Текст книги "Москва Поднебесная"

Боги

В кабинете Верочки не обнаружилось, и Загробулько, леденея от страшного предчувствия, помчался по коридору, не зная, куда свернуть. На пути в руки майору вынырнул из кабинета патрульный Сидоров. Вифа Агнесович схватил его, и затряс, словно поймал хулигана, писающего в лифте.

– Где она? – зашипел на патрульного майор.

– Кто? – Сидоров ничуть не смутился от такого обращения.

– Вера! Вера Степановна!

– Вера Степановна допрашивает задержанных мной преступников, – с гордостью объявил Сидоров. – Тех самых, что башню уничтожили! – веско добавил он и посмотрел на Загробулько надменно.

– Признались? – опешил майор.

– Нет ещё, – сконфузился сержант, – но признаются! Все улики налицо. Крылья у них…

– Где она их допрашивает?

– В «обезьяннике». Где ж ещё? Боязно в кабинет запускать. Вдруг чего?

Загробулько, держа патрульного за воротник, открыл рот, но ничего не произнёс. Поняв, что Верочка вне опасности, он успокоился, отпустил Сидорова и, бережно разгладив тому мятую форму, натянуто улыбнулся.

– Да-да, всё правильно, – согласился он, – в кабинете вдруг чего…

Оставив патрульного в коридоре, Вифа Агнесович торопливо направился в камеру предварительного задержания, прозванную в народе «обезьянником».

Верочка сидела напротив решётки за письменным столом и что-то строчила, поджав губы, своей любимой шариковой ручкой с символикой СССР. Загробулько, успокоившись, остановился, и несколько секунд с отеческой нежностью смотрел на рыженькую практикантку. Впрочем, родительским взгляд майора назвать можно было с натяжкой. Не должны так смотреть папаши на своих чад.

Майор подошёл к камере и увидел трёх задержанных, сидящих за решёткой на засаленной скамье. Вид преступников не внушил майору серьёзных подозрений, но что-то его насторожило. Слишком уж спокойными они были. Слишком надменно и бесстрашно взирали на майора. Словно не в камере сидели, а в парке культуры и отдыха, прохлаждались в тенистой аллее.

– Дают показания? – Майор склонился над Верочкой, ощутив тонкий её аромат, от которого трёхлитровая его голова закружилась.

– Шутят, – серьёзно ответила девушка, не отрываясь от записей, – сказки и небылицы рассказывают.

– Ясно. – Загробулько заметил лежащую на стуле возле Верочки синюю спортивную сумку и вопросительно уставился на неё. Рыжая практикантка, оторвавшись от бумаг, поймала взгляд майора.

– Это их сумка, и знаете, что в ней? – Интригуя майора, милиционерша блеснула глазами.

– Знаю. Крылья.

– Вот именно! Думаю, тут прямая связь с вашим делом.

Загробулько достал платок, промокнул вспотевший от удушливой духоты затылок и, развернувшись к камере, внимательно осмотрел задержанных. Самым подозрительным ему показался молодой человек кавказской национальности. Гордый, словно орёл, взирающий с вершины горы на мышь-полёвку, он смотрел на милицейского работника и улыбался. Ассоциация с грозной птицей возникла у майора не случайно: что-то поразительно птичье было во внешности задержанного. И более всего это птичье выдавал нос – огромный, кривой, и с горбинкой, словно клюв. А чёрные глаза, холодные и решительные, победоносно взирали из-под сросшихся на переносице бровей, приподнятых, словно взмах соколиных крыльев.

– Фамилия? – обратился Вифа Агнесович к кавказцу.

Тот, улыбнувшись треугольно, вскинул горделиво свой клювообразный дыхательный орган и скрипуче произнёс:

– Сейчас можешь называть меня Егор Исидович Фалкон.

– Национальность? – багровея, пробасил Загробулько, терпение которого начало давать трещину. То управляющий строительным трестом ни в грош его не ставит, и орёт, как на мальчишку, то теперь «гость солнечного Кавказа» говорит с ним, словно принц с прислугой.

– Скажем, грек, – не задумываясь, ответил задержанный.

– Документы у них были? – Загробулько повернулся к Верочке.

– У этого были. – Она взяла со стола паспорт и передала майору.

Документ опытному следователю сразу показался подозрительным. Судя по всему, это была искусная подделка. Шикарная, первоклассная подделка.

Листая идентифицирующую личность книжечку, майор отметил высокий уровень, с коим была выполнена фальшивка. Но выдавало её именно небывалое качество. И новизна. Обычно гости столицы, а задержанный был из их числа (в прописке значился город Сочи), документы имеют потрёпанные и затёртые. Порой такие паспорта попадаются, что можно подумать, будто их отрыли в обломках рухнувшего с неба авиалайнера. А этот, наоборот, свеженький, чистенький, словно только что выданный. А выдан он был, судя по дате, пять лет назад управлением внутренних дел города Сочи, и за этот срок никак не смог бы сохраниться в идеальном состоянии. Разве что его хранили в сейфе, но бывает ли такое с паспортами? Да ещё с паспортами столичных визитёров? Нет!

– Регистрация есть?

– Не имеется.

– Цель пребывания в Москве? – не отрываясь от документа, задал вопрос майор.

– Мы намерены встретиться с нашим коллегой и решить некоторые проблемы, – туманно ответил Егор Фалкон.

– Что за проблемы?

– Об этом я, пожалуй, умолчу.

Загробулько подошёл к сумке, расстегнул её и извлёк белоснежное, лёгкое как дуновение ветерка, крыло.

Держа в руках пернатую конечность, Вифе Агнесовичу вспомнился вдруг случай из детства, когда он нашёл на дороге подбитую кем-то ворону. В тот раз иссиня-чёрная птица с безвольно болтающейся головкой на потерявших упругость шейных позвонках вызвала в юной душе жгучую тоску и искренние детские слёзы. Он раскрывал вороньи крылья, поражаясь, как они красивы, гармоничны и естественны, и озадачивался вопросом: «Кто такое мог создать?». Натуральная, природная красота и гармония – вот что поразило маленького Вифу.

Но тогда пернатые конечности мёртвой птицы были совсем другими, нежели те, что сейчас рассматривал майор. Закоченевшие, они не только отличались цветом. В них не было энергии, жизни, а в этом белоснежном экземпляре, странным образом, она присутствовала. Словно существовало крыло само по себе. Словно не нужно ему было тело. Казалось, отпусти его сейчас – и крыло не упадёт на землю, а легко и красиво застынет в воздухе, повинуясь неведомому физическому закону. Как такое могло быть, майор не понимал. Может, это ему казалось?

– Это что? – Он повернулся к клетке с задержанными.

– Крыло, – ответил Фалкон.

– Я вижу, что крыло. Чьё крыло? И зачем?

– Мы уже сотруднице вашей пояснили, – включился в разговор совершенно лысый, как и сам Загробулько, тип в красном пиджаке. – Только она нам не верит.

Майор вопросительно, но совсем не строго, а с плохо скрываемой нежностью, взглянул на Верочку. Та взяла миниатюрными пальчиками листок, исписанный минуту назад, и зачитала:

«Крылья являются собственностью гражданина Нистратова Е.Н. и такой же неотъемлемой частью его организма, как, например, глаза, руки, или орган размножения».

– Нистратов, это который? – уточнил майор.

– Вон тот. – Верочка указала на притаившегося с края скамьи мужчину.

– Так-так, – Загробулько улыбнулся, – орган размножения, значит…

– Именно! – тревожно подтвердил похожий на птицу арестант.

Загробулько недобро скосился на него.

– Телебашня ваших рук дело? – спросил прямо в лоб милиционер.

– Отчасти, – ничуть не пугаясь, признался лысый в пиджаке.

– И банк вы ограбили? И самолёт угнали? – подозрительно прищурился майор.

– Банк? Нет, не мы, – с сожалением ответил обладатель фальшивого паспорта. – И к самолёту отношения никакого не имеем…

– Его, кстати, никто не угонял, – вставил веско лысый. – Самолёт, если так можно выразиться, был спасён от катастрофы. Но это вовсе не мы. Зачем нам нарушать ход событий? Самолёт должен был разбиться, пассажиры погибнуть, а телебашня как стояла, так и должна была стоять.

– Значит, должен был разбиться, но не разбился… – пробубнил майор, посматривая на арестантов хмуро. Тот, которого объявили хозяином крыльев, был самым напуганным. Он сидел, вжавшись в стену, и походил на невыспавшегося студента, не знающего урок. Арестант словно прятался от проникновенного взгляда майора.

– Значит, крылья ваши? – обратился Загробулько непосредственно к нему.

Тот с минуту сидел молча, рассеянно глядя в пространство, потом внезапно, будто вспомнив что-то очень важное, откашлялся, утвердительно кивнул, но ничего не произнёс.

– И вы что же, – усмехнулся майор, чувствуя, что нашёл клиента, которого надо «жать», – летать умеете?

Нистратов боязливо покосился на своего лысого товарища. Лысый сделал какой-то едва заметный знак и слегка подтолкнул плечом. Снова откашлявшись, задержанный обладатель крыльев кивнул, опять ни слова не произнеся.

– Немой, что ли?

– Вовсе нет. Но молчанием он выражает протест в связи с необоснованным задержанием, – заступился за товарища птиценосый. – И он не обязан отвечать на ваши вопросы!

– Выходит, ваша троица была в тот раз на передаче? Этот, значит, ангела изображал, – Загробулько вытянул короткий пальчик в сторону Нистратова, – летал по студии, на крыльях. Так? А кто же тогда из вас выступал в роли холодильника?

– Повторяю, это были не мы, – спокойно ответил лысый.

– Значит, ваши сообщники?

– Нет. Я бы не назвал их нашими сообщниками.

– Но ведь ангел-то был? – Загробулько сам удивлялся вылетающим из его рта вопросам. – Это сотни людей могут подтвердить.

– Несомненно, ангел был, – согласился лишённый волос арестант, – но это другой ангел.

– Другой? А вы, значит, тоже ангел? – Майор перевёл взгляд на совершенно бледного Нистратова. Вид у того был странный. Казалось, он случайно попал в компанию умалишённых, обсуждающих захват власти в галактике.

– Я не уверен… – начал задержанный владелец пернатых приспособлений, но его прервал лысый в пиджаке, явно старший из троицы.

– Он ангел, но в прошлом. Сейчас такой же, как вы, обыкновенный смертный. Почти такой же…

Тут Загробулько увидел, что Верочка тщательно записывает бредоподобный допрос, посматривая на дискутирующих блестящими глазками, в которых он уловил искры детского восторга. Она была словно маленькая девочка, увидевшая перед собой оживших сказочных персонажей.

– Вера Степановна, – стараясь придать официальности голосу, нахмурился Загробулько, – не стоит…

– Мне нетрудно, – отмахнулась она. Получилось у неё это так непосредственно-сексапильно, что Загробулько с минуту стоял, словно контуженный у зеркала, вспоминающий, кто он такой и зачем, собственно, здесь находится.

– Тогда, может, вы знаете того ангела? Или его сообщников? – продолжил Загробулько, вновь повернувшись к задержанным.

– Возможно, – подтвердил лысый главарь.

– И кто же они? – заинтересовался майор, прищурившись.

– А вы их арестовать намерены?

– Именно!

– Тогда я вам не скажу, – заключил пленённый милицией обладатель красного пиджака.

Майор молча уставился на допрашиваемого, и получил в ответ взгляд властный и насмешливый. Но теперь майор чувствовал, что наконец-то у него в руках оказались те, кто напрямую связан с невероятными событиями последних дней. И это его несказанно воодушевляло. Эти трое совершенно точно знали что-то.

Майор положил крыло обратно в сумку и увидел, как нечто поблёскивает на дне. Он вытащил предмет, завёрнутый в упаковочную бумагу. Один край отогнулся, и была видна чёрная гладкая поверхность, отражающая падающий в окно свет.

– А это что? – задал вопрос Вифа Агнесович, взвешивая в руке прямоугольный предмет. Весом тот был никак не меньше трёх килограмм. А может, и больше.

– Кирпич сознания. Пожалуйста, будьте с ним аккуратнее, Вифлеем Агнесович, – ответил Егор Фалкон.

– Кирпич со… – но тут Загробулько понял, что задержанный гость из Сочи назвал его по имени, – …э-э-э, вы откуда… вы как сказали?

– Вас ведь Вифлеем зовут?

– Да, – опешил майор.

– Хорошее имя, – похвалил арестант, кивнув носом-клювом.

Майор непонимающе взглянул на Верочку, но та удивлённо закачала головой, отрицая своё участие в информировании преступного элемента:

– Я не говорила…

– Выше имя на доске почёта написано, а рядом фотография в рамке, – улыбнувшись, объяснил задержанный, – а вы что подумали? Что я мысли ваши читаю?

Майор не нашёлся, что ответить, а только судорожно припомнил, висит ли, в самом деле, его фотопортрет в коридоре на доске, где помещают отличившихся по служебной линии. И вспомнил, что действительно висит. Должен висеть. Фотографироваться Вифа Агнесович не любил и рассматривать свои фотографии тоже, а потому, вероятно, старался из памяти сей факт стереть, как вызывающий в душе тоску и саморазочарование.

– Кирпич сознания, говорите, – продолжил майор, манипулируя увесистым предметом, – и зачем он?

– Понимаете, человеческое сознание – сложнейший механизм. Можно сказать, это целый мир, вселенная, не ограниченная ничем. Это, конечно, в изначальном состоянии. Только представьте себе, какое количество людей живёт в мире. И каждый – вселенная! Может быть, больше, чем вселенная. Вселенные разные, уникальные и непохожие, населённые образами утопическими и абсурдными, необъяснимыми ни для кого, кроме самого человека, в чьём сознании они существуют. Представляете?

– Э-э-э… представляю, – озадачился милиционер, косясь на сослуживицу, тоже, вероятно, силящуюся представить себе картину, рисуемую задержанным кавказцем.

– Так вот. Как вы думаете, что нужно сделать, чтобы люди, столь изначально не похожие друг на друга, могли сосуществовать? – прищурился Фалкон.

– Что?

– Не знаете?

– Нет, не знаю, – согласился милицейский работник.

– А ответ прост. Нужно ограничить сознание. Усреднить образы и привести их к чему-то одному. Сделать так, что бы они стали всеобще понятны. Адекватны для каждого. Для большинства. Проще говоря, из миллионов миров нужно скомпоновать один мир, в котором каждому жилось бы более-менее комфортно. Согласитесь, трудная задачка?

– Вы к чему ведёте? Вы мне свои догадки об устройстве мира сейчас высказываете?

– Это, уважаемый Вифлеем Агнесович, не мои догадки, это истина. Так устроен этот мир.

– Хорошо. Предположим, что это так, – согласился Вифлеем, присаживаясь за стол, – предположим, вы серьёзно это говорите. Но вы так и не сказали, зачем этот кирпич? И почему «кирпич сознания»?

– Так он же и объясняет, – перебил майора лысый главарь, – нужно из множества, невероятного множества миров, создать один! Приемлемый для всех. Для этого существует некая стена, называемая «Стеной сознания», которая ограничивает вселенные, проецируемые каждым человеком, объединяя некоторые ключевые образы и комбинируя из них тот мир, в рамках которого ВЫ, – лысый сверкнул глазами, – живёте!

– МЫ? Живём? – ухмыльнулся майор, заговорщицки посмотрев на практикантку Верочку. – А ВЫ, – тоже сделал ударение на этом слове майор, – надо полагать, в рамках иного мира проживаете?

– Основное время своего существования мы проживаем, как вы изволили выразиться, в рамках мира, будем говорить, высшего, или – божественного, как хотите…

– Так вы боги? – обрадовался чему-то майор, дебиловато хохотнув. – А я-то думаю, кого мы задержали? – Он снова повернулся к очаровательной коллеге и подмигнул. Но Верочка была серьёзна и ответила майору взглядом ледяным, словно он только что сказал омерзительную пошлость. Загробулько сконфузился и незамедлительно начал краснеть.

– Для вас, людей, конечно, боги, – согласился лысый. – А то, что вы держите в руках, есть строительный материал. Кирпич сознания. Из этих кирпичей и построена ограничительная стена. Стена сознания! Кирпичей этих ровно столько, сколько человек населяют в данный момент землю. И этот, как вы, наверное, догадываетесь, находится сейчас не там, где должен находиться.

– То есть? – нахмурился Загробулько. – Что-то я не пойму, где он должен находиться?

– В стене, ограничивающей сознание, – ответила рыжая милиционерша, посмотрев на майора с превосходством отличницы над двоечником-прогульщиком.

– Совершенно верно, Верочка, – похвалил её арестант.

– Бред! – запротестовал майор, понимая, что ему попросту пудрят мозги. – Всё это байки для детишек! И что же, вы думаете, я вам поверю? Поверю и сейчас же отпущу?

– Да мы и сами в состоянии себя отпустить, – улыбнулся Фалкон, – просто у нас тут встреча. Очень важная.

– Ага, – кивнул майор. И, повернувшись к Верочке, деловито произнёс: – Думаю, надо медэкспертизу провести, проверить наличие в крови у этих андерсенов наркотических веществ.

– Не успеете, товарищ майор, – ответил за Верочку кавказец, – через десять минут мы ваше заведение покинем.

В ответ на эти слова Загробулько демонически расхохотался, но как-то уж слишком ненатурально, чересчур театрально. И получилось это у него совершенно нелепо. Даже юная практикантка с сожалением отметила про себя, что актёр из майора никудышный.

– Наркоманы! – заключил Вифа Агнесович, придав голосу провидческий тон.

– Товарищ майор, – Вера решительно встала, – а вдруг они говорят правду?

– Наркоманы и преступники! – констатировал майор, глазами призывая Верочку верить ему. Тут за решёткой тот, что по паспорту именовался Егором Фалконом, встал со скамьи и тревожно закружил по камере. При этом он вертел головой коротко и прерывисто, отчего стал похож на птицу невероятно. Казалось, это и не человек вовсе, а в самом деле пернатый представитель фауны, неведомым образом вселившийся в тело зазевавшегося рассеянного гражданина.

Вифлеем зачарованно смотрел за движениями арестанта, в который раз подтверждая для себя подмеченную когда-то давно мысль, что каждый человек похож на какое-либо животное. Кто на осла, кто на мартышку, а кто и на лисичку, как Верочка, например. Тут он нежно посмотрел на милиционершу, и его осенило вдруг, что и фамилия у рыжей практикантки – Лисичкина. Это показалось ему открытием невероятным, таким, что об этом захотелось рассказать всем. Но он, сдержавшись, этого не сделал. И зачем-то подумал, что сам себе напоминает носорога. Странного неповоротливого носорога с трёхлитровой формой черепа.

Сравнительно-антропоморфные размышления майора прервал голос арестанта.

– Ты его чувствуешь? – поинтересовался лысый у своего похожего на птицу товарища.

– Да. – Тот кивнул. – Уже совсем близко.

– Кто? ИниПи? – встревожился хозяин крыльев.

– Да.

Тут Фалкон замер и насторожился, словно услышал, как где-то вдали громыхнула никем пока не слышимая канонада. Будто, имея уникальный слух, он один улавливал за сотни километров взрывы безжалостных снарядов, рвущих человеческую плоть. Словно слышал, как стрекотали пулемёты, вонзая в человеческие тела звенящие горячие пули, и лицо его стало хищным и страшным, как предвестие долгой, кровавой и бессмысленной в своей жестокости войны.

Жёлуди

После крушения телебашни Эллада Вознесенская запила. Запила сильно. Основательно. По-русски. Как пьют люди, разуверившиеся в справедливости жизни, потерявшие смысл бытия и хронические алкоголики. Сразу после того последнего, трагического эфира, Эллада, добравшись до своей семикомнатной квартиры на Тверской, первым делом побежала мыться в ванную. Она долго и тщательно тёрлась сиреневой шершавой мочалкой, пытаясь избавиться от запаха фекалий, который, казалось, пропитал её всю. Однако после душа ощущала, что запах остался, будто прилипнув к коже навечно.

В тот день выход из телецентра выглядел жутко и походил на разлившуюся у подступов к фонтанирующему вулкану лаву. Только вместо огнедышащей массы улицы были затоплены пузырящимися зловонными экскрементами, плавающими в чудовищной слизкой каше. Добраться до дома и не изляпаться в отвратной жиже было невозможно, и Эллада, жалобно скуля и плача, но не в силах более терпеть вонь, ёжась от омерзения, похлюпала-таки по прохладной бурлящей реке к своему «Мерседесу».

Будь Вознесенская чуть поумней, она бы не стала открывать дверь в салон, а добралась бы до ближайшей незатопленной улицы и поймала бы такси, но логические процессы проистекали в её голове так же вяло, как происходит замена отопительных труб в осенне-зимний период. Поэтому она умудрилась загубить дорогостоящий автомобиль.

Ехала Эллада домой, не замечая ни светофоров, ни знаков, ни пешеходов, имея добавочным грузом бултыхающиеся в салоне позеленелые какашки и трясину цвета стухшего персикового пюре. А про запах…. Про запах и говорить нечего…. Подходящих омерзительных слов и в природе-то нет.

Отмывшись, Эллада прошла в гостиную, открыла бар и, продолжая ощущать запах дерьма, пробивающегося сквозь ромашковый шампунь, налила себе полный стакан «Hennessy». С этого и начался запой…

Эллада ехала в электричке. Одета она была жутко, как какая-нибудь рыночная торгашка, а то и похуже, как простая недалёкая тётка, работающая в каком-нибудь сельпо. И со стороны, похоже, ничем не отличалась от других женщин в вагоне. Пассажирки поглядывали на Вознесенскую надменно, а то и с вызовом и совсем не узнавали в ней телезвезду, известную на всю страну. Таких обыденных тёток она сотни раз наблюдала среди гостей студии на съёмках своей телепрограммы. Неухоженные, размалёванные дешёвой китайской косметикой, толстые и вульгарные, они всегда вызывали у Эллады чувство превосходства, и уверенность, что всё в жизни она сделала правильно. А они, соответственно, нет.

– Чего вылупилась, дура! – огрызнулась Вознесенская на сидящую напротив бабу в клеёнчатом «а-ля натюрель» пиджаке и розовых лосинах, которая с любопытством её рассматривала.

Та, не ответив, склонилась к уху едущего рядом с ней небритого мужика и прошептала что-то, смешливо косясь на Элладу. А мужик, посмотрев на теледиву, вдруг громогласно расхохотался, показывая на неё скрюченным, жёлтым от никотина пальцем. Этот жест, к ужасу Вознесенской, привлёк внимание решительно всех пассажиров электрички.

Они зашевелились на местах, словно жители термитника, развороченного палкой. Вагон загудел, и в сторону Эллады со всех сторон на выгнутых шеях повернулись головы, и, увидев её, словно по команде, жуткие головы захохотали.

От такого зрелища звезде стало совсем не по себе. Так стыдно стало. Так неловко, словно её дооперационную фотографию, где она выглядела такой, каковой её произвели на свет родители, показали в вечерних новостях.

Эллада вскочила и побежала в тамбур, но тут навстречу ей вынырнул из прохода маленький ребёнок, то ли девочка, то ли мальчик (совершенно было неясно). Дитя посмотрело на телеведущую снизу вверх глазами бездомной собаки и протянуло какой-то свёрток.

– Покушай, – жалостливо пропищал ребёнок.

Вознесенская приняла подношение, даже не поблагодарив, и, приблизив к глазам, рассмотрела. Это был пакетик, в каких обычно продаются семечки или орешки, только вместо зёрен подсолнуха, фисташек или арахиса, на упаковке была нарисована залихватски танцующая на двух задних конечностях свинья с гармошкой. И надпись: «Жёлуди солёные к пиву». Электричка дёрнулась, остановившись, Эллада, выронив пакет, отпихнула сердобольное дитя и с криком выскочила на улицу.

Она побежала по платформе, словно сзади неё рвались бомбы.

Когда вокзал остался позади, запыхавшаяся Вознесенская остановилась и осмотрелась, пытаясь сообразить, где она. Но место было совершенно незнакомое. С одной стороны улицы примостилась чахлая церквушка с полуразвалившимися луковицами куполов, с другой – сияющее великолепием казино «Алмаз». Помпезное здание горело чудесными огнями, и на крыше его лукаво подмигивал неоновым глазом карточный Джокер.

Эллада, не раздумывая, двинулась к казино. У входа стояла охрана – два широкоплечих дюжих молодца в костюмах. Они хмуро поглядывали на прохожих и о чём-то переговаривались при помощи раций. Когда Вознесенская поднялась по выстеленным ковровой дорожкой ступеням и попыталась пройти внутрь, один из широкоплечих стражей бесцеремонно отпихнул популярную ведущую, словно она была какой-то бомжихой.

– Ты что! – заорала она, чуть не упав. – Холоп, ничтожество!

– Свиньям без намордника не положено, – категорически заявил охранник и передал по рации напарнику (хоть и стоял тот от него в двух шагах), – эту шваль не пускать! Приём?

– Вас понял, приём! – отозвался второй.

– Кто здесь шваль?! Да я сейчас один звонок!!!.. Да вы у меня дворниками всю жизнь!!!..

Нервно, кипя от негодования, Вознесенская принялась рыться в карманах, которых оказалось у неё бесчисленное множество, но вместо сотового в каждом находила горсти желудей. Эллада ожесточённо выбрасывала их, но дубовые плоды, как в сказке о волшебном горшочке, вновь появлялись в карманах из ниоткуда.

– Дайте позвоню! – Она попыталась выхватить из рук охранника рацию, но тот ловко увернулся от её выпада и передал второму:

– Вот сука! Приём?

– Ну! – подтвердил напарник, хохотнув в рацию, и несильно пнул ногой телеведущую. Тут самообладание покинуло Вознесенскую, и она заплакала совсем по-детски.

– Пусти-и-ии – теее ме – ня… – разревелась она, – ну… по-жа-а-а-а-луй-ста-а-а-а! Ну пустите-э-э-э-э!

– А зачем? – издевательски поинтересовался тот, что её пнул.

– Я звезда-а-а-а!!! – залилась Эллада. – Меня по телевизору показывают!!! Я модная-а-а-а-аа!

– По какому такому телевизору? Не знаем никакого телевизора. И тебя не знаем. Пошла вон отсюда!

– Гуляй мимо! Приём? – сказал второй охранник по рации.

– Пуститеееее! – не унималась отверженная ведущая, и тут взгляд её упал на зеркальную гладь входной двери. Эллада увидела себя. И как только осознала, что сальная свинская физиономия с розовыми румянами на круглых щёчках – это она и есть, сон сразу закончился.

Проснувшись, Эллада открыла глаза и всё вспомнила.

Она пила с вечера четверга. Пила одна, и пила много, а потом вдруг превратилась в свинью. Обнаружила это Вознесенская совершенно случайно.

К ней зашёл по-соседски знаменитый клипмейкер Забарышников, прославившийся рекламными видеороликами одного известного банка. Фишка роликов была в том, что банк рекламировали очень известные персонажи: звёзды кино и эстрады, политики, московский бомонд, и все те, чьи лица часто мелькали в телепередачах и прессе, освещающей светскую московскую жизнь. Так пожелал заказчик.

Однако Забарышников, будучи от природы человеком хитрым и пронырливым, придумал кое-что более оригинальное. Он находил на улице людей, очень похожих на известных и всеми любимых актёров, певцов и политиков. Гримировал их для большего сходства и науськивал читать в камеру текст, восхваляющий деятельность банка. Естественно, платил он им жалкие копейки, а с рекламодателя драл втридорога, объясняя это привлечением звёзд. Разницу между двумя суммами, и немалую, хитроумный клипмейкер клал себе в карман.

Потом обман был раскрыт, и имел место крупный скандал, но всё обошлось, так как банк к моменту судебного разбирательства лопнул, а многие из сфальсифицированных звёзд и политических фигур безвозвратно потеряли рейтинг и интерес народных масс к своим жалким персонам. Скандал замяли, и на этом всё закончилось.

Фёдор Забарышников, озабоченный отсутствием картинки в своей новой гигантской плазменной панели, стоящей примерно столько же, сколько хватило бы какой-нибудь многодетной семье на безбедное существование в течение лет десяти, решил узнать у соседки телеведущей, в чём, собственно, дело.

«Уж она-то должна знать», – думал клипмейкер, протягивая руку к звонку. Пьяная Вознесенская в фривольном халатике открыла дверь, улыбнулась знаменитому соседу, но по реакции его поняла, что с ней что-то не так. Клипмейкер побледнел, перекрестился и с криком «Господи, помилуй!» сбежал, не оглядываясь, так быстро, словно увидел чёрта во плоти.

Тогда Эллада, пошатываясь спьяну, подошла к зеркалу и разглядела в нём свою опухшую физиономию. Сначала Вознесенской показалось, что её просто перекосило от чрезмерного поглощения водки («Hennessy» к тому моменту кончился, и Эллада продолжила накачивать себя сорокоградусной беленькой), но, присмотревшись, телезвезда обнаружила на месте искусно сконструированного и весьма дорогостоящего носика свиной пятачок. Пьяно пошатнувшись, Эллада сощурила оплывшие глазки и спросила своё отражение:

– Что за свинские шуточки?

Но ей, понятное дело, никто не ответил. Тут теледива, вдруг осознав, что свинья в зеркале – это она сама, и что вовсе не спит, моментально протрезвела. Схватив хрустальную пепельницу, Эллада разбила зеркало, будто надеясь, что сей поступок вернёт ей прежнюю красоту. Но, разведав лицо рукой, поняла, что этого не случилось. Она помчалась к другому зеркалу, но и оно показало ей всё то же неприятное свиномордство.

Вознесенская побила в квартире все зеркала, но пятачок не исчез, а начал чесаться и требовать водки. Именно требовать. Эллада физически ощущала, как подрагивающий, влажный и скользкий новый её нос посылает в мозг импульсы желания продолжать и продолжать пить. И Эллада не сопротивлялась, тем более что с каждой новой рюмкой ей становилось всё лучше, всё легче и комфортнее. Ей даже пятачок начал казаться весьма симпатичным и очень подходящим к похмельной опухлости лица.

Напиваясь, Эллада самозабвенно ползала по квартире на карачках, звонила знакомым и, разно интонируя, хрюкала в трубку. Ей казалось это очень забавным. Он подолгу смеялась и набирала телефонные номера снова и снова, вызывая у себя ещё большие приступы веселья. Потом она кратковременно засыпала, но по пробуждении, немного приходя в себя, всё начинала сначала. Пила и безобразничала с телефоном.

Встав с ковра, на котором она, не испытывая дискомфорта, спала, Эллада первым делом пошла к бару и выкушала сто грамм водки «Юрий Долгорукий». В организме разлилось приятное тепло, телезвезда блаженно хрюкнула, отметив про себя с некоторым сожалением, что запасы алкоголя неминуемо заканчиваются и надо бы их пополнить. Налила ещё одну рюмку, и в этот момент в дверь позвонили. Наученная опытом общения с соседом Забарышниковым и привыкшая к новому облику, Эллада смастерила себе из ажурного платочка некое подобие вуали. Смотрелась она в ней, как японка во время эпидемии птичьего гриппа.

Вознесенская игриво полюбовалась своим отражением в уцелевшем от погрома косметическом зеркальце, махнула водки, приподняв платок, и пошла открывать.

На пороге стояла заплаканная, с подбитым глазом и потёкшей тушью подруга телезвезды, тоже звезда, только эстрадная, Катерина Лавандышева.

– Катька! – прохрюкала Вознесенская. – Здарова, ты откуда?

– Меня Фарух избил! – хныкнула певица.

– Свинья! – определила Вознесенская твёрдо.

– А ты чего? Болеешь? – Лавандышева только сейчас заметила, что Эллада предстала перед ней в платке. – Или у тебя кто есть? – полушёпотом добавила она, пытаясь заглянуть через плечо телезвезды. – Может, я не вовремя? – Она лукаво подмигнула, подозревая, что застала подругу во время эротической игры с любовником.

– Нету, – брезгливо хрюкнула Вознесенская.

– Ты как-то странно разговариваешь? Простыла?