Текст книги "Плач по уехавшей учительнице рисования (сборник)"

Вымывшись, мальчик обтерся футболкой, пришлепнул с десяток комаров и довольный, хотя и еле живой, отправился в скит.

Он шел и думал, что скоро останется здесь навсегда, значит, надо стать лесным человеком, чтобы не бояться и жить нормально, как все здесь живут. «Лес, прими меня, сделай меня своим младшим братом», – бормотал мальчик и нарочно отключал сознание, стараясь раствориться в движении ветра, величаво шумящего в вершинах, превратиться в мягкий празднично-зеленый мох на стволах и в эти темные, серые и белые корявые стволы, в легкие листья, дрожавшие на ветру, ветки с черно-зелеными иголками, заросли крапивы, куст с яркими ядовитыми ягодами, стать сырым древесным грибом, упавшей колючей шишкой.

Его отвлек звон. Звонили в скиту, значит, он был уже неподалеку. Мальчик ускорился и озабоченно подумал, что завтра без топора совсем никак, весь день должен уйти на подготовку материала – стоек, стропил, хвойных веток. Но когда сквозь лес проступили скитские постройки, его осенило: доски! На заднем дворе дома валяются никому не нужные старые доски, это и будет одежда для его стен, что в тысячу раз лучше, чем забивать земляные стены сучьями… И дверь он сколотит из досок тоже. Еще, конечно, молоток, молоток б! И нары сделает. На земле спать нельзя – замерзнешь, так советовал в статье полковник Георгиевский. И полку для книг. В целом не так уж много ему понадобится стройматериалов… жаль, снова придется нарушить материнскую заповедь, но ведь так можно будет сэкономить время. В скиту их обещали продержать еще четыре-пять дней – нужно было торопиться! Вот только когда же их носить, эти доски, как? Ночью, остается только ночью, не страшно – час-полтора работы – оттащить можно будет недалеко, сложить в лесу, а к самому месту донести потом, при свете дня.

За ужином подали гречку с огурцами. Мальчик опять ел жадно, много, не обращая внимания на Ромку и Витьку, которые по очереди строили ему рожи и прикалывались над его черными ногтями: кажется, Близнецы решили, это он так убивался на скитском огороде, все это время копал. Но мальчик даже не пытался им ответить, отодвинулся подальше, отвернулся и продолжил есть.

На улице было все еще совсем светло, стоял самый конец июня, дневной жар наконец отступил, хотя все равно было тепло и душно. Духота все росла. Отец Лонгин подошел к ним после трапезы, усадил на веранде, начал рассказывать про здешние места, про монахов, которые жили здесь раньше, были очень хорошие, святые, но всех их прогнали большевики, кого-то расстреляли, кого-то сослали в лагеря…

– От прежнего скита осталось одно это двухэтажное здание, хотя церковь, тогда каменная, простояла еще долго, ее взорвали уже в начале войны… наш же армейский спецназ…

Глаза у мальчика слипались, но и сквозь сон он ощущал: отец Лонгин – необыкновенный, необыкновенно добрый, и, возможно, если попроситься к ним в скит жить, он его примет, не прогонит, нет. Тогда и землянка не понадобится, тем более что и вопрос питания он пока до конца не решил. Попадется ли кто-нибудь в его силки и капканы, чертежи которых он срисовал в тетрадку? Успеет ли он досушить нужное количество сухарей за оставшиеся две недели? Не верней ли попроситься, объяснив ситуацию? Или все же лучше не рисковать? Как ни крути, Лонгин монах, все они тут заодно, а узнает про его просьбу Галина – конец. Мимо них медленно шел, держась за спину и тяжело опираясь на палку, Иван Гаврилович, из открытого окна слышно было, как отец Валерьян гремит на кухне посудой, отец Лонгин все рассказывал, Ромка слушал, даже что-то переспрашивал, Витька ласкал котенка, который давно сидел у него на коленях, мальчик дремал с открытыми глазами.

Внезапно сделалось темно, подул ветер, в вечер ворвалась прохлада, небо загрохотало.

Душный июньский день разрешился внезапной грозой и проливным дождем. Отец Лонгин, накинув прозрачный целлофан, кинулся в огород («надо парники пооткрывать»), Ромка-Витька пошли в их каморку.

Мальчик остался на веранде, слушая великий и спокойный водный шум, всей грудью вдыхая льющую на землю влажную свежесть, запах мокрой хвои, благоухание роз у дома, чуть подернутое ароматом смолы, любовался, как ливень мочит ели, но, несмотря на всю свою мощь, не прошибает насквозь, возле самых стволов так и оставалось сухо.

Из-за грозы почти мгновенно стемнело, вскоре тьма стала совсем плотной, и мальчик тоже отправился спать. Внезапный дождь не огорчил его, он знал: летние ливни кратки – и все равно собирался проснуться перед рассветом и заняться досками. Он умел настроить себя и вовремя проснуться, в любое практически время. Только днем сегодня оплошал, но это с непривычки к долгой работе, слишком устал.

Молния озарила комнату как раз когда он вошел. Светло-фиолетовые Ромка и Витька уже крепко спали, Ромка – беззвучно, Витька чуть всхрапывая. Мальчик разделся, лег, раскладушка громко заскрипела. Но спать ему почему-то расхотелось. Он начал мечтать и думать, как мечтал всю эту весну. Он представлял себе свое новое жилье – маленькое, но уютное, с печкой-буржуйкой посередине, которую он тоже где-нибудь раздобудет, с крючком для куртки у входа, мешком со съестными припасами под нарами, откидывающейся полкой-столом и отдельной полкой для книг повыше. С двумя квадратными окошками под потолком. Он снова подумал о том, как же сильно ему повезло со скитом и как много он в итоге за сегодня сделал, вот и доски еще, сучья теперь не нужны. И значит, вчерне закончить работу можно будет через каких-нибудь три дня – скоро! Стены, ступеньки, пол – хорошо бы сделать за завтра; послезавтра тогда крыша, вход; затем – нары. Сбежать из монастыря он собирался в самый день отъезда, сбежать и залечь. Перед этим перенести запас сухарей и книги – накануне ночью.

Мальчик не собирался во время зимовки бездельничать, осенью и зимой он хотел пройти программу за два года. Память у него была отличная, учился он легко, быстро, на одни пятерки, он не сомневался, что все осилит. Еще перед отъездом он выпросил у Инны Михайловны комплект учебников на два года вперед. Она сначала сопротивлялась, дивилась: «Какие учебники летом, отдыхай!» Но все-таки выдала. Он привез их сюда, не обращая внимания на смех мальчишек – рюкзак у него получился пузатый, неподъемный, плюс еще сухари. Но мальчик знал, что делал, он любил учиться, к тому же у такого интенсива была цель: весной, когда он вернется к людям, он сдаст экзамены уже за 9-й класс, получит паспорт… Значит, можно будет не жить больше в детдоме и поступать. В колледж или техникум, какой именно, он еще не решил, тянуло и к авиации, и к программированию, хотя и плотничать ему нравилось. Ничего, все это можно решить и за зиму, главное, чтоб предоставлялось общежитие. Экзамены, поступление были самой несложной частью плана.

Дальше наступала неясность, но именно размытость более далекого будущего и делала мечты о нем такими приятными. Мальчик планировал обязательно вытянуть брата Кольку – не век же ему жить с бабкой, в селе, ходить в их сельскую школку, нет, надо будет отправить его учиться в город. Если он его подготовит, можно и в интернат для одаренных, память у Кольки была, конечно, похуже, но соображал он быстро – в соседнем с их городом такой интернат имелся, ребята оттуда приезжали к ним на соревнования… А чего и не подготовить, за лето-то – легко…

Про мать мальчик, как обычно, старался много не думать, образ ее жил в области безотчетного, и всякий раз, когда он прикасался к тем пределам, заливала такая боль и жалость, что он бежал прочь. Так что про мать он мечтал только в общих чертах: наступит время, он, конечно, спасет и ее, вытащит из дурки, отыщет хороших врачей, и они ее обязательно вылечат, медицина-то не стоит на месте. Вот и будет она жить себе дальше, учить детей, а не найдет работы, так поселится, может, здесь, в скиту, будет готовить братии или вон пусть затеет воскресную школу… Но для исполнения этой части нужно было уж точно твердо встать на ноги, назубок выучить законы и все такое. Он их пока не знал, только слышал несколько раз, что бабка упекла мать в психушку «незаконно»… Поэтому пусть пока будут понятные, ближние цели: землянка, учеба, поступление в колледж, а там, там, может, и известность, даже слава, зря, что ли, мать говорила, что он «далеко пойдет»… Почему бы и нет?

Мальчик наконец уснул, но тут в небе раздался такой оглушительный треск, что мальчик его расслышал даже сквозь свой глубокий сон. Во сне ему показалось, что это взрывается фейерверк, такой же, как бывал в их городе в День Победы, разноцветный, рассыпающийся вспыхивающими огоньками, только на этот раз палят в честь него самого. В честь его собственной победы, его одинокой и свободной жизни в чистой, светлой, сухой землянке, жизни, которая уже позади. Осень миновала, и зима, все потаяло. Он стоит наверху на пригорке рядом с входом, усталый, грязный, худой – жуть! В тулупе, валенках, а прямо перед ним, на весенней мокрой полянке, толпятся в светлых сумерках мать с Колькой, бабка, отец Лонгин, Инна Михайловна, Ромка с Витькой – удивленные и озаренные новой громовой вспышкой. Радостные, что видят его, наконец, что вот ведь, нашелся их пропащий Сережка. Мать улыбается и плачет, бабка тоже вроде как шмыгает носом, а Колька жестами показывает ему новый приемчик, выученный недавно на занятиях по каратэ. Счас поборемся, мол, погоди, братан.

И мальчик счастливо улыбается сквозь сон им всем, таким знакомым, смешным и сиреневым, как в марганцовке.