Текст книги "Москва Поднебесная"

Океан

Когда Метатрон, Гор с раненым майором на руках, осевший под тяжестью Мамедова-Форгезо Елисей и Верочка вышли на крыльцо, их взору предстало нечто невероятное. Ступени отделения, покачиваясь, облизывали набегающие вьюны слабых волн. Вокруг, насколько хватало глаз, простирался безбрежный океан. Синее небо с редкими пушинками облаков сливалось с водой на далёком искрящемся горизонте. Словно вся Москва непостижимым образом оказалась погребена под толщей воды, и лишь милицейский участок всплыл на поверхность поплавком, как мифический ковчег.

– Где мы? – ужаснулся Носфературс-Елисей, укладывая бесчувственного Мамедова на ступени.

Верочка панически дёрнулась обратно, но, открыв входную дверь, обнаружила не окошко дежурного, которое жгуче захотела увидеть, а тот же океанский пейзаж. Далёкий горизонт, без намёка на сушу, барашки волн и синее небо. Вода была чистой, удивительно прозрачной, и просматривалась на несколько метров вглубь. Бирюзового цвета, она, постепенно сгущаясь, скрывала от глаз таинственное дно. Совсем рядом в воде виднелась стая мелких розовых рыбок, дрожащих возле поверхности, словно листки осеннего деревца. Вот подул неведомый подводный ветер, и рыбки-лепестки, сорвавшись, стремительно унеслись куда-то вглубь. Огрызок участка, включающий в себя ступени, крыльцо и стену, торчал из воды, как пошлый фрагмент цивилизации, нанизанный на пику фантастической подводной скалы, и, кроме него, ничего не было вокруг.

– Как мы сюда попали?! Где мы? – Верочка осторожно прикрыла дверь, опасаясь, как бы стена не рухнула, опрокинув за собой крыльцо, а заодно и всю находящуюся на нём компанию.

– Не знаю. Возможно, в Чёрном море, или, может, в Атлантическом океане, а возможно, во вселенной чьего-то разума? Архангелу Михаилу доступны многие из миров, блокированные стеной сознания. Другой вопрос, мог ли он отправить туда нас? – ответил Метатрон.

– А где же Москва? Где все люди? – будто не слушая его, сокрушалась молодая милиционерша.

– Почём мне знать? – удивился Метатрон. – Но, думаю, с Москвой всё в относительном порядке. Архангел не тронул бы столицу. Да и наш клиент, думаю, тут ни при чём. Ведь не смог бы деструктурировать целый город свободный человек, правда, Гор?

– Кто знает? Башню же смог… Но, думаю, он бы до такого не дошёл, и потом, как я понимаю, он хочет улучшить людей, а не уничтожить.

– Наивный. Впрочем, многие из тех, кто хотел вначале привнести в мир прекрасное, в итоге творили великое зло. Взять хотя бы того художника-неудачника…

– Ты прав, Метатрон, – согласился Гор, – но всё-таки, думаю, это не наш клиент.

Работница органов Лисичкина, не понимая, о ком они говорят, снова обратила внимание на Загробулько, которого, казалось, совершенно покинула жизнь. Он лежал на руках горца, обессиленный, с проткнутой бандитской заточкой грудью, неестественно откинув назад свою удивительной формы голову.

– Он же умирает! – заголосила рыжеволосая милиционерша, глядя на бледного окровавленного майора. – А вы тут развели демагогию! О чём вы говорите? Человек при смерти, а вам хоть бы что! Это всё по вашей вине! – обличительно заявила она, с вызовом глядя на Метатрона, и из фиалковых глаз её хлынули слёзы. Верочка замолчала, слегка лишь поскуливая и всхлипывая.

Гор положил Загробулько на ступени и вопросительно посмотрел на Метатрона. Его карие глаза искрились, отражая колышущуюся водную гладь, и казались такими тоскливыми и пронзительно-сострадательными, что Верочка вдруг поняла: этот человек (или не человек вовсе, а кто-то, притворяющийся таковым) поможет несчастному милиционеру и спасёт его. Спасёт от смерти!

– Ладно, – согласился Метатрон, – время его уходит, а мы ещё так далеки от стены сознания, поэтому сейчас его, я думаю, можно только заморозить!

– Заморозить? Как? – вскричала испуганно Верочка.

– А так! Как скоропортящийся продукт, – совершенно серьёзно ответил Метатрон и вдруг, повернувшись к Загробулько, излил на него синее свечение прямо из фантастически изменившихся своих глаз. Свечение, подобно туману, окутало тело майора, приподняло его, громоздкое и неуклюжее, в воздух, и не успела Верочка и глазом моргнуть, как тайный её возлюбленный превратился в крошечного младенца. Но младенец не был живым. Не был настоящим. Перед компанией вместо милицейского майора лежала миниатюрная фигурка, статуэтка, изображающая пухленького малыша, словно выточенного из синего прозрачного льда.

– Боже! – ахнула милиционерша и осела на ступени, растерянная и напуганная.

– Ничего страшного, – успокоил её Гор, – он просто заморозил его время. Теперь событийная нить его временно прервалась, и смерть, по крайней мере сейчас, ему не страшна.

– А почему же он ребёнком стал? – Верочка аккуратно поднялась и подошла к майору-младенцу. Присев над крохотным тельцем, свернувшимся калачиком, она протянула руку, желая дотронуться, и… обожглась. Было так холодно, словно она жидкого азота коснулась. – Ой! – вскрикнула Лисичкина и отпрянула.

– Лучше этого не делать, – посоветовал Метатрон. – А ребёнком он стал, потому что сознание его вернулось в астральный круг небытия. Следовательно, всё нажитое вашим любовником, весь опыт, знания ушли вместе с ним. Это лишь саркофаг. Оболочка. Но оболочка уникальная, а потому требующая бережного обращения.

– Вот как? – задумчиво кивнула Верочка, с интересом рассматривая малюсенькое мужское майорово достоинство, которое стало еле заметно. – Только он мне не любовник вовсе. – Она раскраснелась.

– Ну, это, конечно, нас не касается…

– Он очнулся! – закричал вдруг истошно Елисей, который всё время наблюдал за Мамедовым, кружа вокруг него, как недоверчивый покупатель возле товара, рекламируемого подозрительным продавцом. Ранивший майора преступник, постанывая, шевелился на ступенях. Он действительно очнулся и теперь силился поднять голову. Наконец ему это удалось.

Богдан, открыв сначала правый, а за ним и левый глаз, уставился мутным взором на окруживших его людей.

– Ну-с, Форгезо, как ты? – поинтересовался Гор. Вся компания, потеряв внимание к ледяному младенцу Загробулько, повернулась в сторону Мамедова. Тот, придя в себя, приподнялся на ступенях, с ужасом в глазах осматривая окружающий их океан.

– Где это я? Вы куда меня? Волки… – запаниковал он.

– Ты зачем хорошего человека зарезал, дурак? – поинтересовался Метатрон, с некоторым презрением глядя на бывшего альтерфлюарестента Носфературса. Тот в ответ изобразил гримасу человека, совершившего подвиг, ставший, как минимум, спасительным для всего человечества. Стало понятно, что и толики раскаяния в нём нет. Лисичкина, видя это, пришла в состояние тихого помешательства. Истерически усмехнувшись, словно недоумевая, как такое ничтожество ещё смеет дышать и разговаривать, она двинулась к Мамедову, сжимая и разжимая ритмически пальчики с острыми ухоженными, словно кровью перемазанными алым лаком коготками.

– Вы кто такие? Я вас не знаю! – ощетинился Богдан, опасливо поглядывая на девушку-милиционера, которая, шипя змеёй, приближалась к нему, источая флюиды такой ненависти, от которой у вора-рецидивиста похолодело в желудке.

– Вера Степановна, не надо! – остановил её Гор. – Не надо. Он не нарочно…

– Как же, – ответила она и, глядя в упор на преступного Мамедова, предупредила, – если он умрёт, я тебе, чурка немытая, сердце вырву!

– Вера Степановна, ну, уж это вам совсем не к лицу! Спасём мы вашего майора.

Услышав это, Богдан быстро моргнул и воровски огляделся, но нигде ненавистного врага своего не увидел. Насторожённо поглядывая на Верочку, он встал и с тоской умалишённого окинул взглядом колышущиеся воды.

К нему подошёл Нистратов.

– Ты меня помнишь? – вкрадчиво спросил он.

– Нет! – отрезал Богдан.

– А ведь ты мой… – обречённо закивал Елисей, пытаясь родить в своей душе чувство приязни к уголовнику. Однако это у него не получалось. – Альтерстент! – выдохнул он.

– Чево? – физиономия Мамедова вытянулась, словно к подбородку ему подвесили гирю. – Кто-кто?

Досрочно освобождённый пролистнул в памяти справочник тюремных жаргонных понятий и слова такого в нём не нашёл, однако всем сердцем чувствовал, что означает оно непременно что-то пакостное и противоестественное. Он ощетинился и грозно замахнулся на Елисея сухонькой ручонкой с венчающим её маленьким жилистым кулачком.

– Убью! – пригрозил он.

– Ты не так меня понял… – оправдался Нистратов, улыбнувшись как-то совсем уж нелепо, отчего стал вдруг похож на известного всей стране певца Маросеева, главным талантом которого являлась его притягательно-тошнотворная «голубая» репутация.

– Не подходи, пидрило! – испуганно заявил Мамедов, пытаясь отступить. Тут он нащупал сзади ботинком что-то твёрдое, металлически звенькнувшее на ступенях и, неестественно выгнувшись, не глядя, схватил тяжёлый предмет, имея целью поразить им посягнувшего на его мужскую честь врага.

Однако предмет оказался не только необыкновенно тяжёлым, но вдобавок ещё и запредельно холодным. Обжигающе ледяным. У рецидивиста моментально онемели руки, и он импульсивно откинул от себя страшную находку.

С шипением младенец Загробулько коснулся воды, раздался булькающий звук, и фигурка начала погружаться в глубину, стремительно и неудержимо, словно скоростной лифт, оставляя за собой шлейф мелких пузырьков.

– Вифа-а-а-а!!! – закричала Верочка истошно и бросилась следом, но её подхватил Гор, и она, рыбкой затрепыхавшись в сильных мужских руках, увидела лишь, как исчезает в сгущающейся глубине синее облачко, мерцая голубоватыми бликами, будто чудесный, недостижимый теперь бриллиант.

Философ

Пламя, возникшее в результате взрыва в отсеке № 113 грандиозного сооружения «Плаком», как об этом ни мечтал генерал Жирков, не причинило ни малейшего вреда Василию, холодильнику и белокрылому ангелу. За долю секунды до взрыва троица растворилась в воздухе и молниеносно перенеслась в свою квартиру, расположенную, как и прежде, в ничем не примечательном двенадцатиэтажном доме, стоящем в одном из районов столицы. Этого, однако, никто из присутствующих на допросе не заметил. Все были уверены, что с преступниками покончено навсегда.

– Мы доведём это дело до конца! – рассерженный Василий прохаживался по комнате взад-вперёд. Мысли его хаотически метались, но воли гневу он не давал.

Холодильник, задумчиво привалившись к стене с обоями, выцветшими от времени, гулко стонал, а ангел, кружа возле, прикосновениями своих чудесных пальцев лечил ему побои. Вмятины, как только прикасался к ним небесный сын, нагревались нежным теплом и, словно просыпающийся с утренним солнцем бутон цветка, расправлялись, становясь гладкими и чистыми.

– Болваны! – ругался Василий, глядя в окно на бродящих по улицам прохожих.

– Дело не в них, – успокаивал его ангел.

– Нет, в них, – сопротивлялся Василий. – Это их вина, что они болваны! О чём они думают? Чем живут? Слушают бездарную музыку, не осознавая, что от этого разжижается мозг! Смотрят целыми днями телевизор. А зачем? Образовываются? Живут в ключе событий? Анализируют программы? Да они сами программы! Шестерёнки в отлаженном механизме системы! Работа, дом и сияющий экран. Вот и вся жизнь. А что они там видят? Кого они ценят и любят, кого уважают? Этих телемонстров? Да если копнуть каждого поглубже – пустота! В голове одно: жрать и хапать! Вся их цель – вещи! Это не люди, это принадлежности вещей! Каждый только и делает, что потребляет! И непременно стремится потреблять больше других! Ка-чё-ствен-не-е! Как будто это есть смысл жизни. Они доказывают себе и друг другу, что что-то значат путём приобретения бесполезных вещей. У кого вещь дороже, тот и лучше! Железная логика! Идиоты! А сами они что? Без этих машин, дублёнок, сотовых телефонов и банковских счетов? К чему они идут? Они хотят престижа? А что есть престиж? Та же показуха, золотая обёртка… Антураж. Признание своего величия слепой и безмозглой толпой? Толпой, состоящей из них самих, тупоголовых уродов! Почему они всегда хотят превосходства друг над другом? Почему люди, унижая ближнего, делая его несчастным, полагают, что сами становятся от этого счастливее? Разве может быть счастлив один из жирующих среди сотни голодных вокруг него?

– Дело в том, что в глубине души люди ненавидят друг друга, – спокойно ответил ангел.

– Ненавидят? Но за что? Ведь они все одинаковы!

– В том-то и дело, что нет. Все они разные. Совершенно разные. И мир, их объединивший, не удовлетворяет потребностям ни одного! – сказал ангел, опустив глаза.

– Как же они могут быть разными? – не понял Василий.

– Очень просто. Этому есть масса доказательств.

– Например?

– Например, то, что приходят люди в мир по одному, и уходят так же.

– И всё?

– Как это ни банально, но отпечатки пальцев так же уникальны. Даже у однояйцовых близнецов папиллярный узор не идентичен.

– И что это доказывает?

– Это доказывает, что каждый – целая вселенная, со своей шкалой ценностей, со своими правилами и законами. Изначально люди друг другу чужды…

– Так почему же они живут в этом мире вместе?

– Таков был великий замысел! – изрёк ангел.

– Чей замысел?

– ЕГО! БОГА! – ответил ангел, затуманив взор.

– Но в чём смысл этого замысла? Это что, эксперимент на приспособляемость?

– Никто не знает. Напрямую, лично, с НИМ на эту тему никто никогда не общался, мы только исполняем ЕГО волю…

Василий задумался.

– А как же Иисус? Как может быть, что с ним никто не общался?

– Он был человеком.

– Иисус? Он что, не Бог?

– Он сын Бога. Посланник. Ты должен был слышать об этом, – ответил ангел, улыбаясь.

– Ну да. Конечно. Но я думал, что он и есть сам бог.

– Нет. Не он.

Василий замолчал. Он был крайне удивлён.

– Вы никогда ЕГО не видели? Настоящего Бога?

– Нет.

– То есть совсем-совсем? Но как-то он перед вами должен представать?

– Для меня БОГ – это сияние любви и тепла, я могу только ощущать его. Он разливается во мне негой и благодатью, – ответил ангел, блаженно зажмурившись.

– Но тогда мне непонятно, как всё это работает? Кто за всё в ответе? Объясни мне цепочку.

Теперь задумался ангел. Было видно, что он не пытается что-то скрыть, а, наоборот, и сам заинтересован.

– Это очень сложно…

– Но ты попробуй, – поддержал холодильник. Теперь, излечившись, он снова стал бодр и свеж. Бока его блестели новизной, будто он только что был отполирован заботливой домохозяйкой.

– Когда зарождается человек, – начал ангел, – из великого ничто появляется сознание. Оно проникает в эмбрион и готовится к выходу в объективный мир. Это сознание несёт в себе невероятное количество информации, оно обладает колоссальными знаниями и заключает в себе всё, что ему необходимо для жизни в вечности.

– В вечности?

– Да. Сознание бессмертно, но я говорю о другом сознании… э-э-э… это совсем не то сознание, каким обладают люди.

– Как так? Ведь ты сказал, что сознание попадает в эмбрион? Следовательно, человек, развившийся из эмбриона, и является носителем этого сознания?

– Это и так, и не так. Мы, высшие создания, ограничиваем сознание человека при его рождении. Как мы это делаем, я словами, доступными людям, объяснить не смогу, но, в любом случае, в итоге получается некий энергетический информационный субстрат, называемый «кирпичом сознания». Это есть строительный материал, из которого построена «стена сознания»…

– А я? – нервно дёрнулся холодильник. – Как же я? Где моё сознание? Ведь холодильники не рождаются такими, как я?

– Подожди, до тебя мы дойдём, – успокоил его дитя небес. – Стена сознания находится на границе миров и исполняет роль барьера между этим миром и множеством других. Возможных миров. Вероятных. А человек, лишённый знания, и закрытый от своей, данной при рождении вселенной, остаётся в этом мире, среди множества таких же, как он.

– Но ведь это… – Василий сел на диван, распахнув удивлённые глаза. – Это ведь неправильно…

– Почему? Хотя… я не знаю. Может, и неправильно… В любом случае, мы, высшие существа, ничего не можем изменить. Мы обязаны поступать так, как поступали всегда. Это наша задача. Мы обязаны строить стену сознания и дальше, и контролировать этот мир. – Он обвёл взглядом комнату. – И не делать этого мы не можем, так же, как человек, к примеру, не может не потреблять пищи или обходиться без сна. Кстати, насчёт сна! Это одна из интереснейших особенностей людей. Мы, высшие, никогда не спим. Возможно, мы замещаем это тем, что и так подолгу находимся в необъективном мире, но точно я не знаю. Для людей же сон – это остаточная связь их человеческого сознания с настоящей, данной при рождении, вселенной. У кого-то она совсем зыбкая, у кого-то – наоборот. Это зависит от многих факторов, в том числе от силы сознания человека…

– Подожди-ка, – прервал ангела Василий, – я вдруг задумался… А почему я такой? Почему я разговариваю сейчас с тобой, с ним, – он кивнул на «Samsung», – в чём тут дело?

– Всё правильно, ты разительно отличаешься от других людей. Ты – свободный!

– Свободный? Я? Но почему?

– Потому что твоего кирпича сознания нет в стене!

– Что значит – нет? Почему нет?

– Так случилось, что один из нас допустил ошибку, и в своё время, при твоём рождении, не вставил твой кирпич в стену. Почему он этого не сделал – я не знаю. Возможно, просто забыл, возможно, это был чей-то умысел, очень даже может быть, что это было тщательно кем-то подготовлено. Но факт есть факт! Ты остался свободным и теперь находишься в антиположном отношении со всеми людьми. Ты такой же, как они, но ты не ограничен.

– И что это мне даёт?

– Пожалуй, многое, – осторожно проговорил ангел.

– А где находится эта стена сознания? – прищурился Василий.

– На границе миров… В необъективном мире этой вселенной.

– И мы можем туда попасть? – заинтересовался вдруг Василий.

– Можем.

– Значит, сегодня вечером мы отправимся туда! – решительно наметил свободный гражданин. Он вышел из комнаты и направился в ванную принимать душ. Прохладная вода принесла облегчение и дала покой мыслям, переполнявшим мозг. Василий долго стоял под струящимися из смесителя нитями воды, пока кожа не покрылась пупырышками, и горящее от летней жары тело не остыло, требуя новой порции тепла.

Насухо вытершись, Василий, ощущая дремотную слабость, отправился спать; он укутался одеялом и быстро погрузился в мир сна, а ангел с холодильником тем временем продолжали беседу.

– Ангел, – гудел холодильник, прохаживаясь по комнате, – объясни мне, кто я?

– Ты – его фантазия.

– Значит, меня в действительности нет?

Ангел задумался.

– Один древний философ сказал: «Я мыслю, следовательно, я существую!». Выходит, и ты существуешь.

– Правда? – недоверчиво спросил холодильник и остановился, развернувшись к небесному созданию.

– Подумай сам, как тебя может не быть, если ты сам задаёшь мне этот вопрос?

– Действительно. Значит, я есть?

– Есть.

– А моё сознание? Откуда оно взялось?

– Этого я не знаю, – искренне ответил ангел.

– Хорошо, допустим, я существую только потому, что он, – холодильник махнул дверцей в сторону комнаты, где спал Василий, – свободный человек, и я его ожившая фантазия. Я правильно понимаю?

– Это именно так!

– Но ведь я обладаю собственным сознанием?

– Надо полагать, – согласился ангел.

– А кто меня наделил им?

– Вероятнее всего, он, – ангел скосил глаза в сторону комнаты.

– Выходит, – рассуждал «Samsung», – он мой создатель и, следовательно, Бог?

– Я не могу ответить на это ничего.

– Почему же?

– Потому что это уникальный случай, и подобного не было никогда. Ты задаёшь мне вопросы, которые начинают меня пугать. Я уже и сам не знаю, кто тут создатель, а кто создания. Для меня БОГ один, и я исполняю его волю. Чью волю исполняешь ты, и зачем ты появился, я не знаю.

– А что, если, – предположил холодильник, – что, если ты тоже чья-то фантазия?

Ангел задумался, заискрился нежно и расправил крылья, впитав проникающий в комнату солнечный свет. На мгновенье повисла странная прозрачная тишина, и, казалось, мир вокруг замер. Белокрылое создание оторвалось от пола, зависло в воздухе и сказало:

– Наверное, я ЕГО фантазия. Или создание. А может, это одно и то же? – Он пожал плечами. – Я думаю, твоё сознание пришло, как и сознание людей, из великого ничего. Больше ему неоткуда было взяться. Но это не значит, что твой создатель Василий. Хотя ты появился именно потому, что он так захотел.

– Это ты исполнил его волю?

– В этом случае не я.

– А кто?

– Не знаю. И это очень странно. Я, признаться, и не задумывался об этом. Но, мне кажется, ты, как и всё в мире, возник по воле божьей! Ведь по воле же божьей свободный человек наделён невероятными возможностями и свободой. У нас, высших, были лишь предположения относительно могущества свободного человека, но проверить их мы не могли.

– Почему? – удивился «Samsung». – Вы могли нарочно выбрать человека и не класть его кирпич сознания в стену.

– Не могли. Я же объяснял. Это наша функция. Жизненная функция! Мы не властны выбирать: класть или не класть! Это так же невозможно, как человеку решать, дышать или не дышать, а тебе… тебе… быть холодильником или не быть!

– Но как-то ведь это произошло?

– Да, – согласился ангел, – но как и почему, никто не знает. Это великая загадка.

Оба замолчали, и каждый начал думать о чём-то своём. Холодильник встал у стены, размышляя про себя о мироздании и своей в нём роли. Ангел же, став почти прозрачным, впитывал в себя любовь и благоденствие, тонким эфиром струящиеся в пространстве. Ему грустно было осознавать, что с каждым годом, с каждым днём, любви в мире становится всё меньше, а благоденствия вообще почти не осталось, а то, что излучается людьми как благоденствие, не оно вовсе, а пустой непитательный суррогат. Но зато всё больше в мире грубости и насилия, чья энергия разрушительна для тонкого существа ангелов. Но ведь и эта энергия нужна высшим существам – демонам и бесам, которые также нуждаются в пище?

Об этом краешком сознания думал ангел, понимая, что устроено всё правильно, но не сбалансировано. А ещё он чувствовал, что не договорил с холодильником, что осталось что-то невысказанное, хоть и почти осознанное ими обоими. И ещё думалось ангелу, что «Samsung» – философ.