Текст книги "Последний поход «Графа Шпее». Гибель в Южной Атлантике. 1938–1939"

– Этим занимается Рэй Мартин.

В дверь постучали, и на пороге появилась мисс Эстер Шоу – «серый кардинал» британской политики в Уругвае.

– Господин посланник, вы видели толпу на улице? Я думаю, нам следует попросить защиты у полиции.

Мужчины подошли к окну, и Миллингтон-Дрейк сделал шаг на балкон. Его приветствовали восторженными возгласами, какими обычно встречают кинозвезд. Он инстинктивно отшатнулся, потому что, хотя и привык к своей удивительной популярности, оставался человеком скромным. Он безо всякого энтузиазма помахал рукой, на мгновение ощутив себя членом королевской семьи, приветствующим подданных, и поспешно вернулся в тишину своего кабинета. Зазвонил телефон, и мисс Шоу взяла трубку:

– Да. Да… Но кто это?.. Не говорит?.. Да, капитан Маккол здесь… Ладно, соедините.

А тем временем Миллингтон-Дрейк закрыт балконную дверь и покачал головой:

– Кто эти люди? Я в жизни не видел ничего подобного в Монтевидео, тем более в такой час.

– Это награда за вашу прекрасную работу здесь, господин посланник, – заявила мисс Шоу.

При этом бышо очевидно, что в этой работе есть и ее немалая заслуга.

– Я навела справки. Это люди, симпатизирующие Великобритании. Они пришли, чтобы сообщить вам об этом лично и предложить свои услуги делу союзников.

Больше сказать было нечего. Компетентная помощница, давно варившаяся в дипломатическом котле, сумела описать ситуацию несколькими обтекаемыми фразами.

– Ах вот как, – промямлил Миллингтон-Дрейк, не придумав, что добавить.

– Запишите их имена, мисс Шоу, – добавил Маккол. – Возможно, они нам пригодятся. Нам придется вести круглосуточное наблюдение за «Графом Шпее», так что добровольные помощники не помешают.

Мисс Шоу кивнула и сказала в трубку:

– Да, это кабинет посланника… Да, капитан Маккол здесь… Кто говорит?.. Да, но все-таки, кто говорит?.. Очень хорошо. – Она прикрыла ладонью микрофон и проговорила недовольным тоном матери, дети которой разыгрались в полицейских и воров: – Звонит мистер Мартин, капитан Маккол. Он не назвал свое имя, но я узнала голос.

– С меня причитается, – усмехнулся Маккол. – Что вы предпочитаете, сигару или пакетик орехов?

Общаясь с мисс Шоу, Маккол всегда чувствовал себя нашкодившим мальчишкой. К счастью, она питала слабость к военно-морским офицерам.

– Орехи, – ответила она и протянула военно-морскому атташе трубку, – бразильские.

После этого она покинула комнату с таким же деловым видом, как вошла в нее.

Рэй Мартин был в порту. Как и Майку, ему удалось найти место с великолепным обзором. Собственно говоря, его интересовал не столько «Граф Шпее», сколько посещающие его люди. Он обосновался в лачуге, единственным достоинством которой было большое окно, и мог наблюдать за всеми передвижениями между карманным линкором и берегом. Очевидно, это было помещение судового поставщика, табельщика или таможенника, а может быть, и всех троих, сказать трудно. Все-таки Мартин состоял на тайной службе и мемуаров не оставил. Известно только, что эта хижина стала наблюдательным пунктом Мартина на четыре дня и три ночи. Оттуда он и его коллеги по секретным операциям вели постоянную слежку за противником.

Как всегда незаметный, Рэй Мартин сидел окруженный морем газет и курил одну сигарету за другой. Бычки он бросал в консервную банку, поставленную в некотором отдалении, и потому все время промахивался. Он принадлежал к категории людей, которые курят везде – на прогулке, в постели, в ванне. Он не был застрахован от опасностей – ни коллегами, ни невидимыми работодателями, но каким-то образом выходило так, что с ним никогда ничего не случалось. В те дни всем желающим установить телефон в Монтевидео приходилось ожидать шесть месяцев. Мартину удалось получить его ровно через два часа после того, как он обосновался в хижине. На столе перед ним стояла морская подзорная труба, наведенная на трап, спущенный с правого борта «Графа Шпее». Именно по нему на борт поднимались самые значительные гости. С него Мартин ни на минуту не сводил глаз, прижимая плечом к уху трубку в ожидании ответа Маккола.

– Это ты, Маккол? Наши друзья уже передали соответствующую ноту. Сейчас ее рассматривают… Две недели, как сообщают мои информаторы… Полагаю, тебе лучше как можно скорее приехать. Наш старый друг Лангманн уже второй раз прибыл в гости… Лангсдорф? Да, я как раз смотрю на него. По-моему, классный парень.

– Я приеду перед ленчем, привезу сандвичи, – сказал Маккол и дал отбой. Опустив трубку на рычаг, он задумчиво проговорил: – Мартин утверждает, что они официально попросили на ремонт две недели. Как ты считаешь, они их получат?

– Нет, если я смогу этому помешать, – последовал ответ. – Интересно, какова их стратегия?

– На мой взгляд, – задумчиво проговорил Маккол, – для них возможно только одно: усыпить всеобщую бдительность и прорваться на свободу. Наши два крейсера – не конкуренты орудиям «Графа Шпее». Зато они более быстроходны. Они уже получили топливо. «Граф Шпее» тоже выйдет в море с полными танками, но на этот раз рядом с ним не будет «Альтмарка». Харвуд ни за что не выпустит его из виду, если будет знать, когда он уйдет из порта. Так что единственный шанс Лангсдорфа – иметь несколько ночей на выбор и попробовать прорваться под покровом темноты. Может получиться. Нельзя забывать и о человеческом факторе. Вахтенные испытывают колоссальное напряжение, а противник может выбрать любой момент для прорыва. Да, я уверен, что план немцев именно таков. Наша задача – выставить его из порта через двадцать четыре часа или подтолкнуть уругвайцев к интернированию… Кстати, а есть новости о «Кумберленде»? С ним ситуация упростилась бы.

Накануне сражения трехтрубный крейсер «Кумберленд» чистил котлы на Фолклендских островах. Ожидалось, что он выйдет в море не раньше, чем через десять дней. Это был единственный большой корабль, находившийся недалеко от реки Ла-Плата, и он, имея восьмидюймовые орудия, стал бы серьезным дополнением к эскадре Харвуда.

– Ничего нового, – вздохнул Миллингтон-Дрейк. – Крейсер соблюдает радиомолчание. Известно, что адмиралтейство приказало ему уходить с Фолклендов еще вчера вечером, но, насколько я понимаю, даже по самым оптимистичным прогнозам, он подойдет сюда только к концу недели, разве не так?

– Боюсь, что так, – буркнул Маккол. – Но вы не ответили на мой вопрос: будет ли правительство его величества оказывать давление на доктора Гуани, чтобы вышвырнуть немецкий линкор из порта?

– Вы задаете слишком много вопросов, – сухо заметил Миллингтон-Дрейк. – Поверьте, мы сделаем все, что возможно. Ноты вручаются каждый час, от обеих сторон, конечно. Пока рассматривается заключение технической комиссии. Решающая встреча между Лангманном и Гуани назначена на семь часов. – Здесь он позволил себе довольную улыбку. – В пять часов у Гуани встреча с нашим французским коллегой, а в шесть – со мной. Так что он будет хорошо подготовлен к беседе с немцем.

Замечание Миллингтон-Дрейка, конечно, отдавало цинизмом, но ни для кого не было секретом, что самое сильное давление на уругвайское правительство, направленное на выталкивание немецкого линкора из порта, оказывают именно союзники. Такое же давление, но только в обратном направлении – чтобы линкору позволили остаться и дали время на ремонт, – оказывала на Уругвай Германия. Альтернативой оставалось только интернирование. С другой стороны, Уругвай желал избавиться от непрошеного гостя как можно скорее и по возможности вежливо. Но хотя в строгом соответствии с международным законодательством «Граф Шпее» должен был покинуть порт по истечении двадцати четырех часов (после захода солнца в этот же день), существовали сложившиеся нормы взаимоотношений между странами, которые тоже следовало соблюдать. Миллингтон-Дрейк несколько прихвастнул, заявив Макколу, что на доктора Гуани оказывается постоянное давление. В общем-то так оно и было, но Миллингтон-Дрейк был очень тактичным человеком, и никто не знал лучше, чем он, что, хотя симпатии Гуани хорошо известны и влияние Германии в Южной Америке довольно сильно, на маленького министра можно положиться. Он – человек смелый и ответственный и будет претворять в жизнь решение своего правительства с такой же строгостью и неукоснительностью, как если бы был министром великой державы. Уругвай – маленькая, но законопослушная страна, и ее правительство не сомневалось, что принятое им решение будет тотчас претворено в жизнь их коллегой.

В тот же вечер за несколько минут до семи часов, когда Миллингтон-Дрейк, попрощавшись, вышел из кабинета доктора Гуани, доктор Лангманн и капитан Лангсдорф уже находились в приемной. И хотя британскому посланнику было по статусу положено игнорировать представителей врага, он не удержался и украдкой взглянул на немецкого капитана. Будучи приверженцем изучения человеческой природы, он просто не смог устоять перед искушением. Лангсдорф произвел на него сильное впечатление. Это был явно первоклассный служака и моряк каждой клеточкой своего тела. Капитан был одет в парадную белую форму, которая необыкновенно ему шла. Немецкий посол сидел, а Лангсдорф стоял очень прямо и смотрел прямо перед собой. И только нервное постукивание кончиками пальцев по эфесу шашки выдавало его волнение. Миллингтон-Дрейк прошествовал прямо перед ним, но тот ничем не показал, что заметил англичанина. А может быть, Лангсдорф и действительно его не видел. Взгляд его был совершенно отсутствующим. Видимо, мыслями немецкий капитан находился где-то очень далеко. Миллингтон-Дрейк был впечатлен и, как он позже признался, глубоко тронут. Но это было по прошествии долгого времени, ведь в дипломатии эмоции являются тем, что следует максимально использовать в своем противнике и подавлять в себе. Гуманность, душевные качества и мастерство этого человека уже давно были известны всему миру, но британский посланник впервые его увидел своими глазами. Лангсдорф был силен духом, но худ, бледен и выглядел гораздо моложе, чем ожидал Миллингтон-Дрейк. Интересно, что сейчас происходит в его голове? – подумал англичанин.

До назначенного часа оставалась минута или две. Раздался звонок, секретарь министра встал и вошел в кабинет. Из-за двери послышались голоса. Немцы терпеливо ждали. Они молчали и даже не смотрели друг на друга. Все уже было сказано. Ровно в семь часов распахнулась дверь, и секретарь объявил о приходе немецких гостей. Лангманн вошел в кабинет, Лангсдорф следовал за ним. Последовал обмен приветствиями.

Доктор Гуани встал, чтобы принять посетителей. Лангманн слегка взмахнул рукой – сей жест сходил за нацистское приветствие для малых народов – и сказал:

– Господин министр, вы уже встречались с капитаном Ганцем Лангсдорфом, командиром «Адмирала графа Шпее».

Лангсдорф отдал честь. Гуани поклонился и проговорил:

– Пожалуйста, садитесь, господа. Давайте отбросим формальности.

Лангсдорф улыбнулся, но не сел, а принялся ходить взад-вперед по кабинету, словно по квартердеку своего корабля, держась на некотором расстоянии от политиков. Лангманн аккуратно опустился на тот же неудобный диван и проговорил:

– Итак, теперь ваше превосходительство знает все факты.

Гуани мягко прервал его:

– Давайте посмотрим, все ли я правильно понял. – Он надел очки, переложил несколько бумаг на столе, нашел ту, которая была нужна, и прочитал вслух: – «Вчера рано утром в районе Пунта-дель-Эсте состоялось морское сражение. Немецкий карманный линкор „Адмирал граф Шпее“ был атакован тремя британскими крейсерами: „Эксетер“, „Аякс“ и „Ахиллес“. Немецкий карманный линкор одержал победу. Имеются свидетели, видевшие, как „Эксетер“ взорвался, а остальные британские крейсера вышли из боя и скрылись. „Граф Шпее“ получил незначительные повреждения…»

Лангсдорф резко остановился, прервав свою прогулку по квартердеку, и вопросительно взглянул на посла. Тот поспешил вмешаться:

– Это не совсем так.

– Не так? – переспросил Гуани.

– Нет, – последовал уверенный ответ. – «Граф Шпее» получил серьезные повреждения и в таком состоянии не может выйти в море.

С напускным изумлением Гуани воскликнул:

– Но я зачитал отрывок из официального коммюнике вашего собственного правительства, переданного вашим же официальным агентством – Дойчес нахрихтен бюро – сегодня в 13:15 по Гринвичу.

Лангманн выдавил улыбку, показав, что оценил небольшую шутку уругвайского министра, и пустился в объяснения:

– Ваше превосходительство знает, что в военное время официальные новости должны принимать во внимание психологию людей, заботиться об их морали… Но конечно же ваше превосходительство шутит.

Гуани вежливо улыбнулся и подождал, не скажет ли немецкий посол еще что-нибудь, но тот молчал. Тогда министр иностранных дел повернулся в другую сторону и обратился к Лангсдорфу, который молча наблюдал за словесной дуэлью двух дипломатов. В упор глядя на немецкого капитана, Гуани задал прямой вопрос:

– Капитан Лангсдорф, как вы оцените ущерб, причиненный вашему кораблю?

Лангсдорф подумал, прежде чем ответить:

– У меня уничтожены камбузы, и я не могу кормить людей. Что касается других повреждений, вы присылали на борт техническую комиссию. Ей показали все.

Гуани кивнул и, также обращаясь к Лангсдорфу, сказал:

– Да, у меня есть отчет комиссии. Сколько, по-вашему, нужно времени, чтобы вернуть ваш корабль в мореходное состояние?

Прямой вопрос требовал столь же прямого ответа. Лангсдорф нахмурил брови и произвел в уме быстрые подсчеты. Но Лангманн не дал ему ответить, заявив:

– По моим подсчетам, от двух до трех недель. – Он сделал паузу и еще раз повторил: – Хотя бы две недели, господин министр.

Гуани заметил:

– Моя комиссия предлагает сорок восемь часов.

Удар был прямым и неприкрытым. Лангманн лишился дара речи. А Лангсдорф резко проговорил:

– Ваше превосходительство, только в надстройке корабля шестьдесят четыре пробоины.

Гуани заглянул в лежащие перед ним бумаги и поправил:

– Шестьдесят пять.

Немцы потрясенно переглянулись. Маленький министр встал и официально объявил:

– Учитывая выводы комиссии и просьбу вашего правительства продлить двадцатичетырехчасовой период по статье о чрезвычайных обстоятельствах международного соглашения, мое правительство решило продлить ваше пребывание в порту на семьдесят два часа для приведения вашего корабля «Адмирал граф Шпее» в мореходное состояние. Этот срок истекает ровно в восемь часов вечера 17 декабря.

Гуани сделал паузу. Лангманн неожиданно рванулся вперед. Вскочив на ноги, он в дикой ярости взглянул на маленького человека за широким столом, который позволил себе обойтись с жизненно важными интересами великой немецкой нации, как с повседневной рутиной, не стоящей внимания. Он хотел заговорить, но Гуани взглядом остановил его и, не повышая голоса и не меняя тона, закончил:

– Согласно статье тридцатой Гаагской конвенции вам запрещается производить какой бы то ни было ремонт с целью повышения огневой мощи вашего корабля.

Лангсдорф слушал, опустив голову. Для него это был смертный приговор.

Лангманн и Гуани долго смотрели друг на друга. Немец отвел глаза первым. Он взглянул на Лангсдорфа, потом снова на Гуани. Он пытался что-то сказать, но не мог найти слов. Он попал в ситуацию, которую не предвидели его руководители, и не мог найти выход. Привыкший запугивать других, он не был готов к такому сокрушительному удару со стороны маленького министра. Глаза Гуани смотрели на немца в упор. Взгляд был спокойным, но несгибаемым. За его спиной находился не только портрет Артигаса на стене, но и вся сила закона и демократии. Немецкий посол сделал глубокий вдох и медленно глухо произнес:

– Я решительно протестую.

– Я приму ваш протест к сведению, – холодно заметил Гуани и позвонил секретарю, чтобы тот проводил посетителей.

После ухода немцев Гуани долго стоял у окна, заложив руки за спину. Солнце садилось, в городе зажигались фонари. Только что произошло событие, которое, несомненно, оставит свой след в истории. Разные мысли теснились в голове у министра, пока комната медленно погружалась в темноту. А в это время на просторной глади реки Ла-Плата появились темные силуэты двух крейсеров. Два охотника тихо приближались.

Последний случай этого богатого событиями четверга произошел в 22:00, когда остроглазый Свонстон, прекрасно видевший в темноте, доложил:

– Пеленг красный три восемь.[30]30
  Речь идет об относительных пеленгах – углах, составляемых с линией нашего перемещения, при этом красный обозначает слева по курсу, а зеленый – справа.


[Закрыть] Темный объект. Пеленг красный три восемь.

Оба крейсера приблизились к гавани Монтевидео вместе до расстояния примерно четырех миль, позволяющего наверняка заметить немецкий линкор, если он выйдет в море. Расстояние между ними составляло около восьми кабельтовых. Ночь была темной, но ясной, и видимость при использовании бинокля достигала двух миль. Замеченный Свонстоном, острота зрения которого была выше нормальной, объект находился на расстоянии трех-четырех миль. «Граф Шпее» никак не мог проскользнуть мимо, но этот корабль, если, конечно, это был корабль, без огней приближающийся с юго-востока, мог быть только военным. Ночью звуки над водой разносятся далеко, поэтому Свонстон докладывал шепотом, что сделало его слова более зловещими.

Хотя была объявлена походная вахта, капитан Вудхаус находился на мостике. Все ночи, проведенные вблизи Монтевидео, он спал прямо на мостике. Так же поступил и Парри, но у него так окоченели ноги, что спать он все равно не мог. На мостик «Ахиллеса» принесли стул, на котором он периодически дремал, если удавалось. Его раны были болезненными, но заживали хорошо. Он был несколько ограничен в подвижности, но во всем остальном в полном порядке.

После сообщения Свонстона все на мостике немедленно повернулись в указанном им направлении. Башня управления огнем тоже начала поворачиваться. Сообщение подтвердилось. Это действительно оказался большой корабль, подходящий с юга от Английской банки. О появлении неизвестного корабля сообщили Харвуду, который немедленно явился на мостик.

Вудхаус отдал приказ:

– Тревога! Неизвестный объект справа по борту. Пеленг красный три восемь. – Потом он обратился к старшине-сигнальщику: – Передайте то же самое на «Ахиллес».

Между кораблями произошел обмен световыми сигналами. Пришли в движение орудийные башни. Все происходило очень быстро, приказы отдавались шепотом, а корабли продолжали тихо скользить по темной глади со скоростью двенадцать узлов. Напряжение достигло высшей точки. Все, как могли, напрягали зрение, пытаясь в темноте идентифицировать приближающийся корабль. В башне управления офицер-артиллерист сообщил на мостик:

– Цель, – и приказал привести орудия в боевую готовность.

Харвуд стоял рядом с Вудхаусом и, как и все, смотрел в бинокль. Все приготовления заняли не больше минуты.

– Капитан, сэр, – зазвучал в переговорной трубе голос артиллериста, – орудия к бою готовы.

Вудхаус взглянул на Харвуда, дождался его кивка и сказал:

– Хорошо, артиллерия. – Покосившись на сигнальщика, стоявшего, словно верный терьер, у его правой руки, он приказал: – Вызывай.

Офицеры на мостике затаили дыхание. Старшина держал в руках сигнальную лампу, которой только что пользовался, чтобы передать сообщение на «Ахиллес». Он поднял ее, направил на неизвестный корабль и передал короткий сигнал. В повисшей тишине щелчки лампы казались удивительно громкими. Сигналь щик опустил лампу и затаил дыхание. Ответом вполне мог стать мощный бортовой залп.

Артиллерист поднес палец к кнопке, нажатием которой мог открыть огонь. В этот момент в темноте замигала сигнальная лампа. С неизвестного корабля передавали ответ. Он был на английском и нес следующую информацию:

«Кумберленд Аяксу. Извините, но я не знаю здешних порядков».

В то же самое время артиллерист доложил, что неизвестный корабль идентифицирован как трехтрубный крейсер.

После того как стихли первые взрывы восторга, Харвуд с чувством проговорил:

– Это чудо.

– Чудо или нет, сэр, – заметил Вудхаус, – но «Кумберленд» нам здесь не помешает.

Ту же мысль, только под несколько другим углом, высказали и на «Ахиллесе», где романтический реалист Уошбурн сообщил Парри:

– Добрый старый «Кумберленд». Он станет мишенью номер один, когда «Граф Шпее» выйдет в море. И пока немец будет швыряться кирпичами в «Кумберленд», мы подойдем поближе и торпедируем его.

– Спросите его, – не унимался Харвуд, который никак не мог поверить, что снова получил под командование крейсер с восьмидюймовыми орудиями, – как ему удалось пройти тысячу миль за тридцать пять часов.

Сигнал передали. Харвуд с нетерпением ждал ответа.

Капитан «Кумберленда», безусловно, был приверженцем лаконичного стиля, поскольку его ответ состоял всего лишь из одного слова:

«Предчувствие».