Текст книги "Лев Троцкий и другие. Вчера, сегодня. Исторический процесс"

Процесс эсеров

В мае 1922 года начался суд над партией эсеров. Кто интересовался историей дореволюционной России, тот не может не знать о роли эсеров в освободительной борьбе. В отличие от социал-демократов, – меньшевиков и большевиков, – одним из методов политической борьбы они провозгласили индивидуальный террор против представителей власти: царских сановников, министров и губернаторов, жандармских и полицейских чинов. Эсеры совершили покушения на министров внутренних дел Сипягина, Плеве, Дурново, руководителя кабинета министров и министра внутренних дел Столыпина, на великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора Дубасова, губернаторов Богдановича, Оболенского и ряда других. Это далеко не полный перечень только крупных дел, а более мелкие исчислялись сотнями. На суде эсеровские боевики обыкновенно держались мужественно и без страха шли на эшафот.

Эсеры были весьма популярны в революционном движении России. Они не давали покоя департаменту полиции. Они привлекали молодежь, их методы революционного террора вызывали сочувствие у немалой части российской интеллигенции, также среди части рабочих. На их счета в банках шли безымянные пожертвования. И, несмотря на потери, вызываемые провалами и разоблачениями, численность их рядов на пике революции 19051907 гг. росла. В том, что в октябре 1905 года царю Николаю II пришлось подписать манифест о даровании России конституции, есть и немалая заслуга партии эсеров.

После февраля 1917 года эта партия принимала активное участие в политической жизни страны, была популярна среди крестьянства и на первых порах представляла большинство в избранных Советах. Представители эсеров входили в состав Временного правительства, а с лета 1917 года эсер А. Ф. Керенский возглавил его. Трудно сказать, как бы сложилась судьба этой партии, если бы в октябре 1917 года власть не захватили большевики. Возможно, в борьбе за власть им самим в благоприятный для них момент следовало произвести переворот и подавить своих оппонентов? Но влияние эсеров в обеих столицах к осени 1917-го было невелико, и им недоставало вождя масштабов Ленина.

Личности, подобные Ленину, появляются, возможно, раз в столетие или еще реже, и произрастают на унавоженной почве. Наше время не родит подобных индивидуумов. Кроме того, тоталитарные и авторитарные режимы посредством судебного и уголовного террора стремятся уничтожать политических противников властвующих олигархий в зародыше. И не только противников, а вообще сколько-нибудь выдающиеся личности, потенциально опасные для их безмятежного существования. Тем самым политическое поле страны превращается в болото, а сама страна – в отстойник истории.

После Октябрьского переворота партия эсеров раскололась, и левые поддержали большевиков. Однако июльские события 1918 года вернули их в подполье, а многие их лидеры были арестованы. Тогда эсеры вернулись к своей традиционной тактике террора, теперь против большевиков. Но с большевиками шутить опасно. Их власть – это не рыхлый, тупой и вороватый, жандармско-полицейский режим ожиревшей монархии. Большевики – народ решительный и организованный. К тому же они хорошо изучили повадки своих бывших соратников по борьбе. На эсеровский большевики ответили массовым революционным террором, жертвой которого стало и эсеровское подполье. После августа 1918 года большевики стали рассматривать партию эсеров, кроме ее части, перешедшей на их сторону, как своего рода пятую колонну контрреволюции. Такова вкратце предыстория вопроса.

Лев Троцкий принял активное участие в подготовке судебного процесса партии эсеров. 10 апреля 1922 года в письме членам Политбюро он рекомендовал придать обвинительному акту по делу эсеров характер законченного политического произведения с характеристикой всей деятельности партии эсеров.

В своих воспоминаниях Троцкий писал:

«…Эсеры убили Володарского, убили Урицкого, тяжело ранили Ленина, дважды собирались взорвать мой поезд. Мы не могли относиться к этому слегка. Хоть и не под идеалистическим углом зрения, как наши враги, но мы умели ценить «роль личности в истории». Мы не могли закрывать глаза на то, какая опасность грозит революции, если мы дадим врагам перестрелять всю нашу верхушку. Наши гуманитарные друзья из партии ни горячих, ни холодных не раз разъясняли нам, что они еще могут понять неизбежность репрессий вообще; но расстреливать пойманного врага – значит переступить границы необходимой самообороны. Они требовали от нас «великодушия». Что же делать: расстреливать? Не расстреливать? Посадить? Помиловать?»

Далее Троцкий пишет:

«Летом 1922 года вопрос о репрессиях принял тем более острую форму, что дело шло на этот раз о вождях партии, которая в свое время рядом с нами вела революционную работу против царизма, а после Октябрьского переворота повернула оружие против нас. Перебежчики из лагеря самих эсеров раскрыли нам, что важнейшие террористические акты были организованы не одиночками, как мы склонны были думать сначала, а партией, хотя она и не решалась брать на себя официальную ответственность за совершавшиеся убийства. Смертный приговор со стороны трибунала был неизбежен. Но приведение его в исполнение означало бы неотвратимо ответную волну террора. Ограничиться тюрьмой, хотя бы и долголетней, значило просто поощрять террористов, ибо они меньше всего верили в долголетие советской власти. Не оставалось другого выхода, как поставить выполнение приговора в зависимость от того, будет или не будет партия продолжать террористическую борьбу. Другими словами: вождей партии превратить в заложников. Первое свидание мое с Лениным после его выздоровления произошло как раз в дни суда над социалистами-революционерами. Он сразу и с облегчением присоединился к решению, которое я предложил: «правильно, другого выхода нет»».

По имеющимся сведениям, к суду были привлечены всего 34 человека, из них 12 членов ЦК партии эсеров во главе с Абрамом Гоцем. Главным обвинителем на процессе был назначен Н. В. Крыленко, ему помогали А. В. Луначарский и историк М. Н. Покровский. А председательствовал на суде член ЦК РКП(б) Г. Л. Пятаков. Подсудимых защищали три бригады защитников, одна из которых, по требованию самих обвиняемых, состояла из зарубежных социалистов во главе с председателем международного бюро Второго Интернационала Эмилем Вандервельде. Суд проходил в колонном зале бывшего московского дворянского собрания; его открытие состоялось 8 июня 1922 года. Всем подсудимым предъявлялось обвинение в ведении вооруженной борьбы против советского государства, в том числе – в покушении на Ленина. Несмотря на давление «улицы», требовавшей «смерти убийцам», члены ЦК партии эсеров держались с большим достоинством. Когда судьи вошли в зал для оглашения приговора, они отказались встать и были удалены из зала заседания. 7 августа 1922 года 12 человек были приговорены к смертной казни, но трое из них, оказавшие содействие суду, помилованы. Судьи объяснили, что приговор будет приведен в исполнение, если партия эсеров не откажется от методов вооруженной борьбы и террора против советской власти.

В январе 1924 г. смертные приговоры были заменены пятью годами тюремного заключения. Тем не менее, в годы «Большого террора» руководство партии эсеров подверглось систематическому истреблению, как и их политические противники – большевики. В частности, в ходе сфальсифицированных судебных процессов 1937 – 1938 гг. были расстреляны все главные участники суда над эсерами: Пятаков, Крыленко, Покровский, кроме Луначарского, которому повезло не дожить до этого времени. Погибли и другие руководители большевиков, так или иначе причастные к этому делу. Поэтому я не стал бы обвинять именно большевиков, – как это делают нечаянно или преднамеренно некоторые из популярных наших историков, – в истреблении руководства эсеровской партии. И те, и другие в равной степени пали жертвами политического геноцида, развязанного в стране в 30-е годы Сталиным и ГПУ – НКВД.

Однако можно уже отметить, что во время суда над эсерами нормы цивилизованного судопроизводства были в основном соблюдены, вплоть до приглашения по требованию подсудимых авторитетных зарубежных адвокатов. На подсудимых не оказывалось давление с целью принудить их самооговору. Да и сами приговоры суда, учитывая тяжесть выдвинутых обвинений, были, скорее, справедливыми – и эти же приговоры потом пересмотрели в пользу обвиняемых. Этим суд над эсерами разительно отличается от политических процессов, которые начали проводиться с конца двадцатых годов при сталинском руководстве.

Эсеровское сопротивление было сломлено. Большинство руководителей этой партии, принимавшее прямое или косвенное участие в левоэсеровском мятеже 1918 года и последующем терроре, было посажено; часть оставшихся на свободе эсеров приняла советскую власть, другие эмигрировали, и некоторые из них продолжали свою непримиримую борьбу из-за кордона. Один из бывших лидеров боевиков Борис Савинков, который попортил Советам немало крови во время Гражданской войны, в 1924 году, поддавшись на провокацию ГПУ нелегально вернулся в СССР, был схвачен и судим на родине. Во время следствия он чистосердечно, – и, возможно, искренне – раскаялся, и ему позволили написать книгу «Воспоминания террориста. Почему я признал советскую власть?».

В августе 1924 года Савинкова судили и, уже сидя в тюрьме, он написал несколько обращений к русским эмигрантам, призывая их прекратить борьбу с русским народом и российской компартией, возрождающей страну на пути новой экономической политики. Английская газета «Морнинг пост» писала по поводу этих обращений: «Б. Савинков сознательно и безоговорочно перешел на сторону своих бывших врагов».

В марте 1925 года Савинков погиб. По официальной версии, он покончил собой в тюрьме, выбросившись из окна следственного кабинета после того, как его прошение о помиловании, поданное на имя Дзержинского, осталось без ответа. Падение с высоты пятого этажа оказалось смертельным. Однако по рассказам репрессированных, отправленных на Колыму, Савинкова сбросили в пролет тюремной лестницы после того, как он подал прошение о помиловании. И в самом деле, что с ним было делать, не освобождать же? Тогда следовало бы освободить и других его соратников, преступления которых против советской власти были, по сравнению с делами Савинкова, невинной забавой. Сам же он больше не был нужен ни в тюрьме, ни на воле.

Некоторые из посаженных руководителей партии эсеров, пережив все ужесточавшийся при Сталине тюремный режим, дожили до 1941 года. Среди них была и знаменитая Мария Спиридонова, получившая при царе бессрочную каторгу за участие в покушении на Харьковского губернатора и освобожденная Февральской революцией. Спиридонова содержалась вместе с жертвами последующих политических процессов в Орловской тюрьме.

Когда в августе 1941 года немцы подошли к Орлу, Сталин дал указание расстрелять 170 заключенных Орловской тюрьмы. Акция ликвидации 156 человек была проведена 11 сентября 1941 года, для чего из Москвы прибыла специальная расстрельная команда. Вместе со М.Спиридоновой были расстреляны бывшие видные руководители партии большевиков и жены «врагов народа», в том числе: Ольга Окуджава, Ольга Каменева (жена Л. Б. Каменева и сестра Троцкого), Варвара Яковлева, Х.Г.Раковский – все в преклонном возрасте. Тюрьма сделала их абсолютно неспособными к какой-либо политической борьбе и таким образом быть опасными для государства. Но у Сталина были свои резоны: «Нет человека – нет проблемы».

Начало конфронтации. Болезнь Ленина

В начале 20-х годов авторитет Троцкого в стране был очень высок. В какой мере это вытекало из реальных заслуг Троцкого и в какой – из организованной (кем?) кампании славословия в его адрес или даже культа личности, о чем поведал нам Н. Васецкий в своем историческом труде? У меня нет ответа на этот вопрос. Вокруг каждой исторически значимой личности естественным образом образуется некий ореол – у кого больше, у кого меньше. И если подходить к этому делу с аналитическими весами г-на Васецкого, то в культе личности можно обвинить многих. Однако никакая другая личность не раздражает так наших историков, как Лев Троцкий, и его естественная для того времени популярность интерпретируется не иначе, как организованная кампания славословия.

Настоящий культ личности, по моему разумению, начинается там и тогда, где и когда данному прославляемому лицу начинают приписывать чужие заслуги и подвиги, которые оно не совершало. К Троцкому это не имеет ни малейшего отношения. В то время ряд партийных деятелей (Ярославский, Радек, Луначарский) писали воспоминания о Льве Троцком, выдержанные в превосходных тонах. И даже Сталин в первую годовщину революции писал в «Правде» о Троцком как организаторе Октябрьского переворота. Может быть, Сталин тоже раздувал культ личности Троцкого? Нет, он всего лишь писал правду.

Уже к середине двадцатых годов тональность советской пропаганды по отношению к Троцкому резко изменилась. Товарищам Ярославскому и Луначарскому пришлось переписывать свои воспоминания в совершенно ином духе. На это были свои убедительные резоны…

А как оценивал Троцкого Ленин? В известном письме к ХП съезду партии, которое многие расценивали как политическое завещание Ленина, он назвал Троцкого самым способным из руководителей партии, хотя отмечал и его недостатки. В январе 1922 года рассматривался вопрос о поездке руководителей советского государства на Генуэзскую конференцию, которая должна была состояться в апреле-мае. Однако, по мнению нашего посла в Лондоне Л. Красина, существовала опасность террористического акта со стороны белоэмигрантов. И по этому поводу Ленин пишет записку в Политбюро: «…Думаю, что указанная Красиным причина в числе других причин исключает возможность поездки в какую-либо страну как для меня, так и для Троцкого и Зиновьева». Вот как оценивал значимость этих двух политических деятелей самый главный вождь революции.

Принято считать, что значимость Троцкого как руководителя и политического лидера были обусловлены его ролью в организации Октябрьского переворота 1917 года и победах Красной Армии в Гражданской войне. Действительно, это были наиболее яркие страницы его биографии. Но немалую роль он сыграл в восстановлении разрушенного войной народного хозяйства. Думаю, что если бы не было борьбы за власть в партии и государстве, начавшейся с болезнью Ленина и принявшей чудовищные размеры после его смерти, то потенциал Льва Троцкого как руководителя, независимо от занимаемой им должности, мог бы принести огромную пользу советскому государству.

Но история послереволюционной России пошла иным путем. Популярность Троцкого не давала покоя другим вождям, и еще при жизни Ленина наметилась тенденция к их сближению против Троцкого. Я считаю: кроме объективных причин, здесь существовала и субъективная, действующая на уровне подсознания: это ненависть троечников к отличнику. Революция выдвинула ряд руководителей советского государства, обладавших тем или иным потенциалом. Но ни один из них не тянул на уровень Ленина и Троцкого ни по творческим способностям, ни по лидерским качествам, ни по авторитету в партии и государстве. Осознание своей ограниченности и давние обиды на Троцкого не давали покоя такой посредственности, как Ворошилов. Весьма недолюбливали Троцкого и ряд руководителей второго плана: Орджоникидзе, Куйбышев и другие. Все эти люди группировались вокруг Сталина. Возможно, и сам Троцкий множил ряды недоброжелателей своим поведением. В отношениях с «соратниками», исключая душевно близких ему людей, он предпочитал деловой, официальный тон и делал это сознательно – из опасения быть вовлеченным в какие-нибудь интриги. Троцкий не любил кампанейщины, уходил от панибратства, ему чуждо было притворство, а это невыгодная черта для политика.

Кроме естественных союзников, во временный союз со Сталиным против Троцкого в начале двадцатых вступили два авторитетных в то время руководителей партии и советского государства, члены Политбюро ЦК РКП(б) Зиновьев и Каменев. Трудно сказать, чем они руководствовались, вступая в этот противоестественный союз. Возможно, и в самом деле опасались «бонапартизма» Троцкого, за которым стояла армия, в то время как Сталина они еще всерьез не воспринимали. Зато Сталин в полной мере использовал этих уважаемых руководителей в своих честолюбивых планах в качестве «полезных идиотов». Пройдет немного времени, и это станет очевидным. Тогда Каменев и Зиновьев переметнутся к Троцкому, но будет уже поздно.

К началу 1922 года, несмотря на видимую популярность Троцкого, в центре и на местах у него было много противников. Это уравновешивалось личным отношением Ленина к Троцкому. Пока он был в силе и всячески сдерживал амбиции своих соратников, раскола в руководстве партии не происходило. В конце 1921 года здоровье Ленина ухудшилось, и он уже не мог работать с полной нагрузкой. А в мае 1922 года у Ленина произошел первый удар. Он временно оказался обездвиженным и потерял речь. Однако дело пошло на поправку, и в июле Ленин был уже на ногах, хотя официально к работе приступил только в октябре, председательствовал в Политбюро и в Совнаркоме.

Далее о времени «междуцарствования», начавшегося с болезни Ленина, рассказывает сам Троцкий в книге «Моя жизнь», изданной в 1929 году. События, произошедшие с мая 1922 года по январь 1924 года и непосредственно после смерти Ленина, оказали решающее влияние на все последующее развитие. Говоря о времени возвращения Ленина к работе, Троцкий отмечает: «Ленин чуял, что в связи с его болезнью за его и за моей спиной плетутся пока еще неуловимые нити заговора. Эпигоны еще не сжигали мостов и не взрывали их. Но кое-где они уже подпиливали балки, кое-где подкладывали незаметно пироксилиновые шашки. При каждом подходящем случае они выступали против моих предложений, как бы упражняясь в самостоятельности и тщательно подготовляя такого рода демонстрации. Входя в работу и с возрастающим беспокойством отмечая происшедшие за десять месяцев перемены, Ленин до поры до времени не называл их вслух, чтоб тем самым не обострить отношений. Но он готовился дать «тройке» отпор и начал его давать на отдельных вопросах».

Об отношении Сталина к Ленину Троцкий говорит:

«По существу дела, Сталин, с тех пор, как ближе соприкоснулся с Лениным, т. е. особенно после Октябрьского переворота, не выходил из состояния глухой, беспомощной, но тем более раздраженной оппозиции к нему. При огромной и завистливой амбициозности он не мог не чувствовать на каждом шагу своей интеллектуальной и моральной второстепенности. Он пытался, видимо, сблизиться со мной…Но он отталкивал меня теми чертами, которые составили впоследствии его силу на волне упадка: узостью интересов, эмпиризмом, психологической грубостью и особым цинизмом провинциала, которого марксизм освободил от многих предрассудков, не заменив их, однако, насквозь продуманным и перешедшим в психологию мировоззрением».

Троцкий изложил суть одного из последних разговоров с Лениным, по существу – доверительной беседы, состоявшейся в связи с ходатайством ЦК союза работников просвещения, чтобы Троцкий взял на себя дополнительно комиссариат работников просвещения, подобно тому, как он в течение года руководил комиссариатом путей сообщения. Троцкий сказал Ленину, что трудность в этом деле, как и всяком другом, будет со стороны аппарата.

«Да, бюрократизм у нас чудовищный, – подхватил Ленин, – я ужаснулся после возвращения к работе…Но именно поэтому Вам не следует, по-моему, погружаться в отдельные ведомства сверх военного». Говоря настойчиво, явно волнуясь, Ленин излагал свой план. Силы, которые он может отдать руководящей работе, ограничены. У него три заместителя. «Вы их знаете. Каменев, конечно, умный политик, но какой же он администратор? Цюрупа болен. Рыков, пожалуй, администратор, но его придется вернуть в ВСНХ. Вам необходимо стать заместителем. Положение такое, что нам нужна радикальная личная перегруппировка». Троцкий опять сослался на аппарат, который все более затрудняет его работу даже по военному ведомству. «Вот Вы и сможете перетряхнуть аппарат!» – живо подхватил Ленин, намекая на некогда употребленное Троцким выражение.

Троцкий ответил, что имеет в виду не только государственный бюрократизм, но и партийный, что суть всех трудностей состоит в сочетании двух аппаратов и во взаимном укрывательстве влиятельных групп, собирающихся вокруг иерархии партийных секретарей. Уверившись в том, что собеседник понимает его до конца и отбросив неизбежные условности беседы, Ленин поставил вопрос ребром: «Вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК?» Троцкий от неожиданности рассмеялся. Оргбюро ЦК означало самое средоточие сталинского аппарата. «Пожалуй, выходит так». – «Ну что же, – предложил Ленин, явно довольный тем, что они назвали по имени существо вопроса, – я предлагаю Вам блок: против бюрократизма вообще, против Оргбюро в частности».

«С хорошим человеком лестно заключить хороший блок», – ответил Троцкий.

Они условились встретиться снова через некоторое время. Ленин предлагал обдумать организационную сторону дела. Он намечал создание при ЦК комиссии по борьбе с бюрократизмом. Они оба должны были войти в нее. По существу, эта комиссия должна была стать рычагом для разрушения сталинской фракции как позвоночника бюрократии, и для создания таких условий в партии, которые дали бы Троцкому возможность стать заместителем Ленина, по его мысли: преемником на посту председателя Совнаркома.

Далее Троцкий пишет: «Только в этой связи становится полностью ясен смысл так называемого завещания. Ленин называет в нем всего шесть лиц и дает характеристики, взвешивая каждое слово. Бесспорная цель завещания: облегчить мне руководящую работу. Ленин хочет достигнуть этого, разумеется, с наименьшими личными трениями. Он говорит обо всех с величайшей осторожностью. Он придает оттенок мягкости уничижающим, по существу, суждениям. В то же время слишком решительное указание на первое место он смягчает ограничениями. Только в характеристике Сталина слышен другой тон, который в позднейшей приписке к завещанию становится прямо уничижительным.

О Зиновьеве и Каменеве Ленин говорит как бы мимоходом, что их капитуляция в 1917 году была «не случайна», другими словами, что это у них в крови. Ясно, что такие люди руководить революцией не могут. Но не нужно все же их попрекать прошлым. Бухарин не марксист, а схоласт, но зато очень симпатичен. Пятаков способный администратор, но негодный политик. Может быть, впрочем, эти двое, Бухарин и Пятаков, еще научатся. Самый способный – Троцкий, его недостаток – избыток самоуверенности. Сталин груб, нелоялен и склонен злоупотреблять властью, которую ему доставляет партийный аппарат. Сталина надо снять, чтобы избежать раскола. Вот суть завещания. Она дополняет и поясняет то предложение, которое сделал мне Ленин в последней беседе…Последние строки завещания были написаны 4 января 1923 года. В течение последующих двух месяцев положение окончательно определилось. Теперь уже Ленин подготовлял не только снятие Сталина с поста генерального секретаря, – на который он был избран против его воли, – но и его дисквалификацию перед партией. По вопросу монополии внешней торговли, по национальному вопросу, по вопросу о режиме в партии, о рабоче-крестьянской инспекции и о контрольной комиссии Ленин систематически и настойчиво ведет дело к тому, чтобы на XII съезде нанести жесточайший удар бюрократизму, круговой поруке чиновников, самоуправству, произволу и грубости в лице Сталина».

На вопрос о том, смог ли бы Ленин провести намеченную им перегруппировку партийного руководства, Троцкий отвечает положительно. Он пишет: «Совместное наше выступление против Центрального Комитета в начале 1923 года обеспечило бы победу наверняка. Более того, я не сомневаюсь, что, если б я выступил накануне XI съезда в духе блока «Ленин – Троцкий» против сталинского бюрократизма, я бы одержал победу и без прямого участия Ленина в борьбе. Насколько прочна была бы эта победа – вопрос другой. Для разрешения этого необходимо было привлечь к учету ряд объективных процессов в стране, в рабочем классе и в самой партии. Это особая тема. Крупская однажды сказала в 1927 году, что если б Ленин был жив, то, вероятно, уже сидел бы в сталинской тюрьме. Я думаю, что она была права. Ибо дело не в Сталине, а в тех силах, которые Сталин выражает, не понимая этого. Но в 1922–1923 году вполне возможно было еще завладеть командной позицией открытым натиском на быстро складывающуюся фракцию национал-социалистических чиновников, аппаратных узурпаторов, незаконных наследников Октября, эпигонов большевизма. Главным препятствием на этом пути, однако, было состояние самого Ленина».

Свое выступление на ХП съезде партии без участия Ленина Троцкий считал нецелесообразным. Оно могло быть изображено, как его личная борьба за место Ленина в партии и государстве. Он считал, что это могло бы внести такую деморализацию в ряды коммунистов, за которую, даже в случае победы, пришлось бы жестоко расплачиваться. «Во всех планах и расчетах, – писал он, – был решающий элемент неопределенности: это сам Ленин со своим физическим состоянием. Сможет ли он высказаться? Успеет ли? Поймет ли партия, что дело идет о борьбе Ленина и Троцкого за будущность революции, а не о борьбе Троцкого за место больного Ленина? Благодаря исключительному месту, что Ленин занимал в партии, неопределенность его личного состояния превратилась в неопределенность состояния всей партии».

В это время возникло так называемое «Грузинское дело». Сталин снова обманул доверие Ленина: чтобы обеспечить себе опору в Грузии, он за спиною Ленина и всего ЦК совершил там при помощи Орджоникидзе и не без поддержки Дзержинского организационный переворот против, – как пишет Троцкий: «…лучшей части партии, прикрывшись авторитетом ЦК. Пользуясь тем, что больному Ленину недоступны были связи с товарищами, Сталин пытался окружить его фальшивой информацией. Ленин поручил своему секретариату собрать полный материал по грузинскому вопросу и решил выступить открыто. Что его потрясло больше: личная нелояльность Сталина или его грубо бюрократическая политика в национальном вопросе, – трудно сказать. Вернее, сочетание того и другого. Ленин готовился к борьбе, но опасался, что не сможет выступить на съезде сам…».

«Грузинское дело» – это цветочки. Товарищ Сталин еще покажет себя в «национальном вопросе» к концу Отечественной войны. Руками послушных ему «органов» в три дня он выслал целые народы Кавказа (чеченцев, ингушей, черкесов, карачаевцев, калмыков и др.), крымских татар с их родины и в товарных вагонах в февральскую стужу вывез в Казахстан и Сибирь на новое поселение. Не все добрались до места живыми, и еще меньшее число смогло выжить на чужбине, пока им, спустя десятилетия, не разрешили вернуться назад.

Больной Ленин отправил Троцкому записку, в которой просил взять на себя защиту «грузинского дела» на ЦК партии. Позже через своего секретаря он передал Троцкому все рукописные материалы, которые должны были войти в состав его «бомбы» к XII съезду. С этими материалами Троцкий ознакомил Каменева, который собирался ехать в Грузию, чтобы побудить его действовать в Грузии в надлежащем духе. Одновременно Троцкий передал Каменеву записку Ленина противникам сталинской политики в Грузии: «Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского, готовлю для вас записки и речь». Между тем, состояние Ленина ухудшалось с часу на час. Он уже с трудом мог говорить. Далее Троцкий пишет:

«Он (Каменев) был совершенно дезориентирован. Идея «тройки» – Сталин, Зиновьев, Каменев – была уже давно готова. Острием своим «тройка» была направлена против меня. Вся задача состояла в том, чтобы подготовить достаточную организационную опору, короновать «тройку» в качестве законной преемницы Ленина. Маленькая записочка врезалась в этот план острым клином. Каменев не знал, как быть, и довольно откровенно признался мне в этом. Я дал ему прочитать рукописи Ленина. Каменев был достаточно опытным политиком, чтобы сразу понять, что для Ленина дело шло не о Грузии только, но обо всей вообще роли Сталина в партии. Каменев сообщил мне доверительные сведения. Только что он был у Надежды Константиновны Крупской. В крайней тревоге она ему сообщила: «Владимир Ильич только что продиктовал стенографистке письмо Сталину о разрыве с ним всяких отношений». Непосредственный повод имел полуличный характер. Сталин стремился всячески изолировать Ленина от источников информации и проявил при этом исключительную грубость по отношению к Надежде Константиновне. «Но ведь Вы знаете Ильича, – прибавила Крупская, – он бы никогда бы не пошел на разрыв личных отношений, если б не считал необходимым разгромить Сталина политически».

Троцкий изложил Каменеву свой взгляд: «Я против ликвидации Сталина, против исключения Орджоникидзе, против снятия Дзержинского…Но я согласен с Лениным по существу. Я хочу радикального изменения национальной политики, прекращения репрессий против грузинских противников Сталина, прекращения административного зажима партии, более твердого курса на индустриализацию и честного сотрудничества наверху». Кроме того, Троцкий настаивал, чтобы Сталин сейчас же написал Крупской письмо с извинениями за грубость и чтобы он на деле изменил свое поведение. Такое письмо Сталин написал, однако Ленину, ввиду его состояния, оно передано не было.

Далее, по прибытии в Тифлис, Каменев получил шифровку Сталина о том, что Ленин снова в параличе: не говорит, не пишет. «На грузинской конференции, – пишет Троцкий, – Каменев проводил политику Сталина против

Ленина. Скрепленная личным вероломством, «тройка» стала фактом…».

Союзника Сталина Орджоникидзе Ленин считал необходимым исключить из партии за бюрократическое самоуправство на Кавказе. Троцкий возражал. Ленин ответил: «по крайней мере, на два года». Троцкий пишет: «Как далек был Ленин в тот момент от мысли, что Орджоникидзе станет во главе контрольной комиссии, которую Ленин намечал для борьбы против сталинского бюрократизма, и которая должна была воплощать совесть партии».

Открытая Лениным, однако не доведенная до конца, – и даже до середины, из-за его болезни – кампания борьбы со сталинской бюрократией дала прямо противоположные результаты. Как пишет Троцкий – «Ленин успел, в сущности, только объявить войну Сталину и его союзникам, причем и об этом узнали лишь непосредственно заинтересованные, но не партия…Сталин стоял у рукоятки аппарата. Искусственный отбор в аппарате пошел бешеным темпом. Чем слабее чувствовала себя «тройка» идейно, тем больше она меня боялась – а боялась она меня именно потому, что хотела меня свалить, – тем туже пришлось ей подвинчивать все гайки партийного и государственного режима. Значительно позже, в 1925 году, Бухарин ответил мне в частной беседе на мою критику партийного зажима: «У нас нет демократии, потому что мы боимся вас».