Текст книги "Лев Троцкий и другие. Вчера, сегодня. Исторический процесс"

Плановая экономика, социалистическое государство и НЭП

Являясь сторонником идеи милитаризации труда в переживаемую переходную эпоху от царства капитала к коммунистическому государству, Троцкий считал ее неизбежным основным методом организации рабочих сил и их принудительной группировки в соответствии с потребностями строящегося социализма. «Если эта принудительно организованная и распределяемая рабочая сила непроизводительна, то ставьте на социализме крест», – говорил он.

С начала 20-х годов в стране зарождаются основы плановой экономики. Троцкий говорил: «Социалистическая организация хозяйства начинается с ликвидации рынка, а стало быть, и с упразднением его регулятора, т. е. «свободной» игры законов спроса и предложения. Необходимый результат – соответствие производства потребностям общества – должен достигаться единством хозяйственного плана, который в принципе охватывает все отрасли производства». Государственная собственность на средства производства и плановая экономика – экономический фундамент социализма советского образца, который был заложен в это время.

Отношение Троцкого и многих других коммунистов к государству было своеобразное. Он говорил: «Путь к социализму лежит через высшее напряжение сил и методов государства…Как лампа – прежде чем потухнуть, вспыхивает ярким пламенем, так и государство – прежде чем исчезнуть, принимает форму диктатуры пролетариата, т. е. самого беспощадного государства, которое повелительно охватывает жизнь со всех сторон».

Именно в таком тоталитарном государстве мы прожили более 70 лет, а лампа, включенная Лениным и Троцким, при Сталине засияла нестерпимо ярким пламенем и не думала гаснуть. Страна превратилась в милитаризованный муравейник с четко организованной структурой и иерархией. И этому всегда находилось оправдание: наше капиталистическое окружение и борьба с миром капитала не на жизнь, а на смерть. Еще позже милитаризированное советское государство стало мировой сверхдержавой, и мечта большевиков об отмирании государства была окончательно похоронена.

НЭП внес определенные коррективы в экономический фундамент страны, и интересно отношение Троцкого в 20-е годы к новой политике. Советское государство открыло ворота мелкой торговле и концессиям, передало буржуазии значительную часть не только мелкой, но и средней промышленности и ограничило свои задачи организацией крупной промышленности, сохранив в своих руках железные дороги и транспорт. Противники советской власти, – как рассуждал Троцкий, – истолковали такой поворот как капитуляцию и даже крах коммунистической перспективы. Это, конечно, не так. Но радоваться особенно нечего. «Было бы, разумеется, недостойным рабоче-крестьянской власти, – говорил он, – изображать это как победу. Это есть отступление. Само же по себе это не есть ни поражение, ни победа».

В докладе на К съезде Советов Троцкий сказал: «Фронтов нет – опасность есть…Наша новая хозяйственная политика означает ли плюс или минус, шаг вперед или шаг назад, движение к коммунизму или отступление?

– Плюс или шаг вперед в том смысле, что 1921 год, год Кронштадта, Тамбова, бандитских движений в Сибири, на Кавказе, в Закавказье, на Украине закончился на более или менее мирной ноте. Минус или шаг назад. по сравнению с идеей всепланового, всесоциалистческого строительства во всех концах и областях, на каждом квадратном вершке нашей территории».

Выступая 13 ноября 1922 года на IV конгрессе Коминтерна с докладом «Новая экономическая политика Советской России и перспективы мировой революции», Троцкий, в частности, сказал:

«…Конечно, «противник» располагал свободой торговли и, следовательно, накапливал капитал, проникал в промышленность, брал в аренду предприятия, получал с них доход, но эта возможность ограничена тем, что советская власть не пустила капитал в святая святых своей экономики: отрасли, обеспечивающие ей командные высоты в народном хозяйстве…Главные козыри явно на нашей стороне – за исключением одного, очень существенного: за спиной частного капитала, действующего в России, стоит мировой капитал. „Мы все еще живем в капиталистическом окружении. Поэтому можно и должно поставить вопрос: не будет ли зарождающийся социализм, хозяйствующий еще капиталистическими средствами, закуплен мировым капитализмом?»

Из приведенных высказываний Троцкого совершенно очевидно его отношение к НЭПу как к неизбежному злу и вынужденной мере советской власти, которая замедлила движение страны к коммунизму в выбранном большевиками направлении. Так думали многие большевистские лидеры, включая, вероятно, и Ленина, провозгласившего НЭП «всерьез и надолго». Когда в конце 20-х – начале 30-х годов НЭП был ликвидирован Сталиным, Троцкий, изгнанный в эмиграцию и не ведавший, какими бедствиями это отразилось в жизни страны, в целом такую политику поддержал. Поэтому высказывается мнение, что если бы у руководства в это время был не Сталин, а Троцкий, то было бы ничуть не лучше.

С этим я не могу согласиться по ряду причин.

– Во-первых, Троцкому были чужды лицемерие и вероломство, которые присущи Сталину. Принимая решения, даже непопулярные, Троцкий брал ответственность на себя. Он бы никогда не написал чего-либо похожего на статью «Головокружение от успехов», в которой Сталин перекладывал на своих подчиненных ответственность за эксцессы навязанной им стране сплошной коллективизации. Он бы потребовал от подчиненных отчета о том, что творится в деревне, наказывал за вранье и не допустил бы вывоза посевного зерна из голодающих деревень. А принадлежность Троцкого к непопулярному в России нацменьшинству вынудило бы его быть особенно осторожным в этом отношении.

– Во-вторых, при Троцком могли быть ошибки, но они не породили бы таких чудовищных последствий, как при Сталине, за счет наличия обратной связи через печать, посредством свободных дискуссий в партии и стране. Подобные дискуссии были при Ленине. Сталин же своих оппонентов считал личными врагами и всех их уничтожил. А в газетах писалось то, что было угодно «вождю».

– В-третьих, Троцкий был сторонником индустриализации страны, однако не путем разорения деревни и не за счет искусственно вызванного голода. Осознавая пагубность политики военного коммунизма, прежде всего, в отношении деревни, именно он в 1920 году стал инициатором новой экономической политики, которая была провозглашена через год.

Дискуссия о профсоюзах

В январе 1920 года в партии и стране началась дискуссия о профсоюзах: какую роль они должны играть в социалистическом государстве. Эта дискуссия, проходившая на партийных форумах и профсоюзных конференциях, продолжалась с перерывами более года. На Х съезде РКП(б) в марте 1921 г. Ленин, наконец, подвел ее итоги.

Само по себе возникновение этой дискуссии вполне естественно. Чем занимаются профсоюзы в мире капитала известно всем: они отстаивают интересы трудящихся против их эксплуататоров. А какова должна быть роль профсоюзов в рабоче-крестьянском государстве, которое для того и создано, чтобы заботиться о высших интересах трудящихся, прежде всего, рабочего класса? Этот вопрос «устаканился» далеко не сразу, породил десятки мнений, образовал ряд платформ. Противники приписывают

Троцкому предложение «перетряхивать профсоюзы сверху». Вырванные из контекста его платформы эти слова мало о чем говорят, разве что – о стремлении бороться с обюрокрачиванием руководства профсоюзов.

Ленин, который по основным позициям вначале соглашался с Троцким, затем перешел в ряды его противников и образовал «платформу десяти». Политический подход к делу Троцкого и его сторонников он назвал «бестактным». И это правильно: из тактических соображений далеко не всегда следует называть вещи своими именами. Ленинская платформа после продолжительной борьбы собрала подавляющее большинство голосов в партийных организациях, и на Х съезде партии инцидент был исчерпан.

Нам нет нужды углубляться в суть этой дискуссии, тем более искать в ней правых и неправых. В канонизированных учебниках по истории СССР правым всегда оказывался В. И. Ленин. На политзанятиях нам в свое время объясняли, что наиболее правильно и концентрировано о роли профсоюзов выразился тов. Рудзутак, один из бывших партийных руководителей: профсоюзы, по его мнению, должны играть роль приводного ремня между партией и рабочим классом, – не правда ли, очень самостоятельная роль? Однако более подробных разъяснений тов. Рудзутак дать нам не успел, так как в 1938 году был расстрелян.

Но вот после стольких бурь и невзгод у нас на дворе опять долгожданный капитализм. А где же профсоюзы? Их нет, рассосались. Изредка, но все реже, по согласованию с властями они еще появляются на площадях некоторых городов под своими синими, – отнюдь, не красными! – знаменами, чтобы заявить свое дружное «нет» наступлению капитала на абстрактные права трудящихся или участвуют в ритуальных праздничных мероприятиях. На крупных предприятиях роль этих как бы профсоюзов по инерции из советского прошлого свелась к подписанию договоров между администрацией и коллективом трудящихся, а в других местах – фирмах и фирмочках – ими и не пахнет. И если кто-то из несознательных начинает вдруг выступать на тему о правах трудящихся или, тем более, попытается возродить «независимый» профсоюз на своем предприятии, то ему тут же укажут на дверь. А с непонятливыми «экстремистами» разбираются суды в уголовном порядке и неуловимые «хулиганы» – по понятиям.

Шуйское дело

В 1921 году разразился небывалый голод в Поволжье. Люди умирали тысячами, наблюдались случаи каннибализма. В связи с чрезвычайной ситуацией была образована комиссия при «Помголе» («Помощь голодающим»), которой была поручена ликвидация церковного имущества в помощь голодающим. Патриарх Тихон предупредил, что слухи о богатстве церкви сильно преувеличены и многое из церковного имущества имеет историческое значение.

Действия властей по изъятию церковных ценностей вскоре столкнулись с народным сопротивлением на местах. Собиралось по нескольку тысяч человек, среди которых было много женщин и детей. Настроение людей в некоторых местах было фанатичным. 13 марта большая толпа верующих не позволила комиссии Шуйского исполкома забрать ценности из головного городского собора, – из других церквей города ценности были уже изъяты. Произошло столкновение с войсками, 4 человека были убиты, 10 ранены.

По следам произошедшего в Шуе Ленин внес на Политбюро предложение «дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий». В письме Ленина говорилось: «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше – надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смогли думать». Речь шла, разумеется, не только о Шуйском инциденте – сопротивление верующих и духовенства изъятию церковных ценностей наблюдалось во многих местах, в частности, и в Петрограде.

Поручить руководство этими действиями Ленин предложил Калинину, однако организация всего дела поручалась Троцкому. Он предложил сформировать комиссию по изъятию ценностей из московских церквей, которая должна была подготовить политическую, организационную и техническую строну дела. Изъятие церковных ценностей по принятому Политбюро плану директив проводилось с привлечением ГПУ, наркомата юстиции, ревтрибуналов, воинских частей. Кампания имела целью не только приобретение средств на закупку хлеба для голодающих, но и подрыв авторитета и влияния православной церкви.

В мае 1922 года в Москве состоялся суд над арестованными в Шуе. 11 священников, благочинных и граждан приговорили к расстрелу, остальным дали разные срока. Позже президиум ВЦИК заменил шестерым из них высшую меру на 5 лет лишения свободы. Председатель Моссовета Л. Каменев обратился к Троцкому с предложением помиловать остальных пятерых, однако Троцкий не нашел данных для смягчения приговора.

Проводимые против священнослужителей православной церкви репрессии наряду с повсеместной антирелигиозной пропагандой принесли свои плоды. Церковь на десятки лет утратила то влияние в российском обществе, которое она имела в силу сложившейся исторической традиции. Репрессии против церкви при сталинском руководстве достигли апогея. Множество церквей было разрушено, много других превращены в хозяйственные помещения, а некоторые – в музеи. И только в годы Великой Отечественной войны Сталин, из чисто прагматических соображений, позволил православной церкви, находившейся под полным контролем государства, частично восстановить свои утраченные позиции.

Вышеизложенное – фактическая сторона дела, но есть еще психологическая сторона. Почему большевики и, прежде всего, сам Ленин были так непримиримо враждебны к церкви? Не из природного же своего зверства, как пытаются нам внушить некоторые их оппоненты. Ответ, казалось бы, прост: любая религия, которая хочет утвердиться на данном географическом пространстве, стремится подавить всех своих оппонентов. Так поступала католическая церковь в средневековье, организуя крестовые походы, преследуя мавров и иудеев в Испании, искореняя ересь по всей Европе кострами инквизиции, устраивая столетние религиозные войны. Ничуть не милосерднее, а, вероятно, еще более жестоко поступали воины Аллаха, захватившие весь Ближний Восток, половину Средиземноморья, Малую Азию и Персию, посягавшие на Европейский континент и ныне посягающие на современную цивилизацию. На фоне этих оргий как-то меркнет жестокость русских князей, огнем и мечем насаждавших православие на Руси или, к примеру, царя Ивана Грозного, повелевшего после захвата Полоцка утопить в Западной Двине всех местных иудеев, не пожелавших креститься. Коммунизм – своеобразная религия, хотя и с научной подкладкой, которая точно так же не терпит конкурентов на идейном фронте.

Но были и более земные причины вражды к православной церкви не только у большевиков, но вообще у значительной части русской интеллигенции независимо от политических пристрастий – и виновата в этом сама церковь. В течение веков российской истории имело место фактическое сращивание церкви с государством. Одно дело, когда служители культа реализуют свою естественную гуманитарную функцию, утешая слабых духом, помогая обездоленным, вселяя надежду, обличая пороки общества, проповедуя добро и справедливость, внушая примат нравственного начала над материальным, – впрочем, для всего этого не обязательно верить в Бога, – исполняя необходимые ритуальные функции. И совсем другое, когда они прислуживают действующей власти, внушают пастве, что это власть от Бога, и кормятся из ее рук.

Православная церковь в России всегда была опорой монархии, благословляла ее, призывала народ к смирению, вмешивалась в школьное образование и другие мирские дела, отлучала от церкви инакомыслящих, устраивала крестные ходы с хоругвями и роскошные праздничные представления в храмах. «Православие, самодержавие, народность» – вот духовные символы русского царизма. «Что же здесь плохого?» – спросите вы. Ровным счетом ничего или почти ничего. Однако Церковь, достигшая столь высокого положения в российском обществе и сросшаяся с государственной властью, должна нести и ответственность перед обществом наравне с этой властью.

Февральская революция 1917 года разрушила монархию. Большевики довели это дело до логического конца, расстреляв царскую семью. Однако церковь, ослабленная и униженная революцией, все еще оставалась для новой власти рассадником народного невежества, гнездом смуты и рудиментом былого могущества царизма. Вот почему она была ненавистна большевикам. Они считали духовенство паразитическим, реакционным классом.

В наше время все повторяется, как будто бы не было урока, преподанного церкви российской историей. Православная церковь полностью восстановила свои дореволюционные позиции и продолжает наращивать влияние в государстве. Дело не в том, что активно восстанавливаются старые и строятся новые храмы. Это само по себе отрадно: в плане историческом, эстетическом и даже патриотическом. У горожан находится еще один повод гордиться своей малой родиной. А вот то, что церковь вновь срослась теперь уже с новой властью, внедряется в светскую жизнь общества, стремится подчинить ее своему влиянию – в этом таится опасность и для общества, и для самой церкви. Цель этого проникновения понятна: нужно занять в душах граждан место, покинутое коммунистической верой, чтобы они пришли, наконец, к вере «истинной». Но делается это довольно бесцеремонно. В стране, где религия, согласно конституции, должна быть отделена от государства, фактически узаконена и активно проводится религиозная пропаганда.

Проповеди церковных иерархов регулярно звучат по государственным телевизионным каналам. К ежегодным светским праздникам, главные из которых – день народного единства 4 ноября, – явочным порядком превращенный в «день националиста», – и неувядающий день победы 9 мая, добавлены два больших религиозных – Рождество и Пасха. Все как бы естественно, но нельзя отрицать того, что это тоже повод для мощной религиозной пропаганды. Религия проникает в сферу школьного образования, – пока в виде опыта, но лиха беда начало.

Зато антирелигиозная пропаганда стала у нас делом уголовно наказуемым, что наглядно продемонстрировал, например, судебный процесс по поводу выставки «Запретное искусство – 2006», устроенной в музее Сахаровского культурного центра. В 2010 году устроителей выставки признали виновными «в разжигании национальной и религиозной розни» и приговорилик крупным денежным штрафам. Теперь наши художники, отражающие на холсте эту щекотливую тему, свои взгляды могут демонстрировать где угодно, но только не на родине. А вашу свободу совести, дорогие россияне, спрячьте себе за пазуху, и не дай Бог не выставляйте ее напоказ.

Советская власть, надо прямо признать, ограбила церкви и монастыри, лишила свободы и жизни немалое число священнослужителей. Но она никогда не запрещала своим верующим гражданам прилюдно молиться, поклоняться иконам, созерцать картины религиозного содержания. Наша нынешняя светско-церковная власть запрещает гражданам, даже атеистам, созерцать картины антирелигиозного содержания. Не положено и точка. Видно, не очень-то они и сами крепки в своей вере, раз подавляют своих оппонентов такими методами.

В ноябре 2010 года через Госдуму был пролоббирован закон «Об отчуждении памятников истории и культуры в пользу религиозных организаций». Фактически отчуждение и так уже происходит явочным порядком. Теперь исторические памятники и музеи, на которые положила глаз РПЦ, вопреки протестам культурной общественности, передаются всецело во владение церкви. Это расширяет ареал ее коммерческой деятельности и возможности извлечения доходов из исторической памяти и культурного наследия народа.

Мы вновь вступаем в век мракобесия. Очередной победой веры над разумом стало принятие закона «об уголовной ответственности за оскорбление чувств верующих». В это же самое время церковники со светским образованием все чаще пытаются исполнять функции экспертов по разным, в том числе и научным вопросам, с позиции православной церкви. Вся история человечества свидетельствует: продвижение науки почти всегда и везде происходило без участия христианской церкви, как института, а порой – при агрессивном ее противодействии. Тем не менее, церковь даже в этой области стала претендовать на роль третейского судьи. Не для этой ли цели в МИФИ – святая святых российской физической науки – планируют учредить кафедру богословия?

По большим церковным праздникам и торжественным дням мы наблюдаем по «голубому экрану», как наши национальные лидеры – бывшие коммунисты и комсомольцы – прилюдно крестятся и внемлют велеречивым отцам церкви в роскошных одеяниях. Им подражают лидеры регионального и местного уровня, и также лобызаются с чинами церкви. Партбилет заменен на православный крестик, а в душе все та же пустота. На Рождество и Пасху в местных домах культуры устраиваются пионерские утренники, юные участники которых произносят речевки на религиозные темы и поют псалмы. Как все это похоже на бывшие советские утренники с заменой «великого Ленина» на Иисуса Христа.

Настоящая вера, как я полагаю, не нуждается в театральных представлениях. Конечно, не мне, безбожнику, давать советы церкви, каким образом отвратить обывателя от мирских соблазнов и наставить его на путь истинный. Но впечатление таково: обывателю просто пытаются вперить новую-старую веру, рассчитывая на его всеядность и безальтернативность выбора.

Как бы это сегодня ни показалось странным, но в наше давно прошедшее время в коммунизм верило немалое число наших граждан: кто больше, кто меньше, кто осознанно, кто подсознательно. Верили как в гипотетическое справедливое общество, которое построить невозможно, но к этому следует стремиться. Существовал вполне земной, хоть и недостижимый идеал. И это поддерживало людей морально, объединяло их, держало в рамках цивилизации, внушало веру в обеспеченное будущее. Поверит ли нынешнее молодое поколение российских граждан в загробную жизнь, наблюдая жизнь окружающую?