Текст книги "Москва Поднебесная"

Патруль

Когда Елисей открыл глаза, он увидел, что парит над городом, поддерживаемый рукой божественного создания. Сумка с крыльями висела у него на шее, слегка покачиваемая ветром. Лямка натёрла шею, и от тяжести ныли позвонки. Нистратов перехватил её руками и прижал к груди, словно мамаша родное дитя.

– Куда мы летим? – крикнул ангел в отставке, пытаясь повернуть ноющую шею к держащему его Метатрону.

– Летим в Москву, искать ИниПи Форгезо и исправлять ваши с ним огрехи. Он должен быть там…

– А я почему-то думал, что Форгезо – это не человек. Он мне во снах виделся какой-то странной субстанцией, я его про себя называл человек-радиоволна…

– Ну, почти так. ИниПи раньше был твоим напарником в нематериальной сфере и существовал как колебание волокнистой структуры времени-пространства, а теперь он тоже отчужденец.

– Как я? – обрадовался почему-то Нистратов.

Метатрон и Гор, летящий рядом, переглянулись.

– Не пойму, чему ты радуешься? Вы натворили делов, которые теперь расхлёбывать и расхлёбывать. Дезертировали в мир смертных, забыли всё начисто и даже не представляете себе, катастрофа какого масштаба грозит миру! – Метатрон сказал это с таким укором, что Елисею захотелось от чувства стыда, всплывшего мутным мыльным пузырём где-то внутри, броситься с высоты и разбиться вдребезги.

– Ладно, – сказал Гор, – не пугай беднягу, он же всего лишь человек!

Тут два крылатых существа захохотали на всё небо, и Нистратов почувствовал себя примерно так же, как десятилетний молокосос, сидящий в кампании взрослых мужиков, рассуждающих об отношениях с женским полом. Ему стало и обидно, и досадно, и захотелось напомнить небесным насмешникам, что и он, мол, тоже когда-то был… Но тут Елисей понял, что даже если это и правда и что был он когда-то в другой своей жизни ангелом, что с того? Ничегошеньки он не помнит и совершенно не понимает, чего от него хотят, какого такого он натворил и, уж тем более, что должен исправить.

– Так что же мы сделали не так? – спросил он дрожащим голоском.

– Вы, Носфературс, не доделали свою работу до конца. Бракоделы! Оставили, что называется, лазейку, через которую в материальный мир может просочиться такое…

– Так это что же, из-за нас башня поломалась? – удивился Елисей.

– Поломалась? – задумчиво изрёк Метатрон. – Нет, Носфературс, поломка – это совсем другое. Но башня – это не самое страшное. Это только начало. Цветочки, как вы, люди, любите выражаться. Гармония нарушается! В человеческом сознании может произойти катарсический шок, который приведёт к последствиям непрогнозируемым. Люди вообще могут перестать воспринимать объективную реальность как нечто твёрдое, непоколебимое. Для кого-то это станет спасением, невероятным открытием, принесёт свободу, но кто-то, кто не в силах будет это принять, начнёт жить в вечном страхе, подавленным и ничтожным существом. Кому, спрашивается, это нужно?

– Но как? Как я мог такое допустить? – недоумевал Нистратов. Ему было сложно осознать свою вину. Ещё вчера он был обычным, ничем, в сущности, не выделяющимся среди тысяч других гражданином, а сегодня он ангел-отчужденец, по вине которого рушится мироустройство.

– Ты всё узнаешь! – предрёк Гор, внимательно слушавший беседу. – Но сначала нам нужно найти твоего ИниПи Форгезо. Без него проблему решить будет сложно.

– А где он?

Где-то в Москве. Наша задача найти его.

«Интересно, как он выглядит?», – задумался Елисей. Ему, как ребёнку, нетерпеливо ждущему новогодних подарков, хотелось встретиться с существом, столь часто присутствовавшим в его снах. А ещё каким-то внутренним чувством Носфературс понимал, что он связан с ним чем-то большим, нежели даже родные братья связаны между собой. У него было ощущение, словно они родились когда-то сиамскими близнецами, но с помощью удачной операции их разделили и разлучили на долгие годы. Самое странное было то, что Елисей никак не мог себе представить ИниПи, его образ не имел чёткого описания. Он, скорее, был похож на эмоцию, множество эмоций, сконцентрированных в однородную структуру, не имеющую аналогов в материальном мире.

– Садимся! – проговорил Метатрон.

Нистратов увидел, как стремительно приближаются они к земле. Там, внизу, жил своей жизнью город. Неспешно тянулись по трассам маленькие, словно игрушечные, автомобили. Потоки людей ныряли в двери зданий, исчезали внутри сияющих вывесками магазинов и выныривали оттуда, держа в руках пакеты с покупками. Кто-то просто неспешно шёл, кто-то торопился по своим, не ведомым никому делам. Людей на улицах было много, гораздо больше, чем Елисей мог себе представить. Возможно, причиной тому была хорошая ясная погода и отсутствие устойчивого телесигнала в квартирах. А может, ещё какая неведомая сила тянула людей из квартир на свежий воздух. Правда, свежим воздух был не во всей Москве. Северный район столицы откровенно попахивал исторгаемыми башней отходами жизнедеятельности.

Когда Гор и Метатрон с Носфературсом, зажатым в сильных божественных руках, опустились так низко, что их должны были обязательно заметить бороздящие проспекты граждане, Елисей с удивлением осознал, что этого не происходит. Горожане, как ни в чём не бывало, продолжали жить обыкновенной жизнью, заниматься своими делами, ничуть не замечая парящих над ними высших созданий. Наверное, высшие находились в каком-то пограничном измерении, а потому простым смертным видны не были.

Гор и Метатрон тем временем, величественно помахивая огромными крыльями, свернули в какой-то тихий дворик и бесшумно приземлились. Елисей, ощутив под ногами твердь, сначала чуть не упал. Голова кружилась, словно его прокатили на «американских горках», и тело, хоть и находилось на земле, продолжало полёт.

Пока Нистратов-Носфературс приходил в себя, Гор и Метатрон преобразились в людей. Это произошло так внезапно, что Елисей снова не смог уловить момента трансформации. Перед ним опять стоял лысый мужчина в красном пиджаке, а рядом с ним моложавый горец с горящими чёрными глазами и характерным носом, очень похожим на птичий клюв.

– Ну что, чувствуешь его? – спросил Метатрон Гора.

– Слабо. Но, судя по карте предстоящего, мы с ним должны скоро встретиться.

– Что нам нужно делать? – с необычайной серьёзностью спросил лысый Метатрон.

Ничего. Просто следовать поворотам происходящего. Так процент стечения обстоятельств повышается вдвое. А если сами начнём что-то предпринимать, запутаемся больше.

– Ясно. – Метатрон повернулся к Елисею, который стоял и слушал двух наставников, сдвинув брови. Со стороны можно было подумать, будто он глубоко и во всех подробностях посвящён в тонкости разговора, будто понимает с полуслова, что такое «карта предстоящего» и «процент стечения обстоятельств». На самом деле ничего этого Елисей не знал, и с трудом понимал, о чём толкуют всевышние создания. Впрочем, беседу высших Нистратов расшифровал для себя правильно: поменьше самодеятельности и глупой инициативы!

– Значит, так, – сказал лысый наставник Нистратову, – если что-то случится, если что-то пойдёт не так…

Крысы? – тревожно моргнув, испугался Носфературс, вспомнив жуткую вокзальную битву.

– Или что похуже… – таинственно вставил Гор.

– Так вот, если что-то пойдёт не так, береги сумку и отсиживайся дома. Встречайся только с Эль Хаем, с Бергом, или, на худой конец, с Фэбом. Но ни с кем другим!

– А как же я их найду?

– Они сами тебя найдут, если надо будет.

Метатрон огляделся по сторонам, пытливым взглядом осмотрел компаньонов и направился со двора в сторону улицы.

– Идём, – позвал он.

Троица вышла из-за угла старого обветшавшего дома, построенного, должно быть, до революции, и не спеша двинулась по тротуару, вдоль дороги, шумящей разномарочными автомобилями. Воздух был горячим, пропитанным удушливыми выхлопными газами. Малое количество зелени не справлялось с функцией кондиционирования городской экологической загрязнённости, и в Москве от этого нечем было дышать, особенно летом.

Елисей когда-то слышал по телевизору, что если приток автотранспортных средств в столицу сохранится в тех же объёмах, то через семь лет город перестанет быть пригодным для жизни. «Пожалуй, – подумал печально ангел в отставке, – насчёт семи лет они ошиблись. Года два, от силы!»

Так они шли минут пять. Иногда Гор останавливался и замирал, сосредоточенно закрывая глаза.

– Рядом? – интересовался Метатрон.

– Всё ближе, – отвечал Гор, – но ещё не рядом…

В следующий раз они остановились у витрины магазина, торгующего модной одеждой, и Гор, встав посреди тротуара, закрыл глаза, задрав к небу клювообразный нос. Вид у него стал подозрительный. Казалось, это пробравшийся в столицу террорист, совершающий предсмертный ритуал, вот-вот готовый дёрнуть чеку пояса смертника. Тут Елисей заметил, как к ним, хищно прищурившись, приближается молоденький милиционер. А его напарник, оставшийся стоять на месте, в тени раскидистого тополя, положив руку на автомат, висящий на плече, пристально наблюдает за коллегой.

– Сержант Сидоров. Ваши документы, пожалуйста? – сказал милицейский работник.

Метатрон вопросительно посмотрел на Гора. Тот еле заметно заговорщицки кивнул и, повернувшись к представителю власти, ослепительно улыбнулся.

– А какие у вас к нам претензии? – заискивающе осведомился он, вздёрнув свой колоритный нос ввысь, словно готовился атаковать им врага.

– Предъявите документы! – Милиционер насторожился, смерив взглядом горца.

– Вам паспорт? Или ещё какой документ? – издевательски осклабился Гор.

– Паспорт! – отчеканил патрульный, в глазах которого появилась ненависть к человеку чужой крови.

– Держите, – парировал Гор и достал из кармана чёрных брюк невесть откуда взявшийся документ.

Сидоров принял протянутую книжечку и, недружелюбно посматривая из-под бровей на наглого гостя столицы, полистал.

– Давно в Москве, Егор Исидович? – спросил он сухо.

Тут Гор повернулся к Метатрону, будто забыв срок своего пребывания в столице.

– Да уж минут десять, наверное? – нерешительно подсказал лысый Метатрон, растерянно поглядывая на милиционера. Тот прищурился до невозможности, и глаза его стали похожи на амбразуры дзота, из которых, казалось, сейчас немедленно должны высунуться малюсенькие дула автоматов и расстрелять наглых шутников.

– Ваш паспорт! – потребовал он у Метатрона. – И ваш тоже. – Он резко повернулся к Елисею. Нистратов полез по карманам, но паспорта не нашёл, зато увидел, как взгляд мента скользит по его груди, где на месте отрезанного когтями Гора кармана висит несколько ниток и отчётливо проглядывает квадратик свежей, не выцветшей ткани.

– У меня нет, – виновато ответил Елисей.

– Та-а-ак… – протянул милиционер и, обернувшись к напарнику, коротко кивнул. Тот будто ждал сигнала. Нетерпеливой походкой, словно изголодавшийся пёс к выставленной на порог миске, он направился к трём нарушителям паспортного режима.

– Ну, а у вас? – снова обратился мент к Метатрону, засовывая паспорт Гора себе в карман.

– А в чём вы меня подозреваете? – недоуменно вопросил Метатрон, изобразив на лице такое удивление, словно с него при покупке спичечного коробка требуют сумму, равнозначную стоимости однокомнатной квартиры в центре Парижа.

– Значит, паспорта нет? – обрадовался милиционер, ехидно покосившись на своего товарища.

– Что в сумке? – спросил товарищ с автоматом, направив в сторону Нистратова дуло.

– Ничего, – соврал ангел-отставник.

– Открывай! Живо!

Нистратов вопросительно уставился на спутников. Он совершенно не представлял, как могут отреагировать служители закона на содержимое его ноши. Но Метатрон слегка улыбнулся и кивнул, давая добро. Елисей расстегнул молнию. Милиционер с автоматом отодвинул матерчатый край сумки и удивлённо уставился в неё.

– Это что?

– Крылья, – ответил Метатрон.

– Лебединые? – уточнил обладатель автомата.

– Не совсем, – вмешался Гор, – дело в том, что это крылья как бы сами по себе крылья. Не лебединые, не страусиные, и вообще к земным тварям отношения не имеющие.

– Искусственные, что ли?

– Что вы! Самые настоящие крылья.

– Так… Я что-то не понял. Чьи они? – угрожающе проговорил Сидоров.

– Его, – Метатрон указал на Елисея.

– ??? – он посмотрел на Нистратова, совершенно белого как мел.

– Мои, – согласился отчужденец.

Оба мента переглянулись, и по выражению их лиц стало понятно, что они мгновенно приняли единственно верное в данной ситуации решение.

– Пройдёмте! – приказал тот, что был с автоматом.

– За что же? – удивился Гор. – Неужели нельзя носить в сумке крылья?

– Мы вас задерживаем по подозрению в совершении антиобщественных деяний, и за нарушение паспортного режима! – констатировал сержант, подталкивая Гора. – Пошевеливайся, Егор Исидович, – хмыкнул он.

На самом деле милиционер Сидоров, так же, как и большинство жителей столицы, читал газеты, и был наслышан о мистическом ангеле, замешанном в происшествии с телебашней. А тут три подозрительнейших типа, без паспортов, но с крыльями. Да ещё хитрят чего-то. И выглядят дико, словно анекдотические бандиты начала девяностых. Что-то подсказывало сержанту: троица эта не простая!

– Ну, пройдёмте, – огласился Гор и добавил, повернувшись к друзьям. – Помните, мы должны следовать поворотам происходящего. Так мы быстрее встретим Форгезо.

– Даже таким поворотам? – удивился Метатрон, пренебрежительно кивнув на задержавших их патрульных.

– А почему бы и нет?

Оба мента, нетерпеливо переглядываясь, словно тайные любовники, сопроводили троих задержанных к милицейскому «Газику» и усадили в машину.

– Знаешь, кого мы задержали? – хитро улыбнулся сержант товарищу с автоматом, захлопывая дверцу милицейской машины.

– Кого?

– Тех уродов, что башню обкромсали!

– Да ну?

– Я тебе говорю! – радостно подтвердил мент. – Так что готовься к повышению. Может, ещё премию выпишут, – мечтательно проговорил он. Они сели в машину и, включив сирену, покатили в отделение.

Концерт

После того, как лимузин с осрамившейся певицей Катериной Лавандышевой скрылся из вида, концерт продолжился сольным номером странной троицы. К микрофону вышел тот самый мужик байкерского вида, с бородой и пивным пузом. Он хрипло поприветствовал публику, ещё не пришедшую в себя от матерщинного выступления поп-звезды, и под невесть каким образом разлившуюся по площади музыку, доносящуюся, похоже, изнутри его коллеги в блестящих логотипами доспехах, исполнил песню Джеймса Брауна «I Feel Good», да так исполнил, таким неподражаемым тембром, так прочувствованно и сильно, что даже очкарик, прижатый к ограждению, расплакался от охватившего его душу восторга.

Здоровяк в доспехах, извергая децибелы, словно тридцатитысячекиловаттный динамик, вибрировал и блестел в лучах летнего солнца, а худощавый балерун летал по сцене, зависая в немыслимых антраша, будто подстрахованный невидимыми тросами. Он ещё успевал скрещивать в воздухе ноги и грациозно тянуть мыски. Танцовщик сиял голубыми очами и улыбался совершенно одухотворённо, нечеловечески чисто и нежно, и казалось, будто в глазах его видна сама синь неба. Некоторых молоденьких девушек при виде столь выдающегося мастера танца охватило невероятное жгучее возбуждение. Что-то было в его прыжках необъяснимо притягательное, затрагивающее трепетные девичьи души до самой глубины.

Да ещё голос бородатого солиста. Он сводил с ума. Казалось, в этой песне, чуждой, в общем-то, русскому человеку, отразились всё страдание и тоска, вся боль и радость общественности и каждого отдельно выщипнутого из неё индивида, присутствующего на концерте. Словно стране, прошедшей через мясорубку войн и лишений, униженной властью, разграбленной и отданной на растерзание новому, ещё более дикому образу жизни, дали вдруг вздохнуть свежим пьянящим воздухом настоящей свободы.

Многие, не выдержав переполнявших грудь эмоций, плакали, другие, наоборот, смеялись истерически, не в силах себя контролировать, словно под гипноз попали. Третьи молчали в ступоре, пытаясь осознать свои, вдруг возникшие в душе, до ужасного противоестественные и непривычные чувства.

Но вот песня кончилась, и толпа, ликующая и взбудораженная, утопила раскланивающуюся троицу в аплодисментах и визгах таких, какие знает лишь тоталитарно одурманенное общество, до безумства обожающее оболванивших себя властителей.

– Эй, как настроение? – залихватски прохрипел пузатый певец, расхаживая по сцене гусем, словно пританцовывая в такт звучащей для него одного мелодии.

Толпа в ответ ещё сильнее завизжала, загудела, как рой электрических пчёл, и синхронно зачавкала, подобная гигантской вагине, алчущей немедленного совокупления:

– Ещё! Ещё! Ещё!!!

– Тихо! – скомандовал хрипатый новоявленный кумир, подняв над людской массой ладонь. Толпа нехотя замолкла, блестя глазами в предвкушении нового музыкального экстаза.

– Люди! – обратился к толпе бородатый певец. – Как вам живётся без телевидения?

– Плохо, – пожаловалась толпа, помаргивая тысячью опечалившихся в момент глаз.

– А без водки?

– Очень плохо! Хуже некуда! – заревела площадь.

Бородач закивал, словно уверившись в своей давней догадке.

– Что же вам, без ток-шоу нормально не живётся? Без рекламы? Без дешёвого глупого кино? Без сериалов этих бездарных?

– Да вы что! – закричала звонче всех тётка в первых рядах. – Что вы такое говорите! Кино – это искусство! И сериалы тоже! Как же простому человеку-то? Ведь без телевидения всё обескультурят!

– Точно! – поддержала тётку толпа. Защитница искусства завращала головой, основательно деформированной многолетними ночёвками с бигуди, и, воодушевлённая поддержкой, продолжила, пытаясь ближе протиснуться к сцене:

– Для простого человека телевизор – самый близкий друг и брат! Жизнь-то ведь серая: работа да семья! В выходные стирка, уборка, детям обед… А отдых где? Одно только и было развлечение! Что водки не стало, это ладно, алкоголиков бог наказал, но телевизор-то! Телевизор! А если у кого и семьи нет? Им вообще тоска…

Толпа одобрительно отозвалась волной реплик, которые ещё более укрепили в тётке инициативность, и она, протиснувшись-таки к ограждению, обратилась прямо к бородатому певцу, чувствуя в нём человека властного, могущественного, и удивительно чуткого.

– Вы-то хоть надавили бы на них! – Тётка махнула рукой куда-то в сторону скрывшегося с певицей Лавандышевой лимузина. – Вам они не откажут, прислушаются!

– Это почему?

– Да ведь вы же такое можете… – тут тётка растерялась, ища поддержки сограждан, – как только что… Вы же поёте так… Божественно…

– Может-может! – подтвердила толпа, вслед за инициативной ораторшей ощущая исходящую от неизвестного гениального солиста дарованную богом власть над человеческими душами и умами. – Верните нам телевидение! – гудели граждане.

– Книги читайте. Езжайте по миру, сколько всего в жизни есть! – отозвался бородатый солист, но его, кажется, никто не услышал. – Как же вы не понимаете, что телевизор этот, ящик пустопорожний, из вас вашу же жизнь высасывает. Вампир с картинками! На черта он вам сдался? – удивился скрытый под маской бородатого байкера-певца Василий, видя агрессивную пустоту в глазах толпы. – Там же показывают то, чего у вас никогда не было и не будет. Так и просидите всю жизнь, таращась на чужое, выдуманное счастье! А ваша жизнь пройдёт. Пройдёт безвозвратно!

– Неправда! – закричала толпа. – Это и есть наша жизнь!

– Иллюзия это, а не жизнь!

– Нет! – негодовали граждане, будто забыв, что минуту назад бородач родил в их душах неведанный доселе восторг. С каждым словом, произносимым против утерянного телесчастья, доверие к стоящему на сцене улетучивалось. Словно сама толпа, горя яростными, как факела арийских гитлер-югендов, глазами сжигала окутавшую бородача энергетику.

– Не поймут они, – прогудел здоровяк с логотипами «Samsung». – Они как наркоманы, прочно подсели. Навечно…

– Люди! Телевидение – это зло! Вас каждый день дурят, внушают бессмысленные идеи, заставляют покупать ненужные вещи, работать ради их приобретения, копить годами деньги! И ради чего? Только ради того, чтобы соответствовать вымышленному, несуществующему стандарту! – Василий, размахивая руками, плескал пиво себе под ноги, пытаясь найти в глазах людей понимание. Но видел только, как взгляды затуманивает неприятие, и возникающая, как накипь, из глубин души ненависть к человеку, пытающемуся убедить их в том, что самое доступное и любимое развлечение, с которым связанна вся жизнь, откуда почерпнуты все мысли, всего лишь пустой, обманный ящик.

– Даёшь сериалы и ток-шоу! – загудела толпа, покачиваясь единой биомассой. Никто не слушал Василия. Не желал слушать. Можно было подумать, что это зомби, восставшие из могил и вышедшие в город, только целью их было не человеческое мясо, но сияющий телеэкран.

– Опомнитесь, уроды! – не выдержал Василий и в бешенстве сорвал с себя красную кепку. Тут он вдруг на глазах у скандирующей толпы в один миг превратился сам в себя. Вслед за ним свой обычный облик приняли и ангел с холодильником. Произошло это так молниеносно, что никто не понял, в какой момент бородатый толстобрюхий байкер стал молодым человеком с печальными, почти трагическими глазами.

Толпа ахнула и отпрянула на шаг назад.

– Это же он! – раздался чей-то истошный вопль в толпе. – Тот самый, с передачи!

– Точно! Тот, что башню угробил! – поддержала толпа.

– И холодильник с ним! – завопила инициативная тётка, хватаясь за грудь. – Живой, глядите-ка!

Будто в подтверждение тёткиного крика, холодильник демонстративно прошёлся по сцене. Он сиял в лучах солнца обтекаемым корпусом и смотрелся как живой. Хотя по всем законам природы и логики живым быть никак не мог.

– Голограмма! – крикнул очкарик-подросток, щурясь сквозь линзы на дефилирующий по сцене бытовой охладительный агрегат.

– Сам ты голограмма! – огрызнулся холодильник громовым басом, отчего очкарик испуганным ужом уполз в толпу.

Ангел, всё такой же одухотворённый, с меланхоличным видом взирал на начинающийся процесс массового психоза. Люди, признавшие в стоящем на сцене двуличном исполнителе того самого субъекта, по вине которого они были лишены телевидения, возмутились не на шутку. Кто-то грозил Василию кулаком, кто-то ругался страшными словами, брызжа пузырями слюны, а один придурковатого вида товарищ в шортах с надписью «Гавайи» порывался перепрыгнуть ограждение и громогласно обещал придушить всех троих, но никак не решался это сделать, имея от природы характер трусливый и склочный. Тем более было непонятно, как он, глистоподобный задохлик, будет душить своими тростиночными ручонками холодильник.

Среди милиционеров, выполняющих роль сдерживающего толпу фактора, тоже нашлись те, кто видел злополучную передачу. А потому они сразу признали в стоящей на сцене компании разрушителей наиважнейшего стратегического объекта родины. Несколько стражей порядка, стараясь быть незамеченными, начали обходить сцену сзади, подкрадываясь к увлечённым дебатами с толпой преступникам.

– Люди! – кричал в микрофон Василий. – Мы сделали вас свободными! Дали вам возможность самим проживать свои собственные жизни. Освободили от гнёта безмозглых, псевдомодных, псевдоумных, бездарных и тщеславных идиотов-ведущих, певцов и политиков, поселившихся в ваших умах, подобно мозговым паразитам. Освободили от вынужденного просмотра лживой рекламы и примитивных телефильмов!..

– Ага!.. – кричала тётка, травмированная бигуди. – А как же мы без рекламы узнаем, что нам нужно покупать?

– Да не нужно вам ничего покупать! – возбуждённо проповедовал Василий.

– Нужно! Нужно покупать! – ревела толпа. – Мы хотим покупать! Мы хотим сериалы! Хотим кино! Хотим знать, что сегодня модно! Мы хотим быть модными и крутыми!

– Вы заперлись в квартирах и сидите, таращась в экраны, переживая чужие эмоции и страхи, пережёвывая чужие слова и мысли, а ваш мозг в это время спит! Вы зомби! Больные и жалкие никчёмные овощи! Вы не живёте, не думаете! Вы хотите только жрать, совокупляться и потреблять! Всё равно что, лишь бы потреблять!

– Мы хотим жить! Жить, как раньше! Нам так нравится! – кричала тётка впереди громче и визгливей всех. – Нам скучно! Нам хочется праздника! Нам хочется ток-шоу! Фильмов про любовь!

– А в жизни вам любви не хочется? – распалялся Василий.

– Нет в жизни любви! – сокрушённо орала тётка, мотая крашеными кудрями.

– Да ведь вы и жизни не знаете! Сидите, как роботы, у экранов, открыв рты, а вас дерьмом накачивают! Безмозглые овцы! – Василий опустошённо махнул рукой. Он смотрел на бушующую толпу и не понимал, как эти люди не видят ничего дальше своего носа. Они были словно стадо животных. Лишённые привычного дешёвого развлечения, ставшие ещё более жалкими от этой потери, они, мстительные и злые, теперь хотели уничтожить, стереть с лица земли того, кто был повинен в крахе телебашни. Кишащая толпа извергала проклятия и ругательства, силилась прорвать ограждение, но милиция, пытаясь не допустить самосуд, сдерживала массы, и те нехотя отступали, ругаясь ещё ожесточённее.

Ангел неслышно подлетел к Василию, к глазам которого подступали слёзы, легонько прикоснулся к нему, склонил голову на плечо, и прошептал:

– Они не поймут… никогда не поймут тебя.

– Почему? – Молодой человек бессильно опустил голову.

– Они ограничены. Но это не их вина.

– Но как же тогда… – начал Василий, и в этот момент сзади на него и ангела трое ментов накинули брезентовый плакат с рекламой какого-то пива. Ещё четверо набросились на холодильник и принялись жестоко избивать резиновыми дубинками. Тут со стороны бушующей толпы подбежал омоновец в камуфляже и кинул на сцену моток верёвки.

– Вяжите их! – заорал он, возбуждённо пытаясь вскарабкаться на концертную конструкцию. Моментально заполнившие сцену милиционеры схватили верёвку. Суетливые и злые, имеющие значительное численное превосходство над противником, они, не прекращая орудовать дубинками, принялись обматывать трепыхающийся брезент.

– В отделение их!

– И холодильник не забудьте! – подсказывала толпа.

Подъехал крашеный в цвет хаки «ЗИЛ», и пойманных под восторженные завывания разбушевавшейся публики потащили к машине. Замотанных в брезент пленников и покорёженный холодильник закинули в машину. «ЗИЛ» тронулся и, выхлопнув чёрное зловонное облако отработанного бензина, незамедлительно укатил, дребезжа и громыхая на всю округу, в неизвестном направлении.