Текст книги "Последний поход «Графа Шпее». Гибель в Южной Атлантике. 1938–1939"

 
Как отзвук далекой грозы,
Слышен приближающийся гром.
Это стук копыт скачущих гаучо
Эхом отдается от горизонта.
Вот появились гаучо!
Они скачут по пампе
Во весь опор.
Что они несут?
 

Слова оказались пророческими. Именно в это время появился, наконец, Поп с двумя друзьями. Они были ужасно возбуждены, поскольку несли действительно важные вести, и уже с порога, не в силах больше сдерживаться, хором завопили:

– Майк! Сеньор Майк! Быстрее! Идите за нами! Немецкий карманный линкор бросает якорь во внешней гавани!

Глава 9
СРЕДА. НОЧЬ

После треволнений дня следовало ожидать, что о большом военном корабле без флага и огней, входящем во внешнюю гавань Монтевидео, будет немедленно доложено портовым властям, которые, в свою очередь, передадут информацию главе правительства и военно-морскому командованию. Капитану де фрагата[27]27
  Капитан де фрагата– капитан 2-го ранга.


[Закрыть] Хосе Родригесу Вареле и капитану де корбета[28]28
  Капитан де корбета – капитан 3-го ранга.


[Закрыть] Фернандо Фонтане было приказано разобраться. Им предстояло выйти в море на борту корвета «Лавальеха» и выяснить, что это за корабль, почему он зашел в порт, каковы его требования, а также уточнить количество убитых и раненых на борту. «Лавальеха» уже стоял наготове. Когда новости о погоне за немецким линкором достигли Монтевидео и стало ясно, что сражение уже затронуло нейтральную территорию и вполне может зайти дальше, военно-морское командование Уругвая с одобрения правительства начало готовиться к отпору вторжения и, если понадобится, намеревалось применить силу. При этом не имел никакого значения факт, что все военно-морские силы Уругвая, вместе взятые, с имеющимися береговыми батареями в придачу, и в подметки не годились ни немецкому линкору, ни британским крейсерам. Главное – принцип. Корабли и люди, которые на них служат, почитают закон. Нельзя командовать кораблем, не уважая обычаи и традиции и не ожидая того же от других. Поэтому, стоя на мостике своего крошечного корвета, капитан Варела хотя и испытывал непривычное волнение, но чувствовал за своей спиной авторитет суверенного государства и выступал в роли его полномочного представителя. Корвет приближался к гигантскому линкору, который еще не бросил якорь и медленно скользил по внешней гавани, словно уставший великан, ищущий место, где можно приклонить голову.

Когда корвет находился в сотне ярдов от линкора, Варела приказал включить прожектора и, взяв громкоговоритель, прокричал:

– Это корвет «Лавальеха», военно-морской флот Уругвая! Почему нет огней? Что это за судно?

После небольшой паузы с головокружительной высоты – мостика линкора – прозвучал ответ.

– Это немецкий линейный корабль, – сообщил капитан Кей. – Какова здесь держащая способность грунта? Мы можем бросить якорь?

И хотя капитан Варела имел все основания догадываться, что перед ним именно немецкий линкор, ответ заставил его сердце тревожно забиться. А капитан Фонтана, казалось, вообще лишился дара речи. Поэтому, когда Варела отвечал, его голос слегка дрогнул:

– Да, вы можете здесь стать на якорь. Грунт держит хорошо.

Соответствующие приказы были сразу же отданы людям, стоявшим наготове у якорных лебедок. На палубе корабля появились мелькающие огоньки – моряки зажигали фонари. Потом навигационные огни осветили всю носовую часть корабля. Корма еще была погружена во мрак. Корвет двигался рядом с линкором, и уругвайские офицеры взволнованно переговаривались между собой. Затем с мостика линкора снова раздался голос капитана Кея:

– Капитан приглашает вас подняться на борт. Мы спускаем трап с левого борта.

Варела отдал приказ обойти линкор с кормы. Неожиданно на мостике линкора послышался другой голос. Он преобладал над остальными, как один инструмент может доминировать над оркестром. Это был голос Лангсдорфа, и Варела без подсказок понял, что говорит именно капитан. Иначе и быть не могло. Он не повышал голос, но его приказы были слышны во всех уголках корабля. Казалось, к нему прислушивался и сам корабль, моментально излечиваясь от слепоты и неуверенности. У Варелы создалось впечатление, что этот голос может поднять бурю так же легко, как он нарушил ленивый покой внешней гавани Монтевидео. Раздался резкий скрежет, затем дребезжание якорной цепи и шумный всплеск ушедшего под воду якоря. На носу и мостике корабля замелькали белые и красные огни. Лангсдорф вытравил еще пятнадцать саженей и дал команду застопорить машины. Наступила тишина. Впервые за последние четыре месяца «Граф Шпее» бросил якорь. Почти сразу корабль стал потихоньку поворачиваться. Его путешествие подошло к концу.

Кормовая часть корабля оставалась неосвещенной – как мы помним, там был перебит электрический кабель. Когда корвет приблизился к корме, уругвайские моряки увидели вспышки фонариков в руках и работающих людей. Подойдя к квартердеку, они заметили голую электрическую лампочку, которую офицер спустил на длинном проводе вниз. Она осветила веревочный трап. Приказав своим людям ждать, Варела забрался по трапу наверх. За ним последовал Фонтана. На палубе офицеров ожидал Херцберг в сопровождении старшины-рулевого и двух вооруженных матросов. Была сделана попытка приветствовать уругвайцев со всеми необходимыми формальностями, но немцы выглядели измотанными, а у рулевого была забинтована голова. Варела и Фонтана официально поприветствовали незваных гостей. Херцберг извинился за свой внешний вид и за отсутствие электричества, а затем пригласил уругвайцев пройти к капитану. У всех встречающих в руках были мощные электрические фонари. Варела видел людей, без сил растянувшихся на квартердеке. Что и говори, сражение, длившееся весь день, – штука утомительная. Было уже одиннадцать часов ночи. Херцберг вел гостей по коридору, освещенному еще одной голой лампочкой. Коридор и прилегающие к нему каюты, судя по всему, использовались для оказания первой помощи пострадавшим. Здесь стоял резкий запах хлороформа и хлорки. Человек с красной повязкой на рукаве стоял на коленях рядом с распростертым на полу телом и обрабатывал культю ноги несчастного. Раненый лежал на простыне, рядом с ним стоял открытый докторский чемоданчик для оказания первой помощи. Херцберг шел быстро, хотя это было довольно сложно, учитывая, что повсюду лежали тела раненых и убитых. Впечатление было столь сильным, что мозг Варелы отказывался воспринимать увиденное. Однако он на всю жизнь запомнил картину, которую подсмотрел, случайно заглянув в открытую дверь, где в это время шла операция. В конце длинного стола стояла празднично освещенная рождественская елка. А на столе лежал человек, которого хирурги оперировали при свете рождественских украшений. В креслах и на полу другие моряки ожидали своей очереди.

Херцберг явно спешил. Коридор заканчивался стальной дверью, которая никак не открывалась. Рулевой и матросы вышли вперед и попытались применить силу. Тщетно. Взрывом повредило петли, и дверь намертво заклинило. Пришлось возвращаться тем же путем на палубу. В средней части судна перемещаться можно было только с большим трудом – все было завалено грудой осколков, наиболее внушительные из которых составили обломки самолета. Обойти ее не было никакой возможности – пришлось пробираться поверху. Зато теперь они подошли к освещенной части судна, где завалы были уже частично разобраны. Гости прошли по носовой надстройке, пересекли небольшую палубу, на которой стоял часовой, после чего Херцберг открыл дверь капитанской каюты и пригласил их войти.

Здесь их ожидал офицер в форме лейтенанта. Ему предстояло служить переводчиком. Он хорошо говорил по-испански. Варела его сразу узнал. Это был старший помощник с «Кап Полонио», перед войной совершавшего регулярные рейсы в южноамериканские порты. Не приходилось сомневаться, что в этих водах он выступил в роли штурмана и лоцмана, и Варела выразил восхищение его умением вести корабль в столь сложных навигационных условиях. На комплимент тот ответил лишь смущенным смешком – очевидно, ему приказали держать язык за зубами – и проинформировал уругвайцев, что капитан очень скоро спустится с мостика. Он еще не успел договорить, когда снаружи послышался негромкий голос и звук приближающихся шагов.

Вошел Лангсдорф. Весь день он не покидал мостик, поэтому оставался в той же одежде, что и утром: под форменным кителем на нем был свитер, пижама и ботинки. Он получил осколочное ранение головы, поэтому лицо было покрыто засохшей кровью. Помимо всего он был ранен в левую руку, и при оказании первой помощи ему оторвали рукав. Вслед за капитаном вошел старшина медицинской службы и во время беседы наложил на руку, перевязанную кое-как, капитальную повязку. Уругвайцы молча поклонились. Лангсдорф поклонился в ответ и сказал:

– Добрый вечер, господа. Я – капитан Лангсдорф, командир «Графа Шпее».

Он сел, и старшина приступил к перевязке.

Варела настолько был потрясен увиденным, что позабыл о приличествующих манерах и спросил:

– Так это действительно карманный линкор «Адмирал граф Шпее»?

Немецкий офицер кивнул, и Варела почувствовал, что у него голова идет кругом. Подумать только, как много удивительных событий сразу! Он с большим трудом собрался с мыслями и произнес короткую речь, сообщив, что они являются представителями уругвайского правительства и имеют поручения выяснить причины захода в их порт иностранного военного корабля. Он также поинтересовался числом убитых и раненых и предложил помощь. Лангсдорф ответил, что с раннего утра шло сражение между его кораблем и тремя британскими крейсерами, оно продолжалось весь день и только час назад, уже после наступления темноты, в его мостик попал снаряд и сам он получил ранение. В этот момент вошел офицер медицинской службы, за которым посылал Лангсдорф. Его одежда вся была в крови. После короткой беседы он исчез, а Лангсдорф сообщил Вареле, что на «Графе Шпее» более тридцати убитых и очень много раненых. Один из раненых нуждается в срочной квалифицированной медицинской помощи. У него повреждены глаза. Варела предложил немедленно отвезти раненого в госпиталь и подготовить места в больницах на берегу для приема остальных.

Далее Лангсдорф сообщил, что хочет как можно скорее увидеться с послом Германии. Ему необходимо время и помощь уругвайского правительства, чтобы вернуть кораблю мореходность. Испарители на корабле повреждены, а камбузы и вовсе уничтожены. К большому удивлению Варелы, Лангсдорф не отказался поговорить о сражении. Раздраженно отстранив санитара, он на пальцах продемонстрировал, как британские корабли разделили его огонь. Затем он сообщил, что не может однозначно оценить исход боя, хотя надеется, что потопил «Экзетер». Сложность в том, что у него было три противника, напавшие с разных сторон. Он мог без особого труда и быстро справиться с двумя противниками. Трех для него оказалось слишком много.

Лангсдорф произвел сильное впечатление на Варелу. Удивительно, но этот человек не оставлял равнодушным никого. Варела с волнением наблюдал за движениями его тонких рук, видел страсть в его глазах, улыбался тонкому чувству юмора. Если бы при беседе присутствовал Дав, он бы тотчас узнал достигшее кульминации нервное напряжение, стремление к общению с людьми, желание, объясняя другим, что произошло, разобраться в этом самому. Этот человек был до крайности измучен, но он оставался словно сжатая пружина. И Дав обязательно заметил бы то, на что не обратил внимания Варела: в уголках глаз Лангсдорфа поселилась неуверенность. Он имел вид человека, с которым случилось непоправимое, но он никак не может в это поверить.

Через некоторое время Лангсдорф замолчал. И как бы Варела ни был очарован личными и профессиональными качествами этого человека, он понял: пора уходить. Слепой немецкий моряк уже ожидал на борту корвета. На прощание Варела заверил Лангсдорфа от имени уругвайского правительства, что будет сделано все возможное, чтобы помочь ему. Официальные шаги будут предприняты утром, но, учитывая обстоятельства, если капитан Лангсдорф пожелает сойти на берег немедленно, ему будет предоставлен эскорт и машина до посольства Германии. В противном случае всем следует ожидать официального визита начальника порта ровно в девять часов утра.

Беседа закончилась. Лангсдорф встал и обменялся рукопожатиями с гостями. После этого уругвайские офицеры ушли.

Когда они вышли на палубу, оказалось, что вокруг «Графа Шпее» собралось уже множество маленьких суденышек, буксиров, катеров и даже гребных лодок. Большинство торговых судов, стоявших на расстоянии нескольких кабельтовых от немецкого линкора, зажгли все навигационные огни, и внешний рейд оказался залит бледным призрачным светом. На мол начали подъезжать машины и направляли на линкор свет своих фар. Людям очень хотелось разглядеть его получше. Новости разнеслись по городу со скоростью лесного пожара. Кинотеатры, рестораны и ночные клубы моментально опустели – народ высыпал на улицы. В кинотеатре, где сидела со своим приятелем Лотте, на экране появилась надпись, извещающая о прибытии в порт «Графа Шпее». Лотте, как и все остальные зрители, выскочила на улицу, и фильм закончился в пустом зале. (Это были «Гроздья гнева».) На улице приятель Лотте поинтересовался:

– Куда пойдем?

– Как куда? – возмутилась Лотте. – Конечно, в порт.

Такая идея возникла не только у нее. По улицам в сторону порта тек нескончаемый людской поток. Люди желали хотя бы одним глазком взглянуть на «Графа Шпее».

Только один человек бежал в обратном направлении. Запыхавшись, он остановился у двери расположенного напротив кинотеатра магазинчика и постучал. Окно на втором этаже резко распахнулось, и из него высунулся человек в ночной рубашке. Его физиономия была злой и заспанной. Но при первых же словах гонца злость исчезла, уступив место напряженному вниманию. Лотте прислушалась и побледнела.

– Быстрее! – воскликнула она. – Мы должны как можно скорее попасть в порт! Мне необходимо повидать родителей и Хулиту.

В магазине вспыхнул свет, и дверь открылась. Это был магазин похоронных принадлежностей.

Хулия была сиротой и делила комнату с Лотте в доме ее родителей. Она уже спала. Лотте довольно часто приходила поздно, и ждать ее не было никакого смысла. Сквозь сон девушка слышала, как хлопнула входная дверь, и поняла, что подруга, наконец, вернулась. Не вполне проснувшись, она удивилась, почему та не идет в постель, и решила не беспокоиться по этому поводу. Уже совсем засыпая, она услышала возбужденные голоса родителей Лотте и почувствовала, как кто-то тормошит ее. Потом знакомый голос Лотте проговорил:

– Хулита, проснись.

Эти простые слова были сказаны таким тоном, что у Хулии замерло сердце и в жилах застыла кровь. Она мгновенно проснулась и села на кровати. Включив настольную лампу, она взглянула в бледное лицо подруги. Лотте повторила:

– Хулия, ты должна быть сильной.

Девушка с трудом открыла рот и скорее выдохнула, чем выговорила:

– Что случилось? Плохие новости о Билли?

Лотте кивнула:

– В районе Пунта-дель-Эсте произошло морское сражение.

– Сражение? – простонала Хулия.

– Да. Три британских крейсера против немецкого карманного линкора. Одним из крейсеров был «Эксетер». Наш… немецкий линкор сейчас бросил якорь в гавани. Там много убитых и раненых. Хулита, крепись. Говорят, что «Эксетер» затонул и вся команда погибла.

Было 3:30 утра. Но в Кабильдо все окна были освещены.

В кабинете доктора Гуани находилось трое. Сам доктор Гуани стоял у окна и смотрел на сверкающий огнями город. Он был очень маленького роста, зато имел самую большую и мудрую голову, которая когда-нибудь сидела на тщедушных человеческих плечах. Космополит, последние двадцать лет живший в Париже, он приобрел известность благодаря созданию после войны 1914 года Лиги Наций, став одним из ее первых президентов. На его рабочем столе стояли фотографии Штреземана, а не Риббентропа и Кроче,[29]29
  Кроче Бенедетто (1866–1956) – итальянский философ, литературовед, политик. Противник фашистского режима.


[Закрыть] а не Муссолини. Сделав весьма впечатляющую дипломатическую карьеру, он стал министром иностранных дел своей страны, причем для его страны это стало большой удачей.

Вторым человеком в кабинете был маститый немецкий дипломат, сидевший очень прямо на неудоб ном диванчике. Он выглядел успешным бизнесменом, каковым и был на самом деле. Кроме того, он был проницательным, находчивым человеком и с толком применял эти качества на дипломатическом поприще. Несмотря на то что до рассвета было еще несколько часов, он был чисто выбрит и безукоризненно одет – в сюртук, цилиндр, перчатки и все остальное, чего требовал его статус. Трость также была при нем. Он смотрел прямо перед собой. Это был посол Германии доктор Лангманн.

Третьим был капитан Лангсдорф. Он сидел рядом с послом. Он прибыл прямо с корабля. Раненая рука была забинтована и висела на аккуратной повязке под форменным кителем. Порезы на лице были заклеены пластырем, но один из них опять начал кровоточить, поэтому в его некогда щегольской бородке виднелись капли засохшей крови. Он устало привалился к спинке дивана, являя разительный контраст с чопорным дипломатом. Он отчаянно устал и готов был отдать все богатства мира за несколько часов сна, но не утратил внимания и теперь не сводил горящих глаз с доктора Гуани, в руках которого оказалась судьба корабля.

Гуани вздохнул, отошел от окна и медленно направился к своему столу. На стене над ним висел большой портрет Артигаса, освободителя, ставшего символом независимости Уругвая. Заложив руки за спину, он несколько секунд внимательно разглядывал портрет. Накануне вечером состоялся большой прием для дипломатических представителей американского континента, и маленький министр иностранных дел был в вечернем костюме с орденами и медалями. Обернувшись, он вежливо и серьезно проговорил, обращаясь к немцам, в первую очередь к Лангманну:

– Все, что я могу сейчас обещать, ваше превосходительство, это самым внимательным образом рассмотреть запрос вашего правительства, учитывая, разумеется, все нормы международного законодательства. – Затем он обратил свой взор на Лангсдорфа и сказал:

– Утром я отправлю на ваш корабль комиссию экспертов, которые оценят полученные повреждения. Можете не сомневаться, что члены комиссии будут действовать в духе полного нейтралитета и что вам будет дано время, необходимое для ремонта.

Он учтиво поклонился, и немцы встали. Гуани нажал на кнопку звонка, расположенную на его столе, и в приемной прозвучал зуммер. Заботливый секретарь распахнул массивные двойные двери. Лангсдорф попрощался военно-морским салютом, а Лангманн – нацистским, сопроводив его никому не нужным «Хайль Гитлер».

В приемной немцы проследовали мимо высокой и очень элегантной фигуры в вечернем костюме. Это был Юджин Миллингтон-Дрейк. Он и Лангманн отлично знали друг друга, но, поскольку их страны находились в состоянии войны, они друг друга проигнорировали.

Секретарь, не привыкший находиться в гуще международных событий, запинаясь, объявил:

– Его превосходительство британский посланник.

Миллингтон-Дрейк вошел с видом человека, не сомневающегося в радушном приеме. Он знал Гуани с войны 1914 года, когда тот был уже министром, а Миллингтон-Дрейк – молодым секретарем. Между ними установились отношения как между дядей и племянником. Поэтому он направился к хозяину кабинета с приязненной улыбкой, не соответствующей официальности миссии, и сказал:

– Господин министр. Уругвайское правительство, хорошо известное своими демократическими принципами, поступит в соответствии с международным законодательством и интернирует «Графа Шпее» на время войны, разве не так?

Глаза Гуани сверкнули. Он наклонил голову и ласково произнес:

– Присядьте, мой дорогой мальчик.

Только что закрывшаяся дверь отворилась снова, и секретарь проговорил:

– Его превосходительство французский посланник.

Месье Жантиль вошел в кабинет, держа в руках документ, запечатанный весьма впечатляющей на вид массивной красной печатью. Как и Миллингтон-Дрейк, он был профессиональным дипломатом, однако его нельзя было назвать сильной личностью. Он поклонился Гуани и проговорил:

– Господин министр. – Потом повернулся к Миллингтон-Дрейку и сказал: – Ах, это вы, уважаемый коллега, – и поклонился еще раз.

Миллингтон-Дрейк поклонился тоже. Они расстались всего лишь двадцать минут назад. Гуани, сидя за столом, переводил взгляд с одного дипломата на другого. Французский посол сделал шаг вперед и передал ему запечатанный конверт, предварительно извинившись за столь поздний визит.

Гуани взял конверт и поинтересовался у французского посланника:

– Полагаю, это очередная нота?

Жантиль развел руками:

– По условиям Гаагской конвенции…

Гуани вскинул руки, словно шутливо защищаясь от готового выплеснуться на него потока слов.

– Снова Гаагская конвенция! Господа, прошу садиться.

Он дождался, пока посетители сядут, затем сам устроился на стуле и сказал:

– Статья 17 Гаагской конвенции гласит, что военные корабли воюющих стран не могут проводить ремонт в портах нейтральных стран, помимо минимально необходимого для обеспечения безопасности на море. Также они не могут повышать огневую мощь своих кораблей. Другая сторона тоже цитировала Гаагскую конвенцию, и я заверил ее, как и вас, что нам не нужно подсказывать, как следует действовать нейтральной стране. Гаагская конвенция будет соблюдена.

Миллингтон-Дрейк кашлянул и сказал:

– Господин министр, позвольте мне привлечь ваше внимание к тому факту, что после сражения «Граф Шпее» прошел три сотни миль.

– Причем на максимальной скорости, – добавил французский союзник. – Кто тут говорит о немореходном состоянии?

Гуани подавил зевок и вежливо проговорил:

– Господа, начиная с полуночи, а сейчас уже без десяти минут четыре, я получил три дипломатические ноты от немецкого посла, две – от британского посланника и две – от французского. Мы – маленькая страна, взвалившая на себя тяжелое бремя нейтралитета. Прошу вас, не делайте эту ношу еще тяжелее.

Миллингтон-Дрейк взглянул в потолок, после чего явно махнул рукой на дипломатический этикет, поскольку тихо, но с полным пониманием серьезности вопроса спросил:

– Извините за нескромный вопрос, но вы сможете повлиять на решение вашего правительства?

Гуани всем телом повернулся к англичанину и уже открыл рот, чтобы ответить резкостью, но тут встрепенулся француз.

– Вот именно! – воскликнул он. – Куда сейчас направлены орудия «Графа Шпее»? Не на врага! Нет! Они наведены на мирный город Монтевидео. А это не что иное, как форс-мажор, мой дорогой Гуани, самый настоящий форс-мажор.

Это было грубо. Глаза Гуани запылали яростным огнем. Он перестал быть спокойным космополитом и нейтральным дипломатом и стал горячим патриотом своей страны. Запретные слова были произнесены вслух, и это его устраивало. Его ноздри затрепетали, а губы изогнулись в странной улыбке.

– Господин Жантиль, господин Миллингтон-Дрейк, за свою короткую историю моя маленькая страна знавала немало угроз. Нам они шли только на пользу. Всякий раз, когда нам угрожали, мы делали шаг вперед. Мы – простые люди. Нас всего два миллиона. Быть может, мы знаем и понимаем не все, но некоторые вещи усвоили прочно. Закон мы понимаем. Справедливость мы понимаем тоже. Угроз мы не понимаем и не приемлем.

Он встал и выглядел при этом чрезвычайно значительным. Великий маленький человек говорил с искренней страстью и достоинством:

– Взгляните на меня. Я вовсе не большой человек. Зато у меня два миллиона голов.

Все было сказано. Посланники откланялись и ушли. Небо над восточным горизонтом быстро светлело. Занимался рассвет.