство симпатии.

Наташа посмотрела на меня внимательно.

– В моей жизни было: хожу я по дому в черной шелковой пижаме и страдаю.

– Неужели ты страдала? В черной шелковой пижаме?

– Еще как страдала. А сейчас мы с ним, по ком страдала, созваниваемся иногда, разговариваем. И я всякий раз недоумеваю: по ком страдала? Все же это – гормональное.

– Ты думаешь? – с надеждой спросила я.

– Конечно. Не плачь, – сказала Наташа, – все пройдет.

Я воспряла духом! Даже обвинение меня в убийстве не может прервать процесс движения к справедливости!

И тут мне снова пришла в голову замечательная мысль! На пути к справедливости надо задействовать канал дезинформации, основательно забытый мною. Что неудивительно, при таком развитии событий! Да! Знать бы еще, кто копался в моей машине! Правоохранители? Вряд ли. Кто-то копался в машине еще до убийства Тимофея, в котором меня теперь ошибочно подозревают. Злоумышленники! Больше некому – они. А если не слушают? Все равно можно попробовать!

Пока, правда, никакой значимой дезинформации у меня в загашнике не было. Но – не суть. Она может появиться в любой момент!

Я поделилась этими соображениями с Наташей.

Наташа, прямо сказать, не воодушевилась этой идеей.

– Ты бы сворачивала свою бурную деятельность. Хотя бы на время.

– На какое? – прямо спросила я.

– На неопределенное, – честно ответила адвокат.

– Почему Красавина хотя бы не вызывают на допрос? Как меня, например? Ведь ясно, что он мошенник. А меня вот даже подозреваемой назначили. В убийстве, между прочим!

– Вот именно. Убийство – оно особо тяжкое.

– Но я абсолютно убеждена, что убийство Тимофея связано с попыткой завладеть его квартирой. Теперь-то это будет очень легко сделать Красавину. И его никто не остановит!

Наташа посмотрела мне прямо в глаза:

– Знаешь, почему иногда адвокаты выглядят в судах полными идиотами? Потому что не могут войти в коллизию со своими подзащитными. А те упрутся рогом на какой-нибудь идиотской версии – и стоят. Так вот. Я так не работаю. Либо ты меня слушаешь – либо я тебя не защищаю.

– Я слушаю, – без энтузиазма кивнула я.

– Ирины Осокиной тоже касается, – жестко сказала Наташа, – ладно, мне надо бежать. Будем на связи!

Ушла. Сказала на прощанье:

– Все будет хорошо! То есть все движется по плану – не переживай.

Мне стало очень одиноко. Только Матильда и Одя скрашивали мое уединение. Грустные мысли не покидали меня.

Пришел Кика. Безмерно удрученный. Из роскошного, ироничного метросексуала Кика стремительно деградировал в неказистого, неухоженного мужичка.

Как-то даже неловко было на этом фоне говорить о себе. Но я все же на вопрос «как дела?» ответила развернуто – рассказала другу детства о допросе и беспочвенных подозрениях. Пусть знает, что не он один страдалец на этом свете!

Кика слушал меня, но как-то невнимательно. Иначе непременно заинтересовался бы: какого черта меня понесло в квартиру неведомого Тимофея Поднебесного, и кто он вообще такой? Посмотрев на эту Кикину реакцию, я не стала даже упоминать об убийстве Леонида. Знает ли Осокин о том, что накануне убили Иркиного сотрудника? Если знает – то почему не говорит об этом? А если не знает – то как ему это удалось – не знать? Все это меня навело на мысль, возможно, непоследовательную:

– Уж, не ты ли, друг мой ситный, натравил на меня правоохранительные органы? – поинтересовалась я. – Это только тебе в голову могла прийти и засесть эта дурацкая мысль, что я знаю, кто похитил Ирку!

– Ты с ума сошла? – растерянно спросил Кика.

– Я-то нет, не сошла.

Кика посмотрел на меня как-то напряженно и сказал:

– Я к тебе как к другу пришел, – и посмотрел беспомощно.

Я напоила Кику чаем. Стараясь отвлечь, щебетала при этом о взаимоотношениях кошки Оди и таксы Моти. Делала вид, что не замечаю Кикиного напряженного взгляда.

– Как ты можешь? – наконец взорвался он. – Как ты можешь так веселиться?! Когда Ирка, когда она…

Черт. Да, неделикатно при Кике, который пребывает в неописуемом горе по случаю потери (пусть и временной – на это есть надежда) любимой жены. Как же это гнусно с моей стороны! Но я же не со зла. Исключительно по глупости. Вот правду говорят: 90 % всех гадостей в мире делается по глупости!

– Кика, – залепетала я – вполне честно, – ты себе не можешь представить, до какой степени я тебе сочувствую! Клянусь! Я извелась вся, наблюдая твое неведение! По поводу местонахождения Ирочки. Ты так же не можешь даже вообразить, как мне ее не хватает!

Я даже всплакнула. Так мне стало вдруг жалко себя! Еще бы! Если бы Ирка не втянула меня в эту свое авантюру – я сейчас бы… ого! Да, я сейчас бы…

Что делала бы? Хоть бы даже роман очередной переводила. Да! И то лучше, чем быть под подпиской о невыезде, подвергаясь допросам! Уничижительному отношению со всех сторон!

Кика успокаивал меня, как мог. Но я была безутешна. Однако все же вскоре перестала хлюпать носом.

– Как движется дело о похищении?

– А никак, – зло сказал Кика, – хожу к ним каждый день. Они уже бегать стали от меня. Нанять что ли частного детектива? Только одно останавливает меня от этого шага – вдруг попадется такой же детектив, как Ирка, – будет только голову морочить.

– Как ты можешь так неуважительно говорить об Ирине? – возмутилась я вполне искренне.

Кика, пристыженный, ушел. А я не без горечи отметила, что люди в основном заняты самими собой, своими делами и своими неприятностями. Кика никак не отреагировал на подозрение меня в убийстве! А это все же не фунт изюма, согласитесь! Одна я, как дура, мотаюсь по чужим квартирам. Уже вон – на статью себе намотала.

Набрала Иркин телефон.

– Ира, – сказала я строго, – меня подозревают в убийстве!

– Кого? Тебя подозревают?! – изумилась Ирка.

Вот она всегда так: ее-то можно подозревать в убийстве, а меня – нет. Чем я хуже?

– Тимофея Поднебесного.

– Кто это?

– Ну, ты даешь! – я задохнулась от возмущения, – это один из тех, кого хочет облапошить Красавин.

– Ты его убила?! Зачем?

– Ты идиотка?

– Почему тебя тогда обвиняют?

– А тебя?

– Как? Меня обвиняют в убийстве Поднебесного?

– Надеюсь, это последствия наркоза. И они пройдут. Твоя мозговая деятельность восстановится! А пока с тобой невозможно разговаривать!

– Потому что ты все невнятно излагаешь.

– Я прекрасно излагаю! Квалифицированно! Если до тебя не доходит…

– Короч, говори толком. Почему тебя обвиняют в убийстве этого Поднебесного? Каковы улики?

Я вкратце изложила претензии ко мне.

– Вот что значит профессионалы! – с восторгом сказала Ирка. – Как грамотно ставят вопросы! Как все связывают в одну неразделимую цепь событий!

– Ты серьезно? – не поняла я.

– Более чем.

Телефон сообщил, что кто-то пробивается ко мне. Уже второй раз, пока я втолковываю бестолковой Осокиной элементарные, между прочим, вещи!

– Короче, дай своему Славику распоряжение держать меня в курсе всего! Я должна быть в курсе событий, раз уж я в гуще! – я не стала уточнять природу гущи, а переключилась на второй звонок.

Это была Нина Васильевна.

– Тема вернулся! – радостно сообщила она.

Я оторопела.

– Вы с ним виделись? – осторожно спросила.

– Нет еще. Но слушала шаги вчера в квартире. Даже музыку включал. Любимую свою – не в складушки, не в ладушки, – но он такую любит. Сам такую сочиняет – как-то проигрывал мне.

– Сейчас приеду, – сказала я.

Я несколько раз порывалась позвонить Нине Васильевне и рассказать ей о гибели Тимофея. Но все откладывала. Кому охота быть вестником дурных вестей? А позвонить надо было – все же Нина Васильевна знала Тимофея с детства – все не чужой человек. И вот.

Конечно, Тимофей не мог явиться из загробного мира. Но может быть, ошибка? Может быть, неправильно опознали по фотографии? Но в убийстве кого тогда меня обвиняют?

Нина Васильевна встретила меня радостно. И у меня язык не повернулся сказать ей, что Тимофея больше нет. А может быть, он есть? Тогда зачем пугать пожилую леди?

С телефона Нины Васильевны я набрала номер Тимофея. Он был выключен, разумеется. Мы позвонили по домашнему. Тишина.

– Давайте зайдем? Ключи же есть? – сказала я.

– Ну, как это мы…

– Нина Васильевна, – решилась я, наконец, – по моим сведениям, Тимофея убили.

Нина Васильевна схватилась за сердце.

– И это, несомненно, связано с квартирой. С попыткой ею завладеть.

– Идем!

Все-таки старая гвардия никогда не подведет. «Гвозди бы делать из этих людей».

Повернулся ключ, открылась дверь. На нас дыхнула пустота.

– Но я вчера слышала шаги…

На кухне кто-то недавно пил чай… Опять пил чай.

Я обошла квартиру.

– Откуда была музыка? Здесь нет ни одного проигрывающего устройства.

– Но была! Я слышала!

Значит, проигрывали на гаджете, который принесли с собой. Или забрали гаджет, который был здесь? Музыку, которую любил Тимофей и сочинял. Дискетку или флешку нашли здесь? Значит, искали. Почему не в наушниках слушали?

Я открывала по очереди все ящики и дверцы. Ни дискеток, ни флешек. Унесли с собой. Кто-то унес. Зачем? Искали какую-то важную информацию? И эта информация здесь была! И я могла бы ее заполучить. Возможно, она могла бы пролить свет на убийство Тимофея. Но каким образом? В этой квартире Тимофей не появлялся уже три года. А если появлялся? Если Нина Васильевна просто не знает об этом. В конце концов, Тимофей вовсе не обязан был ей докладываться о каждом своем шаге.

Я представила, как кто-то, не спеша, попивая чаек, копается в вещах, выбирает, что взять. Но почему этот кто-то просто не забрал сразу все, что нужно? Музыку можно и дома послушать. Включил музычку, чтобы не скучно было копаться в чужих вещах? Заварил же он себе чая, чтобы взбодриться…

Когда мы были здесь в первый раз, появился полицейский и очень подозрительный «сосед», которого Нина Васильевна не знала. Но даже если бы они и не появились – мне не пришло бы в голову обыскивать квартиру. Тогда еще Тимофей был жив. Его убили на следующий день. В мою миссию входило только предупредить, только предупредить…

На душе камнем лежало: Тимофея убили на следующий день после того, как нас «засекли» в его квартире. Случайное совпадение? Или наше появление послужило катализатором расправы? И почему Тимофей прилетел в Москву именно в тот день? Три года не появлялся, а тут вдруг прилетел.

Надо постараться выяснить – прилетал ли он в Москву в течение этих трех лет. У кого выяснить? У Кости? И что даст эта информация?