Текст книги "Путешествие к центру Москвы"

Глава четырнадцатая

Передаю рассказ девочек своим словами. С тем, чтобы до вас дошла суть моих действий в пределах дельфинария, которые девочки в силу врожденной стыдливости не могли озвучить и обозначали либо паузами, либо красноречивым опусканием ресниц, либо и тем и другим вместе. Это была уже совсем запредельная по зрелищности ох…ительная мутотенистая хрень, кою (странное словосочетание, но уж если уж оно поставилось сюда, то пусть стоит) мог вытерпеть лишь русский народ, вытерпевший передел собственности, коей (наблатыкался) он никогда не имел.

Значит так. Меня раздели и швырнули в бассейн. Два дельфина в это время синхронно подпрыгивали и крутили сальто по команде тренера. Сальт (или сальтов?..) было три. На четвертое они подпрыгивали за рыбой, которую им швырял тренер. К этой четвертой сальте я и подоспел, успев в воздухе перехватить рыбину, которая предназначалась правому дельфину, если смотреть с левой трибуны, и левому, если смотреть с правой. А если смотреть со стороны бросателя рыбы, то рыбы не досталось ни одному из дельфинов, так как со стороны бросателя я заглотнул обеих рыб. И у зрителей сложилось такое же впечатление. Потому что они разразились такими аплодисментами, которые я слышал в последний раз при исполнении Кобзоном песни «Куба, любовь моя» в 1963 году в Кемеровском цирке. У каждого же из дельфинов сложилось ошибочное представление о том, что рыбину, принадлежащую лично ему, сожрал другой дельфин. Им и в голову не могло прийти, что их обнес человек. Что их наколол венец природы.

Дельфины косо посмотрели друг на друга, но в драку не вступили. Дельфины никогда не дерутся из-за рыбы. Они вообще никогда не дерутся. У них это считается неприличным. Не принято. Ошибка в генетическом коде. Так что отдельные ученые, типа доктора Лили, глубоко заблуждаются, утверждая у дельфинов сходство с человеком. Потому что у нас с генетическим кодом все в порядке. И начистить друг другу хлебало за рыбину, за телку, за место под солнцем у нас как два пальца… Кстати, вы пробовали… Ах да, я уже это обсуждал. А уж откромешить друг друга за башли – это вообще индустрия. И отдельные негры… (В этом месте word подчеркнул слово «негры» красным, упрекнув меня в неполиткорректности. Кстати, слово «неполиткорректность» он тоже подчеркнул. Это что ж, значит, этого слова тоже нет? А раз нет слова, то и сущности, которую оно обозначает, тоже нет. Нет никакой политкорректности! Нет чернокожих, цветных, афроамериканцев, а есть – негры. И если мой теоретический изыск верен, то нет и никаких голубых, нет геев, нет нетрадиционной сексуальной ориентации, а есть нормальные педерасты! Ясно?!) Так что отдельные педерасты-негры чистят друг другу фейсы и становятся богаче белых педерастов, зарабатывающих искусством вокала. И белые боксеры братья Кличко являются исключением из правил. Но тут тоже есть кой-какие непонятки: один из братьев Кличко пытался вступить в Верховную Раду Украины и по этой причине вполне может считаться педерастом, а второй еще и поет.

Так что дельфины не стали бить друг друга плавниками. Они опять подпрыгнули в воздух, но рыбы не получили. Потому что отпущенный на трюк лимит рыбы был уже исчерпан. И вместо рыбы они получили по мячу в морду и стали ими жонглировать. Мне это показалось несправедливым, и я тоже подпрыгнул в воздух. Бросатель мячей для смеха бросил мяч и мне. И он этот смех получил. Я стал подкидывать мяч сначала носом, потом головой. Дельфины, не выдержавшие конкуренции, уплыли в свои норы устыдившимися и голодными. Потом я стал крутить мяч на пальце, вспомнив давние уроки моего друга жонглера Володи Пасынкова. Он кого хочешь мог научить крутить мяч на пальце. Вызывал на сцену какого-нибудь зрителя и крутил у того на пальце мяч. На гастролях в Африке имел ох…енный успех.

Когда зритель от этого трюка стал уставать, я начал крутить мяч на большом пальце ноги. Хотя этому трюку Володя Пасынков меня не учил. Знаете почему? Представьте свою ногу. У вашей ноги большой палец вовсе не является самым большим! А самым большим пальцем на ноге является указательный! Если вообще можно назвать указательным ножной палец. А у моих ног – большие пальцы были реально большими! Как говорила моя мама, превалирующая величина большого пальца ноги над остальными имела место у древних римлян. (Откуда она это взяла, я не знаю. В своей жизни она их точно не встречала, а во времена завоевания древними римлянами Иудеи ее предки были со стороны завоеванных. Вот тогда-то, возможно… И тут мама загадочно улыбалась. Ну, да бог с ней. Она давно упокоилась с миром. И с надеждой, что в какой-то мере является наследницей древних римлян). Так что крутить мяч на большом пальце ноги я научился прямо здесь, в дельфинарии. Зритель пришел в бешеный восторг, а я чуть не подавился рыбиной. Этот мудак бросатель кинул мне цельного хека. Он своим ущербным мозгом не сообразил, что если я, как дельфин, носом подкидываю мячик, то это вовсе не значит, что и рот у меня таких же размеров, что и у дельфина. И я, может быть, отбросил бы копыта, а в данном случае ласты, если бы не дубинка, брошенная спецназовцем в район моего затылка, которая и выбила хека у меня из горла. Выражение «из горла», очевидно, мне что-то напомнило, поэтому я выпрыгнул из воды на бортик на комплимент и раскинул руки. Вроде бы ни на кого не глядя. Но старый топтун, полковник жандармского корпуса Его Величества, поставщик бронированных вагонов для импорта революции, третий взгляд жены Штирлица все понял. Он откупорил бутылку «Немировки», взболтнул ее и движением завзятого игрока в серсо швырнул в мою сторону. Я поймал ея зубами, запрокинул голову, и часть содержимого вылилась в меня. Затем я зубами подбросил бутылку в воздух и, пока она летела вниз, выпил льющуюся из нее водку.

Потом я вырвал из рук чувака, который вел все гулевание дельфинов, микрофон и прохрипел спецназу фразу из «Псалма» Луи Армстронга:

 
Go down…
Go down Moses…
Let my people go!
 

И нырнул в бассейн. Когда я вынырнул, my people вместе с автоматами go ко мне в бассейн, что вызвало некоторое недоумение у вернувшихся на невиданное зрелище наплевавших на обиду дельфинов. Поначалу. Потом дельфины заинтересовались, зачем у вновь прибывших дельфинов маски на мордах и что за штучки у них в ластах плюются огнем.

Полковник вскочил со своего места и заорал:

– Занять круговую оборону!

Спецназ образовал в бассейне круг и дал по предупредительному залпу в воздух, пробив крышу, через которую свалилась пролетавшая мимо по своим делам ворона. На голову дельфина, который был справа от того, который был слева.

– Чувак, – спросила ворона, – что происходит?

– Что происходит?! Ментовской беспредел происходит. ОМОН лютует. А ты из правозащитников, что ли?

– Чувак, меня здесь не было. Я незарегистрированная. – И ворона вылетела обратно в дыру.

Полковник заходил по краю бассейна.

– Запевай, – бросил он сержанту Пантюхину.

– Чего прикажете, товарищ полковник? – вытянулся Пантюхин.

– Нашу. Строевую. Моссадовскую.

– Не врубаюсь, товарищ полковник.

Полковник вздел руки к небу:

– О, великий Адонаи, посмотри мне на этого сержанта. С него же весь Хамас смеется. А Хезболла отказывается стрелять. Потому что зачем ему стрелять? Потому что этого сержанта свои убьют…

И точно. Спецназ, работая ногами, поднялся в воде по пояс и сделал несколько выстрелов поверх головы Пантюхина. Где в этот момент находился бросатель рыб и мячей. Подранок свалился в воду, и его тут же подхватили дельфины и уволокли из бассейна. Потому что там, где находится русский спецназ, дельфины не канают.

– Песню! – продолжал требовать полковник Кот и вынул из-за пазухи маленький пистолет. – Шелленберг подарил, – доверительно сказал он мне, – на Рош-Ашана. Или на Троицу? Или на Рамадан? Ни хера не помню… А ты, Пантюхин, давай… нашу… моссадовскую…

– Вы хоть напомните, товарищ полковник, хоть первую строчку, – взмолился Пантюхин.

– Что напомнить? – искренне удивился полковник.

– Эту… моссадовскую строевую.

– Ну наградил же бог тупыми сержантами! – подпрыгнул полковник, хлопнув себя ладонями по ляжкам. – Да если бы я ее знал, я бы сам и спел. Тебя бы не спросил.

Все, кроме Сергея с оператором, которые весь этот шабаш снимали на камеру, шибко задумались. Зрители, переполнившие трибуны, начали скандировать:

– Моссад, Моссад, Моссад…

– Товарищ полковник, – робко спросил Пантюхин, опасаясь зрительского бунта, бессмысленного и беспощадного, – может, товарищ Федорыч знают? Уж очень они на еврея смахивают…

Полковник даже засмеялся:

– Евреи, сержант, столько не пьют…

– Я выродок, – сказал я и приспустил трусы.

Зал охнул. Родители закрыли детям глаза. Хотя что уж там они могли увидеть издалека? Полковника увиденное порадовало:

– Давай, Федорыч, не выдай.

И я не выдал. Я зачерпнул из генетической памяти моих родителей и рванул:

 
Štejt a bocher, štejt un tracht,
Tracht un tracht a ganze nacht.
 

Нырнул в молодость sisters Berry:

 
Wemen zu nemen un nit faršemen?
Wemen zu nemen un nit faršemen?
 

И присоединился к мощи Кобзона и хора Турецкого:

 
Tumbala, tumbala, tum,
Tumbala, tumbala, tumbalala…
Tum, balalajka, špil, balalajka,
Tum, balalajka, frejlech zol sajn!
 

И весь зал в едином порыве встал вместе с детьми, москвичами, гостями столицы и заорал:

 
Тумбала, тумбала, тум-балалайка,
Тумбала, тумбала, тумбалала…
Пой, балалайка, играй, балалайка,
Пой, балалайка, и будь весела.
 

Чтоб они так Гимн России знали! Спецназовцы ритмично уходили под воду и оттуда шмаляли трассирующими очередями. Поддавшись всеобщей вакханалии, в бассейн вернулись дельфины. Сержант Пантюхин кидал им мячи, пританцовывая, Серега с оператором еле успевали менять кассеты в камере, а ветеран русской, немецкой, советской, российской и, как выяснилось, израильской спецслужб курил сигарету «Давидоff» и выпускал клубы дыма, которые свивались под потолком в двуглавого орла, пятиконечную звезду, свастику и, наконец, шестиконечную звезду Давида. Я нырнул в бассейн и всплыл в центре двух кругов: внешнего из спецназовцев и внутреннего из дельфинов. Перевернулся на спину, крикнул «Ап!» и ушел спиной под воду, а Пантюхин бросил на освободившееся место большой мяч. Некоторое время мяч лежал неподвижно, а потом приподнялся над поверхностью воды и завертелся. Все быстрее и быстрее…

– Чем это вы так, дядя Миша? – спросила одна из девочек. Та, которая черненькая.

– Да, дядя Миша, расскажите, – поддержала ее беленькая.

Я посмотрел им в глаза и… не увидел никакого подвоха. Они были удивительно доверчивы и чисты. Мать твою!.. Такие глаза в Измайлове… В районе Соколиная Гора… Невдалеке от порушенного Черкизовского рынка… Наверное, еще не все здесь умерло… А если в область выехать? А если всю Россию прошерстить? Может быть, наберется десятокдругой таких же пар девичьих глаз? А если к ним отловить по сибирским лесам еще десятка два маугли… Которые даже не знают, что поллюция называется поллюцией, и на тысячи километров нет ни одного человека, который бы научил их онанизму.

Построить в этих же лесах деревушку, дать им в наставники Сергея Никитича. И Книги, которые читали Пушкин, Тургенев, Достоевский, Тютчев, Блок, Цветаева и Пастернак… И Музыку, которую они слушали… А когда придет назначенное природой время, соединить их таинством брака. Чтобы впервые вспыхнул для них свет, чтобы Дух Господень сошел на них в этот момент. И не оставлял их до конца жизни. Чтобы поняли они замысел Божий и прониклись им. Чтобы с них начался другой, невыморочный русский народ.... Чтобы началась другая Россия… Какая? А это им решать.

Может такое быть?.. Может! Если как следует нажраться с утра «На бруньках». Только так и можно жить.

Глава пятнадцатая

Есть в жизни счастье? «Нет в жизни счастья» – утверждает известная татуировка, одна из тех, что стали каноническими, как «Не забуду мать родную» и «Ножки, ножки, вы устали». А канон есть канон. Нравится он или нет. Почему? Потому что он канон! Таким образом, исходя из татуировки, в жизни счастья нет. Если отдельным социальным слоям, стратам, либеральным политическим партиям татуировка не представляется достаточным доказательством отсутствия в жизни счастья, то я могу привести более утонченный довод, который убедит даже самых ортодоксальных, закосневших в эстетстве интеллигентов. Один из первых русских интеллигентов, уважаемый также в других социальных слоях, даже больше, чем среди интеллигентов, а именно великий русский поэт Сергей Есенин в 1924 году в поэме «Анна Снегина» написал: «На свете счастья нет». А еще точнее выразился Александр Пушкин в 1834 году в стихотворении «Пора, мой друг, пора». Он сказал, что хоть счастья и нет, но есть покой и воля. И оказался прав. Через три года по собственной воле получил полный покой. А если бы воли у него не было, то и покоя тоже бы не случилось.

Но не всякий современный русский джентльмен готов для достижения покоя подставить себя под пулю. Да и где в наше время найдешь приличного француза дворянского происхождения, который бы тебя пристрелил на достойных основаниях? Потому что для француза, какого-нибудь, скажем, Николя Саркози, убийство на дуэли российского гражданина – дело весьма хлопотное и затратное. Если он, конечно, не сын какого-нибудь губернатора или не заместитель районного прокурора. А среди губернаторов и заместителей районных прокуроров французов в России нет. Это я вам точно говорю. Татар, удмуртов, башкир, даже евреев – выше крыши. А французов нет. И это, бл…дь, Европа?! А хитрованистая отмазка, что Николя Саркози – муж жены французского президента в наших северных пенатах не канает. Нет, возможно конечно, вмешательство французского посольства, но пока оно до КПЗ доберется, Николя Саркози могут найти самоповесившимся. И следствие обязательно это докажет. А как не доказать, если на груди у него будет найдена записка: «Жить больше не могу, потому что пришил российского гражданина, моего хорошего корешочка, сценариста мультипликации Мишку Липскерова. По пьяному делу. На почве проигрыша ему в буру в Аглицком клубе при гостинице „Останкино“ моей жены Ангелы Меркель».

И все это, заметьте, на чистом французском языке. А я вам представил перевод на русский, который сделал эксперт Соловков Алексей Илларионович из института западного востоковедения. И пойдет ваш Николя Саркози по этапу до колонии «Белый Лебедь» на пожизненное. Потому что в нашей стране убийство сценариста мультипликации тянет самое малое на электрический стул в газовой камере. Как уничтожение национального достояния! Как посягательство! (На что посягательство? Не важно. Звучит угрожающе.) Но из-за западной закулисы таких мерзавцев у нас не казнят, а селят в удобную камеру на двоих. На все готовое. Бесплатную медицинскую помощь! Мораторий, видите ли. А тут, бл…дь, горбатишься, горбатишься – и ни х…я...

Но Николя Саркози, я почти уверен, на такой вариант не пойдет. Ради покоя и воли «какого-то русского сценариста мультипликации». Сука. Хотя можно было бы и не доводить дело до суда. Франция – богатая страна. Могла бы и отстегнуть кому надо. А кому надо долго искать не надо. Любому. Точнее сказать, любым. По всей вертикали власти – до… и выше. Эта вертикаль власти специально создана для того, чтобы в любом деле, особенно в таком интимном, как отстежка, существовала справедливость, выраженная в конституционной норме «всем сестрам по серьгам». Для российских граждан она не всегда исполнятся. Потому что не у каждого российского гражданина есть серьги для всех сестер. Это если ты ни в чем не виноват! А уж если виноват, то извини-подвинься. Ты не один в камере.

Но для Франции это суммы реальные. У них ВВП знаете какой?! Вот и я не знаю. Но не по беспределу. Как, скажем, с ЮКОСом.

Правда, тут у них возникнет загвоздка. У них, видите ли, не принято из государственной казны оплачивать личные расходы государственных чиновников, не говоря уж о взятках за их освобождение. Вы будете смеяться, но у них личные расходы государственных чиновников и взятки в бюджете ОТСУТСТВУЮТ… Ну можно ли с ними иметь дело?!

Так что, ребята, достижение покоя при имеющейся воле в нашей стране недостижимо. Великий русский поэт прокололся в своих прогнозах насчет этой альтернативы счастью.

И что прикажете делать? Отдельные люди предлагают в таких случаях откупорить шампанского бутылку иль перечесть «Женитьбу Фигаро». Ну, вариант с флаконом шампанского абсолютно не проханже. С утра, может быть, оно и ничего, если холодненькое, да и чтобы дотянуть до водки. А вот как замена счастью оно мне абсолютно претит, как по вкусу, так и по послевкусию. В желудке бурлит, клокочет, психует, газы выходят вместо «оттуда» через рот с фрагментами отрыжки. А я этого не люблю. Мне это ломает эстетику души. А уж с «Женитьбой Фигаро» совсем лажа. Когда лично у тебя со счастьем плоховато, то читать о счастье других просто противно. Не в нашем менталитете радоваться чужому счастью. Мы же не англичане какие-нибудь, с коими нас сравнивал Чаадаев. Мы на чужой свадьбе не радуемся, глядя на молодых, нет – мы поздравляем жениха, сообщая, что его избранница вполне достойная партия. К тому же уже все умеет. Рассеянный с улицы Бассейной не даст соврать. Сам-то я с ней всего один разок, но тоже ничего. Ну и деньжат у нее хватает. В «Найт флайте» за ночь до штуки баксов платили. И уж тут какая-то радость к вам приходит. Но до счастья ей далеко.

Есть и другой вариант отловить этот суррогат счастья. Когда мать жениха, с которой вы знакомы с детства, потому что с детства знакомы с ее сыном, пускает слезу у вас на плече и волнуется: «Как у них получится?» – вы ее успокаиваете: «У других же получалось».

А уж с «Женитьбой Фигаро» этот вариант псевдосчастья не хиляет. Вы жутко стеснены обстоятельством, что ну никак не можете сообщить Фигаро, что вы были с Сюзанной не только до него, но и до Бомарше. Просто зло берет!

Можно, наверное, быть счастливым и от каких-нибудь других причин, но я их не знаю Как не знаю, что такое счастье. Киношное «счастье – это когда тебя понимают» – херня чистой воды. Это одна из народных мудростей, в которых нет ни малейшего смысла. Вы только представьте себе, что вас не понимают. Что вы не понимаете. Что они не понимают. Что их не понимают. Представьте, вы говорите человеку, что нельзя ссать у вас в подъезде. И он это понял. И что, вы счастливы? Х…й – человек-то уже поссал. Иначе с чего бы вы ему говорили, что в вашем подъезде ссать нельзя?

Или вот такой, уж совсем гипотетический вариант счастья. Вам за эту книгу, которую вы сейчас читаете, дали Нобелевскую премию. (Голубая мечта любого человека, когда-либо написавшего «смеркалось» или «Иван Петрович Слободенюк сегодня утром проснулся задолго до утра».) Казалось бы, вот оно – счастье. Нет, наступает какаято чудовищная пустота. Все, достиг я высшей власти. Уже некуда больше спешить, некого больше любить. Нет, ребята, все не так, все не так, ребята. Нужно писать нобелевскую речь. Мало того что вы написали книгу на Нобелевку. Куда круче? Но от вас требуют еще речь! В которой вы уже совсем! Ого-го! Ну, бл…дь! А дальше вы Библию, что ли, должны написать? Когда Библия – это коллективное творчество, А вы один, и написали вот эту самую книгу, которую сейчас держите в руках, а не «Малую землю».

Ну хорошо. Отваяли вы Библию на пятьсот тысяч знаков с пробелами. Вам аплодирует просвещенное человечество. Второй Нобелевки вам все равно не светит. И разве это справедливо? А когда нет справедливости, порядочный человек счастлив быть не может.

О нобелевских башлях я уж и не говорю. Какое счастье может быть от одного лимона трехсот девяноста штук баксов, когда в прошлом году давали один лимону пятьсот двадцать штук? И даже один лимон пятьсот двадцать штук – что это за башли, когда у Билла Гейтса пятьдесят два миллиарда? Этих башлей хватит лишь на двадцать пять – тридцать квадратных метров на Остоженке. И чтобы вам с женой Олей окончить свои дни не на Соколиной Горе, а в каком-либо пристойном районе, на эти пинезы придется купить квартиру в каком-нибудь Амстердаме. А в Амстердаме русский нобелевский лауреат в области литературы счастлив быть не может!

Да и вообще русский человек не может быть счастлив. И чем более он русский, тем более он несчастлив. Потому что он должен страдать, чтобы спастись. Так говорят отдельные адепты православия. Бог терпел и нам велел. Вот мы, истинные православные, и страдаем изо всех сил. И нам это совсем не трудно. В этом деле нам обеспечена повседневная забота. Этим целям, а именно страданию, посвящена деятельность нашего государства. В целях нашего будущего спасения и большей его гарантии оно изо всех сил портит нам жизнь. Все российские правители занимались этим на протяжении всего существования нашей страны. На пути от демократии к демократии. От народной демократии до авторитарной. От просто до суверенной. От суверенной до фашистской. Или суверенного фашизма. А почему нет? Почему может быть суверенная демократия и не может быть суверенный фашизм? Запросто. Тысячелетний рейх тому пример.

Вот только есть некоторые сомнения (у меня) насчет суверенитета России, носителем которого является многонациональный российский народ. Какой нах суверенитет, если своей жратвы нет, своих шмоток нет, своей промышленности нет, то есть есть, но лучше бы не было. Вооружение… Вот что есть, то есть. Пятого поколения. Которому, если оно, конечно, действует, нет в мире аналогов. Но оно не действует, потому что об этом никто даже и не задумывался. Идея пятого поколения заключается в том, что оно в два раза дороже четвертого. А это для людей причастных приоритетное направление. Цель не в достижении цели, а в пути к ней. Главное – освоение бюджета. И чем больше бюджет, тем дольше его освоение. А чем дольше освоение, тем больше бюджет. Но зато, когда пятое поколение будет готово, оно – опять же ого-го – будет на уровне ихнего третьего. Потому что у нас не только демократия, но и классификация суверенная. Что у них третье, у нас – пятое. Что у них нищета, у нас – средний уровень. У них – страховая медицина, у нас – бесплатная, при которой ты не от чего не застрахован. Но зато у нас на душу населения больше всего миллиардеров! Утерлись?! Зато у нас самые высокие технологии. У них пенсии, у нас… слова не придумано. У них колбасу делают из мяса, у нас – из костной муки и тонких химических красителей. У них грудинка делается из грудинки, а у нас – из кожи и копыт. Отличить можно только при вскрытии. Но и тут суверенитет далеко не полный. Эти мясные кости, копыта и кожа у нас импортные. И без них мясные изделия пришлось бы делать из сои. Которой, правда, у нас тоже нет и которая почему-то стоит дороже мяса.

Так что, как вот я думаю, у нас суверенно (независимо) только государство. Независимо от страны и народа, ее населяющего. Правда, с народом у меня тоже возникают вопросы. Точнее говоря, сколько я ни спрашивал, что у нас за народ, то кроме твердого начала «Е… твою, чего тут не понять» наступает период долгой задумчивости.

Суммируем все, о чем мы с вами рассуждали на протяжении этой части моего произведения. Если в нашей жизни нет счастья, нет покоя, нет воли и они придут к нам тогда, когда нас уже не будет, когда мы даже не знаем, кого «нас», кто мы такие, мать вашу, – у нас есть только один выход.

Выпьем, господа!

Выпьем за великий русский народ!

Царствие ему небесное!