Текст книги "Если честно"

Летом 2001 года перед последним курсом в колледже я, вернувшись из лагеря, повстречал подругу девушки одного моего знакомого, и у той возникли вопросы по поводу моей одежды. У Ширы были огромные карие глаза; на окружающих она всегда смотрела тепло, а на меня неизменно с прищуром. Я завидовал ее грациозности, властности и безумной фотогеничности, причем все это получалось у нее как бы невзначай и не выглядело наиграно. Однако больше всего меня в ней, пожалуй, привлекала ее беспощадная прямота – из всех моих знакомых она одна была способна так спокойно и буднично оскорблять меня и насмехаться надо мной. Она никогда не стеснялась прямо выражать свой протест против моего общества, отказывалась от моих предложений ее подвезти, поскольку открыто не доверяла моим навыкам вождения. Как-то раз в боулинге она устроила целый спектакль в одном лице, картинно закрывая глаза перед моими бросками и утверждая, что она неспособна смотреть на мою неуклюжесть.

Конкретно на той вечеринке дело было так: мы все сидели в гостиной – друзья и знакомые, кто на диване, кто прямо на ковре. В какой-то момент я упомянул, что не нравлюсь девушкам, в ответ на что Шира тут же взорвалась:

– Да ты посмотри на себя! Кто же с тобой станет встречаться, если ты так одеваешься?

Мне стало интересно, я уцепился за эту ремарку.

– Думаешь, дело в одежде? – спросил я. – Нет, я, конечно, достаточно низкого мнения об окружающих, но даже я бы никогда не подумал, что люди могут оценивать других настолько поверхностно.

– При чем здесь поверхностность? – ответила Шира. – Тебе уже двадцать – пора бы заиметь хоть какое-то подобие собственного стиля. Ты одет как ребенок!

Я на тот момент все еще носил штаны цвета хаки или вельветовые брюки и мешковатые футболки. Правда, в какой-то момент все же добавил в свой гардероб пальто, которое, как мне казалось, вызывало ассоциации с нуарным кино[53]53
  Собственно, Шира была совершенно права.


[Закрыть].

– Девушки, которых так сильно заботит моя одежда, не в моем вкусе.

Шира в ответ засмеялась.

– Можно подумать, у тебя богатый выбор. Тебя не смущает тот факт, что у тебя одного тут нет девушки? Что ты здесь единственный девственник?

– Есть немного, – честно ответил я. – Но мне, в принципе, и одному неплохо. Я фантазирую, музицирую, пишу рассказы.

Шира повернулась к остальным, очевидно, ища поддержки, но тем было слишком жаль меня.

– Ладно, допустим, – сказал я ей. – Допустим, что ты меня убедила и что я хочу одеваться так, чтобы нравиться девушкам. Н-да, печальная картина. Ну да ладно. Допустим, я хочу носить что-нибудь, что будет нравиться окружающим. Как мне в таком случае одеваться?

– Ну, посмотри на людей вокруг и поймешь. Скопируй с кого-нибудь те или иные элементы, – сказала она. – С актера из какого-нибудь фильма, не знаю, или хоть с члена какой-нибудь группы. Да как угодно – все лучше, чем то, как ты выглядишь сейчас.

– А давай вместе сходим по магазинам? – предложил я. – Я буду примерять, а ты будешь говорить, как лучше.

Мне подумалось, что это будет забавно, и хотелось узнать, к каким идиотским модным трендам она попытается меня склонить. Остальные одобрительно захмыкали – их, надо думать, тоже напрягал мой внешний вид, но говорить об этом вслух никто не решался. Все стали уговаривать Ширу сводить меня по магазинам, и та в конце концов сдалась.

Мы встретились в назначенное время у ее дома – она собиралась отвезти меня в магазин винтажной одежды. На моей машине она все еще отказывалась ездить. По дороге она стала мне объяснять, почему одежда не есть нечто поверхностное.

– Для всех важно, как они одеваются и как одеваются окружающие, – сказала она. – Как это может быть поверхностным, если это всех интересует?

– Шутишь? – изумился я. – Большинство людей ошибаются вообще практически во всем на свете.

– Да что ж ты выпендриваешься-то, а? – посетовала она. – Ты ведешь себя так, словно ты стоишь выше всех остальных, лучше всех все знаешь и понимаешь, а на деле у тебя полно комплексов. Послушал бы моего совета, начал бы одеваться нормально – может, и окружающие стали бы к тебе лучше относиться.

– Но тогда стало бы ясно, что я им нравлюсь только потому, что хорошо, по их мнению, одеваюсь!

Шира в отчаянии хлопнула руками по рулю.

– Ты можешь просто радоваться тому, что кому-то нравишься? Хватит уже думать о том, чем именно!

В магазине Шира принялась копаться в рубашках, периодически выдавая мне подходящие варианты.

– Во-первых, одежда должна нормально сидеть и подходить тебе по размеру, для начала. Твои футболки на тебе развеваются, как парус. Ты что, L себе покупаешь?

– M, – ответил я.

– Ты же тощий – бери S. А то и XS.

Она вручила мне стопку узорчатых рубашек на пуговицах в стиле 60-х и 70-х, несколько пар джинсов, джинсовую куртку и еще одну рубашку из денима.

– А зачем столько джинсы? – поинтересовался я. – Хочешь, чтобы я был похож на ковбоя?

Шира засмеялась.

– Да ты вокруг-то посмотри – все же в джинсах.

Я удалился в примерочную. Все без исключения обновки казались мне слишком тесными. Натянув на себя джинсы, надев рубашку в клеточку и накинув сверху джинсовую куртку, я взглянул в зеркало и прыснул. Мне тяжело было представить, как остальных могло не воротить от того, что они одеваются так же, как и все вокруг. В этом позерском наряде я и вышел из примерочной, ожидая, что Шира меня засмеет, но вместо этого она лишь очень мило улыбнулась.

– Вау, – сказала она. – А знаешь, тебе идет, и даже больше, чем я предполагала. Ну вот, совсем другой человек!

Я перепробовал еще несколько комбинаций, и каждый раз, стоило мне выйти из примерочной в новой одежде, Шира ахала.

– Поверить не могу, – говорила она. – Я тебе жизнь спасаю, чтоб ты знал.

– Да вот чтоб я стал носить это на людях! – протестовал я. – Это же просто готовый костюм на Хэллоуин!

– Сегодня вечером будет туса, – сказала она вместо ответа, буквально сияя. – Покупай и двинем вместе – сам почувствуешь разницу.

Несмотря на всю смехотворность происходящего, я очень обрадовался ее приглашению, да и эксперимент обещал быть всяко интереснее сидения дома. Так что я купил ту рубашку, джинсы и куртку и отправился с Широй на вечеринку.

Там оказалось много знакомых мне людей – некоторых я смутно помнил еще со школьных времен, а других просто видел мельком на улице. Стоило мне войти, как ко мне тут же подбежала одна знакомая девушка с широкой улыбкой на лице.

– Майкл! Шикарно выглядишь! Никогда не видела тебя таким.

– Ты и не могла, – ответил я. – Я экспериментирую – это все выбирала Шира. Говорит, если стану одеваться по-другому, то начну нравиться людям.

– Это верно! – подтвердила девушка. Ей-то, конечно, казалась, что меня это приободрит.

В тот вечер буквально каждый, к кому я приближался, словно бы считал своим долгом сказать, что я классно выгляжу. Со мной с удовольствием знакомились друзья моих друзей. Знакомые, которые обыкновенно старались избегать меня на публике, с готовностью здоровались со мной. Даже когда я был один, со мной охотно встречались взглядом. Словом, разницу я и впрямь почувствовал – она была поистине колоссальна. Нет, я знал, конечно, что большинство людей легко одурачить, но происходящее окончательно и бесповоротно рушило жалкие остатки моей веры в человечество.

Все, с кем я заговаривал, советовали мне начать всегда так одеваться, и я решил попробовать. Я накупил футболок поменьше размером, новых штанов и джинсов и тех самых винтажных рубашек на пуговицах. Впервые узрев меня в узких джинсах, отец сказал:

– Ты выглядишь… как-то странно.

– Да знаю, – ответил я. – Меня одна девушка убедила попробовать так одеться и внезапно я всем стал больше нравиться. Такое ощущение, как будто я ношу какой-то театральный костюм. До сих пор поверить не могу, что это работает. Но, думаю, все же буду периодически так одеваться. Впервые я сделал что-то, что понравилось окружающим.

Папа задумчиво почесал бороду.

– Звучит как-то не очень правильно, – изрек, наконец, он. – А вдруг ты встретишь кого-то, способного оценить по достоинству тебя настоящего, а этот человек увидит эту одежду и спишет тебя со счетов, потому что сочтет, что ты гонишься за модой? Вот представь, что ты бы встретил самого себя, одетого так, как ты сейчас. Что бы ты подумал?

– Что я выгляжу как шут гороховый, – честно ответил я. – И что похож на ковбоя.

– Плохо, – прокомментировал отец.

– Но что, если только мы с тобой одни так думаем? – спросил я.

– А какая тебе разница? – ответил папа. – Кому же хочется общаться с поверхностными конъюнктурными идиотами?

Достойного ответа на это у меня не нашлось. Но одеваться по-новому я все-таки продолжил. Вернувшись в колледж осенью, я наблюдал тот же самый эффект – все наперебой стали говорить мне, насколько лучше я стал выглядеть.

– Раз столько людей так считают, значит, наверное, доля истины в этом есть, – ответил я одной высказавшейся на эту тему знакомой. – Не знаю. Странный, конечно, выбор стоит передо мной.

– В смысле, как одеваться? – уточнила она.

– В смысле, гнаться за одобрением дураков или обречь себя на одиночество.

В один из своих визитов в магазин винтажной одежды я решил купить вещи в стиле, который мне и правда нравился – насмотревшись нуарных фильмов и наслушавшись джаза, я решил попробовать носить костюм. Обойдя местные комиссионки неподалеку от колледжа, я все же разжился парой ветхих костюмных пар, неплохо сидевшим на мне пальто, а также парой белых рубашек и узких черных галстуков. Вписаться в окружение в таком наряде было сложно, но зато я снова чувствовал себя самим собой, что не могло не радовать.

Примерно так я и выглядел на вручении дипломов, в таком же виде съездил в тот год в семейный лагерь, а потом отправился в Нью-Йорк, куда собирался перебраться жить.

Я слышал, что в Нью-Йорке регулярно проходит много концертов и что там вполне можно устроиться в какое-нибудь издательство. Пара-тройка знакомых по колледжу либо тоже намеревались переехать в город Большого Яблока, либо уже жили там, так что мне было, где перекантоваться, пока не найду работу и собственное жилье. Мне нравились старые дома и неповторимый хаотичный шарм этого города. В то время как Лос-Анджелес был общеизвестно гомогенным и невыразительным городом, Нью-Йорк славился своей прямотой и эксцентричностью. Чего еще можно было желать?

И все же мои собственные перспективы меня не радовали. Обыкновенно с возрастом люди начинают лгать все больше и больше, причем по все менее и менее стоящим того поводам. Согласно моим наблюдениям, взрослая жизнь сулила потребность в компромиссах вместо прямых путей решения проблем, в телепатии вместо прямоты и в конформизме в ущерб собственной уникальности. Вне всяких сомнений, мои отличительные черты, так нравившиеся мне самому, с возрастом стали бы все больше отпугивать окружающих.

В отличие от большинства молодых людей, отправляющихся в Нью-Йорк в погоню за своей мечтой, я приехал в него готовый к ненависти и презрению других.

Часть вторая
Честный труд

Глава 5
Открытый микрофон

На второй день моего пребывания в Нью-Йорке сосед по комнате временно приютившего меня товарища предложил мне сходить на ночь открытого микрофона в Ист-Виллидж со своим укулеле. Надо сказать, я раньше никогда не бывал на открытых микрофонах. Я видел такие мероприятия только в фильмах, причем в основном они показывались в негативном свете, так что ожидания у меня были достаточно низкие.

Клуб оказался душной и тесной заплеванной забегаловкой с темными столами, с которых нещадно облезала краска, и висевшей над сценой дешевой неоновой вывеской с названием заведения. Пока я сидел и ждал начала открытого микрофона, я обратил внимание на обжимавшуюся в углу парочку. На девушке была черная юбка, белая рубашка на пуговицах и узкий черный галстук. Коричневый пиджак парня мне понравился гораздо больше. У него были потрясающе длинные рыжевато-белокурые кудри, а подбородок с аккуратной ямочкой был словно вылеплен рукой мастера эпохи Ренессанса. Рядом с парочкой стояли прислоненные к стене футляры с гитарами. Словом, Нью-Йорк как он есть. Мне отчаянно захотелось оказаться на месте этого парня, выглядеть, как он, и ловить такие же взгляды от этой девушки. Да, я давно уже смирился с тем, что все это не про мою честь, что это не более чем награды общества своим членам за лживость, однако наблюдать за такими вещами со стороны мне все же нравилось. В конце концов, можно ведь наслаждаться какой-нибудь, скажем, картиной, и вовсе не обязательно ее для этого покупать.

Открывал вечер угрюмый ботаник значительно постарше меня (страшно было даже подумать, что так однажды буду выглядеть я), сыгравший несколько композиций собственного сочинения. За последовавшие сорок пять минут на сцене успели мелькнуть почти все характерные типажи Ист-Виллиджа: едва умеющий играть подросток, неотесанный пожилой рокер, поэт под галлюциногенами, скверный рэпер и жадный до славы поп-дуэт, но даже самые низкопробные выступления мне почему-то скорее нравились. А стоило заскучать, я принимался следить за той парочкой в углу.

Примерно через час после начала открытого микрофона на сцену вышел еврейского вида паренек моего возраста с растрепанными волосами и спел под гитару шикарным низким вибрато песню, которая понравилась мне настолько, что я не мог поверить, что нахожусь в одном помещении с ее автором. Перед уходом со сцены он упомянул, что через пару дней у него в этом самом клубе будет концерт. Я записал его имя на салфетке, чтобы потом разузнать про него побольше и снова прийти его послушать. Еще несколько бездарных выступлений спустя на сцену вышла женщина с завитушками, на которые у нее явно ушел не один час, села за фортепиано и сыграла собственную джазовую мелодию, звучавшую ничуть не хуже бессмертной классики. Так и прошел этот открытый микрофон: некоторое количество фигни – что-то одно стоящее – снова фигня – опять нечто любопытное, и так далее. Я чувствовал себя так, словно попал на какую-то невиданную разновидность Вудстока[54]54
  Вудсток (Вудстокская ярмарка музыки и искусств) – легендарный рок-фестиваль, проходивший в 1969 году. Стал символом сексуальной революции и окончания «эры хиппи». Среди участников были такие исполнители, как The Who, Jefferson Airplane, Дженис Джоплин, Creedence Clearwater Revival, Джоан Баэз, Джо Кокер, Джими Хендрикс, Grateful Dead, Рави Шанкар, Карлос Сантана и многие другие. – Примеч. ред.


[Закрыть], только проходившую в непосредственной близости от меня в обшарпанном зале, в котором бездарности периодически перемежались гениями. Количество имен на моей несчастной салфетке росло.

В какой-то момент я заметил, что практически все понравившиеся мне исполнители кучковались в одну группу и что любой мог просто подойти к ним и подписаться на электронную рассылку, попросить флаер предстоящего концерта или даже купить демо-CD с их записями. Я представился всем, кто мне понравился, выразил свое восхищение и несколько раз даже особенно отмечал определенные строчки в словах или куски мелодий. Обычно люди стремились сбежать от моих комплиментов куда подальше, но этим музыкантам было, напротив, любопытно. В ответ на мое признание, что я только второй день в Нью-Йорке, они говорили что-то в духе «Ты попал в правильную тусовку!» или «Готовься, будет весело».

Около полуночи на сцену вышла та самая парочка из угла. Они играли и пели фолк какими-то совершенно неподходящими к их внешности голосами – парень гундосил, а девушка похрипывала. Причем она намеренно пела в самой высокой октаве, на которую была способна, чтобы голос ломался. Они настолько круто играли на своих недостатках, что даже «большинство людей», по моему мнению, не могло не оценить.

Мой черед пришел ближе к трем утра, когда большая часть зрителей уже разошлись по домам. Я отыграл две свои песни; ведущему они понравились, и он даже пригласил меня как-нибудь провести у них концерт. Перед уходом я нашел всех людей со своей салфетки в расписании клуба и переписал даты их выступлений в карманный календарик. Никогда еще в нем не было отмечено столько событий.

Первые дни моего пребывания в Нью-Йорке в целом прошли под флагом высокой влажности и витания в облаках. Кондиционера в квартире моего товарища по колледжу не было. В один из этих дней я отправился на свое первое собеседование – на должность ассистента в агентстве эстрадных мероприятий. Я спустился по лестнице с четвертого этажа, некоторое время потолкался в метро, а потом прошел пешком несколько достаточно грязных и вонючих кварталов. По дороге я с дрожью думал о том, что будет, если я не смогу устроиться на работу – вполне могло оказаться, что меня вообще никто не станет нанимать. Я пытался всячески отвлечься от этих неприятных мыслей, сначала красотой Флэтайрона, а затем поездкой на лифте на умопомрачительную высоту. Однако мне было тошно от мерзкой уверенности в том, что здесь меня отвергнут точно так же, как всегда и везде в моей жизни, и вдобавок от осознания того, что я заметно вспотел.

Собеседование со мной проводила женщина из кадрового отдела с по-армейски коротко подстриженными светлыми, местами почти серебристыми, волосами. На вид ей было около сорока. Очки в круглой оправе подчеркивали округлое лицо и контрастировали с острыми вертикальными линиями на ее пиджаке. Улыбалась она, поднимая лишь левый уголок рта – этакий эквивалент приподнятой брови в мире улыбок. Фраза «human resources» произвела на меня эффект вылитого на голову ведра ледяной воды – эти люди открытым текстом признавались в том, что относятся к людям лишь как к шестеренкам в огромной капиталистической машине. Впрочем, сложно было представить, что конкретно эта элегантная женщина сама воспринимает живых людей как сухой ресурс. Мне подумалось, что этому агентству стоило бы переименовать свой кадровый отдел и назвать его как-нибудь поизобретательнее.

– Итак, – произнесла она, откинувшись в кресле и, как мне показалось, преодолев желание закинуть ноги на стол. – Что у нас здесь?

Я плохо представлял себе профессиональный корпоративный этикет, но я явно чувствовал, что конкретно эта женщина по той или иной причине его не соблюдала, и мне это нравилось.

– Это мое первое настоящее собеседование, – признался я.

Ее лоб пошел складочками; она кривовато улыбнулась мне, видимо, пытаясь понять, прикидываюсь я или говорю серьезно.

– Ой, да не переживайте, – сказала она, беспечно помахав рукой, чем ловко сгладила ситуацию вне зависимости от того, шутил я или нет. Однако, несмотря на всю ее социальную грацию, я явственно видел, что мои слова о том, что это мое первое собеседование, ощутимо сбили ее с толку.

Она начала задавать вопросы сухим и безжизненным голосом: почему я решил добиваться должности именно здесь, почему вообще выбрал эту сферу деятельности и так далее. В какой-то момент после череды вопросов, которые она явно задавала не раз и не два на дню и совершенно точно не любила задавать, она взяла небольшую паузу. Улучив момент, я произнес:

– Было бы гораздо лучше, если бы можно было самостоятельно выбирать вопросы.

Женщина тут же вскинулась.

– Держу пари, у нас вышел бы отличный и увлекательный разговор, если бы вы имели право сами выбирать, о чем меня спрашивать, – пояснил я. Она засмеялась, чем несколько меня приободрила. – Наверняка ведь большинство людей отвечает примерно одинаково? – поинтересовался я.

– Ага, – ответила она, посмеиваясь.

– Я бы на вашем месте точно не выдержал, – признался я. – Это же словно пытка капающей водой, только вместо воды у вас ответы на эти вопросы.

Ей, кажется, понравились мои слова.

– Иногда становится скучно, да, – ответила она, улыбнувшись и пожав плечами.

– А есть что-нибудь такое, о чем вы хотели бы спрашивать соискателей, но не спрашиваете? Что-то, что интересно было бы узнать лично вам?

Она снова ухмыльнулась и подперла лоб пальцем.

– Надо будет подумать, – сказала она со вздохом. Затем она опустила взгляд на стол, словно читая с невидимой бумажки. – Итак, как вы видите себя через десять лет?

С учетом того, как живо мы только что разговаривали, я подумал, что она шутит, и прыснул. Но она тут же явно рассердилась, решив, что я смеюсь над ней.

– Простите, – сказал я. – Я не ожидал, что вы так сразу вернетесь к вопросам, которые вас заставляют задавать.

Она выпрямилась в кресле.

– Никто меня не заставляет – это стандартные вопросы[55]55
  Ее, в принципе, нетрудно понять и уж тем более сложно винить в том, что она не считала собеседование подходящим случаем для задушевного разговора и самовыражения. К такому был склонен только я.


[Закрыть].

Она повторила свой вопрос, и я честно ответил, что не могу сказать, что со мной будет через десять лет, поскольку жизнь вообще плохо предсказуема. Ее этот ответ, кажется, удивил. Она перешла к следующему вопросу, а я страдал, наблюдая за тем, как она безрадостно выполняет свои служебные обязанности. И тут вдруг она задала мне один из моих любимых вопросов:

– В чем заключается ваш самый серьезный недостаток?

Лично мне всегда хотелось задать этот вопрос всем, кого я знаю, да и другим тоже. Он располагал к рефлексии и искренности и давал мне шанс показать свою честность.

Я вспомнил, как в детстве папа рассказывал мне о своем подходе к найму сотрудников. На собеседованиях отец всегда просил соискателя написать небольшое эссе с обязательным использованием десяти определенных слов. Подвох заключался в том, что три из них были выдуманными и не имели никакого значения. Тем, кто честно признавался, что не знает этих слов, он отдавал предпочтение перед теми, кто пытался использовать их в тексте.

– Имеются в виду мои недостатки по мнению окружающих или по моему собственному? – уточнил я. – Просто дело в том, что, если вы попросите кого-нибудь другого перечислить мои недостатки, в этот список попадут качества, которыми я больше всего горжусь.

Женщина из отдела кадров снова выпрямилась, явно заинтересовавшись.

– Большая часть людей сказала бы вам, что я имею свойство осуждать абсолютно нормальное, общепринятое поведение, что я слишком много думаю, что я конфликтую с людьми без всякого повода и постоянно устраиваю сцены…

В уголках ее глаз появились морщинки, которые я интерпретировал как признак одобрения моей искренности и продолжил.

– Что до меня, то я считаю своим самым серьезным недостатком нетерпимость к трусости, аморальности и слабости окружающих. В конце концов, – добавил я, – все мы являемся продуктом своего воспитания и наследственности, так что моя ненависть к людям, вызванная унаследованными ими качествами, абсолютно иррациональна.

Женщина из отдела кадров помотала головой, пытаясь не рассмеяться.

– Прошу прощения, – произнесла она. – Я просто… – она опустила ладони на стол и перевела дух. – Мне не хочется заставлять вас продолжать. Когда человека спрашивают о самом серьезном его недостатке, от него редко ждут полного списка его дурных качеств. Я сначала решила, что вы шутите.

– Это распространенное заблуждение, – ответил я. – Я редко шучу.

Она взглянула на меня с явной жалостью.

– Вам стоило бы сказать о себе что-то хорошее, что только кажется недостатком, например, что вы трудоголик, или еще что-то в этом роде.

– Но зачем тогда спрашивать, если единственный приемлемый ответ является ложью?

Мне правда был интересен ее метод, но это «зачем» из моих уст хлестнуло, словно плеть, способная пустить бегом целый табун лошадей или усмирить стаю львов.

– Ну, вот такой вот предполагается ответ, – сказала она.

Вытащив из кармана платок и протерев очки, я продолжил:

– Но что вы пытаетесь выяснить при помощи таких вопросов? Мою способность убедительно говорить общепринятые вещи?[56]56
  Хотите верьте, хотите нет, но я спрашивал абсолютно серьезно и искренне.


[Закрыть]

Женщина смягчилась, явно испытывая ко мне жалость.

– Не важно, что вы отвечаете, – сказала она. – Я пытаюсь вам помочь, правда. Точно такие же вопросы задает большинство кадровиков. Будете отвечать так, как сейчас – никто не возьмет вас на работу.

Тут мне пришло в голову, что именно этот разговор, вполне возможно, был проверкой, признанной определить мою уверенность в себе и способность стоять на своем[57]57
  Смешно, я знаю, но в это мне верилось больше, чем в то, что, дабы получить работу, от меня просто требовалось ответить, что моим самым серьезным недостатком был перфекционизм.


[Закрыть].

– Я верю, что некоторые работодатели все же ценят искренность своих потенциальных сотрудников, – сказал я. – Впрочем, вполне возможно, вы правы, и меня действительно никуда не возьмут. В таком случае мне придется подыскать себе другой способ зарабатывать на жизнь, который подойдет мне лучше.

Женщина из отдела кадров заметно погрустнела.

– Что ж, ладно, – сдалась она. Поднявшись со своего места, она вымученно широко улыбнулась, и протянула мне руку. – Через пару дней мы дадим вам знать о нашем решении, – произнесла она, уже прекрасно зная это самое решение. – Приятно было познакомиться, – добавила она на прощание, испытывая явное облегчение от того, что больше никогда меня не увидит.