Текст книги "История. Узнавай историю, читая классику"

Сколько крестьян участвовало в бунте?

По некоторым данным, в селе Бездна собралось до 10 тыс. крестьян. Всего же волнения охватили свыше 75 сел и деревень Спасского, Чистопольского, Лаишского уездов Казанской губернии и несколько уездов Симбирской и Самарской губерний. Крестьяне сами выбирали себе начальников, отказывались продолжать работу на барщине и даже кое-где пытались делить помещичий хлеб.

Были ли еще подобные бунты, выступления?

Кроме восстания в селе Бездна, где крестьяне вели себя достаточно мирно, власти столкнулись и с более серьезным сопротивлением. В Пензенской губернии крестьяне села Черногай и деревни Студенки, решив, что от них скрывают подлинную царскую волю, в конце марта отказались работать на барщине. Вскоре к ним присоединилось еще 9 селений. 10 апреля крестьяне Черногая, вооруженные кольями и косами, заставили отступить роту Тарутинского полка и захватили в плен нескольких чиновников. Восстание охватило уже около 30 селений с населением в 3 тыс. человек. На усмирение власти отправили пять рот Казанского и Тарутинского пехотных полков. 18 апреля войска окружили село Кандеевку, где собралось около 10 тыс. крестьян. Когда крестьяне отказались покориться, последовал залп, но в ответ прозвучало «Все до одного умрем, но не покоримся!». Прозвучало еще два залпа, в результате было убито 8 человек и 26 ранено (из них 11 – смертельно). После подавления восстания было осуждено 174 человек, 114 из них отправлены на каторгу и в ссылку.

Почему количество жертв установить невозможно?

В память жертв в селе Бездна студенты Казанского университета и Казанской духовной академии организовали 16 апреля демонстративную панихиду в Кладбищенской церкви, на которой с речью выступил университетский преподаватель истории Афанасий Щапов. Студенты собирали деньги по подписке в пользу осиротевших крестьянских семейств. Несколько статей трагедии в Бездне посвятила газета «Колокол», издаваемая в Лондоне Александром Герценом. Всего же, по данным Министерства внутренних дел, с января по июнь 1861 г. произошло 1340 крестьянских выступлений, в 718 случаях для их подавления использовались войска. Однако вскоре крестьянство смирилось с полученной «волей». Новой «пугачевщины» удалось избежать.

Неужели царь одобрил действия Апраксина?

На самом деле надпись звучала так: «Не могу не одобрить действий гр. Апраксина; как оно ни грустно, но нечего было делать другого». Не жестокий по характеру Александр II рассуждал здесь как лицо государственное, ответственное за сохранение страны. Конечно же, страх перед всеобщей крестьянской революцией был очень велик. Но были иные мнения. Губернатор Казанской губернии Петр Козляинов доносил 22 апреля министру внутренних дел Сергею Ланскому: «…самое дурное последствие его (поступка Апраксина) состоит в том, что числом жертв он вызвал здесь негодование многих, тем более что, кроме непреклонного упорства в ложном толковании и невыдаче Петрова, крестьяне не буйствовали, ни вреда сделать никому не успели и были 12 числа совершенно безоружны». Иначе воспринимали эти события дворяне губернии, как отмечал адъютант губернатора Половцов: «…Радости их при получении известия о стрельбе не было конца… многие публично пили шампанское и поздравляли друг друга с успехом… Апраксина – дурака, человека без сердца, ни к чему не способного провозглашают усмирителем и спасителем края».

Максим Горький
Жизнь Клима Самгина

Часть 2

…Одни рабочие, задерживая шаг, опрокидывались назад, другие стремительно пробивались вперед, покрикивая:

– Чего стоять? Что там? Наши – двигай!

Самгина так затолкали, что он дважды сделал полный круг, а затем очутился впереди, прижатым к забору. В полусотне шагов от себя он видел солдат, закрывая вход на мост, они стояли стеною, как гранит набережной, головы их с белыми полосками на лбах были однообразно стесаны, между головами торчали длинные гвозди штыков. Лицом к солдатам стоял офицер, спина его крест-накрест связана ремнями, размахивая синенькой полоской обнаженной шашки, указывая ею в сторону Зимнего дворца, он, казалось, собирался перепрыгнуть через солдат, другой офицер, чернобородый, в белых перчатках, стоял лицом к Самгину, раскуривая папиросу, вспыхивали спички, освещая его глаза. Самгин видел, что рабочие медленно двигаются на солдат, слышал, как все более возбужденно покрикивают сотни голосов, а над ними тяжелый, трубный голос кочегара:

– Стойте, погодите! Я пойду, объясню! Бабы – платок! Белый! Егор Иваныч, идем, ты – старик! Сейчас, братцы, мы объясним! Ошибка у них. Платок, платком махай, Егор.

Большое тело кочегара легко повернулось к солдатам, он взмахнул платком и закричал:

– Эй, ваши благородья…

Отпустив его шагов на пять вперед, рабочие, клином, во главе со стариком, тоже двинулись за ним. Кочегар шагал широко, маленький белый платок вырвался из его руки, он выдернул шапку из-за ворота, взмахнул ею; старик шел быстро, но прихрамывал и не мог догнать кочегара; тогда человек десять, обогнав старика, бросились вперед; стена солдат покачнулась, гребенка штыков, сверкнув, исчезла, прозвучал, не очень громко, сухой, рваный треск, еще раз и еще. Самгин не почувствовал страха, когда над головой его свистнула пуля, взныла другая, раскололась доска забора, отбросив щепку, и один из троих, стоявших впереди его, гладя спиной забор, опустился на землю. Страх оглушил Самгина, когда солдаты сбросили ружья к ногам, а рабочие стали подаваться назад не спеша, приседая, падая, и когда женщина пронзительно взвизгнула:

– Стреляют, подлые, ой, глядите-ко!

– Холостыми-и! – ответило несколько голосов из толпы. – Для испуга-а!

Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью на снег, упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в снег.

Эту картинную смерть Самгин видел с отчетливой ясностью, но она тоже не поразила его, он даже отметил, что мертвый – кочегар стал еще больше. Но после крика женщины у Самгина помутилось в глазах, все последующее он уже видел, точно сквозь туман и далеко от себя. Совершенно необъяснима была мучительная медленность происходившего, – глаза видели, что каждая минута пересыщена движением, а все-таки создавалось впечатление медленности.

Не торопясь отступала плотная масса рабочих, люди пятились, шли как-то боком, грозили солдатам кулаками, в руках некоторых все еще трепетали белые платки; тело толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая с боков ее, бежали прочь, падали на землю и корчились, ползли, а многие ложились на снег в позах безнадежно неподвижных.

[…] На Марсовом поле Самгин отстал от спутников и через несколько минут вышел на Невский. Здесь было и теплее и все знакомо, понятно. Над сплошными вереницами людей плыл, хотя и возбужденный, но мягкий, точно как будто праздничный говор. Люди шли в сторону Дворцовой площади, было много солидных, прилично, даже богато одетых мужчин, дам. Это несколько удивило Самгина; он подумал:

«Неужели то, что случилось на том берегу, – ошибка?» Он легко поддался надежде, что на этом берегу все будет объяснено, сглажено; придут рабочие других районов, царь выйдет к ним…

Впереди шагал человек в меховом пальто с хлястиком, в пуховой шляпе странного фасона, он вел под руку даму и сочно убеждал ее:

– Поверьте, не могло этого быть…

«Было», – хотел сказать Самгин, вспомнив свою роль свидетеля, но человек договорил:

– Он – циник, да, но не настолько…

Самгин обогнал эту пару и пошел дальше, с чувством облегчения отдаваясь потоку людей.

Дойдя до конца проспекта, он увидал, что выход ко дворцу прегражден двумя рядами мелких солдат. Толпа придвинула Самгина вплоть к солдатам, он остановился с края фронта, внимательно разглядывая пехотинцев, очень захудалых, несчастненьких. Было их, вероятно, меньше двух сотен, левый фланг упирался в стену здания на углу Невского, правый – в решетку сквера. Что они могли сделать против нескольких тысяч людей, стоявших на всем протяжении от Невского до Исакиевской площади?

«Да, – подумал Самгин. – Наверное, там была ошибка. Преступная ошибка», – дополнил он.

Все солдаты казались курносыми, стояли они, должно быть, давно, щеки у них синеватые от холода. Невольно явилась мысль, что такие плохонькие поставлены нарочно для того, чтоб люди не боялись их. Люди и не боялись, стоя почти грудь с грудью к солдатам, они посматривали на них снисходительно, с сожалением; старик в полушубке и в меховой шапке с наушниками говорил взводному:

– Ты меня не учи, я сам гвардии унтер-офицер!

А девушка, по внешности швейка или горничная, спрашивала:

– Слышно – стреляете вы в людей?

– Мы не стрелям, – ответил солдат.

На площади, у решетки сквера, выстроились, лицом к Александровской колонне, молодцеватые всадники на тяжелых, темных лошадях, вокруг колонны тоже немного пехотинцев, но ружья их были составлены в козла, стояли там какие-то зеленые повозки, бегала большая, пестрая собака. Все было удивительно просто и даже как-то несерьезно. Самгин ярко вспомнил, как на этой площади стояла, преклонив колена пред царем, толпа «карликовых людей», подумал, что ружья, повозки, собака – все это лишнее, и, вздохнув, посмотрел налево, где возвышался поседевший купол Исакиевского собора, а над ним опрокинута чаша неба, громадная, но неглубокая и точно выточенная из серого камня. Это низенькое небо казалось теплым и очень усиливало впечатление тесной сплоченности людей на земле.

За спиною курносеньких солдат на площади расхаживали офицера, а перед фронтом не было ни одного, только унтер-офицер, тоже не крупный, с лицом преждевременно одряхлевшего подростка, лениво покрикивал:

– Господа, не напирайте!

Самгин не заметил, откуда явился офицер в пальто оловянного цвета, рыжий, с толстыми усами, он точно из стены вылез сзади Самгина и встал почти рядом с ним, сказав не очень сильным голосом:

– Смирно!

И еще какое-то слово. Курносенькие дружно пошевелились и замерли. Тогда рыжий вынул, точно из кармана, длинную саблю, взмахнул ею, крикнул, курносенькие взбросили ружья к щекам и, покачнувшись назад, выстрелили. Это было сделано удивительно быстро и несерьезно, не так, как на том берегу; Самгин, сбоку, хорошо видел, что штыки торчали неровно, одни – вверх, другие – ниже, и очень мало таких, которые, не колеблясь, были направлены прямо в лица людей. Залп треснул не слитно, одним звуком, а дробно, разорванно и вовсе не страшно.

Но люди, стоявшие прямо против фронта, все-таки испугались, вся масса их опрокинулась глубоко назад, между ею и солдатами тотчас образовалось пространство шагов пять, гвардии унтер-офицер нерешительно поднял руку к шапке и грузно повалился под ноги солдатам, рядом с ним упало еще трое, из толпы тоже, один за другим, вываливались люди.

– Со страха, – сказал кто-то над ухом Самгина. – Стреляют холостыми, а они…

Но Самгин уже знал, что люди падают не со страха. Он видел, что толпа, стискиваясь, выдавливает под ноги себе мужчин, женщин; они приседали, падали, ползли, какой-то подросток быстро, с воем катился к фронту, упираясь в землю одной ногой и руками; видел, как люди умирали, не веря, не понимая, что их убивают. Слышал, как рыжий офицер, стоя лицом к солдатам, матерно ругался, грозя кулаком в перчатке, тыкая в животы концом шашки, как он, повернувшись к ним спиной и шагнув вперед, воткнул шашку в подростка и у того подломились руки.

Толпа выла, ревела, грозила солдатам кулаками, некоторые швыряли в них комьями снега, солдаты, держа ружья к ноге, стояли окаменело, плотнее, чем раньше, и все как будто выросли.

Все это было страшнее, чем на том берегу, – может быть, потому, что было ближе. Самгин снова испытывал мучительную медленность и страшную емкость минуты, способной вмещать столько движения и так много смертей. Люди, среди которых он стоял, отодвинули его на Невский, они тоже кричали, ругались, грозили кулаками, хотя им уже не видно было солдат. Затем Самгин видел, как отступавшая толпа точно уперлась во что-то и вдруг, единодушно взревев, двинулась вперед, шагая через трупы, подбирая раненых; дружно треснул залп и еще один, выскочили солдаты, стреляя, размахивая прикладами, тыкая штыками, – густейшим потоком люди, пронзительно воя, побежали вдоль железной решетки сквера, перепрыгивая через решетку, несколько солдат стали стрелять вдоль Невского. Тогда публика, окружавшая Самгина, тоже бросилась бежать, увлекая и его; кто-то с разбега ударил в спину ему головой.

«Это – убитый, мертвый», – мелькнула догадка, и Самгин упал, его топтали ногами, перескакивали через него, он долго катился и полз, прежде чем удалось подняться на ноги и снова бежать.

Наконец, отдыхая от животного страха, весь в поту, он стоял в группе таких же онемевших, задыхающихся людей, прижимаясь к запертым воротам, стоял, мигая, чтобы не видеть все то, что как бы извне приклеилось к глазам. Вспомнил, что вход на Гороховую улицу с площади был заткнут матросами гвардейского экипажа, он с разбега наткнулся на них, ему грозно крикнули:

– Куда лезешь?

А один матрос схватил его за руку, бросил за спину себе, в улицу, и тявкнул дважды, басом:

– Вам, там, – но вполголоса прибавил: – Беги, беги!

Вспоминать пришлось недолго, подошел человек в масляно мокром пальто и притиснул Сангина, заставив его сказать:

– На вас кровь.

– Не моя, – ответил человек, отдуваясь, и заговорил громко, словами, которые как бы усмехались: – Сотенку ухлопали, если не больше. Что же это значит, господа, а? Что же эта… война с народонаселением означает?

Никто не ответил ему, а Самгин подумал и сказал:

– Это – не ошибка, а система.

Куда шли рабочие?

Рабочие решили в ходе мирного шествия в воскресенье 9 января 1905 г. вручить императору петицию, с выражением требований народа. Начиналась она с обращения к императору как защитнику от обнищания и угнетения, но включала как экономические (охрана труда, свобода профсоюзов, восьмичасовой рабочий день, нормирование сверхурочных работ, право на забастовки), так и политические требования (уничтожение власти чиновников, избрание Учредительного собрания и введение демократических свобод). Но власти приняли решение не допускать рабочих в центр города и в случае их неподчинения применить силу.

Что это за обращение?

В то время это было обобщенным обращением к офицерам. Официально же в армии так было положено обращаться к лицам в обер-офицерском чине, младшим офицерам – прапорщику, подпоручику, поручику и штабс-капитану.

О чем здесь идет речь?

Экономическое положение рабочих, достаточно трудное, ухудшилось на фоне событий русско-японской войны 1904–1905 гг. Однако у них существовали легальные организации для защиты собственных прав, одна из которых называлась «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга». После увольнения нескольких членов организации, 3 января 1905 г. на Путиловском заводе началась забастовка, поддержанная и остальными предприятиями. Тогда и возникла идея создания петиции. Рабочие не могли и подумать, что власти будут применять оружие.

Зачем люди шли в сторону Дворцовой площади?

Такова была цель шествия рабочих – император Николай II выйдет к народу, примет петицию, а главного организатора – священника Георгия Гапона, сделает «первым своим советником». Гапон был настоятелем церкви при пересыльной тюрьме и одновременно, с разрешения полиции, возглавлял организацию «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга». После событий 9 января Гапон перебрался за границу, где участвовал в деятельности партии эсеров. В 1905 г. он вернулся в Россию, был разоблачен эсерами как провокатор и убит.

О ком это сказал человек в меховом пальто?

Николай II (1868–1918), российский император, сын Александра III. Во время Первой русской революции 1905–1907 гг. вынужден был подписать «Манифест 17 октября» об учреждении Государственной думы и «даровании» демократических свобод. В ходе Февральской революции 1917 г. Николай II отрекся от престола, вместе с семьей помещен под арест, отправлен в Тобольск, затем, уже после прихода большевиков, – в Екатеринбург, где в июле 1918 г. царская семья была расстреляна.

А что они могли сделать?

Вечером 8 января на совещании у министра внутренних дел, где присутствовали и представители полиции и городских властей, было принято решение ввести в город войска и силой не допустить рабочих к Дворцовой площади. Расчет был в том, что, увидев цепи солдат, рабочие разойдутся, даже рядовые чины полиции не догадывались о грозящей опасности, они находились возле рабочих колонн, охраняя порядок. В Санкт-Петербурге находилось вместе с прибывшими подкреплениями около 31 тыс. пехоты и кавалерии.

Что это значит? Солдаты не хотели стрелять?

Обычно для разгона демонстраций использовались казачьи сотни. Если жандармам и полиции не удавалось уговорить людей разойтись, их цепь размыкалась, и в дело вступали казаки. Врезаясь в толпу и хлеща нагайками (короткая плеть с расширением на конце ремня), сотня была способна разогнать толпу в несколько тысяч человек. Однако события в Санкт-Петербурге оказались совершенно неожиданным явлением – 140 тыс. человек двигались в сторону Дворцовой площади, а солдаты не обладали навыками разгона подобных шествий.

Чем закончилось это выступление?

Днем оружие применялось у Нарвских ворот, на Васильевском острове, на Невском проспекте. В результате, по официальной версии, погибло 130 человек, 299 были ранены, однако многие ученые оценивают общее число убитых и раненых в несколько тысяч человек, точная цифра остается неизвестной. В своем дневнике Николай II записал: «В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!»

Почему правительство шло на такие меры?

Первый выстрел в этой «войне» сделало самодержавие, а ответом стало начало Первой российской революции 1905–1907 гг. После «Кровавого воскресенья» революционные выступления охватили всю страну: бастовали рабочие, в деревнях начался захват помещичьих земель, произошли восстания на Черноморском флоте, волнения происходили в армейских полках. Всероссийская политическая стачка вынудила Николая II подписать манифест «Об усовершенствовании государственного порядка». В России вводились гражданские свободы, учреждалась Государственная дума. Для либеральных партий манифест означал достижение целей, но революционные партии пытались добиться свержения императора вооруженными восстаниями в Москве, Ростове-на-Дону, Чите и Красноярске в декабре 1905 г. Первая и Вторая Государственные думы проработали лишь несколько месяцев и были распущены властями: крестьянские депутаты требовали передела помещичьих земель. Роспуск II Государственной думы и издание нового избирательного закона, сокращавшего депутатское представительство рабочих и крестьян, стал датой окончания революции.

Михаил Булгаков
Белая гвардия

Николка, выпивший три бокала, бегал к себе за платком и в передней (когда никто не видит, можно быть самим собой) припал к вешалке. Кривая шашка Шервинского со сверкающей золотом рукоятью. Подарил персидский принц. Клинок дамасский. И принц не дарил, и клинок не дамасский, но верно – красивая и дорогая. Мрачный маузер на ремнях в кобуре, Карасев «стейер» – вороненое дуло. Николка припал к холодному дереву кобуры, трогал пальцами хищный маузеров нос и чуть не заплакал от волнения. Захотелось драться сейчас же, сию минуту, там за Постом, на снежных полях. Ведь стыдно! Неловко… Здесь водка и тепло, а там мрак, буран, вьюга, замерзают юнкера. Что же они думают там в штабах? Э, дружина еще не готова, студенты не обучены, а сингалезов все нет и нет, вероятно, они, как сапоги, черные… Но ведь они же здесь померзнут к свиньям? Они ведь привыкли к жаркому климату?

– Я б вашего гетмана, – кричал старший Турбин, – повесил бы первым! Полгода он издевался над всеми нами. Кто запретил формирование русской армии? Гетман. А теперь, когда ухватило кота поперек живота, так начали формировать русскую армию? В двух шагах враг, а они дружины, штабы? Смотрите, ой, смотрите!

– Панику сеешь, – сказал хладнокровно Карась.

Турбин обозлился.

– Я? Панику? Вы меня просто понять не хотите. Вовсе не панику, а я хочу вылить все, что у меня накипело на душе. Панику? Не беспокойся. Завтра, я уже решил, я иду в этот самый дивизион, и если ваш Малышев не возьмет меня врачом, я пойду простым рядовым. Мне это осточертело! Не панику, – кусок огурца застрял у него в горле, он бурно закашлялся и задохся, и Николка стал колотить его по спине.

– Правильно! – скрепил Карась, стукнув по столу. – К черту рядовым – устроим врачом.

– Завтра полезем все вместе, – бормотал пьяный Мышлаевский, – все вместе. Вся Александровская императорская гимназия. Ура!

– Сволочь он, – с ненавистью продолжал Турбин, – ведь он же сам не говорит на этом языке! А? Я позавчера спрашиваю этого каналью, доктора Курицького, он, извольте ли видеть, разучился говорить по-русски с ноября прошлого года. Был Курицкий, а стал Курицький… Так вот спрашиваю: как по-украински «кот»? Он отвечает «кит». Спрашиваю: «А как кит?» А он остановился, вытаращил глаза и молчит. И теперь не кланяется.

Николка с треском захохотал и сказал:

– Слова «кит» у них не может быть, потому что на Украине не водятся киты, а в России всего много. В Белом море киты есть…

– Мобилизация, – ядовито продолжал Турбин, – жалко, что вы не видели, что делалось вчера в участках. Все валютчики знали о мобилизации за три дня до приказа. Здорово? И у каждого грыжа, у всех верхушка правого легкого, а у кого нет верхушки, просто пропал, словно сквозь землю провалился. Ну, а это, братцы, признак грозный. Если уж в кофейнях шепчутся перед мобилизацией, и ни один не идет – дело швах! О, каналья, каналья! Да ведь если бы с апреля месяца он начал бы формирование офицерских корпусов, мы бы взяли теперь Москву. Поймите, что здесь, в Городе, он набрал бы пятидесятитысячную армию, и какую армию! Отборную, лучшую, потому что все юнкера, все студенты, гимназисты, офицеры, а их тысячи в Городе, все пошли бы с дорогою душой. Не только Петлюры бы духу не было в Малороссии, но мы бы Троцкого прихлопнули в Москве, как муху. Самый момент, ведь там, говорят, кошек жрут. Он бы, сукин сын, Россию спас.

Турбин покрылся пятнами, и слова у него вылетали изо рта с тонкими брызгами слюны. Глаза горели.

– Ты… ты… тебе бы, знаешь, не врачом, а министром быть обороны, право, – заговорил Карась. Он иронически улыбался, но речь Турбина ему нравилась и зажигала его.

– Алексей на митинге незаменимый человек, оратор, – сказал Николка.

– Николка, я тебе два раза уже говорил, что ты никакой остряк, – ответил ему Турбин, – пей-ка лучше вино.

– Ты пойми, – заговорил Карась, – что немцы не позволили бы формировать армию, они боятся ее.

– Неправда! – тоненько выкликнул Турбин. – Нужно только иметь голову на плечах и всегда можно было бы столковаться с гетманом. Нужно было бы немцам объяснить, что мы им не опасны. Конечно, война нами проиграна! У нас теперь другое, более страшное, чем война, чем немцы, чем все на свете. У нас – Троцкий. Вот что нужно было сказать немцам: вам нужен сахар, хлеб? – Берите, лопайте, кормите солдат. Подавитесь, но только помогите. Дайте формироваться, ведь это вам же лучше, мы вам поможем удержать порядок на Украине, чтобы наши богоносцы не заболели московской болезнью. И будь сейчас русская армия в Городе, мы бы железной стеной были отгорожены от Москвы. А Петлюру… к-х… – Турбин яростно закашлялся.

– Стой! – Шервинский встал. – Погоди. Я должен сказать в защиту гетмана. Правда, ошибки были допущены, но план у гетмана был правильный. О, он дипломат. Край украинский… Впоследствии же гетман сделал бы именно так, как ты говоришь: русская армия, и никаких гвоздей. Не угодно ли? – Шервинский торжественно указал куда-то рукой. – На Владимирской улице уже развеваются трехцветные флаги.

– Опоздали с флагами!

– Гм, да. Это верно. Несколько опоздали, но князь уверен, что ошибка поправима.

– Дай бог, искренне желаю, – и Турбин перекрестился на икону божией матери в углу.

– План же был таков, – звучно и торжественно выговорил Шервинский, – когда война кончилась бы, немцы оправились бы и оказали бы помощь в борьбе с большевиками. Когда же Москва была бы занята, гетман торжественно положил бы Украину к стопам его императорского величества государя императора Николая Александровича.

После этого сообщения в столовой наступило гробовое молчание. Николка горестно побелел.

– Император убит, – прошептал он.

– Какого Николая Александровича? – спросил ошеломленный Турбин, а Мышлаевский, качнувшись, искоса глянул в стакан к соседу. Ясно: крепился, крепился и вот напился, как зонтик.

Елена, положившая голову на ладони, в ужасе посмотрела на улана.

Но Шервинский не был особенно пьян, он поднял руку и сказал мощно:

– Не спешите, а слушайте. Н-но, прошу господ офицеров (Николка покраснел и побледнел) молчать пока о том, что я сообщу. Ну-с, вам известно, что произошло во дворце императора Вильгельма, когда ему представлялась свита гетмана?

– Никакого понятия не имеем, – с интересом сообщил Карась.

– Ну-с, а мне известно.

– Тю! Ему все известно, – удивился Мышлаевский. – Ты ж не езди…

– Господа! Дайте же ему сказать.

– После того, как император Вильгельм милостиво поговорил со свитой, он сказал: «Теперь я с вами прощаюсь, господа, а о дальнейшем с вами будет говорить…» Портьера раздвинулась, и в зал вошел наш государь. Он сказал: «Поезжайте, господа офицеры, на Украину и формируйте ваши части. Когда же настанет момент, я лично стану во главе армии и поведу ее в сердце России – в Москву», – и прослезился.

Шервинский светло обвел глазами все общество, залпом глотнул стакан вина и зажмурился. Десять глаз уставились на него, и молчание царствовало до тех пор, пока он не сел и не закусил ветчиной.

– Слушай… это легенда, – болезненно сморщившись, сказал Турбин. – Я уже слышал эту историю.

– Убиты все, – сказал Мышлаевский, – и государь, и государыня, и наследник.

Шервинский покосился на печку, глубоко набрал воздуху и молвил:

– Напрасно вы не верите. Известие о смерти его императорского величества…

– Несколько преувеличено, – спьяна сострил Мышлаевский.

Елена возмущенно дрогнула и показалась из тумана.

– Витя, тебе стыдно. Ты офицер.

Мышлаевский нырнул в туман.

– …вымышлено самими же большевиками. Государю удалось спастись при помощи его верного гувернера… то есть, виноват, гувернера наследника, мосье Жильяра и нескольких офицеров, которые вывезли его… э… в Азию. Оттуда они проехали в Сингапур и морем в Европу. И вот государь ныне находится в гостях у императора Вильгельма.

– Да ведь Вильгельма же тоже выкинули? – начал Карась.

– Они оба в гостях в Дании, с ними же и августейшая мать государя, Мария Федоровна. Если ж вы мне не верите, то вот-с: сообщил мне это лично сам князь.

Николкина душа стонала, полная смятения. Ему хотелось верить.

– Если это так, – вдруг восторженно заговорил он и вскочил, вытирая пот со лба, – я предлагаю тост: здоровье его императорского величества! – Он блеснул стаканом, и золотые граненые стрелы пронзили германское белое вино. Шпоры загремели о стулья. Мышлаевский поднялся, качаясь и держась за стол. Елена встала. Золотой серп ее развился, и пряди обвисли на висках.

– Пусть! Пусть! Пусть даже убит, – надломленно и хрипло крикнула она. – Все равно. Я пью. Я пью.

– Ему никогда, никогда не простится его отречение на станции Дно. Никогда. Но все равно, мы теперь научены горьким опытом и знаем, что спасти Россию может только монархия. Поэтому, если император мертв, да здравствует император! – Турбин крикнул и поднял стакан.

– Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра-а!! – трижды в грохоте пронеслось по столовой.

Что такое белая гвардия?

Белая гвардия – распространенное наименование вооруженных соединений белого движения, включавшего представителей помещиков, буржуазии, части казачества, чиновников и интеллигенции, но с разнородной идеологией: от монархистов до республиканцев, от либералов до социалистов, объединенных лишь ненавистью к большевикам. Белые достаточно туманно представляли себе будущее государственное устройство России.

О чем идет речь? Почему юнкера замерзают в полях?

События, описанные в романе, происходят в конце 1918 г. в Киеве. Уже идет Гражданская война, но на Украине относительное затишье – она оккупирована немецкими войсками и лишь формально управляется главой «Украинской державы» гетманом Павлом Скоропадским. Но окончилась Первая мировая война, немцы готовятся покинуть Киев, на город движутся войска Симона Петлюры, «главного атамана» Директории. Бывшие офицеры и юнкера пытаются защитить Киев, но они обречены – силы неравные, город будет взят 14 декабря 1918 г.

Что такое мобилизация?

Когда против власти гетмана Скоропадского в ноябре 1918 г. подняла мятеж Директория во главе Владимиром Виниченко, стремившаяся создать независимое государство – Украинскую Народную Республику, в Киеве попытались провести мобилизацию. В городе тогда находилось много бывших царских офицеров, бежавших из России от власти большевиков, но момент был упущен – удалось набрать лишь 6–8 тыс. русских добровольцев. Гетману не верили – первоначально он категорически запрещал создание русской добровольческой армии и опирался на поддержку немецких оккупационных войск, которые для большинства русских офицеров были врагами в годы Первой мировой войны 1914–1918 гг. К тому же одним из главных лозунгов белой гвардии был: «За единую и неделимую Россию!», а гетман проводил политику «украинизации».

Плакат из Белой армии А. И. Деникина, 1919 г.

Кто такой Петлюра?

Симон Васильевич Петлюра (1879–1926), глава Директории в 1919–1920 гг. Революционную деятельность начал в 1900 г., членом Революционной украинской партии. В конце 1917 г. возглавил Генеральный военный комитет при Центральной раде, правительстве Украины. Возглавив Директорию, опирался на национальные войска – «петлюровцев», скомпрометировавших себя еврейскими погромами и грабежом мирного населения. Когда войска Директории потерпели поражение от соединений Красной армии, Петлюра эмигрировал в Польшу.

Кто такой Троцкий?

Лев Давыдович Троцкий (1879–1940), военный и государственный деятель. Участвовал в революционном движении в царской России, был сослан. Вернувшись из эмиграции, принял участие в революционных событиях и вместе с Лениным был одним из главных организаторов захвата большевиками власти в октябре 1917 г. В 1918–1925 гг. занимал посты председателя Революционного военного совета и народного комиссара по военным и морским делам, однако в середине 1920-х гг. был выслан из страны и убит в Мексике.