Текст книги "Ноусфера"

– Это из-за рульки, что ли? – догадался я. – А вы чего, сволочи, меня не предупредили, что запрещено? Почему вообще у вас на территории больницы пиво наливают? Вы что, охренели совсем?

Рядом с Гущяном возник еще один незваный гость – седой мужчина в солидном костюме, заседающий в не менее солидном кабинете. На вид он мне показался типичным юристом. С первых слов его стало ясно, что я не ошибся.

– Согласно положению о добровольной индивидуальной ответственности никто не вправе ограничивать право гражданина вредить своему организму, – солидным голосом изрек солидный мужчина. – Гражданин Гурецкий, в случае если на тебя оказывают давление сотрудники медучреждения, ты можешь воспользоваться услугами профессионального адвоката. Меня зовут Игорь Клямкин. Если тебе потребуется консультация…

– Он опасен для самого себя! – вдруг включилась в беседу моя жена Юля. Ее образ возник в интерьере гостиной комнаты, как мне показалось, смутно знакомой. – Он не отдает отчета в своих действиях! Я требую признания Марка Гурецкого временно недееспособным!

– Согласно положению о социальной безопасности близкие родственники имеют право требовать признания гражданина временно недееспособным, – заверил Юлю адвокат Клямкин. – Гражданка Гурецкая, для облегчения вашего участия в юридических процедурах ты можешь воспользоваться услугами профессионального адвоката. Меня зовут Игорь Клямкин. Если тебе нужна консультация…

– …Сеанса нейрореновации. Если завтра утром ты не явишься на процедуру, отделение интенсивной терапии в моем лице будет вынуждено признать ваш отказ…

– …Он не помнит даже, как в туалет ходить! Он домогается юных девушек! Ему нужна круглосуточная сиделка и…

– Да заткнитесь вы уже все!!! – заорал я, отчаянно замахав руками, чтобы смахнуть столпившихся в палате виртуальных собеседников к чертовой матери.

Однако ни один из образов не пропал – напротив, все участники конференции заговорили еще громче, пытаясь друг друга перекричать.

– Ты не имеешь права отказаться от обсуждения вопросов оказания медицинской помощи в соответствии с положением о добровольно-принудительном ознакомлении… – заладил Гущян нудным голосом.

– Не смей меня выключать! – завизжала Юля. – Ты всю жизнь так поступаешь – бежишь от проблем! Стоит возникнуть проблеме – как тебя тут же нет рядом. Будь мужиком! Хватит быть свиньей! Ты всю жизнь мне своим свинством испортил!

– Гражданин Гущян, если пациент Гурецкий поступает вопреки положению о медицинской помощи, клиника имеет право оказать на него давление. Рекомендую больничному руководству воспользоваться услугами профессионального юриста для разрешения возникшего конфликта. Меня зовут Игорь Клямкин, я…

Голова у меня пошла кругом. Я понял, что еще немного – и взвою от этого шума и гама, становившегося все настырней и громче.

– Внимание подключившимся: вы все нарушаете положение о конфиденциальности, – заявил тихим усталым голосом четвертый визитер, явившийся без приглашения.

Это был Хартли. Как ни странно, его тихое сообщение было услышано и все прочие разом замолкли. Клямкин быстро заморгал, прервав очередную тираду. Юля, бешено вращая глазами, подавилась новым обвинением, не осмелившись его выкрикнуть вслух. Меланхоличный Гущян только глянул в сторону босса – и незамедлительно смахнул сам себя, очистив палату от своей голограммы. Чуть помедлив, за ним это сделали Юля и Клямкин. Адвокат, прежде чем пропасть из виду, демонстративно подгрузил в мой интерфейс визитную карточку (я дал себе обещание выкинуть ее в мусорное ведро, как только поговорю с Хартли).

– Вы мой спаситель! – поблагодарил я врача. – Они что, с ума меня решили свести?

– Вряд ли в их действиях был злой умысел, – слабо улыбнулся Джон Викторович. – Такие накладки иногда случаются. Даже теперь. В первые годы после открытия ноусферы количество психозов выросло на порядок и немало людей тронулись умом как раз благодаря передозировке общения. Так что Совет был вынужден ограничить вторжение в частную жизнь на законодательном уровне. Правда, в связи с этим возникли некоторые юридические коллизии… но, как видите, здравый смысл торжествует, так как в конфликте положений предпочтение отдается тем, которые защищают права личности.

– Совет? Это правительство, что ли?

– Совет по надзору за ноусферой. Самая влиятельная на сегодняшний день международная организация, – пояснил Хартли. – Поскольку ноусфера теперь определяет общественную жизнь во всех сферах, с некоторых пор этот орган действительно обрел ряд властных полномочий. Так что ты прав, сегодня Совет можно рассматривать как мировое правительство. Или сверхправительство, поскольку в каждой стране сохранились и свои, национальные, органы управления. При желании можешь изучить их иерархию, если не поленишься заглянуть в ноусферу.

– Хартли… Джон, ты пришел, чтобы меня выручить, или у тебя тоже ко мне неотложное дело?

– И то и другое, – кивнул врач. – Сеанс нейрореновации, о котором говорил Артур, – очень важная процедура для переживших нейроколлапс. Я тебе настоятельно рекомендую не пропускать ее. Тем более что проводить его будет первоклассный специалист. Она вряд ли сотворит чудо, но, по крайней мере, сделает все, чтобы оно произошло.

– Светлана? – спросил я, лелея в душе огонек сексуальной надежды.

– Нет, – поморщился Хартли. – Светлана – обычная медсестра. Дежурит она послезавтра. Но ты ее все равно не увидишь: во исполнение положения о харрасменте я временно перевел ее на другой этаж. У тебя будет другая сиделка, более подходящая по возрасту.

Я насупился, записав про себя Хартли предателем.

– Еще что-нибудь? – спросил я грубовато.

– Нет. Если тебя снова попытаются достать конференц-связью или начнут сыпать положениями, просто провозгласи формулу «Согласно положению о конфиденциальности требую уединения». И тебя никто не посмеет тревожить в течение какого-то времени.

– То есть можно так сделать, чтобы меня все оставили в покое?

– Можно. Но не совсем. Если ты откажешься принимать участие в жизни социума, социум займется тобой сам. Без твоего согласия и разрешения.

– Это как?

– Ну, если, к примеру, Юлия добьется признания твоей недееспособности, за тобой придут.

– И куда меня отведут «те, кто придут»? – напрягся я.

– Посмотри в ноусфере маяк «карантин для социально опасных».

Вместо ответа я смахнул Хартли. Смотреть реалити-шоу про тюрягу мне хотелось не больше, чем участвовать в нем. По-хорошему, мне сейчас стоило лечь отоспаться, что я и не преминул сделать, оставив визит в ноусферу на утро.

***

В правоте Хартли я убедился за первые же полчаса знакомства с историей ноусферы. Ее открытие так потрясло основы общественного строя, что в течение нескольких лет человечество погрузилось в хаос войн, преступности и коллективных психозов. Мужья убивали неверных жен, жены – мужних любовниц, бывшие закадычные друзья вцеплялись друг другу в горло, чтобы вырвать кадык, а пожилые граждане заканчивали жизнь прыжком с моста либо вешались на собственных галстуках, не в силах перенести стыд за содеянное в годы молодости. Ноусфера обнажила все то, что принято было скрывать от других, – лицемерные маски перестали служить надежной защитой, десятилетиями складывавшиеся репутации сгорели в огне очевидности, а стыд и сожаление о совершенных ошибках на долгие годы стали спутниками отдельных людей и целых сообществ.

Но, к счастью, человек – такое существо, что адаптируется ко всему. Уже через десять лет после открытия ноусферы люди привыкли к новой реальности и видоизменившаяся общественная жизнь пошла своим ходом. Политические институты родились заново, освободившись от людей, замешанных в коррупции, и вобрав в себя самых толковых, достойных и этически благонадежных. Семейные отношения пришли в норму благодаря тому, что оба вступающих в брак могли детально изучить особенности характера и познакомиться с заскоками будущего супруга. Ну а политическая и экономическая реальность стали не определять социальную, а дополнять ее, отвечая запросам полностью открытого, не имеющего тайн общества.

Перед моими глазами вставали истории отдельных людей, семей, коллективов и целых народов, для которых открытие ноусферы стало шоком, переходящим в долговременный кризис. Каждая персона и каждая общность находили свой уникальный способ обрести себя в новой реальности, не растратив душевного покоя, социальной стабильности и индивидуальных особенностей. Испания и Бразилия превратились в сплошной нудистский пляж, отменив институт брака и другие формальные обязательства, Германия и Британия (потерявшая приставку «Великая» вместе с последними островами) забюрократизировали все общественные отношения до такой степени, что эмиграция из этих стран затопила Восточную Европу, ну а в Северной Корее сразу же после свержения династии Кимов сложилось новое закрытое общество – закрытое от доступа в ноусферу и упорно не желающее внедрять ее в повседневность. Всеобщая амнистия, простившая нетяжкие преступления большинству жителей развитых стран, не коснулась населения арабского мира, устроившего священный джихад своим же согражданам, чья неверность заветам Пророка оказалась у всех на виду. Впрочем, кодекс положений, выработанных всемирным Советом по надзору за ноусферой, в конце концов распространился почти повсеместно благодаря доминошной цепи революций, названных впоследствии Революцией правды.

Несмотря на жгучее желание отыскать в кладезе исторических сокровищ картины мартовских ид и 25 мессидора, взглянуть своими глазами на гибель Цезаря и Марата я не успел. Цепочки событий, протянувшихся от года открытия ноусферы и до нынешних дней, увлекали мое внимание за собой, не давая отвлечься ни на минуту, понуждая меня разматывать один за другим клубки причинно-следственных связей и застревать на изучении узелков-событий, всякий раз дававших новые ответвления. Я вызывал к жизни умерших политических деятелей, ученых, социологов и журналистов, наблюдал за ныне живущими и вполне здравствующими современниками, обращался к энциклопедическим сводкам в текстовом и визуальном форматах. В какой-то момент голова моя закружилась от обилия информации, и я решил, что еще немного, и меня настигнет второй приступ нейроколлапса. Пообещав себе прекратить серфинг и лечь наконец спать, я напоследок вызвал из цифрового небытия старенького профессора, который пытался популярным языком изложить сведения о нейроколлапсе. Рассказывал он все голой стенке, но, если верить яркости маяка, эту лекцию к настоящему времени прослушали миллионы студентов по всему миру.

– Старый, погоди. Я тебя плохо понял, – панибратски сказал я умершему лет пятнадцать назад профессору, перематывая его лекцию на пару реплик назад.

– Профессор Черезов иногда увлекался и забывал, что обращается к непрофессионалам, – грудным бархатным голосом заявила мне женщина, возникшая по соседству с профессором.

– Ты еще тут откуда? – проворчал я, небрежно смахивая видение.

Женщина, однако, никуда не пропала, хоть я усердно смахнул ее несколько раз подряд.

– Прости, Марк, но от меня не так просто избавиться, – улыбнулась пришелица. – Я здесь не в образе, а собственной персоной.

– То есть как? – не понял я.

– Ножками. Меня зовут Ольга Пехман. Я нейрофизиолог, одна из авторов метода нейрореновации, специалист по дисфункциям головного мозга. В частности, такой дисфункции, как нейроколлапс.

Смахнув старичка вместе со всеми открытыми текстовыми и визуальными окнами, я остался в палате один на один с гостьей и теперь мог спокойно ее рассмотреть. На вид женщина была не старше 30–35 лет. Шатенка, тонкие яркие губы, волевые черты лица. Темно-карие глаза ее смотрели на меня с обманчивой теплотой, во взгляде просматривалась жесткость характера и привычка добиваться поставленной цели. Одета Ольга была в деловой костюмчик нейтральной расцветки, шею тяготило ожерелье из массивных черных жемчужин, в ушах красовались серьги с камнями того же похоронного цвета.

– А где белый халат? – подколол я врачиху.

– Надену, как только мы пройдем в процедурный кабинет.

– Вы решили, что без вас я не нашел бы туда дорогу? Или вы обязанности врача совмещаете с функцией экскурсовода?

– Просто захотелось с тобой познакомиться, – ничуть не смутившись, ответила Ольга. – Вообще-то, я только что прилетела из Токио. Я не работаю в этой клинике ни врачом, ни администратором. Я ученый. Просто у меня хорошие отношения с департаментом медицины. В частности, практиковать в любых больницах, кроме детских, пенитенциарных и других специализированных учреждений. Врачам нужно больше информации о нейроколлапсе, а мне – источники информации. Такие, как ты.

– Ага, значит, ты меня решила сделать своим подопытным кроликом? – отозвался я, вдруг обнаружив, что переход на ты в этот раз дался мне без особых усилий.

– Кролики – милые существа, – проворковала Ольга, сделав голос еще бархатистее. – У них такие гладкие ушки, шелковистая шерстка, симпатичной пимпочкой хвостик… А еще они такие энергичные и так любят размножаться… обожаю кроликов!

Эта врачиха мне определенно нравилась. Я одарил ее заслуженной улыбкой и приосанился. Конечно, ее слова могли оказаться издевкой, но прозвучали все равно очень мило.

– Это правда, что мой маленький кролик не помнит ничего, кроме автокатастрофы, которая произошла с ним 60 лет назад? – проворковала Ольга, вперив в меня острый внимательный взгляд.

Я хотел ответить какой-нибудь пикантной шуточкой, но, как назло, мне ничего не приходило в голову. И я просто кивнул.

– Чудесно, – заулыбалась Ольга, как если бы я сообщил ей действительно хорошую новость.

– На фиг такие чудеса! – запротестовал я. – Вижу, что в мире полным-полно чудес, и вполне великолепных, да только со мной случилось самое гнусное. Это несправедливо, ты так не считаешь? Правду говорит Хартли, что мне жить осталось без году неделя? Или неделя без году… как там правильно?

Ольга придвинулась к моему ложу ровно настолько, чтобы я не посмел выдвинуть против нее обвинение в харрасменте.

– Давай-ка мы с тобой проведем одну процедуру, а уже по ее итогам решим, насколько безнадежен твой случай.

Провести с Ольгой некоторые процедуры я, признаться, захотел в тот же момент, как уловил от нее запах духов с тропическим ароматом – влажная древесина и буйно цветущие растения-мухоловки. Если так дальше пойдет, то из отряда ушастых я перейду в подвид бабочек-однодневок, которых девочки-вамп ловят сачком и нанизывают на булавку, чтобы повесить под стекло в коллекцию на бесконечной стене.

***

– Бояться уже можно? – оскалился я страдальчески, когда Ольга указала мне на узкое ложе – затянутую в пластиковый чехол горизонтальную панель, выдвинувшуюся из жерла большой трубы, утыканной разнообразными блоками и переключателями. Первая ассоциация, возникшая у меня при виде этого аппарата, – томограф. Я не замедлил поделиться с Ольгой своим наблюдением.

– Томографы давно вышли из употребления, – отозвалась Ольга. – Сложи руки вот так. Молодец. Голову выше. Еще выше.

Она воткнула пластиковую распорку между моим подбородком и ключичными пазухами, обездвижив мне шею. А затем нацепила на мою правую руку браслет, очень похожий на комм, но при этом состоявший всего из двух полукруглых сегментов.

– А чем сейчас лечат раковых больных? – пробубнил я, с трудом ворочая языком, поскольку медицинский ошейник мешал двигать нижней челюстью.

– Ничем. Рак победили поколение назад. Теперь выявляем его на начальной стадии и лечим одним уколом.

– Какая-то супервакцина?

– Нет, обычная сыворотка для иммунитета. Заставляет защитные клетки работать правильно, уничтожая любые патогены. При появлении новых инфекций и вирусов в генетический код материала вносятся необходимые изменения, и организм вновь справляется сам, без всяких антивирусов и антибиотиков.

– Еще лучше: настоящая панацея! – одобрил я. – Слушай, а чего меня-то в трубу суют? Можно мне тоже волшебный укол?

– Ну у тебя же не СПИД и не насморк, – улыбнулась Ольга. – Заболевания мозга, к несчастью, так легко вылечить не получится.

Ольга начала дирижировать интерфейсом, и выдвижная панель со мной, распластанным поверху, покатилась в недра длинной трубы, скрывая от моих глаз процедурную комнату.

– Получается, тут все пациенты «с мозгами» лежат? – бросил я напоследок.

– Не все. Есть целый ряд патологий, которые сывороткой молодости не лечатся. Амнезия и другие последствия черепно-мозговых травм, конечно, самые распространенные хвори. Но куда чаще в больницу попадают с различными психиатрическими заболеваниями.

– Эй, погоди, так меня тут что – вместе с психами положили? – задергался я, ощутив внезапный приступ клаустрофобии.

«Не шевелись! – шепнула мне в ухо Ольга. – Сейчас включится высокочастотное электромагнитное поле, тебе лучше полежать неподвижно».

Послушавшись, я замер всем телом, позволив одним только глазам шнырять по едва подсвеченным стенкам медицинского аппарата. Куда они динамики тут воткнули?

Аппарат тем временем расшумелся, как взлетающий самолет. В воздухе запахло медью, а голова моя стала тяжелой, будто ее нагрузили свинцом. Теперь я испугался по-настоящему: а ну как мозг мой взорвется, как кукуруза в микроволновке? Или я окончательно перестану соображать и вылуплюсь из трубы бессмысленным идиотом, пускающим слюни и воспринимающим Ольгину грудь исключительно как источник питательной жидкости?

Я попытался шевельнуть пальцами, но тело мое онемело и отказалось подчиняться командам, отдаваемым мозгом. Уже через минуту я полностью утратил телесные ощущения и завис в немой пустоте. Будто во всей вселенной остался живым только мой мозг, парящий в киселе предвечного хаоса и пытающийся постичь, на фиг он там оказался. «Я мыслю, и, следовательно, мне полный трындец», – из последних сил сформулировал я про себя афоризм, который в тот момент показался мне незыблемой и окончательной истиной.

Приготовившись прожить в этом жутковатом космическом одиночестве ближайшую вечность, я стал вспоминать, кем я был раньше и за что мне выпало счастье кем-то когда-то зачем-то быть. Но окутавший меня туман бессознательности вскоре рассеялся, не прошло и двух–трех миллиардов лет. Вскоре я снова смог видеть. И то, что я видел, оказалось стенкой длинной сливочно-белой трубы, отползавшей от меня куда-то вверх. Еще через минуту я окончательно вернулся в сознание и обрел ориентацию в трехмерном пространстве. Это не труба ушла вверх, а я выдвинулся вперед на своей ползучей подложке. Вокруг снова была процедурная комната, а рядом со мной – цветущая молодая женщина, имя которой я вспомнил не сразу.

– Ты хоть раз сама туда залезала? – спросил я Ольгу, едва ворочая языком.

– Да, однажды отважилась, – ответила та, освобождая меня от распорки.

«Пожалуйста, помолчи. После нейрореновации когнитивные способности восстанавливаются не сразу», – шепнула Ольга прямо мне в ухо, хотя сама при этом стояла надо мной во весь рост, да и, к тому же, отвернулась к «томографу», чтобы выключить адский агрегат до следующей надобности.

– Что? – заворочался я. – Что ты сказала?

– Пожалуйста, помолчи, – повторила Ольга, на этот раз громко и внятно. – После нейрореновации когнитивные способности восстанавливаются не сразу. Ближайшие четверть часа тебе нужно провести в полном покое. Не беспокойся, все скоро придет в норму. Я тут посижу рядом и понаблюдаю.

Ольга уселась в удобное кресло. Простенький с виду офисный стул на колесиках принял в себя тонкое женское тело, изогнувшись под его формы и застыв в оптимально комфортабельном состоянии. Подирижировав интерфейсом, Ольга вызвала к визуальной действительности кучу окон с какими-то графиками, таблицами и диаграммами и погрузилась в их изучение, отвернувшись от меня и будто потеряв ко мне интерес.

«Марк! Закрой глаза и сделай вид, что ты отдыхаешь. Нет! Не дергайся! Не надо глазеть по сторонам! Да, это я, Ольга. Я общаюсь с тобой телепатическим способом. Просто прими как данность. Расслабься. Закрой глаза. Сейчас постараюсь все объяснить. Если захочешь что-то сказать или спросить, сформулируй это предельно четко, но про себя! Вслух ничего не произноси!».

К моему горлу подкатила тошнота. Проклятая недопереваренная рулька едва не изверглась наружу, но, по счастью, ухнула обратно в утробу, оставив по себе только мерзкий привкус во рту. Я почувствовал, как мою кожу покрыла тонкая пленка липкого пота. Переизбыток чудес был настолько запределен для моего восприятия, что я уже сам не понимал, что со мной – то ли я схожу с ума, то ли бредовое состояние вызвано только что пережитой процедурой, то ли нейроколлапс вбил последний гвоздь в крышку моего мозга. Перед глазами вновь пронеслось пугающее видение бесконечного одиночества в предвечном океане безмыслия.

«Ты меня слышишь?!!» – спросил я про себя, не обращаясь по имени, но адресуя вопрос Ольге.

«Да. И довольно неплохо. Не надо орать», – произнесла Ольга. Теперь я разобрал, что голос ее не шептал мне на ухо, а раздавался прямо внутри черепной коробки, минуя ушные раковины и добираясь до слуховых центров мозга с некоторыми искажениями, будто Ольга говорила в большую морскую раковину.

«Почему мы не можем поговорить вслух? Зачем эта секретность?» – спросил я.

«Затем, что высказанное вслух перестает быть секретом в тот миг, когда слова отрываются от языка. Технология ментальной коммуникации – единственная на сегодняшний день ширма, позволяющая скрыть намерения и планы».

«Что же мне раньше никто об этом не сказал?» – возмутился я мысленно.

«Потому что о существовании этой технологии знают всего несколько человек. Еще несколько десятков – догадываются и пытаются ей овладеть. Ну а прочим она станет доступна лишь тогда, когда кто-нибудь проболтается».

«Это ты изобрела?» – я невольно открыл глаза и восхищенно глянул на Ольгу.

«Не совсем. Отчасти это была счастливая случайность, побочный эффект другого медицинского эксперимента».

«Как ты влезла ко мне в мозги?»

«Фальшкомм».

«Вот эта штуковина, которую ты нацепила мне на руку? Так, значит, это не для сеанса нейрореновации?»

«Нет. Это прототип телепатического коммуникатора. К нейрореновации он имеет не больше отношения, чем к ноусфере».

«Ты говоришь, прототип?»

«Именно. Таких устройств на сегодняшний день ровно четыре. Одно из них – на тебе».

Я посмотрел на Ольгу, усердно делавшую вид, будто изучает столбцы данных, полученных из «томографа». Ее правое запястье было заковано в точно такой же матово-черный браслет.

«Почему я? Зачем ты меня посвящаешь в эти подробности? Я ведь могу всем растрепаться о сокровище, которым ты обладаешь!»

«Сейчас не время вдаваться в подробности. Если вкратце, то ты нужен мне в той же мере, в которой нуждаешься во мне сам».

«Объяснись», – попросил я.

«Нейрореновация прекрасно себя зарекомендовала для лечения ряда мозговых дисфункций. Но нейроколлапс она не вылечила ни разу. Процедуры могут успокоить родственников и дать больному шанс смириться с неминуемой гибелью. Однако специалисты в курсе, что шансы пациента на излечение не увеличиваются ни на йоту, сколько таких сеансов ни проводи. Этот метод полезен не более, чем древняя микстура от кашля».

«Хочешь сказать, что есть и другой метод?».

«Возможно».

– Ольга, не темни, – возгласил я, тут же прикусив себе язык.

Ольга бросила на меня короткий неприязненный взгляд и снова вернулась к изучению цифр и разноцветных кривых.

Прокашлявшись, я попытался выкрутиться из положения:

– Ольга, не темни, – повторил я. – Сколько мне так валяться? Почему мне так трудно шевелиться?

– Процесс нейрореновации как бы перегружает связи, устоявшиеся между командными центрами мозга, – объяснила Ольга академическим тоном. – В течение нескольких часов после сеанса мозг восстанавливает контроль над нервной системой. Моторика приходит в норму в течение первой четверти часа. Потерпи, Марк, скоро ты сможешь вернуться в палату.

Сделав вид, что удовлетворен объяснением, я отвернулся и закрыл глаза.

«Хватит секретничать, Ольга, – попросил я. – Скажи прямо: есть способ меня спасти? Я совсем не хочу умирать. Честное слово».

«Стопроцентной гарантии нет», – уклончиво ответила женщина.

«А сколько процентов?»

«Сложно об этом судить: недостаточно данных».

«А когда их будет достаточно?»

«Когда ты пройдешь тесты в одной из наших лабораторий. Мы ведь не только телепатические коммы изобретаем». В моей черепной коробке раздалось гулкое эхо – должно быть, Ольга мысленно рассмеялась.

«Это, наверное, стоит прорву денег? – нахмурился я как мысленно, так и всуе. – Вы ведь вряд ли благотворительностью занимаетесь?».

«Это уж точно, – заверила Ольга. – Но беспокоиться тебе не о чем. На твоем счету "ноликов" хватит. Разве что супругу твою ждет неприятный сюрприз».

«О, за это я готов даже доплатить!» – мстительно пообещал я.

«Значит, ты согласен поехать со мной на обследование?»

Мне почудилось, что Ольга затаила дыхание. С чего ей так волноваться? Что, я единственный пациент с нейроколлапсом, которого можно растрясти на круглую сумму? Я решил, что давать согласие слишком легко будет как-то не комильфо. Для порядка надо бы поторговаться.

«Ну и где твоя лаборатория?» – спросил я, мысленно изображая зевок и вслед за этим погрузившись в головоломные размышления: видит ли Ольга, как я зеваю, а если видит – то как?

«У нас их несколько. Самая крупная – в китайском Сяньтао. Две поменьше – в Токио и в Сингапуре. В Будапеште расположена самая маленькая. Ну а самая известная, работающая на масс-маркет и, можно сказать, имиджевая – в Цюрихе».

«Так, я за Цюрих! – начал я перебирать харчами. – Пхеньян отпадает, остальное оставим на крайний случай. Разница в цене есть?»

«Есть разница в сроках и в качестве… м-м-м… обслуживания».

«Ну а ты что рекомендуешь?»

«Я, конечно, за Токио. Все-таки там я работаю большую часть времени. Но мне нужно согласовать этот вопрос со своими нанимателями. Сейчас не могу сказать тебе точно. Если дашь свое согласие, полетим хоть сегодня».

«Так скоро? Что за спешка?»

«Я думала, это тебе неделя до смерти осталась, – холодно заметила Ольга. – Я-то хоть сейчас домой вернуться готова».

«Ладно-ладно, не торопись с выводами! Просто дела, знаешь ли. Ко мне тут старинный приятель должен нагрянуть. Не хотелось бы с ним разминуться».

«С приятелем ты можешь встретиться в любой момент: достаточно вызвать его через комм».

«Верно! – удивился я. – Как это я раньше не подумал, что встречаться теперь и вовсе ни к чему». «Странно, что Серега об этом не подумал и даже не намекнул», – подумал я еще про себя.

«Кто такой Серега?»

Ага, про себя я подумал. Про себя, блин. Вот как тут про себя думать, если тебя могут услышать? Это все равно что пытаться не думать о розовом слоне. Или о розовых сосках, контур которых так явно обрисовывается… «Нет, я не о твоих сиськах думаю, Ольга!»

«Перестань, Марк, ты же все равно не скроешь, как ни старайся! Образные представления тоже передаются, если мыслить их интенсивно. Я же вижу, что это моя грудь».

«Ну ладно, – сдался я. – Пусть будет твоя. Сейчас что, заявление на меня в Совет напишешь, или куда там в этих случаях принято обращаться?»

«Глупенький маленький кролик, – развратно хохотнула целительница. – Я выше этих глупостей. А либидо мое гораздо ниже порога ханжеского лицемерия. Мне нравится, что ты думаешь о моей заднице».

«Я вообще-то о сиськах думал!» – возмутился я.

«И только?»

«Ну… ладно, ладно, проехали. Так чего там я сказать тебе должен-то? Или ты мне?»

– Пациент Гурецкий, у меня для тебя две новости – одна не очень хорошая, другая получше, – изрекла Ольга во всеуслышание.

– Слушаю вас, – официально прокашлялся я.

– Нейрореновация незначительно улучшила состояние нейронных цепочек, но шансы на восстановление памяти и ремиссию оценить пока сложно. Требуется тестирование на более современном и мощном оборудовании. К сожалению, в этой клинике такого нет. Могу предложить вам госпитализацию на обследование в одной из лабораторий «Шаоми Рисерч».

– А это дорого? – спросил я, чувствуя приступ дежавю.

– Недешево. Примерно треть ваших накоплений придется списать.

– Ну что же, – изобразил я раздумье. – Похоже, что иного выхода мне все равно не остается. Чего мне терять? Я согласен. Когда едем?

– Как только я улажу административные вопросы, – отозвалась Ольга, поднявшись с кресла. – А пока что вернись в свою палату. Я за тобой зайду чуть позже.

Не без труда опустив ноги с ложа, я как следует помассировал их, прежде чем встать. Члены слегка одеревенели, внутри чувствовалось неприятное колотье.

– До встречи! – бросила Ольга, выходя наружу. – Провожать, надеюсь, не надо?

***

В палату я доковылял, следуя подсказкам коммовского интерфейса. По пути я несколько раз пытался выйти на телепатическую связь с Ольгой, но контакт не устанавливался. Должно быть, прототип работал только на короткой дистанции.

В палате меня ждала здоровая и в меру вкусная пища – то ли завтрак, то ли уже обед. Я вспомнил, что за последние сутки не сомкнул глаз. А набраться сил стоило перед поездкой в полную неизвестность. Прикорнув на койке, я немедленно смежил веки, но прикорнуть мне снова не дали: в помещении возник Серый, мчавшийся куда-то в автомобильном транспорте. Я не разобрал, пассажирское это было сиденье или водительское, зато отметил, что костюмчик Серега не сменил со вчерашнего дня. То ли обычная его безалаберность, то ли дела с «ноликами» у приятеля совсем плохи.

– Эй, дружище, ты куда это вдруг засобирался? – выказал удивление Серый.

– Да так, полечиться. А что, у тебя есть варианты получше?

– Да уж получше, чем в логово к твоему китаезе соваться.

– Какому еще китаезе?

– Так ты не понял, откуда вылезла эта тетка? Это же «Шаоми», дурила! Пресловутый Лэй Чэнь, который технологию ноусферы у Штатов выкрал и Пекину загнал по сходной цене!

– Ну и что? Мне-то какая разница? – не понял я.

– Да ты, родной, поступай как хочешь, дело твое. Только вот ты на этого Лэя баллоны годами катил, а теперь сам к нему в пасть собираешься.

– А с чего мне на него баллоны катить? Мы что с ним, знакомы?

– Да вряд ли: где ты и где он! Но отзывался ты о нем так, как будто он Гитлер. Может, когда ты маяки прокладывал, что-нибудь про него раскопал?

– Понятия не имею, Серега, – честно признался я. – Но по мне сейчас – хоть Гитлер, хоть Лэй Чэнь, хоть мумия Ленина. Лишь бы дали шанс выжить. Или тебе на похороны мои явиться не терпится? Ты хоть пару гвоздичек мне принесешь? А костюм сменишь на траурный?

– Слушай, Марк, ты сам себя хоронить не спеши. Я тут общался с людьми… ну… влиятельные товарищи, из Совета. Короче, их медицинский департамент готов оказать тебе посильную помощь. Ты не думай, у них возможности не хуже, чем у твоего китаезы. И лаборатории нашпигованы по последнему слову техники, и специалисты высококлассные.