Текст книги "Если честно"

Похороны рыбки

Ева обожала животных и решила завести себе питомца. У меня в детстве не было никаких животных, у нас дома было слишком тесно, чтобы заводить собаку, а на кошек у меня вообще была аллергия. Так что однажды Ева купила синюю бойцовую рыбку и посадила ее в маленький круглый аквариум, который поставила рядом со входной дверью. Она назвала ее «Джош»; не в честь моего брата, конечно – это было лишь совпадение. Ей нравилось кормить Джоша и смотреть, как он плавает.

Однажды она заметила, что Джош слегка распух с одного бока и стал неровно плавать. Поиск симптомов в интернете показал, что Джош был тяжело болен и его было уже практически не спасти. Она заказала по сети лекарство и высыпала порошок в аквариум, но лучше от этого Джошу не стало – он продолжил распухать, становясь похожим на готовый в любой момент лопнуть воздушный шарик, и все так же плавал странными зигзагами. Еве это испытание далось крайне тяжело. В какой-то момент я предложил усыпить Джоша, поскольку ему явно было плохо. Ева продолжала настаивать на том, что лекарство ему поможет.

На выходных Ева отправилась к семье в Бостон, а я обнаружил Джоша мертвым на дне аквариума. Я знал, что для Евы это будет жесточайшим ударом. Я смыл Джоша в унитаз, отыскал среди вещей черную наволочку, набросил ее на аквариум и стал ждать возвращения Евы. Первым, что она увидела, открыв дверь, был завешенный черным аквариум.

– Он умер сразу после твоего ухода, – сказал я. – Словно из последних сил держался в ожидании этого момента, зная, как сильно ты его любишь.

Пустой аквариум вгонял в глухую тоску нас обоих, так что вскоре мы решили завести еще одну рыбку. Я даже сказал:

– Джош бы наверняка так хотел.

Я, в общем-то, говорил совершенно серьезно, но Ева прыснула, возвращая меня к реальности, и я засмеялся вместе с ней.

На сей раз мы купили маленькую золотую рыбку. Ева назвала ее Бананом, при этом очень смешно произнося это имя как «Банань». Банань крайне неохотно плавал и предпочитал затаиваться в ветвях стоявшего в аквариуме маленького зеленого искусственного дерева. Я смотрел на него и диву давался, думая о том, насколько разные характеры бывают даже у рыб. На самом деле, для меня любовь некоторых людей к аквариумным рыбкам так и осталась загадкой. Теперь я понимаю: в животных все же есть нечто уникальное – они принимают себя самих такими, как есть, настолько, насколько на это не способен, пожалуй, ни один человек на свете. Животные не лгут, не стремятся защитить чьи-то чувства, не делают вид, что любят кого-то – им можно доверять целиком и полностью. Возможно, для многих они являются олицетворением фантазий о полной искренности, о возможности открыто проявлять радость, печаль или боль, любить без раздумий и стыдливости.

И вновь мы с Евой наблюдали за рыбкой в аквариуме и плакали от счастья. Через некоторое время дерево Бананя заросло водорослями, и Ева решила вынуть его, чтобы почистить. Выглядело оно все равно довольно мерзко даже после чистки, так что мы его выкинули и решили при случае купить новое. На следующий день, сидя в гостиной за какой-то очередной писаниной, я услышал с кухни истошный вопль Евы. Метнувшись через две комнаты, я обнаружил ее сидящей на коленях на полу рядом с Бананем.

– Он выбросился из аквариума! – сказала Ева сквозь слезы, глядя на меня снизу вверх, – потому что я забрала его дерево!

Банань не шевелился. Банань был мертв.

– Дерево было единственным, что держало его в этой жизни![63]63
  Стоило бы, вероятно, утешить ее, заверив, что дерево наверняка было ни при чем, но мы оба слишком глубоко погрузились в мир чистых эмоций и пути назад уже не было.


[Закрыть]

– Ты всего лишь хотела помочь, – возразил я, – ты не могла знать. Знала бы – купила бы новое дерево заранее, прежде чем выкидывать старое. Это не твоя вина. Ты просто хотела сделать ему приятно!

– Я всегда хотела, чтобы Банань был счастлив, – подтвердила она, все еще всхлипывая.

– Я тоже, – сказал я. – Я тоже.

Добро пожаловать в реальный мир

Сестра Евы, Лила, тоже увлекалась музыкой. Как-то раз на выходных мы решили сыграть все вместе на моей репетиционной базе. Мы снимали ту студию вскладчину с еще десятком музыкантов, так что пришлось установить четкое расписание репетиций. Сверившись с ним, я сообщил сестрам, что на той неделе свободен был только поздний вечер субботы, и мы стали вовсю готовиться. В ту субботу мы сидели с Лилой на вельветовом диване, и тут к нам подошла Ева и заявила:

– Что-то мне не хочется сегодня играть. Давайте завтра?

– Завтра все часы уже забиты, – напомнил я. – На этой неделе получится только этим вечером.

– Ничего страшного, – ответила Ева. – Давайте завтра.

Я покосился на Лилу, но та вела себя так, будто не услышала этого странного ответа.

– Я чего-то не понимаю? – осторожно спросил я. – Я ведь только что тебе сказал, что получится только сегодня.

Ева глянула на меня волком и повторила:

– Сегодня мне не хочется. Сыграем завтра.

– Да что происходит? – не унимался я. – Ты нарочно делаешь вид, что не понимаешь моих слов, что ли?

– Давай лучше сходим куда-нибудь, выпьем, – предложила Ева. – А завтра поиграем.

В итоге я все же сдался, но этот разговор мне весь вечер не давал покоя. Оставшись, наконец, наедине с Евой, я стал снова спрашивать о том, что это такое было. Она начала заметно раздражаться.

– Лила не хотела сегодня играть, – ответила она. – Не понимаю, чего ты так взвинтился.

– Так ты все повторяла, что мы сыграем завтра.

– Мне хотелось дать Лиле понять, что мы сыграем с ней в другой раз.

– Так что ж ты не сказала прямо? Почему не сказала хотя бы что-нибудь осмысленное? И почему вообще об этом говорила ты, а не Лила, раз это она не хотела играть?

– Слушай, да в чем проблема-то? – удивилась Ева. – Что тебе с того?

– То, что у тебя не может не быть веской причины для того, чтобы так странно и глупо лгать! Кажется, проблема здесь не у меня, а как раз-таки у тебя.

В итоге завязалась ссора. Ева вела себя так, словно защищала Лилу от какого-то внезапно вселившегося в меня злого духа. Я же просто не мог разобраться в ситуации. В конечном счете перепалка сошла на нет, так и не получив конструктивного разрешения.

Вскоре после этого случая Ева пригласила меня на Рождество к своей маме в Бостон. Отец ее жил неподалеку, так что по дороге планировалось заскочить и к нему. С учетом того, насколько сильно она любила родителей, я понимал, что просто обязан очаровать их, чтобы избежать расставания с Евой. Никогда прежде я не ставил перед собой задачи понравиться определенным людям, никогда не потакал другим и просто-напросто не знал, как это вообще делается.

– Боюсь, что я не понравлюсь твоим родителям, – поделился я своими переживаниями с Евой. – Я не умею нравиться людям.

– Ну, мне-то ты сумел понравиться, – заметила она.

– Вовсе нет! – возразил я. – Я просто был самим собой, а тебе это почему-то подошло. Обычно бывает иначе.

Ева засмеялась – она явно недостаточно серьезно воспринимала назревавшую проблему.

Ее мама ласково улыбнулась мне с порога, ожидая, что я ей понравлюсь. Я-то как раз ожидал, что мне придется доказывать ей, что я неплохой человек, чтобы заслужить хоть толику ее благосклонности. Ее дом был уже основательно украшен к Рождеству: елка, гирлянды – все на месте. Я рассказал, как непривычно мне было праздновать Рождество и о том, что даже не знаю, что и думать насчет вручения или получения подарков. Я поведал маме и сестре Евы о том моменте истины с Сантой в детстве и как бабушка отказывалась от подарков. Мама Евы смеялась над этими историями, но я явственно чувствовал, что под маской доброжелательности она уже вовсю занималась сбором информации обо мне, про себя корректируя свое отношение ко мне исходя из моих рассказов о неблагополучной семье и нелестных отзывов о бабушке.

К подаркам в их семье относились с большой серьезностью и даже некой церемониальностью, которую члены семьи соблюдали уже не один десяток лет[64]64
  Теперь я, разумеется, понимаю, что в этом нет абсолютно ничего необычного и что так празднуют Рождество в большинстве домов.


[Закрыть]. Вместо того, чтобы просто, так сказать, плыть по течению, я постоянно задавал вопросы о тех или иных деталях торжества, лишний раз напоминая собравшимся, что я был среди них чужаком.

– У нас в семье нет таких традиций, – рассказывал я, – да и в принципе мы никогда не горели желанием заниматься чем-либо, что делает большинство людей.

Мама Евы и ее сестра со своим парнем обменивались подарками так, словно давно и хорошо друг друга знали, словно они тщательно обдумывали подарок и долго готовили этот сюрприз. У Евы не было денег на подарки, поэтому она просто нарисовала для всех рисунки и комиксы, и каждому – нечто особое и уникальное. Я разрыдался еще в самом начале вручения подарков. Я пытался объяснить им, чем эта сцена меня так тронула, но, так или иначе, в итоге я все равно притягивал к себе все внимание. В целом, с учетом обстоятельств, все прошло не так плохо, как я боялся.

Утром мы отправились к отцу Евы – большому поклоннику типичной отцовской традиции благодушно угрожать ухажеру своей дочери. Особой внешней мужественностью я не отличался и явно плохо вписывался в его образ идеального парня для его девочки, так что оказался для него лакомым кусочком. Его шутку насчет того, что каждый мужчина должен хоть в какой-то мере владеть плотницким ремеслом, я воспринял буквально.

– Вы никогда не замечали, что, если человек говорит о вещах, которые, по его мнению, должны уметь все, речь почему-то всегда идет о том навыке, которым владеет он сам? Удивительное совпадение!

Ева с отцом юмора не оценили, и я попытался выразиться яснее:

– Что, если бы я сказал, что настоящий мужчина должен уметь играть на фортепиано? Или писать рассказы? Или плакать по требованию, когда это нужно? Кто определяет, что именно все должны уметь?

Какого бы ответа папа Евы ни ожидал на свой безобидный, в сущности, подкол, такого он точно не предвидел – я буквально видел, как он тщился понять, смеяться ему, оскорбиться или начать спорить. В итоге он решил остановиться на вежливом смешке.

Ева сменила тему и начала жаловаться на типичные проблемы в жизни 24-летнего фрилансера, в ответ на что ее отец сказал:

– Добро пожаловать в реальный мир.

Я тут же пустился в новый виток философствования.

– Почему люди всегда говорят о «реальном мире» в плохом ключе? Пожалуй, стоит начать говорить так о чем-то хорошем. Скажем, когда кто-нибудь выиграет в лотерею, я скажу ему: «Добро пожаловать в реальный мир!» Или, допустим: «О, ты влюбился? Добро пожаловать в реальный мир!»

Очевидно, эта моя мысль понравилась отцу Евы больше предыдущей, но он также явно был растерян и сбит с толку непредсказуемостью нашего обмена репликами.

Когда мы возвращались к машине, Ева взяла меня за руку и сказала:

– Он тебя полюбит. Просто дай ему время.

Только тогда до меня наконец дошло, что я и в самом деле только что принял участие в общепринятой практике попыток понравиться родителям девушки. Надо сказать, что попытки понравиться в принципе кому бы то ни было всегда казались мне настолько гиблым делом, что я никогда даже не смотрел на них с позиции самооценки. А чувствовать гордость за то, что я кому-то нравлюсь, но при этом не испытывать стыда за обратное всегда казалось мне лицемерием. Такая передача власти над своими чувствами другому человеку мне не особо улыбалась. Все эти мысли я изложил Еве в машине по дороге обратно к дому ее матери. Не отрывая взгляда от лобового стекла, она спокойно ответила:

– Ну, обычно люди к этому склонны, обычно им не все равно.

– Не думаю, что стоит базировать свою самооценку на мнении окружающих, – сказал я.

Ева пожала плечами; настроение у нее явно испортилось.

– Мне нравится, когда тебе не все равно.

Вернувшись, мы все вмести сели за кухонный стол выбирать фильм для совместного просмотра. Обычно я достаточно четко представлял себе, чего именно мне хочется, но в тот раз я решил, что, дабы понравиться маме Евы, лучше будет дать выбрать фильм остальным. Та, проглядев колонку с афишами в газете, сказала:

– Майклу не нравятся драмы, так что давайте выберем какую-нибудь комедию.

Это заявление меня, мягко говоря, озадачило.

– Я люблю драмы, – возразил я. – Но отдаю выбор вам.

Ева жестко посмотрела на меня, словно я только что допустил большую ошибку, хоть я решительно не мог понять, в чем именно она заключалась.

– Нет-нет, все в порядке, – сказала ее мама. – Посмотрим комедию. Мы знаем, что ты любишь комедии.

– А с чего вы взяли, что мне не нравятся драмы? – поинтересовался я.

– Отлично, пускай будет комедия, – произнесла Ева, сжав под столом мою руку и взглядом приказав мне заткнуться. Видимо, я должен был согласиться с ее мамой и признать, что не люблю драмы, но я просто физически не мог себя к этому принудить. В итоге я решил держать свое мнение при себе и дать им все же выбрать фильм самим. В конце концов мама Евы сделала выбор.

– Как тебе, Майкл? – спросила она.

– Я готов посмотреть с вами все, что пожелаете, – честно ответил я. Ева нахмурилась, и я вновь не понял, из-за чего именно.

– Ну хорошо, – ответила ее мать так, словно я отверг ее кандидатуру, а затем предложила другой фильм.

– Выбирайте, что вам хочется, – повторил я. Ева выглядела уже откровенно разъяренной, и меня это наконец добило. – Прошу прощения, – сказал я. – Я правда пытаюсь играть по правилам этого разговора, но никак не могу их понять! Кто-нибудь может мне объяснить, что происходит? Вы утверждаете, что я не люблю драмы, потому что сами хотите посмотреть комедию? Когда я сказал, что готов посмотреть любой фильм, который вы выберете, вы отреагировали так, словно я отказался от вашего варианта. Когда я сказал, что мое мнение вовсе не стоит учитывать при выборе фильма, я говорил совершенно серьезно. Я пытаюсь произвести хорошее впечатление, но Ева смотрит на меня как на хама, а я не могу понять, что нужно говорить!

Я уже начал посмеиваться к концу этого монолога, а вот мама и сестра Евы опустили глаза и словно застыли в каком-то непонятном мне ужасе. Стоило мне закончить, как через пару секунд они все бросились меня утешать.

– Все хорошо, идти в кино вовсе не обязательно! Можем развлечься чем-нибудь дома!

Ева поднялась и попыталась вывести меня за собой из комнаты под предлогом чего-то вроде «Слушай, Майкл, я вспомнила, что хотела тебе кое-что показать». Приведя меня в отведенную нам спальню, она сказала:

– Не переживай. Побудь здесь пару минут – я обо всем позабочусь. Да, и еще: когда вернешься, сделай вид, что ничего не было, ладно?

– Они хотят, чтобы я извинился? – спросил я. Люди всегда хотели, чтобы я извинился.

– Вести себя так, будто ничего не произошло, будет вполне достаточно в качестве извинений, – ответила Ева.

Когда я вернулся, фильм был уже выбран и все вновь пребывали в приподнятом настроении.

Позднее, оставшись в гостевой спальне наедине с Евой, я спросил ее о случившемся. Она задумалась, а затем прошептала так, словно разглашала мне военную тайну:

– Мама всегда пытается вести себя так, чтобы всем было комфортно. Вся моя семья пытается вести себя так.

– И как это объясняет ее пассаж на тему того, что мне якобы не нравятся драмы? – спросил я.

Было видно, что Ева никогда и никому прежде не пыталась объяснить, как устроено общение и взаимодействие в ее семье. Меня это несказанно удивляло, поскольку я занимался этим в отношении собственной семьи с завидной регулярностью.

– Если тебе чего-то хочется, нельзя просто так взять и заявить об этом, – сказала Ева.

Я перебил ее возмущенной тирадой.

– Все постоянно только и твердят об этом. О том, что нельзя просить того, чего тебе хочется, или о том, что нельзя раскрывать окружающим свои чувства. Откуда вообще взялось это «нельзя»? Почему нельзя?! Просто возьми да открой рот и пошевели языком и связками!

– Да не в буквальном же смысле не можешь! – фыркнула Ева. – Имеется в виду, что это невежливо.

– Ну хорошо, и как же они, в таком случае, добиваются того, чего хотят от окружающих? – осведомился я.

Ева говорила быстро и уже без пауз, но все еще шепотом.

– Обычно они делают намеки, а ты должен их уловить и уважить их, сказав, что тебе самому хочется того же самого.

Тут Ева все же прервалась, сама, кажется, удивляясь тому, как легко ей далось это объяснение механики общепринятой модели социального поведения.

– Когда мама сказала, что ты не любишь драмы, она, по сути, намекнула, что она сама не хочет смотреть драму. А, спрашивая твоего мнения на тему определенного фильма, она подразумевала, что она хочет на него сходить. Ты должен был активно поддержать любой ее выбор. А твой ответ в духе «смотрите, что хотите» она восприняла как уже твой намек на то, что ты конкретно этот фильм смотреть не хочешь.

– В жизни никогда не слышал ничего более сложного и запутанного, – признался я ей.

Ева засмеялась, забралась в постель и обняла меня.

– Это для тебя сложно, – сказала она. – Для нас это все естественно, как для тебя – поведение твоей семьи.

Несмотря на то, что Ева явно уже смягчилась, я все еще был крайне раздражен.

– Но кому от этого лучше? Кому удобно не иметь возможности открыто выражать свои желания? Знать, что окружающие лишь притворяются, утверждая, что хотят того же, чего и ты? Это ведь жутко!

– С какой стати это жутко? Все просто соблюдают правила приличия! – возразила Ева. – Нет, иногда случаются, конечно, недопонимания, но оно того стоит.

– В каком смысле? – поинтересовался я.

Об этом она тоже явно прежде не думала[65]65
  Мы с детства настолько глубоко погружены в собственный стиль взаимодействия с окружающими, что проанализировать причины выбора именно такой модели крайне сложно, а иногда и вовсе невозможно вследствие отсутствия этой самой причины как таковой.


[Закрыть]. Подумав пару секунд, она ответила:

– Потому что так мы постоянно выказываем окружающим свою заботу и даем им возможность ответить нам тем же.

– А иначе заботу никак не проявить, да? – проворчал я. – Нельзя просто сказать «я тебя люблю», или что-нибудь еще в том же роде?

– Нет! – рассмеялась Ева. – Гораздо приятнее, когда заботу проявляют постоянно, раз за разом.

– Заевшая пластинка любви, – метафорично подытожил я с горечью, а потом вдруг проникся сам. – Мне бы хотелось постоянно выказывать тебе свою заботу, – заявил я. – Мне непонятны все эти сложные способы делать это не напрямую, но…

– Я знаю, – вздохнула Ева.

– Ты шикарный переводчик с моего языка на человеческий, – сообщил я. После этих слов у меня словно случилась какая-то внутренняя истерика. Раньше я всегда лишь закатывал глаза при виде людей, старавшихся понравиться окружающим и надевающих для каждого случая подходящую маску, и гордился тем, что сам никаких масок не ношу. Однако далеко не все имели физическую возможность жить так, как я. Для большинства людей такая ротация личностей была вовсе не прихотью, а жизненной необходимостью. Это не говоря уже о том, что мне ведь и впрямь требовался переводчик на человеческий язык. Кто знает, сколько раз за мою жизнь другие, выманив меня из компании под тем или иным предлогом, заглаживали в мое отсутствие негативное впечатление, которое я произвел? Я лежал и смотрел, как Ева обдумывает свежеопределенную должность не только моей девушки, но и моего личного переводчика.

После моего знакомства с родителями Евы, она стала периодически спрашивать, когда она сможет познакомиться с моими. Моя семья никогда не приезжала и вряд ли собиралась приезжать в Нью-Йорк; мне в голову приходило лишь одно действительно вероятное место встречи.

– Можешь поехать с нами в семейный лагерь! – пошутил я.

– Можно? – обрадовалась Ева. – Я бы с удовольствием!

За наши первые полтора года знакомства Ева уже достаточно наслушалась от меня об этом месте. Многие фильмы из тех, что мы смотрели, почему-то напоминали мне о лагере, и я часто ставил видеомагнитофон на паузу, чтобы рассказать историю оттуда.

– Ты правда хочешь поехать? – удивился я. – Почему?

– Ну, тебе ведь там нравится, – ответила она. – Вдруг и мне понравится? Заодно познакомишь меня со своей семьей. Да и вообще было бы здорово съездить с тобой на природу.

Меня это пояснение вполне удовлетворило. В конце концов, Ева в принципе производила впечатление «семейного» человека, и многим действительно нравится время от времени выезжать на природу. Это не говоря уже о том, что пребывание в лагере с комментариями Евы обещало быть вдвойне интереснее. Так что дальнейших вопросов у меня не возникло. Мне тогда как-то не пришло в голову, что брать свою девушку в семейный лагерь – не самая лучшая идея.

Быть вежливым весело

Неделю перед лагерем в том году мы решили провести у мамы дома в Лос-Анджелесе. Стоило мне заговорить с ней об этом по телефону, она несказанно обрадовалась:

– Не терпится с ней познакомиться! – и таким же воодушевленным тоном добавила: – Главное, чтобы я ей понравилась, а остальное неважно.

Прямо с порога мама заключила Еву в свои типичные объятия, напоминавшие скорее удушающий прием.

– Я так рада знакомству! – воскликнула она. – Надеюсь, я вам понравлюсь!

К моему вящему удивлению, Еву это нисколько не смутило. Все еще не пытаясь высвободиться из маминых объятий, она рассмеялась и ответила:

– Я тоже надеюсь, что понравлюсь вам!

Вещи мы оставили в мамином кабинете, выполнявшем по совместительству роль гостевой спальни. Оглядывая комнату, Ева обратила внимание на мотивационные стикеры, висевшие на зеркалах и стенах, гласившие: «Ты будешь казаться уверенной в себе и производить профессиональное впечатление по телефону», «Ты заслуживаешь внимания», «Тебя будут ценить такой, какая ты есть» и так далее. Я стоял рядом с Евой и наблюдал, как она читает эти надписи, как менялось выражение ее лица – дискомфорт, смущение, потом веселье, потом грусть, и так по кругу. Помню, как она достаточно долго стояла с печальной улыбкой напротив стикера с надписью «Ты хороший человек». Стикеры, как и их содержание, она никак не прокомментировала, зато высказалась по поводу освещения – мама пользовалась энергосберегающими флюоресцентными лампочками, причем без абажуров.

– Такое откровенное и ничего не скрадывающее освещение еще поискать надо! – заявила она.

– Хм-м-м, – задумался я, – так вот почему я себе всегда таким уродливым казался.

Пока Ева разговаривала с сестрой по телефону в соседней комнате, я рассказал маме о наблюдениях относительно освещения.

– Вот как? – хмыкнула мама. – Забавно. Что ж, в таком случае, хорошо, наверное, что мы имеем возможность видеть себя такими, как есть.

– Но при таком свете мы выглядим хуже, чем под каким-либо другим, – возразил я. Однако маму этот довод не убедил и лампочки она так и не поменяла.

Мама готовила завтрак, собираясь познакомить Еву со своей семьей и с Джо. Для нее появление у меня девушки было весьма значимым событием.

Едва войдя в дом, Джо тут же кинулся к Еве.

– Ой, ты, должно быть, Ева? Безумно рад знакомству! – обняв ее, он добавил: – Мы знали, что Майклу тяжело будет найти свою вторую половинку, но всегда верили в то, что хоть кто-то сможет по-настоящему его понять!

Глаза у Евы были размером с блюдца.

– Надо же, – бессмысленно сказала она, пытаясь хоть как-то заполнить неловкую паузу. – Это… Очень здорово.

Про бабушку с дедушкой я предупреждал Еву отдельно, но она не выказывала ни малейшего признака раздражения или злости в адрес этих малоприятных людей. Было совершенно дико наблюдать за тем, как Ева улыбалась и смеялась над скучными и практически полностью повторявшими друг друга рассказами Грэмми о разных гадких людях, которые ей встречались на каждом шагу (то есть, об официантах, врачах и даже случайных прохожих на улице). Почуяв внимание Евы, Грэмми разошлась не на шутку.

В какой-то момент мама не выдержала и воскликнула:

– Мам, ты правда до сих пор переживаешь о том случае? Ты ведь рассказывала мне эту историю, когда я была еще в школе!

– Но ведь уморительно же! – горячо возразила Ева. Мы с мамой переглянулись с немой надеждой на то, что Ева просто притворяется.

Ева сидела и стоически выслушивала комментарии по поводу ее внешности и сальные шуточки деда. Я всячески пытался вмешаться и спасти ее от этой незавидной участи, но она лишь отмахивалась, не желая ставить маминых родителей в неловкое положение. В итоге у них все же кончились темы для беседы и разговор свелся к периодическим репликам на тему того, какая Ева «милая».

Оказавшись вечером наедине с Евой, я с нетерпением принялся расспрашивать об ее истинном мнении, но ответ оказался совершенно не таким, какого я ожидал.

– У тебя совсем не такие плохие бабушка с дедушкой, как ты говорил! – настаивала она. – Тебя послушать, так они сущие чудовища!

– Я был уверен, что ты притворялась! – забормотал я. – Как тебе вообще могло понравиться с ними общаться?!

– Они же твои родственники! – ответила Ева. – Конечно, собеседники из них и правда так себе, но мне приятно быть вежливой с твоей семьей.

– Что приятного в этой вежливости?! – ужаснулся я. – Быть вежливым – мучительно, а не приятно!

Ева уже начала посмеиваться над моей истерикой, так что я попытался успокоиться.

– Что ж, ладно, – сказал я, взяв себя в руки. – Может, тебя это обрадует, но я в жизни не видел, чтобы кто-то им настолько нравился. Может, все дело в том, что ты оказалась единственным не-родственником, готовым их выслушивать.

Ева вздохнула:

– А ты сам не стал бы таким же неприятным, если бы тебя никто никогда не слушал? – спросила она, явно переоценивая количество тех, кто был готов меня слушать, и недооценивая мою неприятность.

Когда я сказал Сидни, что я в Лос-Анджелесе, он стал настаивать на том, чтобы я работал над моим пока еще не существовавшим хоррором с режиссером лично, пока была такая возможность[66]66
  Не надо было упоминать, что я в городе. А все же упомянув, стоило бы придумать какую-нибудь причину, по которой я не мог работать в то время. Однако, увы, ни скрывать информацию от окружающих, ни придумывать отмазки я не умел.


[Закрыть]. Я даже начал побаиваться, что в случае отказа меня просто-напросто уволят.

Ева в мое положение не вошла.

– Ты серьезно собираешься оставить меня одну со своей мамой?

– Я буду уезжать всего на полдня, – ответил я. – Ключи от машины оставляю тебе, вдруг захочешь куда-нибудь съездить, пока меня не будет. Вернусь к обеду.

Вернувшись, я застал Еву в еще более расстроенных чувствах, чем утром.

– Ты рассказал своей маме о том, что я раскритиковала лампочки! – воскликнула она. – Вот зачем ты это сделал, а?

– Ну, я подумал, что мысль-то хорошая. Себе не присваивал, честно, – ответил я.

– Ужас! Я пыталась сказать ей, что я этого всего не говорила, но она мне не поверила!

– Никогда не пытайся лгать моей маме, – посоветовал я.

Я в жизни не видел Еву столь разгневанной.

– Пока тебя не было, она часами со мной разговаривала и пыталась вытащить по магазинам, она вообще не понимает, что ее иногда становится слишком много! Да что там – я ей говорю «нет», а она не понимает даже этого!

Очевидно, под «говорю „нет“» Ева подразумевала череду неуловимых намеков, которые никто из нас не способен был воспринимать.

– А ты не пробовала просто прямым текстом сказать ей, что хочешь заняться чем-то другим? – поинтересовался я.

– Конечно нет! Я же не могу просто так взять и сказать такое! – воскликнула Ева. – Я ведь хочу ей понравиться!

– В нашей семье устанавливать четкие личные границы абсолютно нормально, – сказал я. – Она не обидится, поверь. А пускай даже и обиделась бы – всяко не страшно.

– Еще как страшно! – возразила Ева.

По утрам я работал над сценарием, а потом возвращался домой к Еве, которой хотелось не гулять и веселиться, а ссориться. Было видно, что она хочет со мной расстаться, но не понимает, как это сделать в сложившейся ситуации – мы гостили у моей мамы, откуда, собственно, и собирались вскоре ехать в семейный лагерь. Я решил, что такие вещи не стоит замалчивать.

– Я вижу, что ты хочешь со мной расстаться, – сказал я ей прямо. – И не хочу, чтобы тебе пришлось целую неделю торчать в лагере и делать вид, что все в порядке, отказываясь признавать, что хочешь расстаться со мной. Давай просто поговорим, хорошо? Ты не хочешь с нами ехать? Или, может, нам все закончить сразу и поехать туда просто друзьями? Не знаю. Как думаешь?

Ева смотрела на меня широченными глазами.

– Ты что, бросаешь меня?

– Нет, наоборот! – ответил я. – Я люблю тебя. Я просто хочу, чтобы тебе легче было бросить меня. Если ты хочешь расстаться, то я не желаю, чтобы ты чувствовала себя виноватой.

Ева покачала головой.

– Поверь, если бы я хотела с тобой расстаться – ты бы сразу понял.

– Хорошо, – ответил я и расплакался. – Прошу, только не притворяйся, что я нравлюсь тебе больше, чем есть на самом деле, и не делай вид, что ты счастлива, если это не так. Если я это пойму, мне будет очень грустно. А если не пойму и буду думать, что ты все еще меня любишь, станет еще хуже.

Явно тронутая этими словами Ева обняла меня.

– Я бы никогда так не поступила, – сказала она. – Обещаю быть с тобой абсолютно честной.

Я ей не поверил.

А на следующий день мы отправились в романтическое путешествие в семейный лагерь.