Текст книги "Ноусфера"

– А отчего твой Соломоныч через ноусферу пообщаться не хочет? Слишком гордый?

– Марк, не дури, – приветливая мина соскользнула с лица Черного, как шелуха с жареного арахиса. – Уважаемые люди хотят с тобой познакомиться. Прогуляться, пообщаться, поручкаться. Михаилу Соломоновичу 132 года, ему простительны такие слабости. Он человек старой закалки, с техническими новинками вынужден мириться – такая уж у него работа, – однако предпочитает делать все по старинке. В общем, это не приглашение, если ты не понял. Это официальный вызов гражданина Гурецкого на собеседование с членом Совета. Мы друг друга поняли?

Я сухо кивнул, смахнув Черного долой из интерфейса. Мне вдруг захотелось вернуться в метро и включить рекламу полинезийского острова. В конце концов, жареные какаду не могут быть совсем несъедобными.

«Иди к четвертому терминалу», – вдруг услышал я в голове отдаленный голос, будто бы пробивавшийся в эфир сквозь помехи.

«Ольга, ты где?»

«Я пока внизу, но скоро подойду».

«Ты знаешь, кто мне сейчас звонил? В смысле не звонил, а…»

«Марк, иди по направлению к четвертому терминалу. Близко пока не подходи. Покрутись у вендоров с сувенирами».

«Ты что-то задумала?»

«Да. Но, если мы будем торчать на одном месте вдвоем, это может вызвать лишние подозрения. Так что продолжаем делать вид, будто каждый занят своими делами».

Я не отважился спорить и поступил по инструкции. Пройдя мимо третьего терминала, где открылась посадка в самолет до Москвы, я остановился у рядка торговых автоматов, продававших напитки, бутерброды и сувениры, и стал с ними забавляться. Приобрести желаемое оказалось проще простого: достаточно было указать через комм на нужную вещь, чтобы она выскочила наружу, слега облегчив мой электронный бумажник. Через пять минут я уже был настолько нагружен пахучими бутербродами, жвачками и матрешками из дерева и пластмассы, что выручить меня могло только мусорное ведро.

– Идем, – внезапно очутившаяся рядом Ольга схватила меня за локоть и решительно потащила вперед, по направлению к четвертому терминалу.

Я тут же растерял половину своего груза, но собрать припасы обратно Ольга мне не позволила, сказав, что на это нет времени. В какой-то момент мы перешли с пешего хода на бег и влетели в кишку терминального выхода за десять секунд до того, как автоматические двери закрылись. На той стороне коридора нас поторапливала жестами стюардесса. Вбежав в салон самолета, мы разыскали свободный ряд и уселись там, переводя дыхание.

«Уважаемые пассажиры! Наш самолет взлетает через минуту. Пожалуйста, пристегните ремни безопасности, приведите спинки кресел в вертикальное положение и отключите мобильные коммуникаторы. Расчетное время полета – 14 минут 59 секунд, время прибытия в Будапешт – 14:30. Командир экипажа Яков Смирнов желает всем счастливого пути».

– Будапешт? – я посмотрел на Ольгу в полном недоумении. – Почему именно Будапешт?

– Так надо, – Ольга накрепко сомкнула челюсти, в очередной раз внушив мне опасение, что для меня она слишком крепкий орешек.

Гудение двигателей усилилось, самолет оторвался от земли и взял неторопливый разгон.

– Вот не надо было так делать, – послышался недовольный голос. Голос принадлежал Черному, виртуально усевшемуся в кресло по соседству с нами. Он обращался к Ольге, меня же будто вовсе не замечал. – Если я успею развернуть самолет до того, как вы пересечете границу, вы об этом пожалеете.

– Не успеешь, – презрительно выцедила из себя Ольга. – Пока, мальчик!

Она надавила на нужный сегмент своего браслета, затем проделала то же самое с моим коммом. Петр испарился из виду, успев на прощание сверкнуть недобрыми черными глазами. Через мгновение нас вдавило в кресла, а уши мне заложило ватой: мы рванули прямиком в небеса.

***

– Ольга. Ольга. Ольга!

– Ты не можешь потерпеть пятнадцать минут? – раздраженно отозвалась моя спутница, вновь отвернувшись к фальшивому иллюминатору, за которым якобы открывался вид на Землю с орбиты.

– Слушай, дорогуша, я же не в туалет собираюсь, а в гроб! – возмутился я. – На терпелки у меня особо нет времени. Выкладывай. Какой еще Будапешт? Мы же в Токио собирались, или где там у вас лаборатория? Что этому хмырю от меня надо? Как вы с ним связаны?

Ольга закатила глаза, всем видом показывая, что я уже начал ей докучать.

– В Будапеште у нас тоже есть лаборатория. Не такая большая, как в Токио или в Сяньтао, но довольно крупная. До Токио мы бы не добрались, если ты еще не понял. Туда лететь нужно через Москву, а из Москвы нас бы не выпустили. Тебя-то уж точно.

– Почему? Разве они имеют право нас задерживать? А как же все эти положения, установления и прочие меморандумы?

– Как дышло. Их же Совет и принимает. Покопаются пять минут – и найдут подходящее основание для того, чтобы задержать тебя хоть на несколько дней.

– Но зачем?!!

– В Венгрию нам лететь всего четверть часа, – невпопад ответила Ольга. – Если повезет и бюрократические процедуры в России по-прежнему съедают большую часть полезного времени, то мы успеем пересечь границу раньше, чем требование развернуть самолет поступит в наземные службы, а оттуда – пилоту. А за границей уже местный территориальный Совет действует. Там никакие плешивые старикашки тебя не достанут, можешь не беспокоиться.

Я почувствовал легкое головокружение. Может быть, это был результат перегрузки на взлете, но, скорее, дело в перегрузке сведениями и впечатлениями, которые не вносили в происходящее никакой ясности. А что, если я просто грежу? Такое ведь бывает в ночных кошмарах: бежишь по лестнице, ноги с каждым шагом все глубже увязают в ступеньках, а ты все продолжаешь тратить силы в бесплодной попытке скрыться от настигающего чудовища. Что, если сделать над собой волевое усилие, – вдруг мне удастся проснуться? Интересно, где я тогда очнусь? У себя дома? В постели Наташки, о которой так сладостно было грезить в последние дни, сохранившиеся в моей памяти? Или, быть может, снова очнусь на больничной койке – только уже будучи весь замотанным в гипс после автоаварии?

Черт, а что, если это лимб – между раем и адом?! Я похолодел от ужаса, припомнив прочитанные когда-то сведения о посмертных видениях. После физической смерти сознание человека угасает не сразу, отправляясь в последнее путешествие по закоулкам разрушающейся нейронной сети. Мозговые импульсы затухают в считанные минуты или даже секунды, но субъективно время может растягиваться в необозримой перспективе. Сознание умирающего погружается в сон, от которого нельзя пробудиться, причем сон этот становится все более гротескным и жутким с каждым новым шагом. Так что же, выходит, я уже помер?..

«Уважаемые пассажиры! Наш самолет набрал высоту. На время полета вы можете откинуть спинки ваших кресел и включить коммуникативные устройства», – сообщил салону бодрый автоматический голос.

Я искоса пригляделся к Ольге, занявшейся своей прической. Если я сейчас нахожусь в осознанном сновидении, то сам факт его осознания должен повлиять на события и декорации: я либо произвольно смогу их поменять, либо сама ткань воображаемой реальности начнет мяться и рваться на моих глазах под скальпелем ясного осознания.

– Ну и что ты на меня так смотришь? – усмехнулась Ольга. – Обещаю, я все тебе расскажу. В свое время. Не спеши заваливать мозг лишней информацией. Тебе это просто вредно, сам разве не понимаешь?

– Да знаю я, знаю. Меня Хартли предупреждал.

– Да, Хартли, – промолвила Ольга с оттенком презрения, будто выплюнула это имя.

Внезапно нахмурившись, она начала тыкать указательным пальцем свой комм, возвращая его к цифровой жизни.

– Знаешь, Ольга, мне тут в голову пришло, что ты мне снишься! Не могла бы ты…

– Не сейчас! – резко ответила та.

– Что ты там делаешь?

– Высматриваю кое-что нужное, – Ольгины пальцы запорхали по интерфейсу, как по клавишам фортепьяно. – Угу. Все ясно.

– Что ясно?

– Что ты, Хартли, вонючая гнида! – с остервенением бросила Ольга, выпучив глаза в пространство перед собой. – И что если ты надумал таким подлым образом выслужиться перед Советом, то это напрасно! Хрен тебе, а не место в департаменте здравоохранения! Пускай сначала общественный департамент глянет на лечение, которое ты прописал Морозовой Екатерине Васильевне в 2053-м году! Маяк прилагается! Жри, стукач, не обляпайся!

Ошарашенный этим приступом ярости, я на всякий случай примолк, опасаясь, как бы Ольга не накричала и на меня. Может, она и прям если не религиозный фанатик, то просто психопат, которых сейчас не изолируют от общества, так как общество само давно сошло с ума в этой свое ноусфере…

– Что это было? – осторожно спросил я, когда краска сошла с лица Ольги, а сама она вновь принялась ткать пальцами невидимую мне паутину.

– Выяснение отношений со старым приятелем. Этот козел надеялся сделать карьеру, указав на твой случай Инфоконтролю. А я ему только что зарубила надежды, – Ольга злобно улыбнулась, приняв сходство со сказочной ведьмой.

– Хартли тебя сейчас видел?

– Да какая разница? Не сейчас, так потом увидит. И он, и все остальные, кому это важно, – Ольга нахмурилась и вновь погрузилась с головой в свои исследования.

– Что ты там делаешь? Ищешь какую-то информацию в ноусфере? – тронул я ее за плечо.

– Неважно. Не отвлекай меня, пожалуйста, я занята.

– Ну а мне-то что делать?

– Не знаю! – огрызнулась Ольга. – Мультики посмотри.

– Какие мультики?

– Ну новости посмотри! У нас есть еще минут восемь, пока не начнем снижаться.

Затаив на Ольгу обиду, я поклялся себе, что отныне буду общаться с ней в том же тоне. В конце концов, я ей не малолетка, чтобы со мной так разговаривать. Впрочем… учитывая, как я себя веду, как общаюсь, разница, по всей видимости, невелика. Старый маразматик, очевидно впадающий в детство и хватающийся за первую попавшуюся юбку с требованием рассказать, показать, приголубить и взять на ручки. Устыдившись, я немедленно простил Ольгу и повесил на лицо выражение умудренного годами философа. Должно быть, со стороны это выглядело так, как если бы роденовский мыслитель раздумывал над тем, как ему вылечить геморрой.

Включив собственный комм, я сориентировался в интерфейсе и без труда разыскал иконку новостей: оказывается, я для нее когда-то выбрал листок La Gazette, изданный в мае 1631 года. Дальнейшее оказалось не более сложным: я затратил меньше минуты на то, чтобы разобраться в структуре информационных потоков, представленных моему вниманию в виде объемной диаграммы. Указывая на текстовые заголовки, я одновременно мог слышать их артикуляцию диктором. Голос, впрочем, наверняка принадлежал не живому человеку, а программе.

«Расследование Кевина Далла! Новые подробности в убийстве Кеннеди. Ставить точку в деле все еще рано?»

«Владелец и президент корпорации "Нейролайф" Билл Донахью завещал все свое состояние Фонду дикой природы и переехал жить в хоспис. Дети Донахью планируют подать на отца исковое заявление в суд».

«Шок! Гибель пятерых ученых на глубоководной станции у побережья Панамы! Отважные исследователи на протяжении двадцати минут безуспешно боролись за свои жизни!»

Движимый жаждой острых ощущений, я ткнул в последний заголовок. Моему взгляду тотчас предстала нарезка видеокадров, сделанных с разных ракурсов и в разные отрывки времени: исследовательская субмарина, команда молодых улыбчивых ученых.

«Испанский галеон, принадлежавший Южной королевской флотилии, затонул у берегов Панамы 434 года назад, – сообщил взволнованный диктор. – На борту находилось свыше 500 ящиков с серебряными монетами, более полутора тысяч серебряных слитков, а также значительное количество монет и украшений из золота. Более двадцати лет подряд считалось, что все подводные клады уже найдены и подняты из глубины на поверхность. Однако в прошлом году известный кладоискатель сирийского происхождения, восьмидесятилетний Закхей Санэ обнаружил это судно и снарядил за ним экспедицию. Согласно положению о научной значимости исторических памятников большую часть экспедиции составили исследователи из разных стран. Первая же попытка спуститься под воду закончилась трагедией: отказал двигатель субмарины. К моменту, когда прибыли спасатели, у группы подводников закончился кислород. Члены команды предприняли отчаянную попытку подняться на поверхность в аквалангах. Им оставалось меньше 30 метров до поверхности, когда отважные ученые получили баротравмы, несовместимые с жизнью. Тела извлечены спасательной группой. Представитель Совета по информационной безопасности заявил, что отрабатывается несколько версий случившегося, включая теракт на почве религиозного помешательства. В Сирии, Иране, США, Украине и Малайзии объявлен национальный траур. Закхей Санэ пообещал оказать помощь семьям погибших. В то же время кладоискатель не оставляет надежд добраться до сокровищ. Вот что он ответил на вопрос нашего корреспондента: "Жизнь продолжается. Все они были хорошими ребятами, но надо понимать, что…"»

Я заткнул рот Закхею указательным пальцем и промотал сюжет ближе к концу. На кадрах видеохроники замелькали официальные представители Панамы, медики, родственники погибших ученых. Но перед глазами у меня по-прежнему стояли обезумевшие глаза молодых ученых Джереми Хоумса и Павло Ключаря, боровшихся за жизнь дольше всех. Гибель в прямом эфире. Хуже того – гибель, которую ты можешь увидеть множество раз, с разных ракурсов, во всех душераздирающих подробностях. Зачем такое смотреть? Зачем такое показывать?

Не в силах самостоятельно найти ответы на эти вопросы, я обратился за пояснениями к Ольге. По счастью, она уже нашла то, что искала, а потому не стала меня отгонять.

– Смерть естественна, – отрезала она. – Мы должны видеть и знать. Мы должны понимать, насколько хрупка человеческая жизнь, чтобы осознавать ее ценность.

– Но ведь это могут увидеть дети или люди со слабой психикой!

– Не могут, не беспокойся. Комм хорошо знает, кому он служит. Несовершеннолетний не вправе видеть ни сцены насилия, ни откровенные сексуальные образы. Хотя в урезанном виде он, конечно, может стать свидетелем и Холокоста, и Большого сталинского террора.

– Боже, ну на это-то зачем людям смотреть?

– Ну как ты не понимаешь? – Ольга округлила глаза. – Это ведь прививка от социальных болезней. Сколько раз человечество наступало на одни и те же грабли только из-за того, что у людей короткая память!

– Думаешь, изучая ошибки прошлого, человечество теперь может гарантировать себе спокойное будущее?

– Давать гарантии сегодня не берутся даже производители швейцарских часов, – заявила Ольга. – Мир зыбок, а люди непостоянны. Но шансы на повторение всемирных кошмаров вроде тоталитарных режимов, деструктивных религиозных сект или мировых войн мы, действительно, свели к абсолютному минимуму. Прошлое изучают в школах, не делая предпочтений светлым страницам истории перед самыми мрачными.

– Ладно, допустим. Но для чего вот эту жуткую историю про погибших ученых мне подсунули в топе новостей? Чему я тут должен научиться?

– Да ничему. Это так, пощекотать нервы. Журналисты же знают, чем привлечь зрителей и, соответственно, обеспечить рейтинг своему инфопотоку. Ты же выбрал именно эту новость.

– Я думал, профессия журналиста себя изжила. На кой они вовсе нужны, если любой может узнать факты самостоятельно, заглянув в ноусферу?

– Ну и как твой «любой» будет искать информационные поводы? А отбирать факты? А узнавать компетентные мнения? Никакой жизни не хватит, чтобы узнать все обо всем! Журналисты – те же пловцы, только они плавают не в реальном океане, а в информационном. Отбирают по крупинкам все самое интересное и монтируют сюжеты для своих потоков, обеспечивая рейтинг и «нолики». Крупные инфоканалы всеядны, а маленькие компании выживают за счет тематической специфики или особенностей подачи материала.

– Выходит, моя профессия сродни журналистской? Я ведь тоже отбирал информацию по заказу и делал подборку данных?

– Можно сказать и так. Конечно, крупным детективным конторам ты не был соперником, но туда, как правило, и заказчики обращаются крупные – корпорации, желающие обогнать конкурентов. Даже Совет через своих представителей иногда обращается к детективам, когда нужно проверить чью-то личность или какие-то факты, не вызывая при этом лишнего ажиотажа…

– А смысл? Все равно ведь при желании все всё узнают: кто, когда и на кого заказал расследование?

– Конечно, узнают! – засмеялась Ольга. – Но не сразу. Чем больше людей вовлечено в то или иное действие, тем быстрее оно станет очевидно для тех же журналистов. Однако осторожные действия могут дать главное сегодняшнее богатство – время. Как говорится, «кто владеет временем – владеет миром».

– Надо же. В моей молодости так говорили об информации.

– А что информация? Она теперь принадлежит всем. Как можно владеть воздухом или солнечным светом? Единственный способ им завладеть – это лишить всех прочих открытого доступа к фотонам и кислороду.

– И что, никто не пытался это сделать?

– Попытки, конечно, были и предпринимаются до сих пор. Но, как правило, они обречены на провал, – заметила Ольга, как мне показалось, печально.

– Времени не хватает? – догадался я.

– Именно.

«Уважаемые пассажиры! Наш скоростной самолет прибывает в порт Будапешта. Через тридцать секунд мы начинаем снижение. Просьба отключить на время посадки мобильные коммуникаторы и другие устройства связи!»

– А зачем коммы-то выключать? – проворчал я, лишив себя интерфейса, с которым успел уже свыкнуться. – Неужто навигационным приборам что-то в состоянии повредить?

– Да нет, разумеется! – поморщилась Ольга. – Какое-то дурацкое положение, принятое в прошлом веке. Уж сколько попыток было его отменить, а оно до сих пор действует. Приходится соблюдать видимость порядка.

Орбитальные виды в «иллюминаторе» сменились реальной картинкой – сплошной туман облаков, из которых внезапно выскочила земная твердь, надвигающаяся на нас с ошеломительной скоростью. Вскоре звук двигателей изменился и самолет начал плавное вертикальное приземление на посадочную площадку.

***

Снаружи все было серым, моросил мелкий дождь.

– А по-английски они не могут говорить? – спросил я Ольгу, устав от нашептываний гида на абракадабрском языке.

– Языковую платформу поправь. У тебя, наверное, локальный язык по умолчанию выставлен, – отозвалась моя спутница, увлекая меня через аэродромный плац по направлению к стоянке такси.

Мы уже присмотрели симпатичный маленький транспорт, стилизованный под Volkswagen Käfer 1938 года выпуска, когда путь нам преградил Черный, соткавшийся прямо из воздуха. От неожиданности я оступился и налетел прямо на голографическое изображение, пустив по нему цветные ряби.

– О, мистер опоздание! – улыбнулась ему Ольга.

– Хорошо смеется тот, кого никто не слышит, – без тени улыбки отозвался Петр, после чего обратился ко мне: – Марк, ты в опасности, предупреждаю тебя официально. Ольга – не та, за кого себя выдает. И цели ее нисколько не совпадают с заявленными.

– Что это значит? – опешил я, переводя взгляд с Петра на Ольгу.

– Это значит, что Совету приспичило поиграть в шпионские игры, – похлопала ресницами спутница. – Знаешь, я не буду мешать его болтовне, пусть потреплет языком.

– Твой, кажется, не мешало бы укоротить, – глухо заметил Петр.

– Скажи так еще разик, пожалуйста! Мне всего пары слов не хватает, чтобы продекламировать официальное обвинение об угрозах здоровью и жизни. И тогда даже твой лысый черт за тебя не заступится! Ну? Покажи, какой ты храбрый!

– Ты играешь на чужом поле, – не поддался на провокацию Черный. – Найдем на тебя законную управу.

Устав от их перебранки, я остановил обоих поднятыми ладонями и потребовал от Петра разъяснений.

– Марк, я должен перед тобой извиниться за некоторую… эм-м-м… конспирацию. Дело в том, что Михаил Соломонович настаивал на личной встрече. А встреча так и не состоялась благодаря китайской шпионке, с которой ты так необдуманно спелся. Я в курсе того, что она тебе там наплела. Имей в виду: все это низкосортная китайская лапша на русские уши. Реальная угроза исходит от Ольги, а точнее – от человека, на которого она работает! Мы пытались тебя защитить, но не предусмотрели твоей импульсивности. Надо было нейтрализовать Ольгу еще на подъезде к больнице.

– Слушай, Петр, ты говоришь все больше, а я понимаю все меньше и меньше. Давай прямо: какая опасность исходит от Ольги? Если это хламидийный уретрит, прошу тебя, не молчи!

Ольга хмыкнула, явно одобрив мой тон.

– Хуже, – серьезно ответил Черный. – Во-первых, ты должен знать, что никакого лечения от нейроколлапса не существует. Если бы ты уделил внимание этому заболеванию вместо того, чтобы наблюдать за восстанием Спартака и гибелью авантюристов у берегов Панамы, то уже знал бы, что ни одного зарекомендовавшего себя метода лечения не существует в природе. У «Шаоми Рисерч» нет преимуществ даже перед общественными больницами, я уж не говорю о клинических центрах, курируемых Советом…

– Но зачем же тогда… – растерялся я.

– Затем, чтобы получить преимущество в изучении синдрома Черезова. Ольга «забыла» тебе объяснить, чем твой случай выдается из общего ряда, – хрюкнул Петр, изображая смешок. – Ты для ее корпорации – расходный материал. Они сделают подробное сканирование твоего мозга и в результате получат временную фору и сделают очередной шаг к монополии в области медицинских технологий.

– Что еще за глупость? – изумился я. – Если бы даже было, как ты говоришь, как они могут получить преимущество, когда результаты их сканирования будут очевидны для любого наблюдателя в любой точке планеты?

– Не будут, – Петр снова скривил рот в усмешке. – Я же сказал, «очередной» шаг. Предыдущим было изобретение телепатического коммуникатора. Что, Ольга, думала, мы не знаем?

Взглянув на Ольгу, я обнаружил на ее лице признаки легкой паники.

– Совет неустанно пытается ограничить власть корпораций, чтобы исключить монополию на научные открытия и таким образом обезопасить человечество от порабощения, – объяснил Черный. – Большинство разработчиков подписали меморандум о сотрудничестве ради всеобщего блага и так или иначе работают под эгидой Совета. Но несколько отщепенцев продолжают играть в свои темные игры. И самый опасный из этих людей – Лэй Чэнь, прямой наниматель твоей спутницы.

Вновь обратив взгляд на Ольгу, я заметил, как паника в ее глазах уступила место холодной ярости. Казалось, еще немного, и из них в Петра полетят белые молнии. Добавить к этому можно одно: в гневе Ольга прекрасна, неотразима и вампирически сексуальна! Мне вдруг захотелось схватить ее за тонкую талию, оторвать от земли, как пушинку, и бросить на капот «жука», чтобы, сорвав комбинезон одним резким движением, внедриться в плавильню ее эмоций физически.

Приступ похоти был столь же мощным, сколь неожиданным. Вероятно, дело было в злости, которую я испытывал по отношению к Ольге: если она и правда меня дурила все это время, то относиться к ней нежно и ласково я не смог бы при всем желании. Но откуда такие реакции? Неужели во мне дремлет садист? В прошлом я за собой не замечал ничего подобного. Должно быть, дело в возрастных трансформациях психики, нередко сопровождающихся изменениями сексуальности. Жаль только, эти трансформации прошли для меня незамеченными и теперь копание в собственной психике может стать равнозначным ходьбе по минному полю.

– Так или иначе, Совет на твоей стороне, Марк, – тем временем заверил меня Черный. – Твое дело поступило в ведение департамента информационного контроля. И твое, Ольга, тоже.

– Сгинь, – ответила Ольга, решительно прогоняя изображение с нашего пути и забираясь в машину.

Немного помедлив, я последовал за ней. Ольга назвала адрес, и машина плавно выехала со стоянки. Мы расселись на широком сиденье, оставив между собой широкий просвет и храня напряженное молчание. Виды за окном, которые еще недавно могли привлечь мое внимание, теперь нисколько меня не трогали.

«Ну что, красавица, даю тебе последний шанс», – мысленно объявил я, не обращаясь к собеседнице по имени. Все равно, кроме нее, никто не мог меня слышать. Или мог? Если технология телепатической коммуникации больше не является секретом, значит, нас могут прослушивать?

«Это вряд ли, – кисло ответила Ольга, уловив мои сомнения. – Знать – еще не значит обладать. Полагаю, у нас есть еще время в запасе».

«Сколько?»

«Кто знает? На твой век, наверное, хватит».

«Спасибо за напоминание, – огрызнулся я. – Так что там с моей головой? Что еще за синдром?»

«Синдром Черезова, – вздохнула Ольга то ли мысленно, то ли наяву. – Академик Черезов исследовал нейроколлапс больше сорока лет подряд. И поскольку ни одна теория и ни один метод лечения себя не оправдал, это правда, то он сосредоточился на изучении нетипичных случаев, связанных с недугом лишь косвенно. Говоря по правде, половину исследованных им случаев вообще нельзя описать в истории болезни».

«Это еще почему?»

«У людей, о которых идет речь, не было никаких признаков нейроколлапса. Однако все они утверждали, что пережили нейроколлапс в прошлом. До того, как умерли».

«До того, как… Ты надо мной издеваешься?»

«Врачи, к которым обращались эти люди, тоже полагали, что над ними издеваются. Некоторых пациентов даже принудительно отправляли в психиатрические клиники на обследование, поскольку все они утверждали, будто прожили больше одной жизни».

«Реинкарнация? Тоже мне новость! В моей молодости дурдомы были переполнены воплотившимися Христами и Клеопатрами. При чем тут нейроколлапс?»

«При том, что эти люди не были психами. Они рассказывали, что проживают ту же самую жизнь второй раз. И что якобы в первый раз их постиг нейроколлапс, закончившийся не гибелью, а прыжком сознания в далекое прошлое. В один из экстремальных моментов их личной истории».

«Экстремальных? Что это значит?»

«Один пациент чуть не утонул в возрасте пяти лет, но его вовремя откачали. Другая в студенческие годы заблудилась в диком лесу и едва не сошла с ума. Третий впал в кому после ранения на войне. В общем, в каждом случае в прошлом пациента было зафиксировано некое происшествие, как правило сопровождавшееся клинической смертью и непродолжительной комой».

«Автоавария!» – осознал я.

«Так и есть».

«Все равно не понимаю… при чем тут я? Я-то ведь не второй раз живу!»

«Пока еще нет», – Ольга поджала губы.

– Так, значит, нейроколлапс меня не убьет? И я вернусь прямиком в свое прошлое? – воскликнул я вслух, поддавшись внезапно захлестнувшей меня надежде.

– Погоди радоваться, Марк! – Ольга остудила мой пыл, вновь переходя на телепатическое общение.

«Теория Черезова на то и теория, что никаких практических подтверждений у нее нет. Академик и сам не до конца верил в существование феномена, который он описал. Просто ряд свидетельств не вписывались ни в одну из существующих теорий, и ему пришлось создать собственную, которую большинство представителей научного сообщества до сих пор считают несостоятельной – дикой и фантастической».

«Расскажи подробней», – попросил я.

«За подробностями можешь обратиться к ноусфере. А если вкратце, то все уникумы, найденные Черезовым, в разное время обращались к медикам с просьбой предотвратить неизбежный, по их мнению, нейроколлапс. При этом ни малейших симптомов заболевания у них не наблюдалось. Но все они утверждали, что "предыдущую" жизнь они прожили экспрессом: все то, что происходило в их жизни после экстремального события, было скрыто беспамятством. И в себя они якобы приходили только незадолго до смерти, попав в больницу с приступом нейроколлапса».

«Это все очень запутанно, – пожаловался я. – То есть получается, что "первая" жизнь проходит в беспамятстве и заканчивается нейроколлапсом, а "вторая" течет как ни в чем не бывало?»

«Похоже, что так. Во всяком случае, ни один из пациентов, утверждавших, будто им посчастливилось вернуться в прошлое, не умер от нейроколлапса. Гораздо чаще их ждала насильственная смерть или гибель от несчастного случая».

– Думаешь, это неслучайно? – вновь забывшись, воскликнул я вслух. – Ведь если эти люди – и я в том числе! – могут быть ключом к загадке нейроколлапса…

– Если не сказать больше, – многозначительно ответила Ольга.

– Да куда уж больше! Разве остались еще какие-то тайны, недоступные для ноусферы?

– Ноусфера и есть самая главная тайна, – проронила Ольга. – Мы приехали, Марк. Вылезай.

Наша машина припарковалась у помпезного особняка середины XIX века, украшенного кариатидами и лепниной. Мой комм высветил над входом название отеля, пять золотых звезд и фотографическое изображение какого-то мужика, показавшегося мне смутно знакомым.

– Это отельер? – уточнил я на всякий случай.

– Нет, это террорист, – ответила Ольга, направляясь ко входу. – Карлос Шакал любил жить на широкую ногу. Перемещаясь по странам Восточной Европы, он останавливался в лучших гостиницах, в то время как его подручные торчали в крысиных норах конспиративных квартир и дешевых мотелей. Он это объяснял им «соображениями безопасности».

– И бойцы ему верили?

– Ну а как не поверить, – осклабилась Ольга. – Ильич Рамирес Санчес был такой обаяшка… Прямо как ты.

– Не надо сравнивать меня с террористами, – буркнул я. – И вообще, ты могла бы выбрать для отдыха и менее одиозное место.

– Место выбирала не я, а мой босс, страшный и ужасный, по словам Петра, Лэй Чэнь. Скоро он будет здесь. А быть ли тебе похожим на террориста – решать тебе самому.

Я попытался ухватить Ольгу за локоть, чтобы потребовать новых объяснений. Но Ольга ловко увернулась и ускорила шаг. Мне ничего не оставалось, кроме как протопать по ступенькам с позолоченными перилами прямо ко входу, где ливрейный швейцар прятал в усы фальшивое радушие.

***

Зеркала в багетах, китайские вазы, дюжина резных кресел под старину, расставленных вокруг колченогих журнальных столиков, – Китайца можно поблагодарить за выбор гостиницы. А то я уже подустал от хайтека, бросающегося на меня отовсюду с рекламной назойливостью.

Впрочем, судя по количеству гостей и постояльцев, я тут оказался не единственным ценителем старины. От стеклянных дверей к лифту ежеминутно курсировали люди с чемоданами и без, а у регистрационной стойки скопилась небольшая очередь. Боже, да тут настоящая регистрационная стойка! И портье в смешной красной шапочке.

Я твердо решил, что выписываться буду без помощи ноунета. Подойду прямо к стойке, потребую от дежурного клерка расчета и чек на бумаге с печатью. Интересно, как они будут выкручиваться?

Взглянув на часовые циферблаты над стойкой регистрации, я прикинул разницу часовых поясов между Пекином и Будапештом и с неудовольствием понял, что до встречи остается не менее часа, а на экскурсию по городу времени уже не хватит. Придется отложить прогулку на вечер.