Текст книги "Не молчи. Дневники горянки"

Глава 7
Ахмед

Я не знаю, насколько мне подходит призыв «не молчи».

Искренне скажу, что в моем случае я не могу и не имею никаких прав призывать разглашать такое. На Кавказе никогда не простят мужчину-жертву, даже не важно, в чем конкретно он является жертвой. У нас и про кражу писать заявление постыдно, а про насилие и подавно. Пусть мне было 8 лет, пусть я бы просто физически не потянул сделать что-то здоровому мужику, пусть… Я мужик и не имею право на то, чтобы быть жертвой. При этом я сомневаюсь, что меня могли бы обвинить, как это происходит с девочками. Конечно нет. Никто бы не сказал, что я дал повод и виноват сам, не только потому, что я ребенок, я ж еще и мальчик.

Но это не значит, что это не считалось бы позором для меня, что не стало бы не только моим клеймом, но и клеймом всей моей семьи и будущего поколения.

С другой стороны, я понимаю, что из-за того, что я молчал, возможно, от этого человека пострадали и другие дети. И я чувствую ужасную вину. Мне больно думать о том, что я такой же, как он, как будто помогал ему в этом своим молчанием.

Мне было 8, я был самым обычным сельским пацаном. Не скажу, что родители со мной жестоко обращались, но какого-то близкого контакта у нас не было. Что большинство считает для мальчика правильным. Я тоже не замечал никакой обделенности, пока не столкнулся с тем, что мне не к кому было подойти и попросить защиты или хотя бы внимания к своей беде.

Как сейчас помню, это было летом. Мы играли в войнушку, потом пошли на речку и оттуда нас позвал к себе Расик, наш друг, он нашел у своего папы кассету с порнушкой, и мы, конечно, не могли устоять перед этим. И хотя возраста половой зрелости у нас еще не настало, но интерес был бешеный. Мы пошли толпой к Расику и, устроившись на полу, пока родители были кто где, стали смотреть на первую обнаженную женщину в нашей жизни. Многие из нас подглядывали, наверно, за кем-то, но это было совсем другое.

В общем, мы засмотрелись и не услышали, как пришел дядя Расика. А когда он вошел в комнату, все бросились врассыпную. Поймали только меня.

Ну, конечно, поругали и за ухо отвели к маме. По дороге этот дядя как-то странно прижимался ко мне. Я тогда ничего не понял. Ребенок же. Мама, конечно, поругала, папа даже побил. Но побил больше за то, что не успел убежать.

Пару недель спустя у старшего брата Расика была свадьба.

Такая, знаете, во дворе, со скамейками под натянутым брезентом. Я любил такие свадьбы в детстве. Там можно было наесться вдоволь и «заработать» денег, закрывая дорогу свадебному кортежу.

У нас на свадьбах всегда собиралось все село, без исключения. Даже врагов звали.

Уже ближе к вечеру ко мне подошел выпивший дядя Расика. Шутил на тему нашего приключения с кассетой. Говорил, что я уже мужчина и все в таком духе. А потом спросил, понравилось ли мне. Я застеснялся. Неудобно было обсуждать это со старшим. Он похлопал мне по плечу и сказал, что знает, что понравилось, что я уже взрослый. А потом спросил, хотел бы я сделать такое. Я смущался от таких вопросов, но думал, что он пьяный, вот и несет что попало. Тогда он взял меня за плечо и повел за собой. Предлагая показать мне все по-настоящему. Я не хотел идти. Но как я взрослому мужику бы это сказал? Я даже не знал никогда, что то, что он делал со мной в сарае, могут вообще делать люди. Он завел меня в сарай. Там было уже темно, затем он подошел близко ко мне и сказал, чтобы я встал на четвереньки. Я не хотел и уже испугался, он толкнул меня. Ударившись коленками, я заплакал. Но он снял со своих штанов ремень и сказал, что если буду кричать, побьет меня и всем расскажет, что я занимался плохими вещами. Сейчас в моей голове не укладывается. Я же даже не понимал, что он расскажет. Чего я так испугался. В общем, пришло все к тому, что я стоял перед ним со спущенными штанами на четвереньках. Он сел на колени сзади меня, спустил штаны и трусы и стал об меня тереться своим органом. Я видел это в порно и примерно понимал, что он делал. Было мерзко и стыдно. А он даже стонал. Так продолжалось до тех пор, пока я не почувствовал, как сзади по копчику не стала стекать какая-то жидкость. Я испугался, думал, что это моя кровь, что он меня порезал, и стал плакать. Он встал и ударил меня. Я затих.

Это повторялось еще несколько раз.

Я перестал общаться со всеми друзьями, замкнулся. Дома никто даже не заметил каких-то изменений во мне. То, что я плакал и просыпался по ночам, то, что начал писаться в постель, все списывали на сглаз.

«Сглаз», когда мне было лет 14, попал под «КамАЗ». Что, наверно, тоже нельзя назвать справедливостью. Я с 8 лет представлял, как убиваю его, но возможности так и не представилось.

Я всю жизнь был с этим стыдом один, и сейчас в 35 лет я тоже не знаю, что мне тогда надо было делать, что было правильным в этой ситуации.

Заметки психолога

Комментирует Наталья Хидирова,

практикующий психолог:

– Замирание, всепоглощающее чувство вины и стыда. Тяжелая боль, которую сменяет пустота. Это я во всём виновата! Это я всё это сделала. Это я согласилась достать котенка за школой. Это я не убежала. Это я не смогла закричать. Я должна молчать, иначе все узнают, как я плохо поступила. Я очень огорчу свою маму. Родители будут стыдиться меня. Они будут думать, что я плохая и глупая. Мое тело стало каким-то другим, оно будто чужое, не мое. Оно очень грязное, противное, постыдное.

И все же психика ребенка однозначно распознает данный акт как небезопасный для жизни и может «вытеснять» воспоминания о страшных событиях, чтобы не разрушиться. Тогда мы имеем такое явление, как ПТСР – постравматическое расстройство. Вытесняя такие воспоминания, у детей часто встречается фрагментарная амнезия. Иногда такие воспоминания мозг постепенно «переводит» в сон, со временем ребенок начинает считать, что всё это ему только приснилось. Он становится отрешённым, печальным, молчаливым и закрытым. Или начинает много спать или, наоборот, спит очень мало, так как постоянно преследуют ночные кошмары. Становится бледным и пассивным. Привычное поведение ребенка резко меняется. Начинает избегать или странно реагировать на кого-то из близких.

Никогда подобное изменение в поведении ребенка не может быть беспочвенным. На подобное изменение родитель должен отреагировать немедленно. Если не получается выяснить причину самостоятельно, то стоит обратиться к специалисту.

Глава 8
Асия

Я лежала на животе, поджав под себя руки, тяжелое, прерывистое дыхание повисло надо мной, словно бетонная плита, что, кажется, вот-вот меня раздавит. Жесткие, грубые толчки сзади причиняли нестерпимую боль. Но от страха я даже дышала через раз, уж не говоря о том, чтобы закричать. Я старалась не думать о том, что происходит, считая секунды до того, как все это закончится. Но его стоны будто растягивались на вечность.

Его щетина царапала спину и плечи, что вдобавок к боли и отвращению вызывало еще больше злости. Но сопротивляться у меня не хватало ни сил, ни смелости. Потное тело это прекрасно чувствовало и продолжало наслаждаться возможностью позабавиться.

Удивительно, как дешево стоит человеческая жизнь. Лишь чье-то удовольствие, чье-то желание, чья-то похоть. И все… нет жизни.

Стоны не прекращались, ему нравилось, он менял ритм, то замедляя движение, то ускоряя. А я, утратив остатки здравого смысла, молилась. Как гадко и стыдно обращаться к Богу в таком положении. Но кто еще мог меня слышать? Кто еще мог помочь?

– Господи, прошу, только дай мне умереть. Дай умереть здесь и сейчас. Не оставляй меня с этой болью, с этой грязью на этом свете. Это слишком тяжело, моя душа не вынесет.

Эта молитва стала ежедневным моим обрядом, единственной просьбой, заветным желанием. Решиться и покончить с собой я не могла. Презираю себя за эту трусость, но сделать с ней ничего не могу.

Все происходящее было настолько за гранью моего воображения, что я, кажется, до сих пор не осознала реальность происходящего.

Иногда эмоции берут верх, и мое сердце одолевают ненависть и презрение. Я ненавижу всех – начиная с себя, за свою трусость, неспособность постоять за себя, заканчивая родителями, которые так боялись разговоров со стороны родственников, что отдали меня замуж в 16 лет, ненавижу эту треклятую жизнь, которая так и не сделала из меня человека.

Вместо выпускного у меня была свадьба. Вчерашние переживания об ошибках в диктанте превратились в беспокойство о том, достаточно ли соды в муке для хинкала. Мое детство закончилось слишком быстро и неожиданно для меня. Вместе с детством закончилась моя жизнь.

Как только я переступила порог дома мужа, я уяснила, что хозяин в доме один и это вовсе не мой муж. Его отец ясно дал понять, что без его согласия нельзя даже садиться за стол. И это было не уважение, а скорее страх. Он абсолютно подавлял всех в доме. Наверно, именно поэтому мой муж только мне показывал свою мужественность, выражающуюся в тумаках и криках, реализуя таким образом подавляемый много лет потенциал.

Я быстро привыкла. Альтернативы не было, с самого детства мне внушали: «Из дома мужа – только на кладбище». Тогда еще смерть мне казалась страшной, поэтому я убеждала себя в том, что все не так плохо и к тому же я ни в чем не нуждаюсь, живу хорошо, да и родители с такой гордостью называют фамилию, в которую я отныне вхожа.

Семейная жизнь обрела определенную стабильность, я даже уловила последовательность случаев, при которых муж вымещает на мне свою невостребованную энергию. Как правило, происходило это в периоды ссор с отцом или в конце месяца, когда готовились отчеты на его работе. Исключения составляли какие-то форс-мажоры в виде мелких неудач или плохого настроения.

Свекра было приказано называть «папа», как ни странно, но это слово носило какой-то невероятный смысл в их семье, который говорил о безграничной власти и вседозволенности. До сих пор его взгляд, всплывая в уголках памяти, вызывает дрожь.

Не думала, что можно при жизни испытывать то, что гораздо страшнее смерти, гораздо больнее, гораздо хуже. Без преувеличения скажу, то, что со мной сейчас происходит, действительно и страшнее и хуже. Потому как виновницу своей погибели – смерть ты видишь лишь однажды, когда она забирает твою душу. Мне же выпала возможность каждый день видеть дьявола, что превратил мою жизнь в ад. Не просто видеть, нет! Жить с ним под одной крышей, кормить его, называть папой.

Я отлично помню, с чего все началось, и от этого еще больнее. Потому, перебирая ситуацию сейчас, я осознаю, что еще тогда можно было что-то предпринять, но я испугалась.

Мы вышли провожать гостей, «папа» стоял позади меня. Это было странно, учитывая то, что он обычно стоит во главе семьи. Вдруг я почувствовала, как его рука крепко сжала мое бедро. Обернувшись, я увидела его ухмыляющееся, покрасневшее от выпитого недавно коньяка лицо. Я мгновенно забежала в спальню, в надежде застать там мужа. Мне впервые в жизни захотелось его обнять. Настолько я нуждалась в его защите. Я бросилась ему на шею и, уткнувшись в плечо, зарыдала.

– Что случилось? Что за сырость ты развела? – разводя мои руки, не сдерживая ухмылки, спросил он.

– Ничего. Просто, – всхлипывая, произнесла я и прижалась к нему.

– Тогда, что тебе нужно? – последовало презрительно от него.

– Пожалуйста, Арсен, обними меня.

Мне была так необходима его защита, тот покой, который жена чувствует в объятиях мужа. Но он не хотел, а может, просто не умел его давать.

– Все, давай ложись. Мне с утра на работу.

И я легла, послушно легла. Но мысли и чувство стыда напрочь лишили сна. Я пыталась убедить себя в том, что «папа» был пьян и попросту не контролировал, что делает, но не представляла, как утром взгляну в его глаза.

Окончательно решив, что это всего лишь алкоголь и помутнение разума, я буквально заставила себя заснуть, уже на рассвете.

«Выходка» повторилась уже спустя неделю. Проводив мужа на работу, я принялась за домашние дела. Я мыла посуду, когда он подошел сзади и, плотно прижавшись ко мне, уткнулся носом в мои волосы и глубоко вдохнул.

– Ты так пахнешь, – тяжелым шепотом произнес он.

Меня сковал страх. Знаете, то самое чувство, когда ты пугаешься во сне и не можешь пошевелиться. Вот только это был не сон, и, чтобы все закончилось, недостаточно было просто переждать немного.

Он развернул меня к себе и, притянув, прижался ко мне пахом. Он был возбужден, и это пугало еще больше.

Я не знала, что нужно говорить, как себя вести. Раздался звонок, и он мгновенно отскочил. Отвлекшись на телефон, он вышел в другую комнату, я же рванула на улицу, забыв обуться. Босиком, недалеко от двора я простояла до прихода мужа. Никогда я не ждала его, как в тот день, никогда так не хотела, чтобы он был рядом. Я бросилась ему на шею.

– Да ты с ума сошла? Нас же соседи увидят, – пробурчал он. – Ты что, еще и босиком? Ты не в себе, что ли?

– Я… я просто… спешила тебя встретить и забыла, – заикаясь и с трудом связывая слова, ответила я.

– Да что с тобой в последнее время такое?

Он, конечно, недоумевал, с чего вдруг такой трепет. И его это настораживало.

Мы вошли в дом, на пороге стоял «папа».

– Твоя жена совсем из ума выжила! – недовольно бросил он.

– Я знаю, – последовал сухой ответ.

– Ничего ты не знаешь! В доме целый день нет хозяйки! Или сидит в спальне, или шастает босиком по улице. Ты мужчина или кто?

Громкость его голоса повышалась с каждым словом и уже дошла до крика.

Я не знаю, какими словами передать мое состояние в этот момент. Не знаю, в какие слова уместить мои эмоции.

В следующие полчаса мой муж выслушивал гневные речи своего отца, главный смысл которых был заключен в коротеньком тезисе «ты не мужчина». «Папа» изощрялся, как мог, видя страдания сына, и старался причинить еще.

Последствия, разумеется, не заставив себя ждать, были вымещены на мне. В этот раз он бил с особым отчаянием, а затем, упав на колени, разрыдался. Сквозь всхлипы глухо доносились сожаления о собственной никчемности, заключенные в «я даже жену нормальную найти не смог».

Было больно и непонятно.

Как я ни старалась держаться от «папы» подальше, он постоянно был рядом, и мы часто сталкивались. Он буквально сверлил меня взглядом и при каждой возможности касался меня.

Я тысячу раз задавалась вопросом, что помешало мне бежать из этого дома куда глаза глядят, но так и не смогла найти ответа. Хотя, откровенно говоря, я понимала, что, расскажи я все это мужу, он не поверит мне, а даже если и поверит, то не сможет ни отцу ничего сделать, ни со мной дальше жить. К тому же выгнать и опозорить меня гораздо проще. Я ведь чужая их роду, а значит, со мной уйдет и их позор, а если всплывет правда про отца, весь род моего мужа не отмоется от этого грязного пятна.

Я, как могла, старалась избегать его общества, но мы ведь жили в одном доме, а о том, чтобы съехать и жить отдельно, даже речи не могло быть.

Этот треклятый день стал моим ночным кошмаром. Все произошло накануне праздника. Муж с матерью собирались на рынок за продуктами к праздничному столу. Как я ни молила взять меня с собой – было бесполезно.

– Толку от тебя там мало. Лучше дом приведи в порядок. Накатаешься еще! – Насмешливо крикнула свекровь, размещаясь на переднем сиденье машины.

Клянусь богом, я проклинаю себя за то, что не бросилась бежать из дома, наплевав на все. Я не знаю, что остановило меня, что заставило надеяться на то, что все обойдется.

Я решила, что успею закончить все дела до того, как «папа» вернется домой. Бегала по дому как сумасшедшая, буквально за час успев убрать весь дом, выполнить все домашние работы, от стирки до глажки, даже вымыть двор. Управившись с возложенными на меня обязанностями, я поднялась в свою комнату, чтобы повязать платок и выйти из дома. Уже сбегая по лестнице вниз, я услышала, как в замке ворот щелкнул ключ.

Нет, нет, нет! Только не это. Я опоздала. Неужели я опоздала и он вернулся? Меня бросило в дрожь. Что же делать?

Первое, что пришло в голову – спрятаться. Возможно, он решит, что я уехала на рынок вместе с мужем. Взглядом я искала место своего убежища. Все эти мысли смешались в голове в какую-то долю секунды. Чулан под лестницей! Точно! Он никогда не заглядывает туда. Кое-как скрючившись, я влезла в маленький чулан и замерла. Дверь открылась. Казалось, каждая клеточка моего тела ощущала на себе тяжесть его шагов. Сердце билось так сильно, что я боялась, что его стук меня выдаст.

– Алло! Арсен? Вы где?… Асия с вами?… Нет, я еще не дома. Арсен, съезди к тете Луизе, у нее что-то там с тарелкой, жалуется, говорит, ни один канал не показывает. Да! Вот сейчас нужно.

Он говорил по телефону, видимо, узнав, что меня они оставили дома, нарочно отправил моего мужа к своей сестре, а живет она достаточно далеко от нашего села.

Я не знаю, как долго я планировала вот так прятаться, избегать его. Понимаю, что должна была предпринять что-то раньше.

Потолок надо мной заскрипел, он поднялся наверх, решив воспользоваться моментом, я выскользнула из чулана и рванула к двери. Босиком я выбежала во двор и кинулась к воротам… дрожащими руками я отпирала двери. Но даже выдохнуть не успела. На пороге стоял Заур – брат «папы».

– Оооо, какая невестка в доме моего брата, даже постучать не успел, уже встречает!

Я не знаю, как объяснить, что происходило со мной в этот момент. С одной стороны, я надеялась, что он будет у нас до тех пор, пока не вернётся мой муж, а с другой, понимала, что у меня уже не осталось шанса сбежать.

– Ты чего такая бледная? Не заболела ли?

Я отрицательно помотала головой.

– Папа дома?

– Дома дома, входи! – Его грубый голос даже повеселел. Он стоял на пороге, самодовольно ухмыляясь.

– Ассалам аллейкум! – поздоровался дядя Заур и обнял «папу».

– Я ненадолго, не накрывай, дочка, – сказал он, обращаясь ко мне.

«Папа вышел за порог и, крепко сжав мне руку в локте, завёл меня домой.

– Иди наверх, отдохни, – с поддельной заботой выдавил он.

В этот момент я поняла смысл фразы «разбилось сердце», во мне оно действительно разбилось. Это такое безнадёжное и горькое чувство, ты как будто чувствуешь эти осколки во всем теле, даже в крови. Твоему горю, твоей боли тесно в теле, они хотят вырваться, но не могут.

Дядя Заур пользовался дурной славой в селе, он был пьяницей и развратником. Наверно, поэтому я не стала надеяться на его помощь. Побоялась. Вдруг он с ним за одно.

Не прошло и пяти минут, как ворота захлопнулись. Я знала, он сейчас придёт. Необходимо было что-то предпринять. Я взяла в руки тяжелую вазу и принялась ждать. Другого выхода я не видела.

Шаги… я стояла, прижавшись к стенке, лицо обжигали горячие слёзы. Его силуэт, я зажмурилась… взмах и звонкий треск бьющегося стекла, осколки. Открыв глаза, я увидела обезумевшее от ярости лицо, кровь, стекающая со лба, придавала его виду ещё больше ужаса. Сознание заныло от предстоящей боли. Сорвав платок с головы, он схватил меня за волосы и потащил вниз, по лестнице. Вырываться не хватало то ли смелости, то ли сил. Не знаю. Он просто молча стаскивал меня вниз, а затем швырнул во двор, на ледяной бетон.

– Такая дрянь, как ты, не заслуживает, чтобы ее драли в доме.

Он навалился сверху и прямо на мне стал стягивать с себя штаны.

Я плакала. И больше ничего. Просто плакала. От стыда, безысходности и горькой вины…

Ну, конечно, можно было громко кричать, чтобы услышали все соседи, и мне бы, непременно помогли. Но мне было стыдно… знаю, что абсурд, бред, но было стыдно. Пока он, пыхтя и пуская слюни, дёргался на мне, ненависть, таившаяся во мне, выходила наружу. Ненависть к родителям за то, что вырастили меня такой ничтожной, такой жалкой. Собственная трусость была омерзительна мне, собственное существо ненавистно.

Неожиданно он приблизился ко мне и, сдавив горло, уткнулся в мою шею. Он тяжело дышал и что-то неразборчиво шипел.

Прошла целая вечность, прежде чем он встал с меня.

Оставив меня наедине со всем кошмаром произошедшего, он зашел в дом.

Слез не осталось. Ничего не осталось. Я просто лежала мертвецки уставшая. Есть ли смысл бежать? Есть ли смысл предпринимать что-то теперь, когда все уже произошло? Ведь что бы ни было теперь, времени назад уже не вернёшь.

Он вернулся с сигаретой в зубах.

– За что? – глухо произнесла я. Только этот вопрос сверлил мою голову.

– Потому что я так хочу, – последовал абсолютно безучастный ответ.

Я встала, вошла в ванную, приняла душ и продолжила жить, даже ела иногда. Знаете, такая жизнь, когда тебя в ней нет. Твоё тело встаёт по утрам, готовит завтраки, метёт двор… твоё тело живет, а тебя нет. Я была пуста. Мое тело было пустым.

Это повторялось. Много раз. В ванной, при полном доме гостей, в подвале, в самых грязных местах. Никто не обращал внимания на то, что я давно ни с кем не разговариваю. Мне был противен голос, я не могла его слышать, точнее, он был мне не нужен. Зачем? Что мне говорить? Ни постоять за себя, ни ответить кому, ни даже пожаловаться я не могла. Я стала тенью, которая неслышно приводит дом в порядок.

Ещё один день, который остался в памяти огромным пятном. 22 ноября. Как же точно я помню эти крики, «Скорую» и больницу, помню каждую капельку дождя, что упала на мое мертвое, бездушное тело… Сегодня же пришло избавление.

– У папы инсульт, – глухо бросил мой муж и тяжело вздохнул. Он жив. Но теперь будет буквально овощем.

– Да…

В этом «да» было мое ликование. Я не смогу вернуть ничего, не смогу вернуть мою душу, не смогу вернуть к жизни себя, но теперь все закончится… для меня закончится…