Текст книги "Последний поход «Графа Шпее». Гибель в Южной Атлантике. 1938–1939"

Глава 10
ЧЕТВЕРГ

Майк Фаулер видел в своей жизни много рассветов. Обычно он именно в это время отправлялся спать. Но на сей раз ему было не до сна. В прохладные предутренние часы, когда спокойные воды реки Ла-Плата становятся из черных свинцовыми, когда дует холодный, хотя и не слишком сильный ветер, а современные многоэтажные здания, выстроившиеся вдоль длинных пляжей Монтевидео, окрашиваются ярким светом, льющимся с полыхающего рассветным заревом неба, Майк вел свой фургончик по дороге, тянущейся вдоль пляжа. Перед ним тряслись три грузовика, принадлежащие телефонной компании. Процессия подъехала к бару «У Маноло». Маноло, как и сам Майк, не был любителем ранних подъемов, на что американец и рассчитывал. Везде было темно и тихо. На полуразвалившейся террасе, единственным достоинством которой был великолепный вид, открывающийся на гавань, город и реку, были сложены столы и стулья. Нигде не было никого, кроме маленького покрытого веснушками мальчика, который шел рыбачить. Он тотчас остановился и принялся с большим интересом наблюдать за работой инженеров, которые выгружали и монтировали оборудование, разматывали кабели – в общем, делали все, чтобы Майк мог напрямую вести разговор с Нью-Йорком. Он уже получил оборудование от записывающей компании и готовился к своему звездному часу. Нужно было только найти хорошую точку обзора Монтевидео, и Маноло этим располагал. Майк неплохо знал Маноло и был почти уверен, что тот возражать не будет. Почти, но все же… Он строго-настрого предупредил своих помощников о необходимости соблюдения молчания, и все общались между собой знаками. Майк и Поп сняли стулья со столов и установили батарею микрофонов на самом удобном угловом столе, откуда хорошо просматривался пляж и гавань.

Бар «У Маноло» располагается на склоне Серро – возвышавшегося над Монтевидео холма. В маленькой, но тем не менее холмистой стране Уругвае только его называют просто и незамысловато – Холм. На его каменистой вершине расположился старый форт. Длинноствольные французские пушки, на которых любят сидеть верхом детишки, направлены на высокие здания современного города. Гавань является естественной и представляет собой почти правильный круг диаметром две мили. К северу, на стороне города, здания спускаются почти до самой воды, где у глубоководных причалов постоянно грузятся или разгружаются торговые суда. На другой стороне высится Серро, по склонам которого вьются длинные пыльные дорожки, протоптанные бесчисленными стадами скота. На берегу стоит консервный завод – конечный пункт назначения херфордских коров. Сюда их пригоняют гаучо после многомильных путешествий. Фургон Майка нередко был вынужден ждать по нескольку часов, пока пройдут нескончаемые стада крупных неторопливых животных. Поп за это время успевал свернуть и выкурить больше дюжины сигарет.

За пределами гавани величаво катила свои спокойные воды река Ла-Плата. Далеко, насколько хватало глаз, видна была только водная поверхность. Картину нарушали только две выступающие из воды каменистые глыбы, которые можно было назвать скорее рифами, чем островами. На одном стоял маячок, а на другом – старая карантинная станция. Перед рассветом Майку показалось, что он разглядел пятнышко дыма и две черные точки, которые вполне могли быть британскими крейсерами, но когда взошло солнце – огромный оранжевый круг, искаженный миражем до формы песочных часов, – они исчезли. Майк вполне мог быть прав. В ту ночь Харвуд так стремился не потерять контакт с противником, что в темноте подвел крейсера почти к самому входу в гавань и отвел их, только когда начало светать.

До Монтевидео река широка и судоходна, а неизбежные отмели и банки нанесены на карты, но выше судоходный фарватер уже обозначен буями, а для судов с большой осадкой приходится вести дноуглубительные работы. Реки Парана и Уругвай, собирающие воды четырех стран, ежегодно приносят огромное количество ила с Мату-Гросу и Гран-Чако. Эти две реки и их притоки образуют гигантскую массу воды, известную латиноамериканцам как Рио-де-ла-Плата, а жителям Северной Америки и консервативным англичанам как река Ла-Плата. Тысяча миль – сущий пустяк для американской реки, речные пароходы легко проходят это, и даже большее расстояние, особенно по высокой воде. Но хотя линейные суда и даже крупные танкеры доходят до самого Буэнос-Айреса, очень немногие военные корабли рискнут зайти в эти воды, чтобы посетить аргентинскую столицу. По этой причине аргентинская военно-морская база располагается в Баия-Бланка, по этой же причине англичане, флот которых базировался в порту Стэнли на Фолклендских островах, сделали своим основным портом захода в Южной Америке Монтевидео. А поскольку их в Монтевидео всегда хорошо принимали, они привыкли чувствовать себя здесь как дома и считали этот порт своим.

Эти мысли, так же как и многие другие, вертелись в голове у Джока Маккола, когда он несколькими часами позже летел из Буэнос-Айреса в Монтевидео на гидросамолете, совершающем регулярные утренние и вечерние рейсы между двумя городами. В Буэнос-Айресе бышо посольство, а в Монтевидео только дипломатическая миссия, поэтому военно-морской атташе постоянно находился в Буэнос-Айресе, хотя многие вопросы часто требовали его присутствия в Монтевидео. Это означало, что ему приходилось много ездить. Макколу нравилось летать на гидросамолете, тем более что единственной альтернативой было ночное путешествие на одном из двух паромов, волшебных творений в стиле Эдуардов, построенных Кэмелом Лэрдом в 1905 году. Основной их чертой была богатая отделка и вычурные, вульгарные украшения. Там был выполненный в соответствующем стиле китайский салон, а также роскошная каюта для новобрачных, пребывание в которой способно было превратить брачную ночь в бесконечный кошмар. Эти трехпалубные суда были построены из лучшего тика и красного дерева, их двигатели были в нормальном рабочем состоянии, и создавалось впечатление, что они будут ходить по реке вечно, являясь неотъемлемой частью пейзажа. Если бы какой-нибудь ретивый хозяин судоходной компании вдруг решил их заменить современными судами, скорее всего, общественное мнение стало бы на их защиту. Если не считать коротких периодов политических бурь, два города были так же тесно связаны между собой, как, к примеру, Гамбург и Куксхафен. Что же касается романтических историй, ссор и драм, начавшихся и завершившихся в стенах этих плавучих отелей, их число было невозможно даже представить. Если когда-нибудь они завершат возить людей, их следовало бы сохранить по одному в каждом порту в качестве памятников истории для будущих поколений.

Маккол хорошо знал маршрут полета, поэтому предусмотрительно занял место по правому борту, откуда открылся великолепный обзор на стоящий на внешнем рейде карманный линкор. Пассажиры, сидевшие вдоль левого борта, подскочили и нетерпеливо заглядывали за плечи счастливчикам, имевшим места справа, которым все происходящее внизу было видно гораздо лучше. Маккол, обязанный местом исключительно собственной прозорливости, ни за что не соглашался ни на сантиметр отодвинуться от иллюминатора. Он из влек из портфеля морской бинокль и жадно рассматривал немецкий линкор.

– Ну дайте же мне посмотреть, – дернула его за рукав дама, сидевшая напротив. – Боже мой, как он красив!

– Да, сеньора, – пробормотал Маккол, не сдвинувшись с места, – смотрите оттуда.

– Могу я посмотреть? – с победной улыбкой обратилась к нему другая дама, ни секунды не сомневавшаяся в ответе.

– Извините меня, сеньора, – рассеянно проговорил Маккол, не отрываясь от бинокля. Он как раз занимался подсчетом количества пробоин в надстройке «Графа Шпее», – но у меня особый интерес к этому кораблю.

– Да? – удивилась дама и с сомнением уставилась на невежу. На нем был легкий костюм с галстуком Американского клуба. На полке лежала шляпа. В общем, ничего особенного. И только цепкие пальцы, ястребиный профиль и проницательные черные глаза выделяли его из толпы.

Дама окинула его неприязненным взглядом, но любопытство все же победило.

– Этот корабль, он очень большой? – спросила она.

– Да, – ответил Маккол и тихо добавил: – И стоит в нашей гавани.

Весьма упитанная дама, сидевшая впереди, очевидно партизанка одной из стран оси, с обожанием взиравшая на карманный линкор, не смогла сдержать эмоций:

– Что за корабль! Вы только посмотрите! Какая роскошь! Какая мощь! Какая красота! Друзья! В мире нет людей, подобных немцам! Они непобедимы!

Подобные заявления всегда вызывали у Маккола чувство неловкости. Он понимающе улыбнулся и вновь поднес к глазам бинокль. Зато его сосед воспринял эскападу в штыки:

– Что вы имеете в виду, сеньора? Разве это не англичане загнали немецкий корабль в Монтевидео?

– Это был стратегический отход! – взвизгнула дама и, решив перейти от слов к делу, нанесла немецкой газетой, которую держала в руке, удар, который, несомненно, обратил бы в бегство самого коммодора Харвуда.

– Вы говорите как Гитлер, – изрекла соседка Маккола, которой так и не удалось взглянуть в бинокль. – Полагаю, ваши непобедимые немцы сами прострелили в своем корабле побольше дыр, чтобы произвести впечатление на нас, нейтралов.

– Нейтралов? Ха-ха-ха! Вы только послушайте ее. Где ее нейтралитет, хотела бы я знать?

– А где ваш? – сдержанно улыбнулась дама.

– Да как вы смеете? Я – гражданка Уругвая!

– А как смеете вы? Я тоже.

К этому времени пассажиры разбились на два лагеря (забавно, но обошлось без нейтралов), и Маккол, на берегу вполне мирный человек, уже приготовился нырнуть под сиденье, видя, что дело идет к рукопашной. К счастью, вмешался стюард, сообщив, что необходимо пристегнуть ремни. Самолет начал снижение.

Политическую дискуссию временно прекратили (позднее, в помещении таможни, она снова разгорелась), и гидросамолет, сделав круг над гаванью, пошел на посадку. Маккол не сводил глаз с «Графа Шпее» с тех самых пор, как он появился в поле зрения. Но только сейчас, когда самолет летел над заполненными людьми молами и причалами, когда стали видны сотни лодок и маленьких катеров, словно магнитом притянутых линкором, он понял, какую сенсацию произвел вошедший в нейтральные воды «Граф Шпее». Перед глазами Маккола разворачивалась настоящая международная драма, в которой ему предстояло быть одним из главных актеров. Самолет сделал вираж. Он летел на высоте нескольких сотен футов, а прямо под ним располагался склон холма, на котором находился бар «У Маноло». На склоне было полно народу, но Маккол успел заметить радиокомментатора с микрофонами и записывающей аппаратурой и лениво подумал, как этот шустрый парень успел так рано занять превосходную позицию.

Примерно то же самое, хотя и в более сильных выражениях, думал Маноло. Утром, зевая и потягиваясь, он вышел на солнышко и обнаружил, что на террасе змеятся, как лианы, кабели, а Майк устроился со своими микрофонами в лучшем углу – с видом на гавань – и теперь проверял прямую линию с Нью-Йорком. Полиция сдерживала натиск толпы. Маноло не слишком жаловал полицию, да и какой владелец бара или ночного клуба ее любит? Поэтому вид целого отряда полицейских, охраняющего Майка, привел его в ярость. Он решительно направился к захватчику, который на разные голоса вещал в микрофон:

– Привет, Нью-Йорк! Привет, Нью-Йорк! Здравствуй, Нью-Йорк! Говорит Майк Фаулер. Я нахожусь в гавани Монтевидео. Проверка. Проверка. Проверка. Проверка. Раз. Два. Три. Четыре. Вы меня слышите? Вы слышите?.. Эй, Поп, ты чем занимаешься? Работай, черт возьми! Что говорят технари? Нас слышат?

В фургоне раздался взрыв возбужденных голосов, потом Поп высунул голову из двери и меланхолично сообщил:

– Говорят, пока нет. Продолжай проверку.

Майк подчинился и снова затянул:

– Привет, Нью-Йорк…

В это время подошел Маноло и, к немалому удовольствию толпы, разразился яростной тирадой на испанском языке.

– Привет, Маноло, – не меняя интонации, сказал Майк, – рад тебя видеть. Как дела? Эй, Поп, тащи свою задницу сюда и растолкуй Маноло, что происходит. Я занят. Привет, Нью-Йорк. Это ваш репортер Майк Фаулер передает из гавани Монтевидео. Проверка. Проверка…

Он продолжал бубнить, а Поп неспешно выбрался из фургона и подошел к Маноло, который уже кипел от ярости. Пока тот демонстрировал безукоризненное владение ненормативной лексикой, Поп прислонился к ограждению террасы и принялся сворачивать сигарету. Чем громче кричал Маноло, тем преданнее становилось выражение лица Попа. Он всем своим видом демонстрировал полное согласие с хозяином бара. Несколько минут он молча кивал, потом доложил Майку:

– Маноло говорит, что мы должны выметаться из его бара.

Майк сказал:

– Здравствуй, Нью-Йорк… Скажи ему, что я веду репортаж о «Графе Шпее» для всех Соединенных Штатов. Скажи, что здесь лучшая точка обзора во всем Монтевидео. Скажи, что у нас есть разрешение от почтового ведомства. Скажи, что у нас есть все необходимые разрешения. Черт! Говори, что хочешь, только пусть заткнется и не мешает!

Последовал еще один длинный испанский монолог Маноло, в который Поп вставил две или три реплики и сообщил:

– Маноло говорит, что у нас нет разрешения от него.

К этому времени на террасе появилась Долорес в халате. Она красила ногти и с интересом прислушивалась к разговору. Официант в зеленой рубашке, лениво махавший веником, даже перестал мести, чтобы было лучше слышно. Майк с ангельским терпением повторял:

– Проверка. Проверка. Проверка. Скажи, что я упомяну о Маноло в своем репортаже. Скажи, что он станет знаменитым и ему это понравится… – Краем глаза он следил за восхитительными ногами Долорес, которые представали во всем великолепии, когда ее халат распахивался при ходьбе. Маноло проследил взгляд американца и злобно уставился на певицу, которая зевнула и потянулась, как кошка на солнце. – Скажи ему, что в Монтевидео съедутся американские туристы, которые станут фотографировать «Графа Шпее» и заказывать у Маноло напитки. Он станет не только знаменитым, но и богатым.

На красивом лице Долорес отразилась явная заинтересованность, она придвинулась ближе к Майку, который продолжал тестировать аппаратуру, которую уругвайцы никак не могли наладить. Поп доложил:

– Маноло говорит, что англичане потопят «Графа Шпее» раньше, чем американцы успеют сюда доехать, а столик, который ты занял, может приносить доход уже сейчас. Здесь могли бы заказывать напитки четыре, а то и шесть человек.

Он подмигнул Майку. Дальше, как говорится, дело техники. Теперь последуют переговоры и, конечно, комиссионные. Толпа затаив дыхание следила за развитием событий. Майк сказал:

– Хорошо, скажи ему, что он может приносить мне по шесть порций скотча каждые полчаса все время, что я буду здесь. Покажи ему деньги.

Последовавшее совещание дало Майку три минуты спокойной работы, и Поп сообщил результат:

– Сеньор Майк, шесть двойных скотчей каждую четверть часа. Думаю, ничего лучшего мы не добьемся.

Майк раздраженно взглянул на Маноло, который стоял с протянутой рукой и застывшей на лице обворожительной улыбкой. Но глазки его беспокойно бегали: хитрый уругваец явно опасался, что перегнул палку. Но американец сказал:

– Ладно. Только, Поп, проследи, чтобы он принес пустые бутылки, куда можно сливать виски. Я не пью на работе, но не намерен разбрасываться хорошими напитками. Возьму с собой.

Маноло теперь весь являл собой одну большую улыбку. Он похлопал Майка по плечу и что-то сказал по-испански.

Поп перевел:

– Договорились.

– Он выторговал себе неплохие условия, не правда ли, Поп? Впрочем, ладно. Давайте работать. Здравствуй, Нью-Йорк. Проверка. Проверка. Проверка. Майк Фаулер ведет репортаж из Монтевидео. Вы меня слышите? Сейчас одиннадцать часов местного времени. Сегодня утром в девять часов начались официальные переговоры, и техническая комиссия, назначенная уругвайским правительством, поднялась на борт немецкого линкора, чтобы оценить ущерб.

Если бы Майк только знал, что одна из самых больших сенсаций развернувшегося действа вот-вот станет известна миру, который пока не ведал о присутствии на борту «Графа Шпее» капитана Дава и его коллег. Британский консул был предупрежден о том, что на борту имеются британские пленные, и за ними был послан буксир, однако на борт карманного линкора не допускали никого, кроме официальных представителей уругвайского правительства и военно-морского флота, а также немецкого посла. В сравнении с плачевным состоянием «Эксетера» ущерб, нанесенный «Графу Шпее», мог считаться незначительным, а его потери низкими. Но в период, когда Германия вместе с зависимыми от нее государствами считалась величайшей силой в Европе, было бы немыслимо позволить другим, не столь раболепным нациям увидеть, что она так же уязвима, как все остальные представители человеческой расы.

Иллюзия абсолютной власти и необходимости ее сохранения повлияла на все действия немцев в политической баталии, которая шла на протяжении следующих четырех дней. В тоталитарном государстве тон всегда задают политики, они же пишут музыку. Именно они и воздействовали на все решения, которые был вынужден принять Лангсдорф. Об этом также следует помнить при анализе событий, приведших к финальному акту трагедии.

При хорошем руководстве немецкая нация представляет собой удивительно благодатный человеческий материал. Но что происходит с нацией, которая неизбежно выбирает себе в качестве руководителей безумцев? Команда «Графа Шпее» не была исключением. Большинство моряков были очень молоды и верили всему, что вещали Гитлер и Геббельс. Море, его суровая реальность и вековые традиции не являются плодородной почвой для политиков и их лозунгов. Но на «Графе Шпее» была язва, которая за несколько дней в порту получила подпитку в виде сомнений и расцвела пышным цветом. В море Лангсдорф был капитаном, за которым люди следовали везде. На протяжении четырех месяцев они были сплоченным коллективом. Они вместе жили, радовались, тревожились и сражались. Они были хорошо подобранной, сработавшейся командой под началом пользовавшегося всеобщим доверием капитана. Они работали всю ночь напролет, стараясь привести все в порядок, заделать пробоины, ликвидировать самые заметные повреждения. Перед завтраком люди получили приказ позаботиться о своем внешнем виде. Капитан, офицеры и подвахтенные тоже переоделись, чтобы принять первых официальных визитеров. Корабль преобразился. На палубе были установлены белоснежные навесы, на мачтах подняты флаги. Таким его увидели капитан Дав и его товарищи по несчастью, когда их, наконец, выпустили на палубу. Пленные держали в руках свои пожитки. Все они были в неплохой форме, только бледны после долгого заточения и с непривычки щурились от яркого солнечного света. Их сопровождали в последний раз лейтенант Херцберг и старшина корабельной полиции Лемке, с которыми пленные уже успели подружиться. Британцы с удивлением разглядывали высокие здания Монтевидео, отчетливо выделяющиеся на фоне голубого неба, мелкий флот, окруживший линкор, и потрясенно молчали. Даже Дав не открыл рта. Только спустя много недель они сумеют найти слова, чтобы описать свои приключения и их чудесное окончание. Но репортерам, осадившим их на берегу, они почти ничего не могли рассказать. Да и что они могли поведать? Слишком много или, наоборот, слишком мало. Они были капитанами своих кораблей и потеряли все. Они были беспомощными пленниками. Они пережили страшное сражение, в котором чудом уцелели. И теперь они были свободны. Британские офицеры стояли на палубе, тихо переговаривались между собой или с лейтенантом Херцбергом и ждали прибытия буксира. Они не принадлежали этому кораблю, как не принадлежали и никакому другому месту на этой земле. Должны были пройти недели свободы и чтения писем из дома, написанных дрожащими руками и закапанных слезами радости, чтобы эти люди пробудились ото сна.

Подошел посыльный и что-то сказал Херцбергу.

– Капитан Дав, – проговорил лейтенант, – наш капитан хочет с вами поговорить.

Дав вздрогнул от неожиданности, но, поразмыслив, понял, что ждал этого. Он отдал свой сверток Стабсу и пошел за Херцбергом в каюту Лангсдорфа. И снова два капитана стояли друг напротив друга, и оба понимали, что, скорее всего, они видятся в последний раз. Немецкий капитан смотрел на дородного англичанина с большой симпатией, Дав отвечал ему тем же. Лангсдорф выглядел бледным и измученным. Он был в парадной форме с эполетами, ремень с пристегнутой к нему шашкой лежал на столе. Он сумел продеть раненую руку в рукав, и только некоторая скованность говорила о том, что этот человек испытывает боль. Раны на голове и лице были тщательно обработаны и заклеены. Лангсдорф сбрил бородку и теперь выглядел намного моложе. Его манеры изменились, и в глазах застыл немой вопрос.

Немецкий капитан вгляделся в лицо Дава и на минуту забыл о множестве ожидающих его неприятностей – очень уж приятно было вновь увидеть этого прямого честного человека. Вспомнив об их предыдущих встречах, он сказал:

– Итак, капитан Дав.

– Итак, капитан Лангсдорф, – как и прежде, не остался в долгу Дав.

На лице Лангсдорфа заиграла дружеская улыбка. Он сделал несколько быстрых шагов вперед и протянул руку, которую Дав с удовольствием пожал.

– Очень рад, что с вами все в порядке, – с неподдельной теплотой в голосе сказал Лангсдорф.

С такой же искренностью Дав ответил:

– Спасибо вам за все, капитан Лангсдорф. Вы сделали для нас все, что было в ваших силах в создавшихся условиях. Я от всего сердца желаю вам всего самого хорошего.

Лангсдорф поблагодарил и попросил передать его наилучшие пожелания остальным пленным. Он особенно настаивал, чтобы Дав не забыл пожелать им от его имени всего наилучшего. Неожиданно он вспомнил о чем-то и добавил:

– Обязательно пожелайте им счастливого Рождества. Да, счастливого Рождества.

На мгновение он унесся мыслями куда-то далеко, потом, вздрогнув, вернулся к реальности и спросил:

– Я могу что-нибудь для вас сделать?

Дав кивнул:

– Если не возражаете, господин капитан, я бы хотел узнать названия наших кораблей, которые вас атаковали.

Глаза Лангсдорфа загорелись, и он ответил:

– Их было три: «Эксетер», «Аякс» и еще один корабль такого же класса. Полагаю, это был «Ахиллес».

– Что с ними произошло? – встревоженно спросил Дав. – Они были потоплены?

Лангсдорф удрученно покачал головой:

– Мы сильно повредили «Эксетер», но, когда я его видел в последний раз, он оставался на плаву. Мы могли справиться с двумя вашими кораблями. Трех для нас оказалось слишком много.

Дав помедлил, но все же осторожно спросил:

– Вы не могли бы рассказать мне, как все было?

Лангсдорф кивнул и сказал:

– Да.

Но заговорил он далеко не сразу. Он прошел к столу и склонился над картой реки Ла-Плата. Дав ждал. Через несколько мгновений Лангсдорф тихо заговорил. Он снова переживал в уме сражение.

– Все развивалось по классическим канонам. Обе стороны хорошо сражались. Мои люди – мои молодые парни – творили чудеса. Их отвага оказалась выше вся ких похвал. Обе стороны могут считать себя победившими, и обе будут правы. Британский командир оказался великолепным стратегом. С первого момента он заставил меня разделить огонь. Я повел огонь по самому большому крейсеру. Я мог его потопить, но два других давили с такой силой, что мне пришлось снова разделить огонь. Мне приходилось вести бой с тремя кораблями одновременно, и я не мог отвести глаз ни от одного из них. – Его голос изменился – в нем зазвучало откровенное восхищение. – «Эксетер» был великолепен. Я вывел из строя носовые башни. Я снес его мостик. Он загорелся, потерял управление и стал выписывать восьмерки. Но капитан овладел ситуацией, вернул кораблю управление и продолжил бой. У них осталось одно орудие, и они атаковали меня им.

Потрясенный Дав не шевелился.

Лангсдорф надолго замолчал, потом сделал рукой какой-то неопределенный жест и продолжил:

– Когда ведешь бой с такими отважными людьми, враждебности не ощущаешь. Совсем наоборот, хочется пожать сопернику руку. «Аякс» и второй крейсер атаковали меня, как эсминцы. Они не могли причинить мне большого ущерба своими шестидюймовыми орудиями, поэтому попытались меня торпедировать. Они выпустили десять торпед, и должен признаться, некоторые прошли очень близко. И тогда я сказал себе: «Они ни за что не осмелились бы на такое, если бы их не поддерживали большие корабли». – Он снова сделал паузу и тяжело вздохнул: – Да, я считал, что они пытаются меня загнать под дула тяжелых орудий.

Лангсдорф замолчал, продолжая смотреть на карту. Дав немного подождал, но, очевидно, капитан сказал все, что хотел. Тогда он спросил:

– Что вы теперь будете делать, капитан?

Впервые за все время их знакомства в голосе Лангсдорфа зазвучала фальшь. Он резко выпрямился и проговорил, словно делая заявление для прессы:

– Я обратился к уругвайскому правительству с просьбой дать мне возможность выполнить необходимый ремонт. Подобные процедуры регламентируются международными нормами. Сейчас на борту находится комиссия технических экспертов. Мои камбузы уничтожены, запасов нет, я не могу кормить людей. – Он помедлил и добавил тем же тоном: – Я не собираюсь вести людей в море на погибель.

Неожиданно он вспомнил, с кем разговаривает, взял себя в руки и проговорил очень официально:

– Полагаю, вам пора?

Дав кивнул. Лангсдорф взял со стола две ленты с золотыми буквами «Адмирал граф Шпее», на мгновение сжал их в руках, а потом отдал Даву.

– Возьмите, – тихо сказал он. – Это ленты с фуражек моих людей, погибших в этом сражении… На память…

Дав принял подарок и торжественно проговорил:

– Спасибо, большое спасибо.

Открылась дверь, и вошел капитан Кей. Он кивнул Даву и сказал Лангсдорфу по-английски:

– Уругвайская техническая комиссия закончила работу и собирается уезжать.

Лангсдорф кивнул, подозвал слугу, который помог ему застегнуть ремень. Дав стоял, ожидая возможности попрощаться. Но Лангсдорф, казалось, позабыл о его присутствии. И, лишь надев фуражку, он бросил через плечо:

– Прощайте, капитан. Думаю, мы больше не увидимся.

Он ошибся.

Техническая комиссия состояла из двух офицеров, которые уже побывали на корабле накануне ночью: капитанов Варелы и Фонтаны. И хотя их доклад и рекомендации были жизненно важны для Лангсдорфа, значительную часть повреждений от них скрыли. Это было сделано по требованию гестапо и ради функционирования пропагандистской машины Геббельса. Немецкая гордость и престиж не могли смириться с неприятными фактами. Накануне уругвайские офицеры успели заметить немного, и наибольшее впечатление на них произвели человеческие жертвы, вид раненых и мертвых. Специально для них были построены декорации грандиозной пьесы. Их внимание акцентировали на повреждении камбузов и кладовых, но ничего не сказали о куда более серьезных повреждениях испарителей. Несколько пробоин, находившихся ниже ватерлинии, которые невозможно было замаскировать, сами немцы назвали несерьезными. Покинув корабль, комиссия была убеждена, что повреждений намного меньше, чем было в действительности.

Уругвайских офицеров встретили и проводили с должным уважением и церемониями, оказываемыми представителями одной державы другой. Как бы ни стращал немецкий посол на берегу доктора Гуани, капитан Лангсдорф, воспитанный в традициях имперского военно-морского флота, знал, как себя вести. Он и его офицеры построились на квартердеке у трапа, где стоял почетный караул. Отдав комиссии должные почести, Лангсдорф позволил себе сказать несколько слов Вареле. Он отметил, что для ремонта ему необходимо две недели, просил сообщить, сколько времени ему позволят провести в порту, и в заключение дал понять, что от выводов комиссии зависит жизнь корабля и судьба людей.

У Варелы уже сложилось собственное мнение. Он уважал Лангсдорфа, но, не зная всех фактов, не видел причины что-либо менять. Он был принципиальным человеком и, как и члены его правительства, старался действовать в духе строгого нейтралитета. Он всегда заботился о том, чтобы на него не оказывалось никакого давления со стороны иностранной державы. Уругвайский офицер ответил Лангсдорфу, что не в его власти сказать, сколько времени ему будет дано. Он может только представить объективный доклад своему правительству, которое примет решение. Лангсдорф кивнул и вернулся к своим офицерам. Две группы снова отсалютовали друг другу, после чего уругвайцы вернулись на «Лавальеху», где еще раз заняли положение по стойке «смирно» и отдали честь. Как и немецкие офицеры, уругвайцы были в парадной форме и с шашками.

После того как гидросамолет из Буэнос-Айреса сел, возникла утомительная задержка, прежде чем пассажирам удалось попасть на берег. Катер, который должен был доставить их к причалу, повез зевак, желающих посмотреть вблизи на «Графа Шпее». Ступив на твердую землю, Маккол тотчас взял такси и отправился в британскую миссию, расположенную в красивом особняке с прилегающим к нему садом. Он обнаружил Миллингтон-Дрейка за столом, заваленным книгами по международному праву. Пока работала уругвайская техническая комиссия, англичанин спешил выработать свою тактику.

– Все сводится к следующему: в соответствии с международным законодательством ни один воюющий корабль не может оставаться в нейтральном порту больше, чем двадцать четыре часа, не подвергаясь интернированию. Далее вступает в силу статья о чрезвычайных обстоятельствах. Если немцы попытаются применить ее и попросят время на ремонт для приведения корабля в мореходное состояние, я буду этому противиться всеми силами.

Маккол спросил:

– Думаю, французы помогут?

– Конечно. В этом можно не сомневаться. Мы консультируемся по поводу каждого действия, однако действуем независимо. – Миллингтон-Дрейк улыбнулся. – Ты же знаешь месье Жантиля. Престиж Франции находится в его надежных руках. Было бы идеальным, если бы уругвайцы пригрозили интернированием и выгнали корабль из порта туда, где его с нетерпением поджидает Харвуд. Но полагаю, на это надеяться нет смысла. Они, без сомнения, продлят его пребывание в порту, а вот насколько, зависит от выводов комиссии.

– Хотел бы я знать, – задумчиво проговорил Маккол, – чего хочет Харвуд.

– Адмиралтейство каждый час обменивается с ним шифрограммами через Фолклендские острова. Ты можешь сделать то же самое.

– Это не годится. Я должен его увидеть.

Брови Миллингтон-Дрейка удивленно поползли вверх.

– В море? Тебе не кажется, что это будет сложно?

– Рэй Мартин найдет способ, – пробормотал Маккол.

Британский посланник забеспокоился.

– Только, пожалуйста, не втягивай меня в махинации рыцарей плаща и шпаги. Мне необходимо позаботиться о политической стороне… Вы наблюдаете за линкором?