Текст книги "Ноусфера"

Усевшись в одно из кресел, я заказал у подоспевшего стюарда пятьдесят грамм «Хеннеси». Пузатый бокал возник передо мной меньше чем через минуту. Был ли это «Хеннеси» – вопрос: уж слишком вопросительный взгляд я получил, озвучив заказ, – но похож.

– Если господин курит сигары, у нас есть для этого специальное помещение, – любезным тоном подсказал служащий.

От нечего делать я принялся разглядывать семейство крикливых румын, расположившихся в холле табором. Великанских размеров женщина распекала за что-то клерка за стойкой, в то время как ее худенький и чернявый, похожий на кузнечика муж гонялся за тремя непоседливыми детьми, устроившими игру в салочки вокруг горы из родительских чемоданов. В какой-то момент меня кольнул чужой взгляд. Обернувшись, я заметил пожилого господина в строгом костюме. Он сидел за соседним столиком и обжигал губы чаем. Встретившись со мной глазами, он тут же потупился.

О’кей, ноусфера… Едва заметный клик кивком на повисшей вместо нимба пиктограмме полностью лишил его налета загадочности. Михаил Горский, научное светило, мой ровесник и соотечественник. Родом из Восточной Сибири. Полвека назад эмигрировал из России и окопался в Норвегии. Один из владельцев патента на какой-то конструктивный элемент комма. Живет в особняке под Энсхедом в компании горничной-малайки и двух афганских борзых. В ходе научных конференций расслабляется на банкетах до полной потери академического облика (спасибо за маячки благодарным студентам).

Занятный дядька. Еще утром читал в Твенте лекцию по квантовым коммуникациям, а ближе к обеду зачем-то возник в Будапеште. И теперь усердно делает вид, будто я – последнее, что его интересует. А ведь не далее как завтра утром ему выступать с речью в университетском клубе квантовых шахмат, где он 11 лет числится почетным председателем.

Будто услышав мои подозрения, Горский вновь скользнул по мне взглядом, а затем уставился прямо в глаза. Лицо его выдавало крайнюю степень волнения.

– Простите, Марк, – заговорил Горский, вставая. – Я ведь могу обращаться к вам по имени?

– Нет. Только с перечислением всех титулов и регалий.

Использование устаревшего «вы» без запинки говорило только об одном: он долго готовился к разговору и старается угодить мне даже в мелочах.

– Кхм. Разрешите подсесть?

– Пожалуйста, профессор. Располагайтесь, как вам удобно.

Едва оказавшись рядом, мужчина ушел в себя. Теперь я мог разглядеть его повнимательней. Аккуратно подстриженные брови, короткие волосы с проседью, узловатые пальцы музыканта. Выглядит достаточно молодо, но пахнет стариковским бальзамом с лавандой.

– У меня к вам дело, Марк, – заговорил наконец Горский, оторвавшись от изучения узоров напольной плитки. – Только вы можете мне помочь.

– Я теперь многим стал нужен, – ответил я уклончиво. – Одни пытаются меня убить, другие – свести с ума, третьи – посадить в клетку и препарировать, как лабораторную жабу…

– Я здесь не для того, чтобы навредить вам. У меня частный вопрос.

– Совет? – взял я быка за рога. – АНБ? Ангелы Судного дня? На кого вы работаете?

Горский вздохнул.

– Марк, я работаю на себя. Можешь залезть в ноусферу и перепроверить все данные. Мне нечего скрывать от людей. Кроме того, что я глубоко несчастен.

– Тогда вам, вероятно, нужен психоаналитик. Я-то чем могу вам помочь? – забытое за эти дни обращение на вы вернуло воспоминания о моем былом мире, поэтому я вовремя пресек намерение разрешить профессору не мучиться и перейти на ты.

– Вы можете отменить настоящее.

– Простите?

– Если теория Черезова верна, – пустился в объяснения Горский, – то… очень скоро вы можете оказаться в отправной точке. В том месте и времени, откуда мы оба родом. И тогда у вас появится шанс изменить мое будущее.

– А чем вас не устраивает настоящее?

Горский вновь принялся изучать напольную плитку. Глаза его предательски заблестели.

– Мне, конечно, не на что жаловаться, – сказал он после долгой паузы. – У меня есть имя, сотни опубликованных научных работ, внушительное количество «ноликов» на счете. Мои лекции в Твенте слушают через ноусферу молодые специалисты по всему миру. Вероятно, многие хотели бы поменяться со мной местами.

Насчет «ноликов» он не соврал: как только речь зашла про деньги, комм услужливо повесил над головой профессора неозвученные цифры.

– Но?

– Но я бы все отдал за то, чтобы поменяться местами с самим собой. В молодости.

– Вы не единственный, кто об этом мечтает, – заметил я. – Многие хотели бы исправить ошибки юности. Но кто знает, окажется ли иной жизненный путь менее тернистым?

– Я знаю. Мне не следовало тогда уезжать из России. Я приобрел все, о чем только мечтал… но при этом потерял то, что имел.

– Однокомнатную квартиру на улице Дианова? – продемонстрировал я знакомство с его биографией. – Должность младшего научного сотрудника на кафедре ОГТУ? Ведро с гайками, на котором вы ездили отдыхать в Птичью гавань?

– Больше. Неизмеримо больше.

– А, понятно. Речь о женщине?

– Не просто о женщине. О единственной женщине. Я обещал ей, что вышлю приглашение, как только обустроюсь на новом месте. Но фактически я ее бросил. Понимаете, все завертелось так быстро… Место на кафедре, собственная лаборатория, регистрация патента, выход компании на IPO в первый же год существования… Слава и деньги вскружили мне голову. Я забыл обо всем, что было действительно важно. Говоря по правде, я даже не понимал, насколько Рита была важна для меня.

– А что вам мешало воссоединиться с ней позже, когда вы все поняли?

– Поезд ушел. Через три месяца после моего отъезда Рита выскочила замуж за нашего общего друга. Еще через полгода родила близнецов.

– Вы так мало для нее значили?

– Не в этом дело, – замялся Горский. – Просто ей пришлось устраивать свою жизнь в дикой спешке. И у нее были для этого все основания. Правда, тогда я даже не задумывался о причинах ее поведения. Мне было удобнее оскорбиться. И я получил то, что заслуживал, – остался один. Нет, конечно, я впоследствии сходился с женщинами. Но обычно мне хватало двух–трех месяцев, чтобы прийти в полное разочарование. Каждый раз я невольно сравнивал их с Ритулей. И всякий раз сравнение было не в их пользу.

– И теперь вы думаете, что променяли рай в шалаше на ад в личном замке? Как вы можете быть уверены, что брак с вашей первой любовью был бы счастливым? А что, если бы Рита принялась вас пилить изо дня в день? Или стала бы вам изменять? Или вы оказались бы бездетной парой?

– Последнюю гипотезу вычеркните, – усмехнулся Горский.

– Так у вас были дети?

– Не были, а есть. Близнецы. В возрасте 20 лет они стали популярными шоуменами. Почти четыре миллиона подписчиков, два миллиарда маяков. Они делают смешные муви из трагических страниц мировой истории. Я не люблю, когда людоедов вроде Гитлера или Калигулы выставляют ничтожествами, а их преступления – клоунадой. Как по мне, то это вообще не смешно. Но людям нравится потешаться над своими страхами. Малыши нашли свою нишу и неплохо на ней зарабатывают.

– Малыши?

– Да, мои малыши. Я понимаю, что это звучит смешно и сентиментально, но ничего не могу с собой поделать. Впервые я увидел их выступление четверть века назад. Мои студенты корчились от смеха, слушая их версию Пунических войн. А я, присоединившись к просмотру и увидев ведущих, впервые за долгое время заплакал. Братья Капустины. Оба на одно лицо. Мое лицо. Должно быть, это насмешка судьбы – дать моим детям такую фамилию.

– Вы удостоверились в том, что это ваши дети? – осторожно поинтересовался я.

– Разумеется. Я пытался связаться с Ритой, но она отказалась со мной разговаривать, так что за деталями пришлось идти в ноусферу. Это мои сыновья. Умные, замечательные ребята. До последних дней ухаживали за своим отчимом. Боже, они называли отцом человека по фамилии Капустин…

– Трагично, согласен.

– С того дня и поныне я ежедневно смотрю их передачи. Каждый вечер. Иногда рыдаю от горечи и бессилия. Возможно, вы даже видели…

– Ну разумеется. Ваша жизнь так увлекательна, что я только и делаю, что наблюдаю за вами. Почему бы вам не запустить свой коммерческий канал? Составите конкуренцию братьям Капустиным.

Горский замолчал, обидевшись не на шутку.

– Сказать по правде, я не совсем понимаю, чем могу вам помочь, – сказал я примирительным тоном.

– Просто верните мне мою жизнь, – тихо попросил Горский. – Помогите исправить мою самую большую ошибку.

– Как вы себе это представляете?

Мужчина подался ко мне всем туловищем:

– Если теория Черезова верна и вы очнетесь в прошлом, то сможете выйти со мной на связь и предупредить. Я несколько раз все проверил! Вы попали в аварию ровно за год до того, как я получил норвежскую визу. Вы успеете!

– Ну хорошо. Допустим, я вернусь в прошлое и встречусь с вами. Но как я заставлю вас тогдашнего поверить в свой рассказ? Вы ведь примете меня за сумасшедшего и вызовете санитаров.

– Вам не придется меня убеждать. Даже встречаться со мной ни к чему. Просто отправьте письмо.

– Письмо?

– Имэйл – так это, кажется, тогда называлось? Электронная почта. Вы отправите на адрес [email protected] короткую весточку. Вот она.

Горский шевельнул пальцами, и перед моим взором повисли две строчки текстовой голограммы: «Рита беременна. 2-я формула Виктора правильная. Забудь о Европе: она не для тебя!» И чуть ниже: «Омск. Зеркало в бабушкиной хрущобе. Чтобы я никогда не забыл».

– Это что такое внизу, шифр?

– Это подпись. Ассоциативный ряд, по которому я пойму, кто отправитель сообщения. Никто, кроме меня, не догадается, о чем речь в нижней строке. Это как ключ, который нельзя подделать.

– Значит, все-таки шифр, – улыбнулся я.

– Пусть так. Вы сделаете это? Вы передадите мое послание?

Я поднял бокал и поболтал янтарную жидкость в свете хрустальной люстры.

– Это вопрос жизни и смерти, – поторопил меня Горский.

– Слишком много но, уважаемый Михаил. Даже если не брать в расчет теорию Черезова. Положим, я вернусь в прошлое и предупрежу вас. Допустим, вы прислушаетесь к собственному совету и не уедете в эмиграцию. Женитесь на Рите и будете менять подгузники своим засранцам Капустиным. Но вы ведь понимаете, что вас нынешнего просто не станет? Что это будет другой Горский, живущий в другом, измененном, мире?

– Пожалуйста, не трудитесь объяснять мне теорию множественности вселенных, – усмехнулся Горский. – Уверен, вы в молодости читали Хокинга. Я же имел счастье общаться с ним лично. И даже один раз был его соавтором. Я не надеюсь изменить что-либо в своей жизни. Я вообще ничего не смогу изменить в этом мире. Но в каком-то другом буду счастлив. Считайте это моим подарком себе самому.

– По теории мультивселенных, вы и так счастливы в каком-то из мириад возможных миров. Причем в каждом – по-своему. Так в чем проблема?

– В том, что я не знаю этого наверняка. Науке до сих пор не знакомы способы построения эксперимента, который мог бы доказать или опровергнуть озвученное вами предположение.

– И поэтому вы решили сами приложить руку к формированию новой вселенной?

– Именно. Так я буду уверен, что хотя бы в одном из миров я обеспечил себе правильный выбор.

– Ну хорошо. Вы меня почти убедили. Только вот…

– Я не знаю, как вас отблагодарить должным образом, – заторопился Горский. – Я только что перевел на ваш счет большую часть своих сбережений. Хотя понимаю, что деньги вам не нужны: вам их и так девать некуда. Информацией я тоже помочь не могу: после открытия ноусферы ни мои знания, ни контакты нельзя назвать эксклюзивом. Но если бы я мог оказать вам какую-нибудь услугу… хоть что угодно… в рамках здравого смысла, конечно…

– А знаете что? Пожалуй, вы можете мне удружить.

Пока я обдумывал пришедшую мне в голову мысль, Горский сидел, не шевелясь и не отрывая от меня обеспокоенных глаз – будто боялся спугнуть собственную удачу.

– Давайте так: услуга за услугу. Я доставлю вам ваше послание, а вы доставите мне мое.

– Простите?

– Сейчас объясню. Если в том мире, где вы будете счастливы получать двенадцать тысяч рублей за ставку на кафедре, я снова попаду в аварию и проживу полвека в беспамятстве, то вы возьмете на себя труд доставить мне весточку из этого мира. Когда я приду в себя, разумеется. Как вам мое предложение?

– А что я должен буду вам сообщить?

– Во-первых, не вы, а тот Горский, который обречет знаменитых братьев Капустиных на высшее образование и аспирантуру. А во-вторых, другой вы должен будет передать мне записку. Настоящую, на бумаге.

– Откуда я… в смысле он… возьмет здесь бумагу? Я не прикасался к бумаге последние лет сорок.

– Мне неважно, откуда вы возьмете бумагу. Сохраните в домашнем архиве или, в крайнем случае, сопрете в музее. Уговор есть уговор.

– А чем писать? Гусиным пером? – с сомнением покачал головой Горский.

– Да хоть собственной кровью. В конце концов, мы тут заключаем дьявольскую сделку по переустройству вселенной!

Горский вгляделся в меня, пытаясь обнаружить в моих глазах признаки насмешки или безумия.

– Поскольку физически передать предмет из этого мира в тот мы не можем, давайте поступим следующим образом, – продолжил я. – Вы дополните свое послание, которое я взялся доставить, постскриптумом. А в нем дадите себе молодому задание. Вы ведь любите планировать? Ежедневником пользовались?

Пошевелив пальцами и присовокупив к этому немного артикуляции, я вернул в пространство между нами строки письма. Теперь к нему добавилась третья строчка: «P. S. Поставь себе напоминание во все гаджеты: через 62 года, когда Марк Гурецкий очнется после нейроколлапса, вручи ему клочок туалетной бумаги. На нем должно быть написано: "Черезов прав. Верни деньги хитрому еврею"».

Горский перечитал написанное несколько раз. Наконец взглянул на меня в полной растерянности:

– Почему на туалетной бумаге?

– Ассоциативный ряд, по которому я пойму, кто отправитель письма.

– Хорошо. Если от меня требуется одобрить текст, то я не возражаю, – согласился профессор, впрочем, без особой уверенности. – Главное – запомните его дословно: память – это единственное, что останется при вас.

– Значит, договорились.

Горский заерзал на кресле. Было видно, что он торопится в обратный путь, но ему неловко раскланиваться, едва добившись желаемого. Несколько раз Горский порывался со мной заговорить, но, к счастью, не нашел нужных слов. Меньше всего мне бы сейчас хотелось рассуждать с престарелым ученым о преимуществах скандинавского климата перед восточноевропейским. Наконец профессор подал мне руку.

– Не представляете, как я вам завидую, – сказал он. – Вы вернетесь в прошлое…

– Не представляю, как вы можете мне завидовать, – сказал я ему в тон. – Вы лучше меня знаете, что я могу вернуться в прошлое с тем же успехом, с каким могу не вернуться вообще никуда.

– Вы вернетесь, – с фанатической убежденностью прошептал Горский. И зашагал к выходу.

Допив содержимое рюмки одним глотком, я заглянул в комм и отфильтровал список развлекательных каналов на тему всемирной истории. Найдя искомое, запустил воспроизведение. «Антон, а в истории бывали случаи, чтобы государством управляла бандитская шайка?» – с картинной обеспокоенностью поинтересовался у брата Виктор Капустин. «Конечно, Виктор! Веселые были времена! Представляешь, за убийства давали звезду Героя, а за кражи в особо крупных размерах – орден «За заслуги перед Отечеством»! Одновременно с закадровым смехом в ушах у меня зазвучал знакомый гимн, а перед глазами замерцали рубиновые звезды… Вот черти, инфо-Сталина на них нет.

***

Лэй Чэнь появился в холле гостиницы в окружении небольшой свиты. Охранники и референты держались на почтительном расстоянии от хозяина, как если бы он излучал радиацию. В руках они несли разнокалиберные чемоданчики, кофры и тубы. Китаец оказался настолько древним и седовласым, что навевал воспоминания о Памире. На вид ему было лет сто пятьдесят, не меньше. Белая, как снег, и узкая, как китайская сабля, борода спускалась ниже пояса. Плешивая голова блестела, как позолоченная дверная ручка моего номера. И все же, несмотря на преклонный возраст, Китаец держался прямо, расправив широкие костистые плечи.

Гостиничная сутолока приутихла на короткое время, пока вновь пришедший рассекал холл. Шумные румынские дети в кои-то веки дали отдых моим ушам и принялись ковырять в носу, с интересом разглядывая незнакомца. Если они и видели таких древних старцев, то разве что в анимированных сказках.

Китаец направился прямо ко мне, будто заранее знал, где я буду его поджидать. Впрочем, конечно, он знал. Это я, ленивый и нелюбознательный, так и не удосужился посмотреть на своего визави в ноусфере. И теперь встречаю его отпавшей от удивления челюстью. Надо будет глянуть, нет ли в продаже какого-нибудь модного гаджета для поддержания челюсти в общественно пригодной кондиции.

– Добрый день, господин Гурецкий, – оказавшись передо мной, Лэй Чэнь заговорил по-русски, скромно потупив глаза.

Я обнаружил, что в какой-то момент успел вскочить с кресла и теперь стою, вытянувшись по струнке, как проштрафившийся школьник перед завучем.

– Благодарю вас за то, что согласились принять недостойного старого Лэя и выслушать его глупые речи, – продолжил Китаец. – Надеюсь, я не отниму напрасно вашего драгоценного времени и не успею утомить вас изложением своих докучливых тягот.

Насколько я помнил Китайца по его бурной деятельности на заре XXI века, в молодости и зрелости он был человеком европейской культуры и всячески избегал проявлений традиционного китайского этикета. Но, судя по приступу самоочернения, а также и по внешнему облику, исключавшему посещение омолаживающих процедур, Лэй зачем-то решил вернуться к культурным истокам.

– Рад встрече с вами, уважаемый Лэй! Прошу простить за то, что одет неподобающим образом и не удосужился встретить вас у порога отеля с необходимым углом наклона поясницы.

Лицо старца осветила мягкая улыбка, и сеть частых морщинок собралась в уголках его глаз. Похоже, верность традициям не лишила старика чувства юмора.

– Разрешите ничтожному Лэю присесть рядом с вами, господин Гурецкий?

– Марк. Зовите меня просто по имени.

– Хорошо, Марк, – слишком охотно для церемониального обращения отозвался Китаец. – Вам будет удобно говорить здесь? Может быть, переместимся в ресторан? Вы не голодны?

– Пока не успел проголодаться. Лучше выпью еще немного этого замечательного коньяка.

– Вы по достоинству оценили синтетические напитки?

– Ну не то чтобы у меня был выбор, – заметил я.

– Выбор должен быть всегда, – строго произнес старец. – Как только у человека пропадает выбор, он лишается свободы действий. А утрачивая свободную волю, человек перестает быть собственно человеком. Это всего лишь разумный автомат, следующий заложенной в него программе.

– И что вы предлагаете? Как я, по-вашему, должен поступить в сложившейся ситуации на рынке крепкого алкоголя?

– В нашем случае я предлагаю насладиться вкусом настоящего чая. Составите мне компанию?

Не дожидаясь согласия или отказа, Лэй негромко произнес несколько слов по-китайски. Один из помощников, окопавшихся за соседним столиком, раскрыл свой кофр и разложил на столе содержимое. Я был немного разочарован: вместо супероружия в кофре обнаружился термос с автоподогревом, деревянный ящичек с кучей отделений для чая и набор керамической посуды для чайных церемоний.

– Какой сорт предпочитаете? – осведомился Китаец. – Байча? Гуанинь? Ан Си? Может быть, Цзюнь Шань Инь Чжэнь?

– Вообще-то я предпочитаю индийский.

– Дарджилинг? Винтажный или первого сбора?

– Нет, из квадратной пачки. Со слоником.

Подозрительно на меня глянув, старец проронил еще несколько слов по-китайски. Помощник поспешил броситься с головой в океан ноусферы, чтобы через минуту оттуда вынырнуть и коротко ответить хозяину.

– Прошу прощения, – широко улыбнулся Лэй Чэнь. – Достать столь раритетный чай выше моих возможностей. Поэтому давайте просто насладимся вкусом Да Хун Пао. Я потратил целое состояние на то, чтобы выкупить два из шести существующих в мире кустов. К сожалению, должен предупредить вас, что этот чай пьют без сахара. И, увы, без бутербродов.

По команде старца помощник вооружился деревянным совочком и заварил в большой гайвани горсть коричневых палок, напомнивших мне сушеных червей. Поставив чашу между нами, он тщательно разместил на столике чайную доску, пиалы и прочие церемониальные принадлежности. Как только молодой человек закончил приготовления, Лэй Чэнь отпустил его жестом, показав, что обслуживанием займется сам. Я предложил было свою помощь, но Китаец отверг ее с категоричностью, исключающей возражения.

– В знак искреннего раскаяния у нас принято наливать чай человеку, перед которым извиняешься, – пояснил он. – А мне есть в чем повиниться перед вами. И прежде всего я прошу прощения за вынужденную задержку. Мне пришлось отложить вылет, поскольку самолет, на котором я хотел добраться до Будапешта, не долетел бы до места назначения.

– Откуда такая уверенность?

– Один из моих помощников – высококлассный специалист в авиатехнике. Он обнаружил, что во время предполетной проверки кто-то из техников отключил систему контроля угла закрылков. И забыл запустить ее снова.

– Халатность? Или злой умысел?

– Какая, в сущности, разница? – пожал плечами Китаец. – Так или иначе, отправься я в Будапешт тем рейсом, мы бы с вами сейчас не разговаривали.

– Так, может быть, вам не стоило отказываться от личного авиапарка?

– Содержать кучу людей, способных меня угробить? Слишком хлопотно и накладно. Чем менять летный состав каждые полгода, проще нанять одного специалиста, который будет проверять безопасность полетов на регулярных рейсах.

– А как вы можете доверять этому специалисту? Разве он не способен вас предать?

– Способен, – согласился Китаец. – Именно поэтому я вообще никуда не летаю последние лет сорок. И стен своего убежища не покидаю, за исключением случаев чрезвычайной важности. В нашем мире доверять можно только одному человеку – себе.

– Выходит, вам я тоже не должен доверять?

– Вы поступите мудро, если не будете доверять кому бы то ни было. Верить словам в нашем мире нельзя. Только поступкам.

Отмерив про себя нужный срок, Китаец обнял заварочную чашу костистыми ладонями в голубых венозных прожилках и заполнил жидкостью янтарного цвета несколько емкостей поменьше, после чего вручил мне самую маленькую, на донышке которой болтался крошечный пробный глоток. Вдохнув аромат, я вынужден был признаться себе, что напиток заведомо исключает мысль о бутербродах. Его, вероятно, изобрели древние китайские боги, подумал я, немедленно поделившись этим соображением с Китайцем.

– Вы знакомы с легендой о Фу Си, первом императоре Поднебесной? – подхватил тему Лэй Чэнь. – Фу Си был божеством с телом змеи. Он научил людей письменности, музыке и измерениям, умению готовить еду на огне, удить рыбу, ткать шелк и приручать диких животных. В общем, он наделил людей знанием. Величайшим благословением и проклятьем нашего вида.

– Китайский Прометей, значит? Не припомню. Быть может, слыхал. Но отчего вы говорите – проклятьем? Я полагал, вы приветствуете достижения разума.

– Лишь до тех пор, пока они служат во благо. Вам не хуже меня известно, что любое изобретение – палка о двух концах. Электричеством можно зажечь лампочку, а можно зажарить человека на электрическом стуле. Газом можно отопить миллионы квартир или убить миллионы людей в душегубках. Термоядерная реакция служит источником энергии для десятков городов, но для нескольких из них она стала причиной ужасающей гибели.

– Мне кажется, я догадываюсь, к чему вы клоните.

– Вы все правильно поняли. Я говорю о ноусфере.

– Так, значит, по-вашему, ноусфера – проклятье?

– А разве с этим можно поспорить? В отличие от поколений, родившихся при ноусфере, у вас есть возможность сравнить до и после. Скажите положа руку на сердце: вам нравится то, что вы видите вокруг себя?

Я крепко задумался. Удобства, предлагаемые ноусферой, были бесспорны. Но ощущение, будто я нахожусь в лабораторной колбе в стеклянном шкафу, усиливалось день ото дня. Мне даже стало страшно задумываться, как мне вообще посчастливилось дожить до столь преклонного возраста, не замечая этого титанического давления.

– Вы изучали статистику, сколько людей сошли с ума за последние пятьдесят лет? – поинтересовался Лэй Чэнь. – Есть необходимость объяснять, отчего в первое десятилетие после открытия ноусферы строительство психиатрических клиник стало государственной целевой программой во многих западных странах? А вы не интересовались вопросом, откуда при каждом мегаполисе взялись «кладбища самоубийц»? Конечно, сейчас вы не помните эти славные деньки, когда люди стали одержимы страхом разоблачения друг перед другом. И да будет благословенным ваше забвение! Одно дело – изучать переломную эпоху по энциклопедическим материалам, другое – копаться в собственной памяти. Понимая при этом, что именно ты приложил револьвер к виску человечества и крутанул барабан.

– Лэй, вот давайте без патетики! – попросил я. – Я не собираюсь приносить вам соболезнования или терзаться вместе с вами угрызениями совести из-за того, что мир лишился коррупции, организованной преступности и угрозы тотального уничтожения в ядерной войне. Конечно, мне жаль тех, кто не приспособился к новой реальности. Но их жертва – меньшее из возможных зол… Почему вы смеетесь?

– Потому что вы рассуждаете так, будто начитались учебных пособий, изданных при поддержке Совета по контролю за ноусферой. Мы лишили мир коррупции? Избавили человечество от преступности? Предотвратили атомную войну? Все гораздо хуже, Марк: мы открыли ящик Пандоры. Сорвали с человека фиговый листок конфиденциальности, который кое-как прикрывал его порочную природу и вынуждал если не быть, то хотя бы казаться рациональным и этическим существом. Базис пусть ханжеской, пусть двуличной морали, на котором держались общества прошлого, пал, как языческий идол! И на его месте образовалась дыра тотальной неуверенности в себе и других, заполняемая распущенностью и вседозволенностью.

– Не вижу в этом ничего плохого, – возразил я. – Если бы не пересмотр моральных норм, общество могло быть до сих пор поражено ксенофобией, гомофобией и прочими неисчислимыми фобиями. Теперь же мы полностью открыты друг для друга. Мы не молимся на усредненную норму как на непреложную данность. Мы принимаем других как есть, со всеми их достоинствами и пороками. Да, вместе с конфиденциальностью мы утратили условную автономию от окружающих. Но что значит эта потеря в сравнении с тем, сколько мы приобрели!

– Приобрели? – горько усмехнулся Лэй Чэнь. – А вы знаете, как я потерял свою дочь? Нет, не спешите сочувствовать: она жива и здорова. Просто она много лет отказывается общаться со мной. С тех самых пор, как мне хватило глупости покопаться в биографии ее жениха. Мне крайне не нравился этот выскочка, и я собрал в кучу все грязное белье, какое только сумел найти в ноусфере, чтобы представить этот ворох глазам своей девочки. И что вы думаете, Марк, удалось мне предотвратить нежелательный брак? Нет. Хуже того, моя собственная дочь возненавидела родного отца! Она разразилась проклятьями в мой адрес, как только я подсунул ей сетевое досье на ее возлюбленного. Она попросту отказалась на это смотреть. И обвинила меня в том, что я так же шпионю за ее личной жизнью.

– А этот упрек справедлив? Вы и правда этим занимались?

– Не больше и не чаще, чем все остальные, – пожал плечами Китаец. – Разве найдется хоть один отец или мать, который удержится от того, чтобы не подглядывать за своими детьми – где они, что делают, с кем? Большинству, конечно, хватает ума оставлять увиденное без комментариев. Но иногда молчать становится выше сил. Разве вы сами никогда не следили за вашим сыном?

– Не помню, – честно признался я.

– Вот именно. Я бы тоже хотел забыть, да только ноусфера не позволяет.

– Ну а в чем, собственно, проблема? Ведь и дети точно так же могут следить за своими родителями!

– Могут. Только детям не свойственно отчитывать родителей за ненадлежащее, с их точки зрения, поведение.

– Ну хорошо. Вы описали частный случай…

Китаец расхохотался сухим трескучим смехом.

– Частный случай? Да такой частный случай происходит в каждой второй семье, если не в каждой первой! Да и сама молодежь… Прежде чем пойти на свидание, избранника со всех сторон рассмотрят. Ноусфера сделала всех и каждого соглядатаями друг за другом. Наше общество одержимо манией шпионажа, и каждый следит за другим тем больше, чем меньше сам себе позволяет! Когда вы пришли в себя в клинике, вас разве не удивило известие о том, что вы неоднократно вступали в брачные отношения, и всякий раз неудачно? Что у вас больше нет семьи в привычном понимании этого слова?

– Разве что поначалу. Я не особо вдавался в историю вопроса, но, насколько я понимаю, в упразднении института брака была какая-то целесообразность…

– Нет, в этом был расчет. Расчет на возможность дальнейшего размножения. В первые же три года после открытия всеобщего доступа к ноусфере распалось большинство семейных союзов. Девять из десяти!

– На моем веку безо всякой ноусферы восемь браков из десяти распадалось. Теперь же мужья и жены точно узнали о взаимных изменах…

– Не только. Многим оказалось достаточно того, что супруги обсуждают семейную жизнь с конфидентами, неважно – родственниками или друзьями. Суть не в этом. Как вы думаете, почему люди перестали вступать в браки?

– Из боязни новых измен?

– Напротив. Из боязни, что лишатся возможности изменять.

– Не нахожу смысла…

– Все очень просто. Вступая в брак, люди верили, что это навсегда или как минимум очень надолго. Однако при этом большинство пар не учитывали неизбежных внутрисемейных конфликтов, частым плодом которых становились измены. Еще до открытия ноусферы социологи установили, что супружескую верность хранят чуть больше трети мужчин и менее двух третей женщин. Ноусфера же продемонстрировала, что эти опросы показывали заниженный результат. Сильно заниженный!

– Угу, значит, узы Гименея оказались завязаны бантиком…

– В условиях прошедших исторических эпох – да. А в условиях ноусферы они сделались обременительными цепями. Сама возможность измен, которые нельзя обнаружить и уличить, обнулилась. Браки, державшиеся на спасительном лицемерии, стали невозможны. А семейная жизнь превратилась в тюрьму для пожизненно заключенных.

– И люди перестали вступать в браки, чтобы избежать этой тюрьмы?

– Именно так. Отказались от брака, как и от прочих семейных уз, налагающих на человека дополнительные обязательства по отношению друг к другу. Ноусфера сблизила незнакомых людей до ощущения тесноты, при этом разобщив близких на максимальное расстояние. Социальная структура семьи, на которой общество держалось веками, ушла в небытие.