Текст книги "Не молчи. Дневники горянки"

Это было холодное осеннее утро, небо затянули серые тучи. Краски вокруг совсем померкли, и уныние проникало в каждый уголочек квартиры. Раздался громкий стук в дверь, стоящий по ту сторону буквально выламывал ее. Мама встала из-за стола и спешно двинулась к дверям. Едва она успела открыть дверь, как некто ударом в грудь сбил ее с ног. Я вскочила и подбежала к ней. На пороге стоял дядя Зураб, наш сосед, отец девочки, с которой я дружила. Мы были в недоумении, он кричал, спрашивал, где дедушка. Но из-за шока мы не могли разобрать смысл его слов. А затем… там, за дверью, я увидела зареванную Камиллу, и меня осенило… Я встала и подошла к ней. Мне хотелось обнять ее, обнять и выплакать всю эту боль, разделить ее, сказать, что я знаю, каково ей, что я тоже это пережила. Я так хотела взять ее за руку, чтобы не дать утонуть в этой горечи, в которой тонула я. Но в ее красных от слез глазах читалась ненависть ко мне, ведь я была частью семьи этого подонка. Меня оглушало собственное молчание, оглушали ее глаза, полные боли и ненависти. Я не слышала и не понимала происходящего вокруг, крики, брань, все это было фоном. В реальность меня вернула пощечина. Я подняла глаза и увидела, что последовала она от дяди Зураба.

– Маленькая дрянь! Ты знала все! Таскала ее к себе домой специально для этого извращуги. Я уничтожу всю вашу семейку!

Он был похож на разъярённого зверя, но меня это не пугало. Мое сердце разрывалось совершенно от другого чувства – от боли. Я вновь переживала тот кошмар. Внутри все сгорало, моя душа кричала: «Я не виновата! Я не виновата! Я тоже перенесла это… я не виновата». Но мое существо не могло ничего выдать, кроме горьких слез. Сил стоять больше не было, я упала на колени.

Я не помню, что произошло дальше. Помню лишь то, что, когда пришла в себя, в доме стоял ужасный шум. Я увидела дедушку, рука его нелепо свисала, а застывшее бездвижное тело расплывалось по дивану. Врачи «Скорой» констатировали смерть. Он умер… я не могла поверить. Вот так взял и умер. И ничего ему теперь за это не будет. Мы остались здесь страдать, переживать эту боль изо дня в день, а он просто ушел, и все… я бросилась к нему, мой крик в мгновение заставил всех замолчать.

– Вставай! Вставай! Ты не можешь умереть! Вставай!

Рыдая, я впивалась ногтями в его плечи и пыталась поднять, я трясла его со всей силой, будто пытаясь разбудить, но его отяжелевшее, холодное тело никак не поддавалось. Он не должен умереть, не сейчас…

Я вспомнила все, вспомнила свою беспомощность, свою безнадежность, и вся эта горечь выливалась в истошные крики. Как он может умереть, не ответив за все злодеяния, умереть вот так просто?!

Следующим же днем его похоронили. Какая ирония… помочь в этом деле отозвался только ненавистный дедушке дядя Коля. Он ни разу ни о чем не спросил, не сказал ни слова. Но его небесно-голубые глаза были красноречивее любых фраз. Они были полны сожаления, нет, не к дедушке, а ко мне с мамой. Он понимал, что теперь нам не будет жизни в этом городе и придется бросить все и уехать. Уехать далеко, сбежать от себя.

Мама никогда не затрагивала эту тему, то ли от стыда, то ли от страха перед правдой. После переезда она еще больше ушла в работу, а я, исполненная ненавистью к себе, за свое молчание, влачила жалкое существование на этой земле. Я не понимала, кого я ненавижу больше – дедушку, который оказался настолько нравственно прогнившим, или себя, за свое молчание, по причине которого было сломано столько жизней.

Я всю жизнь пыталась выстроить стену между тем днём и будущим, но каждая попытка разбивалась о жестокую реальность. Я не могла ничего поделать с тем, что во мне, еще 9-летнем ребёнке, навсегда изменилось представление о природе человеческой натуры.

Заметки психолога

Комментирует Наталья Хидирова,

практикующий психолог:

– Считается, что педофилия – это не синоним сексуального насилия над детьми. Не всякий педофил способен на насилие, и не всякий насильник является, в конечном счете, педофилом.

Исследования показали: активность в левой задней части поясной извилины и левой верхней части лобной извилины у педофилов оказалась выше, чем у насильников. Эти области мозга связаны с самоконтролем. Именно этот механизм не дает педофилам стать преступниками почти в 50 % случаев.

Данные исследований нейробиологов 2015 года, опубликованные в Американской национальной библиотеке медицины, показывают, что только 50 % людей, совершающих насилие над детьми, являются педофилами. Остальные же 50 % являются насильниками, которые, испытывая проблемы в социальной и сексуальной жизни, выбирают ребенка, как легкую «добычу». Также они могут использовать насилие над детьми как акт самоутверждения, доказательства своего превосходства и власти.

Приведу пример. В очень бедных странах родители продают своих детей в возрасте 7–9 лет замуж. Где муж по факту совершает насилие над своей малолетней женой. И в данном случае этот мужчина со стороны психиатрии не является педофилом, так как данного человека (жену) он не считает ребёнком, даже человеком считает с большой натяжкой. С момента покупки он считает жену своей личной собственностью. Низкое интеллектуальное развитие здесь также играет очень важную роль.

Или насильник – социопат, чаще всего человек маргинальных кругов, имеющий алкогольную или наркотическую зависимость. Такой человек, выбирая себе жертву, может одинаково смотреть как на пожилую соседку, так и на молодую женщину или девочку-подростка с соседнего двора. Если в момент психического нарушения рядом окажется девочка 13 лет, насильник совершит своё преступление в отношении её, но педофилом являться не будет, так как отсутствует тяга к детскому незрелому телу.

Что же объединяет эти два понятия? Их объединяет сам факт насилия или насильственных действий против половой неприкосновенности жертвы. Жертвы у этих двух групп могут как отличаться, так и пересекаться. Объединяет их всех только слабость, которую бессознательно считывает насильник.

Педофил – инфантильный, скрытный, чаще начитанный, грамотный, но слабохарактерный и неуверенный в себе. Обычно тянется к работе с детьми, выбирая такие профессии, как воспитатель, няня, учитель, преподаватель, тренер, помощник, меценат. Либо такую работу, которой в любой момент сможет прикрыть себя, пользуясь авторитетом и властью, – адвокат, судья, директор, служители различных религиозных конфессий. Имеет непреодолимую тягу к детскому телу. Данная группа чаще не насилует детей, применяя агрессию, а именно склоняет их к соитию.

Как бы страшно это ни звучало, но педофил очень заботлив, внимателен, ласков и добр к детям. Налаживает контакт с ребенком очень быстро и легко завоёвывает его доверие. Педофил чаще всего, примерно в 80 % случаев, в детстве сам подвергался насилию со стороны взрослых. В его восприятии он остался ребёнком, слабым и беззащитным. Из его уст можно часто услышать: «Я сам как ребёнок», «Мне намного проще работать с детьми», «Детей я понимаю лучше, они мне ближе», «Посиди у меня на коленках», «Давай мы с тобой сейчас поиграем, у нас будет свой секрет».

У педофилов, в отличие от насильников, в 50 % случаев до преступных насильственных действий не доходит. Они довольствуются переписками в социальных сетях, просматривают фото и видео с закрытых ресурсов, фантазируют с участием детей, которые находятся в их поле зрения. Иногда это проявляется только в скрытых поглаживаниях или прикосновениях к детям.

Педофилы очень трусливы, не уверены в себе и очень часто имеют слабую потенцию. Испытывают страх перед женщинами, считая себя слабыми и недостойными. Иногда они живут обычной жизнью, имеют жену и детей, но являются оборотнями, имеющими теневую сторону – тягу к детскому телу, они всячески пытаются её скрывать и контролировать. В силу своей слабости, даже перед собственной женой, педофил постоянно чувствует себя неудовлетворенным. И влечение к детскому телу в какой-то момент становится непреодолимым. Многие педофилы, в силу своих отклонений, уверены, что дети сами этого хотят и сами их провоцируют. Насильники не различают или не обладают способностью осознать и понять, что ребенок – это незрелый организм.

Глава 2
Радмилла

Мне было 15, и все, о чем я сейчас мечтала, – смерть. Быстрая, безболезненная смерть. Столько боли я пережила, разве я не заслужила избавления?

Я сидела на полу, крепко обхватив руками колени, поджав их к подбородку. Хотелось спрятаться внутри себя, спрятаться, чтобы защитить себя от них. Ведь все, что у меня теперь осталось, – это я сама. Капельки крови из носа падали одна за другой, разбиваясь о холодную поверхность. Я разглядывала копны волос, разбросанных недалеко от меня. Еще недавно они украшали мою голову, спадая черным, как ночь, водопадом по моей спине, теперь они были на корню срезаны дядей, в знак презрения. Меня больше не душил страх, но осознание несправедливости происходящего комом сдавливало горло. Хотелось кричать, разрывая в клочья эту мучительную тишину. Но разве я могла? Меня давно лишили голоса, лишили души, меня давно лишили жизни. В голову вдруг пришли слова песни, что мама пела в детстве, когда мне становилось страшно. «Не бойся, я с тобой, от всех укрою бед», – нарушил тишину мой напев. Роняя слезы на пол, дрожащим голосом я повторяла, словно молитву, эти слова, в надежде на покой, который они приносили мне в детстве. Где же ты сейчас, мамочка… знаешь ли, видишь ли, что творится с твоей девочкой? Забери меня к себе, я так устала, мне так больно, мамочка…

Мама не слышала, их с отцом не стало, когда я была еще ребенком. Воспоминания уносили меня в детство, отвлекая от физической боли, но еще больше калеча душу.

В тот день я впервые познакомилась со смертью и, как ни странно, мы подружились. Частенько она навещала меня. Она вошла в дом с завернутым в белоснежный саван отцом. Я ощутила ее присутствие, холод, которым веяло от нее. Тогда я еще не понимала сути происходящего. Не понимала, почему люди вокруг кричат и плачут, почему отец лежит на полу. Мне не было страшно, потому что я видела, что мама абсолютно спокойна. Она, как и обычно это бывало, сидела рядом с папой, а голова ее покоилась на его груди.

– Мама, папочка заболел? Почему его так укрыли?

Как хорошо я помню ее глаза в этот момент. Какая невообразимая боль читалась в них, такая тяжелая, такая видимая, что даже я почувствовала ее. Тетя взяла меня за руку и вывела из комнаты. Я не понимала, почему они не дают мне поиграть с папой и что заставило маму так страдать, не понимала, что такое происходит. Мои раздумья прервал истошный крик. Это была мама. Я выскользнула из рук тети и побежала к ней. Она сидела на коленях и… это даже плачем нельзя было назвать, рыдание ее было отчаянным, наполненным такой великой безнадежностью, что теряло человеческий характер. Она цеплялась за отца, как за единственный шанс спастись, но его неумолимо отнимали у нее, отнимали навсегда.

Я не знала, куда мне бросаться: к маме, чтобы попытаться хоть как-то облегчить ее боль, или к отцу, чтобы не дать забрать его. В этот момент кто-то подхватил меня на руки и спешно унес в другую комнату. Я вырывалась, кричала, плакала, но меня все не отпускали. Долго потом меня преследовало это чувство вины, за то, что я ничего не сделала, не помогла маме, не спасла папу.

Самый страшный момент наступает, когда дом пустеет, все родственники и друзья уходят и ты остаешься наедине со своими мыслями, с всепоглощающей болью, с осознанием неизбежности произошедшего.

За все три дня, что прошли после того, как забрали отца, я так ни разу и не услышала голос мамы. Она больше не кричала, но ресницы ее оставались мокрыми, а слезы омывали лицо. Горе ее было тихим, почти беззвучным. Удивительно, как мы можем забыть, что делали еще несколько дней назад, но уловить и запомнить на всю жизнь ритм дыхания, глубину взгляда, тиканье часов в определенный момент, как может врезаться в память запах боли, витавший в воздухе.

– Мама, тебе больно?

Она подняла глаза, но взор ее был устремлен глубже, будто сквозь меня.

Я отчаялась, из глаз хлынули слезы

– Мамочка, не плачь, прошу тебя! Скажи мне, скажи, куда они забрали папу, я пойду и приведу его, скажу, что тебе без него плохо, что мы хотим к нему.

Она вздрогнула. Казалось, слова словно электрическим разрядом прошлись по ее телу. В следующую секунду я оказалась в крепких объятиях.

– Девочка моя, ты тоже скучаешь по нему? Ты тоже хочешь к нему?

Голос был отравлен виной, дрожал, она будто захлебывалась словами.

– Прости мне мою боль, любимая. Прости мое горе.

Мама крепче прижала меня к себе. Время застыло. Мы стояли посреди комнаты, наполненной горьким ароматом душевных мук, и словно прятались в объятиях друг друга. Поцелуями она собирала слезы с моих щек.

– Ну, все, пойдем, приведем себя в порядок, милая.

Ее мягкие руки заботливо омывали мое лицо теплой водой. Каждое ее касание привносило в душу покой. Мне казалось, этому горю пришел конец и теперь жизнь пойдет обычным чередом. Однако отсутствие папы меня еще беспокоило, а спросить маму о нем я так и не решилась. Впервые за несколько дней лицо ее освещала улыбка, лишь иногда в глазах проскальзывала тоска.

В этот день мне позволялось абсолютно все. Казалось, мама хочет загладить свою вину. Мы до отвала наелись мороженым и конфетами, пересмотрели уйму мультиков, даже попрыгали на недоступной ранее огромной мягкой кровати в родительской спальне. К концу дня я нежилась в теплой ванне, до краев наполненной пеной. Мама сидела рядом и рассказывала сказку, как вдруг ее взгляд застыл. Она вновь смотрела сквозь меня. Тревога охватила мою детскую душу. Мама нагнулась ко мне и прошептала:

– Маленькая, ты ведь скучаешь по папочке? Ведь хочешь к нему?

Я утвердительно кивнула.

– Тогда будь хорошей девочкой и немного потерпи.

Она поцеловала меня в макушку, я было хотела поцеловать в ответ, но ее руки крепко сжали мои худенькие плечи, так, что я не могла встать. Мама еще раз взглянула на меня, в этот раз взгляд ее горел отчаянием, решительно вдохнув, она с силой надавила на меня, погрузив в воду. Как развивались события дальше, я помню очень скудно. Помню, вода заполняла меня, попадая в рот, нос и уши. Попытки вырваться и кричать. Помню ее ледяной, спокойный взгляд и тьму… я в нее провалилась, стало вдруг так тихо, казалось, я заснула. Проснулась от холода воды, она совсем остыла, мамы рядом не было. Я не знала, что произошло, было ли это наказание или какая-то игра. Стараясь не наделать шума, я встала и вылезла из ванны. Кружилась голова и ужасно тошнило. С трудом достав большое махровое полотенце, я закуталась в него и отправилась на поиски мамы. Тьма, поглотившая дом, и глухая тишина пугали меня, я слышала бешеный стук своего сердца. Где же мама?

Она лежала на полу, среди разбросанных семейных фото и обнимала рубашку папы. Она спала. Я так думала… Стянув одеяло с кровати, я укрыла ее, устроилась рядом и мгновенно заснула. Меня разбудила барабанная дробь в дверь. Я с трудом разомкнула глаза, было уже светло. Солнечные лучи пробирались в комнату, наполняя ее мягким светом. Я поморщилась, привыкая к нему. Мне совсем не хотелось вставать, я залезла глубже под одеяло, накрылась с головой и стала ожидать продолжения сна. Но раздался щелчок от поворота ключей в замке, и кто-то вошел в дом. Это был дядя Ахмед – брат моего отца.

– Лайла! Лайла! Вы дома?

Я уже собиралась ответить, когда почувствовала, как он тяжело приземлился рядом со мной и скинул одеяло.

– Милочка, ты в порядке?

Я кивнула.

Он перевел взгляд на маму, мягко коснулся ее руки и попытался разбудить.

– Лайла, вставай.

Но мама была неподвижна.

– Лайла… слышишь?

Она не слышала. Старания дяди, а затем докторов «Скорой» были тщетными… она уже давно ничего не слышала. Решив, что благополучно послала меня к отцу, она в компании нескольких упаковок таблеток отправилась вслед за нами… Только вот меня она довела лишь до половины пути… а затем бросила… они с отцом бросили меня и ушли… я оказалась не нужна.

Далее последовала череда переездов от одних родственников к другим. Все лица, голоса, дома перемешались в моей голове, превратившись в большую серую массу. Я не запоминала имен, даже того, как они выглядят, не могла отличить одних от других. Везде я искала маму с папой. С каждым новым домом я надеялась, что в это раз мы приехали к ним, что они ждут меня. Несмотря на большое количество людей, так внезапно появившихся в моей жизни, никто из них не мог толком ответить мне, где же мои родители и почему они не приходят за мной. Одни отводили глаза, говоря, что мама с папой уехали по работе, другие переводили тему, а третьи просто уходили, ничего не отвечая.

Спустя года полтора я нашла постоянное пристанище, которое уже не покидала до сегодняшнего дня. Это был дом старшего брата моего отца. Дом был большой и битком набит детьми. У дяди была большая семья – 5 девочек и его любимый долгожданный сын, его самая большая гордость.

С первого дня мне дали понять, что я не самый желанный гость в семье. Там, в их доме, я неожиданно быстро повзрослела, стала более самостоятельной, я не плакала и не капризничала, не мучила никого расспросами. Я больше не чувствовала себя ребенком. Видимо, ввиду того, что со мной больше никто не носился, как это было при родителях. Дни тянулись невообразимо долго, но я не утратила надежды вернуться домой, я упрямо ждала, что придет день, мама с папой обязательно приедут и заберут меня. А пока папа скорее всего заболел и мама за ним присматривает.

Воспоминания уносят в тот день, и сердце пронзает острая боль. Трудно дышать. Кажется, если глубоко вдохну, наполнив легкие воздухом, то их просто разорвет. Дыхание становится прерывистым, еще и слезы душат, я кожей чувствую атмосферу того дня.

Стоял теплый сентябрьский день. Солнечные лучи играли на моих переливающихся белых бантах. Меня охватывало волнение, коленки подкашивались, а мышцы живота сводило так, что я не могла и пошевелиться. Я в первый раз должна была пойти в школу.

– Милла! Радмилла! Ну, битый час тебя зову. Давай, надевай туфельки и пойдем.

Я с неохотой пошла вслед за тетушкой. Нет, нет, я хотела в школу, очень хотела, но я так ждала маму. Надеялась, она придет. Это ведь такой важный день.

– Тетя Карима, а можно позвонить маме? Может, она придет?

Всегда холодная тетя Карима вдруг присела рядом и заключила меня в объятия.

– Моя девочка… прости меня, но маме мы позвонить не можем.

Я расстроилась. Как же так? Ведь я хорошо вела себя. Я не капризничала, не шалила и слушалась тетю с дядей.

– Но это такой важный день, – произнесла разочарованно я, понимая, что это бесполезно.

Она встала и отвернулась, пряча глаза. Я увидела, она вытирала слезы. Неужели это я ее расстроила?

Всю дорогу до школы я думала об этом. Думала, что же я такого сказала, чтобы расстроить тетушку. А что, если мама узнает и теперь вовсе не приедет.

Мы простояли на праздничной линейке совсем не долго, было слишком жарко. Дети с гулом забежали в кабинет. Я зашла последней и села одна в самом дальнем углу. Началось знакомство. Поскольку село, в котором мы жили, было весьма небольшим, учительница уже почти всех знала поименно. Одного за другим она поднимала и спрашивала фамилию и имя и узнавала про родителей. Думаю, это было, скорее, чтобы знали мы или просто формальностью, потому что она сама все уже знала. Я надеялась, что меня не заметят, но план провалился.

– Алиева.

– Я.

– Ну что, будем знакомиться?

Я бы с радостью отказалась, но такого варианта в моей графе «выбор» не было.

– Да, – сухо произнесла я.

– Ну? Как тебя зовут?

– Алиева Радмилла.

– А кто твои мама и папа? Как их зовут? Кем они работают?

Едва успела я открыть рот, чтобы ответить, как с первой парты донеслось:

– У нее нет родителей, они умерли.

Какой дурак это сказал? Я была в ярости.

– Ты что, с ума сошел? Мои родители не умерли.

– Нет, умерли. Ты племянница дяди Ахмеда. Твой папа умер в аварии, а мама сошла с ума и тоже умерла.

Это было слишком. Я встала и подошла к нему.

– Что ты такое говоришь? Мой папа болеет, а мама за ним приглядывает.

Видимо, в этот момент учительница поняла, что нужно что-то предпринимать. И, взяв меня за руку, отвела на мое место и приказала сесть.

– Это неправда! Мои родители не умерли, – взмолилась я.

– Это неправда!

– Хорошо, Алиева, сядь.

Все оставшееся время я провела безмолвно, тихо сидя за последней партой, прижимаясь к стене так, словно хотела раствориться в ней. Я просто тонула в мыслях, то успокаивая себя, ведь это не могло быть правдой, то складывая все части пазла в картинку, которая и объясняла то, почему мама с папой за мной до сих пор не пришли. Они заглушали весь шум вокруг, смешивая все голоса и звуки и обращая их в гул. Меня прервал голос учительницы:

– Алиева! Можешь идти. Уроки окончены.

Я подняла глаза и увидела, что класс опустел и я единственная, кто остался. Спешно собрав все принадлежности в рюкзак, я вышла и уверенно направилась на этаж выше. Я знала, кто даст мне ответы на эти вопросы.

Адиль был на 4 года старше меня, он был любимцем всех домашних и должен был знать даже самые сокровенные тайны семейства. Хотя, признаться, больше я хотела найти в нем защиту и пожаловаться на того глупого мальчишку.

Завидев его с ребятами, я подошла, но, как только открыла рот, чтобы рассказать о своей обиде, ком, что томился в моем горле все это время, вырвался наружу и я разрыдалась.

– Милла, что случилось? Кто тебя обидел?

Он испуганно смотрел на меня. Ведь до этого я никогда не плакала, по крайней мере в присутствии людей. А тут я буквально заливалась слезами. Адиль был в растерянности. Он обнял меня и повел домой. Свежий воздух немного рассеял туман в голове, я успокоилась.

– Ты знаешь, почему мама с папой не пришли сегодня?

Он посмотрел на меня и, видимо понял причину моих слез.

– Я ведь говорил маме, что тебе все равно расскажут в школе, – ворчал он.

– Что расскажут?

Он виновато опустил голову и молчал.

– Так это правда?

– Какой болван тебе рассказал это сегодня?

Я остановилась. Мое тело охватила дрожь. Разве так бывает?

– Где мама с папой, Адиль? Где мои мама с папой? – упрямо повторяла я, в надежде на то, что я просто неправильно поняла его. Я готова была принять даже то, что они бросили меня и ушли, но я не могла и не хотела верить в то, что их больше нет.

– Хорошо! Хорошо! Хочешь знать, где они? Пошли!

Мы свернули в противоположную от дома сторону и пошли. Дорога была длинной, и я изрядно подустала и хотела пить. Но, не проронив и слова, шла. Я и представить не могла, куда он приведет меня. Это место было таким унылым, что казалось, будто солнце обходит его, лишая меня своих лучей. Кладбище.

– Вот! Ищи имена своих родителей на камнях.

– Я не знаю как.

– Ладно, пойдем вместе.

Мы блуждали от одной могилы к другой. Каждый раз, проходя мимо очередного камня, я надеялась, что это не он. Что Адиль сейчас скажет, что ошибся или пошутил. Да не важно, скажет хоть что-нибудь, что это неправда, мои родители в порядке и скоро за мной придут. Неожиданно он остановился, я шла сзади и, споткнувшись, упала прямо на него. Он стоял меж двух больших черных камней и молчал. Я поняла. Мы пришли. Не было слез, истерик, не было криков. Я просто легла на землю и закрыла глаза.

Осознание происходящего накрывало меня, давило со всех сторон.

В одночасье я потеряла все, что было у меня, все силы иссякли, даже дышать мне было невмоготу. Какая-то безнадежная усталость охватила меня.

– Милл, ну чего ты? Вставай.

Я не хотела, мое место здесь, рядом с папой и мамой. Он пытался поднять меня с земли, но я словно приросла к ней. Я вдыхала ее запах, пытаясь отыскать аромат маминых духов, пальцы, перебирая песок, искали хоть что-нибудь мало-мальски напоминающее о ней, о папе. Я сильней прижималась к земле, пытаясь раствориться в ней, пройти сквозь нее и заснуть навсегда рядом с родителями.

– Милла, вставай, прошу тебя. Давай, пойдем домой, – взмолился Адиль, – мама, наверно, волнуется.

Но мне было все равно. Моя мама вот она, здесь, лежит в сырой земле, я хочу быть с ней.

– Вставай, завтра придем еще. Только сейчас вставай, и пойдем домой. Погляди, уже темнеет.

В его голосе звучало отчаяние. Наверняка он пожалел, что привел меня сюда. И, наверно, по-хорошему я должна была встать и пойти с ним, чтобы тетушка не отругала его, ведь он так мне помог, привел сюда, к маме с папой. А я, выходит, стану причиной его наказания. Но я ничего не могла с собою поделать. Мне так хотелось быть рядом с родителями, я так соскучилась, мне так не хватало их.

Вечерело. Холодный ветер пробирал до костей, где-то вдалеке я услышала знакомый голос. Это была тетушка и, судя по всему, она не хвалить нас собиралась.

– Адиль! Ты с ума сошел? Что вы здесь делаете? Милла! Вставай немедленно.

Голоса, крики и шум ветра вновь гулом стояли в ушах. Я ничего не могла и не хотела разбирать. Неожиданно кто-то поднял меня на руки, я закричала:

– Нет! Пожалуйста, не надо. Я хочу остаться здесь. С мамой и папой.

Меня не слушали или не слышали, не знаю, но я все больше отдалялась от места, которое отныне стало мне дороже дома, которое стало мне домом. Я кричала, плакала и брыкалась всю дорогу. В попытках вырваться я, кажется, покалечила того, кто нес меня на руках. Сил сопротивляться больше не было. Я обмякла, прижалась к груди и заплакала… это были слезы глубокого отчаяния.

Каждый день из школы я шла туда и лежала у могилы родителей до тех пор, пока за мной не приходил кто-то из родных и не забирал. Я уже не плакала, а порой просто спала, когда меня забирали. Но мои вылазки были закончены, когда тетушка решила сама отводить и забирать меня из школы.

Скандал случился несколько недель спустя, когда я попыталась сбежать из дома ночью, пока все спали. Удивительно, но я, будучи совсем малышкой, не боялась темноты ночи. Меня поймали, когда я выбегала из дома. Шуму было очень много. Кажется, у них лопнуло терпение. Тетушка была в ярости.

– Хватит! Прекрати ходить на это кладбище. Они умерли! Все, их нет больше! Для чего ты туда ходишь? С костями обниматься хочешь?

Я стояла с виновато опущенной головой, слезы предательски выступали на глазах, но я не позволяла себе плакать.

– Чего ты молчишь? Что тебе дома не сидится?

– Мой дом там, где мои мама с папой, – холодно отрезала я.

– Ты сошла с ума, девочка?

– Карима! – грозно зазвучал голос дяди.

Его суровый вид говорил сам за себя. Он мог напугать меня, даже не глядя в мою сторону.

– Значит, так. Если девчонка еще раз попытается выкинуть что-нибудь подобное, запри ее и пусть сидит дома, не ходит в школу, на улицу и вообще никуда. Ты поняла?

Тетя Карима послушно кивнула головой. Дядя, завершив зачитывать свой приказ, удалился.

С того дня походы на кладбище прекратились. Точнее, конечно, они не прекратились, но стали более редкими. Только там моя маленькая душа находила покой. Я рассказывала маме с папой о том, как прошел мой день, делилась успехами и жаловалась на неудачи. А когда мне хотелось обнять их, я ложилась на их могилы и крепче прижималась к земле, мне казалось, я чувствую их тепло. Часто я безмолвно смотрела на каменные плиты, скрывающие моих маму и папу, и мучилась желанием высвободить их оттуда. Я закрывала глаза и представляла, словно они сидят рядом и разговаривают со мной, отвечают на мои вопросы, гладят по голове и просят немного потерпеть и быть послушной девочкой, не расстраивать дядю с тетей. И я старалась, я очень старалась их не подвести.

Я росла вдали от их мира, мне не было интересно ничего. Я четко выполняла данные мне указания и на этом заканчивала всякие контакты. Это касалось и учебы, и отношений в семье. Я чувствовала себя чужой. Чужой везде. И только на могилу к родителям я приходила словно домой, только здесь чувствовала тепло, так мне необходимое.

Я поняла, что время совсем не лечит. Но оно заставляет взрослеть и по-другому реагировать на боль, порой эту боль заглушая, а порой давая ей абсолютную свободу.

Все дни до момента, навсегда изменившего мою жизнь, имели серый оттенок и горьковатый привкус.

Этот же день был ядовито-черным. От воспоминаний тело охватывает дрожь, и тошнота подступает к горлу. Вновь появляется это ощущение грязи на теле, хочется немедленно смыть все с себя. Собственное тело вызывает у меня отвращение после случившегося. Хочется избавиться от него, лишь бы ничего не напоминало о произошедшем. Лишь бы не чувствовать его запах на себе, не думать о нем. Никогда бы не подумала, что удостоюсь такого презрения к себе самой.

Я действительно ненавидела и крепко презирала себя. Это был мой день рождения. Выполнив все наказы семейства, я, по обыкновению своему, отправилась на кладбище. Сегодня я могла провести там хоть весь день, поскольку тетушка с дядей и сестрами поехали выбирать подарки по случаю предстоящей помолвки старшей сестры. Дома оставались только я и Адиль. А он, как я была уверена, не сильно заметит мое отсутствие.

Обходя заросшие кусты, я пробралась к могиле родителей и взялась приводить участок в порядок. Плита была грязной от недавних ливневых дождей, а трава проросла так, что закрывала имена на поверхности плиты. Покончив с работой, я улеглась на могиле отца и, обняв ее, воображала, будто это он. Я закрыла глаза и воодушевленно рассказывала ему о событиях в школе, о суете в доме по случаю помолвки сестры, обо всем, что происходило вокруг меня. Я никогда не могла себе позволить говорить так открыто с кем-то еще. Мне казалось, папа с интересом слушает меня, а порой даже отвечает мне. Вдруг я ощутила чье-то присутствие. Открыв глаза, я обнаружила Адиля, непонимающе разглядывающего меня.

– Нет, конечно, то, что ты здесь, не стало для меня неожиданностью. Но ты что, и вправду разговаривала с ними?

Я стыдливо отвела глаза и поспешно встала.

Отряхнувшись от земли, я направилась в сторону дома.

Адиль поплелся за мной.

– Извини, я не знал, что ты здесь… разговаривала. Просто я был голоден, а в доме никого.

– Я сейчас все сделаю, – еле слышно произнесла я.

Больше мы не проронили ни слова. Шли молча до самого дома.

Я накрывала на стол, когда вошел Адиль.

– У тебя ведь сегодня день рождения?

Для меня было неожиданностью то, что он помнил, но радости это не вызывало.

– Да, – сухо ответила я.

– Поздравляю. У меня кое-что есть для тебя.

Он мягко улыбнулся и вытащил из кармана маленькую коробочку. Открыв ее, я увидела кулон, украшающий тоненькую цепочку. Это был маленькой ангелочек.

– Какой красивый, – с искренним восхищением произнесла я.