Текст книги "Три романа и первые двадцать шесть рассказов (сборник)"

– Пошел! – кнутом стегал Борин голос. – Пошшел, ну!!

Задыхаясь и щурясь от пота, курсант Ивченко взбирался, подтягиваясь на руках, по лестнице, бежал по бревну на семиметровой высоте, скользил по тросу на площадку, прыгал через ров, взбирался на дощатый фасад – гремя пудовыми сапогами, путаясь в асбестовой робе, теряя каску. И чем приходилось круче, чем мучительнее болело тело от нагрузок – тем крепче делалась уверенность: он сможет, сможет, сможет!

– А старается парень, – вынесли общую оценку.

Он старался. Он спешил. Черные поля стали зелеными, деревья покрылись листвой. Он зубрил инструкции и выполнял нормативы. Домой шли бодрые письма. Каждый день он бегал на почту. Рита писала дважды в неделю: он заучивал бисерные строчки наизусть.

Ночью за окном пел соловей, птица влюбленных и поэтов. Саша его не слышал: ему снились полоса препятствий, штанга и огонь.

Первый вылет разочаровал. Три с половиной часа они патрулировали над квадратами, изредка ложась на крыло и меняя курс. Нескончаемые зеленые массивы прорезались жилками рек. Озера блестели, как монеты. Изредка проплывали вкрапления сел с аккуратными прямоугольниками полей.

В самолете дремали, переговаривались, крича друг другу в ухо, Боря читал в затрепанном «Знамени» «Экспансию» Юлиана Семенова, длинный Шурик спал в хвосте, удобно пристроив парашют под голову.

– И это все?.. – обескураженно спросил Саша, когда они приземлились на родном аэродроме.

– Хочешь подвигов в огненной стихии? – засмеялся Боря. – В лесу еще сыро… Погоди, летом сушь ударит – напрыгаемся, будь оно неладно. Туристы нас без работы не оставят…

Жара пришла в середине мая. Пляж заполнился загорающими. По выходным толпы любителей природы хлынули в лес.

…Они болтались в «Аннушке» – парило, машину швыряло в восходящие потоки и воздушные ямы, желудок подкатывал к горлу и обрывался вниз: Сашу слегка мутило. Они болтались в «Аннушке» и со смехом и ором играли в «балду».

– Вижу дым! – прокричал наблюдатель, правый летчик, перегибаясь в салон.

Срезало смех и ор. Отвердели лица. Проверили крепление парашютов. Разобрали сумки с инструментом. Двинули к дверце грузовой контейнер со снаряжением.

С двухкилометровой высоты пожар не выглядел пожаром. Пламя рыжело в лесу, как лисий мех на зеленом пальто.

– Гектар сорок, – сказал наблюдатель.

– Все семьдесят, – сказал Боря, просунувшись в дверцу кабины и опираясь на его плечо. – До реки все равно выгорит и встанет, а вот здесь надо полосы валить и пропахивать. Техника нужна. До колхоза тут сколько по карте? Километров двадцать? Гоните оттуда технику быстро, ребята…

Самолет снизился, тарахтя на малых оборотах.

– Пошли!

Саша прыгнул последним. Уже на высоте пахло гарью. Он подтягивал стропы, метя на поляну, куда опускались белые купола.

– Быстро, быстро! – кричал Боря, помогая ему гасить парашют. – Руби там, Шурик покажет!

Минуты, часы, день, вечер слились в одном непрерывном действии, в бешеном темпе, в отчаянном напряжении: рев бензопилы, стук топоров, тяжкие удары рушащихся стволов, треск ломающихся ветвей, загнанное дыхание, – оттаскивать мелочь, снимать дерн, рубить сучья; отлетает пот на рукоять топора, немеют руки, липнет и колется хвоя, – быстрее, быстрее, давай-давай!

Они пустили встречный пал и остановились перед стеной гудящего с треском ружейной пальбы огня. Миллиарды искр взлетали фейерверком в ночную высь. Гигантский огненный вал катился навстречу пожару. Где-то впереди две стены огня встретились, схлестнулись, сожрали в чудовищной вспышке весь кислород в воздухе над собой – черное небо улетело вверх над фантастическим всполохом, раскатился хлопок, словно великан хлопнул километровой простыней, – и все кончилось. Пламя задохнулось без пищи.

В рдеющей угольками чаще змеились, перебегали синеватые язычки по обугленным головням. Пожар агонизировал.

Саша осознал, что сидит на пне, уронив руки на колени. Услышал грохот бульдозера, сдиравшего дерн заодно с кустарником и подлеском. Увидел цепь измученных закопченных людей с мокрым тряпьем и пучками веток в руках привезенных из деревни колхозников. Различил тускло блестящий багровый бок пожарной автоцистерны и белеющую «скорую помощь», пробравшиеся сюда от лесной дороги по пробитой трактором колее.

– Похоже, успели, – спокойно сказал Боря и сел на подножку грузовика. И будто по команде чумазые, тяжело дышащие люди оживленно загалдели: риск спал, дело было выиграно и окончено – сейчас они являлись как бы единой командой победителей, спаянной тем самым огнем, который они покорили.

Неотчетливо Саша помнил, как ехали в грузовике, где под ногами брякали и катались пустые огнетушители, как пожимали протянутые руки, как поскрипывал колодезный ворот, кричали петухи, оказалось, что уже утро, и родная тарахтящая «Аннушка» вынырнула из рассветной мути, прокатилась по деревенскому лугу и встала, и они полезли в ее нутро, отработавшие свою работу воздушные пожарные.

– Ну как – нравится? – проорал ему Шурик сквозь вой мотора.

Он чувствовал себя королем. Ради этого дня стоило жить!

– А ты ничего, – скупо обронил Боря в душевой. – Не сдрейфил.

Не сдрейфил он и в следующий раз, когда они десантировались на небольшой, с четверть гектара, очаг загорания – явно последствия костра, оставленного в лесу какими-то разгильдяями.

– Сами управимся, – определил Боря, глядя сверху на выглядящий невинным огонек, ввинтивший в зеленое небо штопор прозрачного дыма.

И они управились: топоры, лопаты, бензопила и пеногоны. Они окружили, отсекли пламя и не пустили его дальше. Над полыхающими кронами рокотал пузатый «Ми-6», рубя лопастями зыбкое марево и извергая из чрева потоки воды, взрывающейся облаками шипящего пара. Страшно не было. Было здорово – драться и побеждать.

«Вот что такое настоящая жизнь, парень», – вслух произнес Саша, когда «восьмерка» – вертолет «Ми-8», – отгибая кусты тугой струей от гремящего винта, садился на лесную прогалину, где собрались они семеро – усталые, в саже и поту, собрав парашюты и инвентарь, отхлебывая из фляжек и закусывая НЗ. Они были главные здесь, с весомой основательностью в повадке, они были хозяева, они были – пожарной охраны бойцы.

Небрежной развалочкой проходил теперь Саша по тротуарам города, глядя слегка поверх голов. Лелеемый знак касты проявился в нем: его уделом было единоборство с огнем и смертью, и победа была ему по плечу. Ему было за что уважать себя. Он недаром жил. Взгляд его приобрел медлительную тяжесть. Он вдруг обнаружил у себя какую-то новую улыбку (которую тайно, для себя, назвал «бойцовой»): верхняя губа вздергивалась двумя уголками, в полупрезрительной гримасе обнажая передние зубы.

Блаженный угар первых недель минул. Чередование дежурств и отдыха втягивалось в колею. Прыжки на пожар случались отнюдь не каждый день.

Беспощадно Боря учил его, «как мужчина должен уметь постоять за себя» (так он выражался). Синяки от этой учебы не сходили с ноющего тела. По утрам умывальник оглашался воплями и кхеканьем, крепкими звуками ударов и прыжков.

– Окреп, окреп, – приговаривал он, ощупывая Сашу здоровенными твердыми руками. И за его интонациями взмывал, грохотал для Саши непримиримый звягинский голос: «Сжав челюсти! Храбро! Гордо! Вот что такое дух! Все может настоящий человек!!»

Он не мог знать, что в эти дни голос Звягина звучал не так…

Звягин сидел в квартире Ивченко и с видимым удовольствием ел шоколадный торт – потолстеть ему не грозило. Сашины родители обменивались взглядами, что-то подсчитывая в уме.

– Говорите, с детства мечтал о машине, о путешествии? Надо покупать.

– Если это может помочь – какие разговоры…

– Понятно. Никаких «но». Деньги надо найти. Не хватает – лезьте в долги. Продавайте все.

«Да: сын дороже всего, но расставаться со всем нажитым тоже нелегко… Не собирались они раньше никогда покупать машину…»

Считали долго. Сберкнижка. У кого одолжить. Что продать.

На машину набиралось – но машина машине рознь. Звягину требовалась эффектная машина. Такая, чтоб пахло сбывшейся сказкой.

– Меняйте квартиру, – подытожил он. – С приплатой. Поживете не в центре. Да хоть и в одной комнате! Но туда к вам будет приходить ваш сын с вашими внуками. А если нет – много ли радости здесь, – он обвел рукой стены, – где все будет напоминать…

– Вот какая трудность, – нерешительно сказал отец. – Саша всегда был гордым мальчиком, он никогда не примет такого подарка от родителей: он понимает, чего это нам стоит, и это его может только огорчить, подействовать хуже…

– А подарки и не годятся, – согласился Звягин. – Нужен вариант посильнее. Ослепительный случай. Улыбка фортуны – в тридцать два зуба. Кое-что я продумал…

Надо было торопиться, торопиться – формальности съедали массу времени, а время сейчас было бесценно, время решало все.

Надо было найти машину. Обменять квартиру и собрать деньги.

«Привлечь в сообщники» Джахадзе и оформить покупку на него.

Перегнать машину в Галич и отрепетировать там спектакль.

Звягин чувствовал себя превосходно – в постоянном действии он цвел. Он пребывал в своем любимом состоянии – выступать в роли творца жизни, создавать события и лепить судьбы.

– Иногда мне кажется, что тебе опять двадцать лет, Ленька, – сказала жена.

– Папа самоутверждается через свои поступки, – важно известила дочка, читающая «Социологию личности» Игоря Кона.

– Я его научу любить жизнь! – сказал Звягин. – Я ему покажу, как поджимать хвост!

Нередко в погожие дни Боря сажал Сашу на свою «Яву», и они летели полчаса на тихое безлюдное озерцо. Валялись на горячем песке, отрабатывали приемы самбо, пекли картошку в золе. Боря утверждал, что живя с восемнадцати лет в казарме и общежитии, нуждается раз в неделю в тишине и одиночестве. Вот женится, получит квартиру – тогда все, только семья и коллективный отдых.

Саша давал ему читать Ритины письма и выслушивал мнение:

«Ты блюди себя! В кулаке ее держать!» Вообще ему по рассказам Рита не очень нравилась.

– Приперлись на наше место, – с досадой сказал он, когда однажды они обнаружили на своей излюбленной полоске песка белую «Волгу» в тени ивы. – Автомобилисты, чтоб им…

Не то пират, не то грузинский князь раскинулся в шезлонге, выставив к солнцу мохнатую грудь, и листал красочный журнал. Невысокий паренек, видимо, его сын, стоял по колено в воде со спиннингом. Играл приемник в машине.

– Одни головастики здесь. Горе-рыболов! – сплюнул Боря.

Похоже, ветерок донес его слова до соседей, потому что они посмотрели на мотоцикл, обменялись тихим замечанием и дружно отвернулись.

– Сделаю пробежечку, – сказал Боря по своему обыкновению, вылезая из бодрящей водички после первого купания.

– Десяток километров по хвойному лесу – это ж заменяет месяц в Сочи, как говорил на марш-броске наш старшина.

Растерся полотенцем, завязал кроссовки и легким размашистым шагом исчез между сосен.

Саша перевернулся на спину, закрыл глаза и задремал. Здесь его не гоняли – организм должен отдохнуть в недельку раз.

Открыл он глаза от крика:

– Помоги-те! Тону-у!..

Метрах в полустах от берега выныривала и скрывалась под водой голова. Грузинский князь торопливо вылезал из-под машины. Он сорванно вторил крику:

– Помогите! – и побежал в воду, как был, в туфлях и синих комбинезонных брюках с лямками. Влетев по пояс в озеро, вдруг остановился, суматошно стал стаскивать комбинезон, туфли, швырнул их на берег.

Саша вскочил, оцепенело глядя на тонущего. Черная голова скрылась под серой гладью, показалась снова. Руки беспомощно хватались за воздух.

– …ону… – с хрипом донеслось оттуда.

Грузин достиг глубины по горло и беспорядочно заметался.

Саша с разбега прыгнул в воду и поплыл саженками, пытаясь переходить на кроль. Он плавал не слишком, но тут выкладывался.

– Помоги! Скорее! – кричал, захлебываясь, грузин: он отчаянно взбивал пену в двадцати метрах от берега, где дно уходило из-под ног: видимо, плавать не умел.

– Спаси! Дорогой! Скорее! – орал он. Опрометью бросился на берег, схватил надувной резиновый круг и кинул его зачем-то вслед Саше. Плюхнулся сам за кругом, рывками спеша вперед.

Голова по-прежнему иногда выныривала, высовывались руки и колотили суматошно, пеня воду.

Саша проплыл уже половину расстояния.

– Держись! – завопил он.

Грузин, наконец, додумался: продел круг под мышки и, неловко загребая раскоряченными руками, дерганными зигзагами двигался теперь к месту происшествия, издавая бешеные гортанные клики.

«Судорога? Холодный источник со дна? Как бы он меня самого не утопил», – опасливо мелькало в голове. Саша припоминал плакаты на спасательных станциях. Схватить за волосы. Или сзади за подбородок. Не дать обхватить себя и утащить на дно. Именно это ему и грозило. Тонущий, с выпученными в ужасе глазами и разъятым ртом, хрипел и бился – вцепился в него обеими руками, подмял под себя, сомкнулась волна над ними. Саша поджал ноги, уперся коленями в живот парня, резким толчком разорвал объятие, стукнул его кулаком, целя в висок, пытаясь оглушить…

«Утонем ведь! – сверкнуло в сознании. – Где Боря, где? Когда вернется?» Понимал, что не успеет вернуться. Не успеет!..

Парень судорожно боролся, никак было не схватить его сзади.

«Нет! – зазвенел беззвучный голос. – Ну нет… Нет!!!»

Снова оплел душащий спрут, поволок вниз, вглубь.

Исчезло представление о том, где верх и где низ. Мутная зелень, косо просвеченная солнцем, окружала сцепившиеся тела. Саша снова поджал ноги к самому подбородку, уперся ступнями тому в плечи, оттолкнулся изо всех сил. Освобожденно всплыл.

Грузин барахтался на мелководье, круга на нем уже не было. «Утопил, кретин, дырявую резинку… Что делать?!»

Возделась над поверхностью рука – и исчезла.

Саша опустил лицо в воду, увидел еле шевелящееся тело, осторожно нырнул, дотянулся до головы, схватил за густые короткие волосы, потянул кверху. Конечности утопающего слабо дрогнули.

Задыхаясь, он глотнул воздуха. Глаза парня были закрыты. Кажется, уже не дышал.

Саша взял его сзади сгибом левого локтя под подбородком, перевернулся почти на спину и медленно, экономя иссякающие силы, двинулся к берегу, загребая правой и толкаясь ногами.

Он оглох от усилий. Свистящее дыхание перехватывало кашлем от попавшей в бронхи воды. Руки немели. Все тяжелее давался каждый метр, мышцы наливались свинцом. Его неотвратимо тащило книзу. Счастье еще, что парень теперь держался спокойно, безжизненно, обмяк, только лицо из воды торчало.

Он не доплывет… Не доплывет. Где же Боря…

Запрокинутое небо стало розовым, красным. Он вдыхал с резким стоном. Спазмы пережимали горло. Он захлебывался.

Отпустить. Утонем вместе. Все, тонем. Еще один гребок. Все. Еще один – и все. Последний. Еще один…

Протянулись откуда-то сильные волосатые руки, подхватили парня под мышки, поволокли. Саша стоял по плечи в воде. Он стоял на прочном, устойчивом дне и дышал, почти теряя равновесие, уже не понимая происходящего. Потом вышел и, деревянный, негнущийся, рухнул на песок. Его тошнило.

Грузин, моля и причитая, делал сыну искусственное дыхание.

– Живет! – восторженно объявил он. – Живет!

Саша повернул голову. Грудь спасенного высоко вздымалась. Раскрылись глаза. Губы скривились в измученную улыбку. Он приподнялся на дрожащие локти и упал навзничь.

Саша встал на четвереньки и тихо засмеялся.

– Живы будем – не помрем! – сказал он грузину и подмигнул.

Тот поднял его, обнял до хруста, поцеловал жарким твердым ртом, ободрал щеку невыбритой щетиной.

– Один у меня сын, – сказал он, вытер глаза, ушел к машине.

«Фьюти-пьють» – свистела птичка в ветвях березы.

Грузин вложил что-то Саше в руку, сжал.

– Сын мне будешь, – сказал он. – Родной будешь. На. Дарю тебе.

Саша разжал ладонь. На ней лежали автомобильные ключи.

– В-вы что? – пробормотал он. – Нет, что вы!.. Не надо…

– Возьми, – сказал грузин. – Возьми, пожалуйста. Скажешь – отдай дом – отдам дом. Скажешь – отдай все – отдам все. Ты его спас! – он ткнул пальцем в сына, который сидел на песке и виновато улыбался. – Я тебя за это не могу меньше отблагодарить.

Боря, рысцой вернувшийся с пробежки, остолбенел при виде сцены. Грузин в княжеской позе, бледнея от гордости, говорил, что он не бедный человек, что деньги – прах, что он еще купит, что Саша теперь – член его семьи и не оскорбит его отказом. Саша мямлил и достойно отнекивался.

Сын поднял с песка ключи и завернул Саше в кулак.

– Возьми, – сказал он. – Можешь продать. Можешь подарить. Можешь выкинуть. Твоя. Иначе сейчас в озеро загоним. Он такой, – гордо кивнул на отца. – Или думаешь, моя жизнь меньше стоит?

– Я ему на свадьбу такую же подарю, – сказал грузин.

Боря осознал происшедшее и разинул рот. Он раздирался противоречивым чувством. «Волга» была ослепительна. Честь была дороже.

– Байские замашки, – отверг он, обретая дар речи.

– В Грузии никогда не оскорбят гостя, – ответил грузин.

От растерянности Боря напустился на всех троих:

– А если б ты сам утонул, спасатель? А вы чего в воду полезли, не умея плавать! Тьфу… Ладно, – дипломатично заключил он, – обедать все равно надо.

У костерка грузин вывалил гору снеди, расстелил махровую простыню, торжественно указал Саше на середину, между сыном и собой: «Садись, дорогой!» Протянул Боре фотоаппарат: «Сними нас – на память». Саша растрогался и слегка очумел.

Сытый человек податлив. И долго ли он может противиться уговорам о том, о чем мечтал. Час за часом Саша свыкся с мыслью, что «Волга» – его. Это было неправдоподобно – но факты, как известно, бывают неправдоподобнее любого вымысла.

– А, бери, – махнул Боря. – Погоняем!

Кипучая кавказская энергия Джахадзе – а именно так была фамилия «горского князя» – помогла молниеносно оформить необходимые процедуры (благо они были продуманы и подготовлены заранее). Назавтра составили в нотариальной конторе доверенность, провернули через автомобильный салон и ГАИ и поставили «Волгу» на платную стоянку.

Возник вопрос о водительских правах – Саша их не имел…

– Во-первых, есть у меня, – утешил Боря. – Порядочный десантник должен уверенно ездить на всем, что едет, и кое-как – на том, что по идее не едет. А во-вторых, в ДОСААФе свои ребята, пройдешь по-быстрому курс, сдашь экстерном, сделаем тебе справку из части, что давно водишь машину… устроим, не сомневайся.

Утром у общежития они садились в служебный автобус – ехать на аэродром на патрулирование. Джахадзе с сыном уже ждали их. Джахадзе поклонился с достоинством кинозвезды. Сын повторил. Обнялись и расцеловались.

Ребята таращили глаза, потрясенные невероятной историей. Всем по очереди Джахадзе церемонно потряс руки.

(Вместо своего адреса, надо заметить, он оставил адрес двоюродного брата в Гори. Звал всех в гости.)

Долго махал вслед автобусу…

Общежитие скрылось за поворотом, и на Сашу набросились:

– Расскажи! Кто, как, чего? Во Саня дал – сына миллионера спас!

А Джахадзе с сыном – с настоящим своим сыном, кстати, который с энтузиазмом пропустил три дня школьных занятий, – поехали на вокзал, где прогуливался с тремя билетами Звягин, ночевавший в соседнем номере гостиницы: не желая риска, он руководил лично.

Они были втроем в купе. Поезд тронулся. «Миллионер» Джахадзе перевел дух. Проводница принесла чай. Звягин извлек из портфеля бутылку молока, кинул в нее соломинку и откинулся к стенке.

– И еще клевещут, якобы на Кавказе водятся аферисты, – поразился Джахадзе. – Такого делягу, как ты, Леня, свет не видел. Если б ты поселился в Грузии и задумал делать деньги…

– То-то ты их много делаешь, – хмыкнул Звягин.

– Я хорошо живу и честным человеком. В конце концов я врач.

– Я тоже. Но ты был так похож на грузинского князя, так сверкал глазами: благородная осанка, дивный акцент! Ты где научился декламировать с таким акцентом! Ты Отелло никогда не играл?

– А ты никогда не пробовал сочинять авантюрные романы? Со счастливым концом?

– Жена утверждает, что вся моя жизнь – это серия авантюрных романов со счастливым концом; но она предпочла бы быть их читателем, а не женой их героя – это хлопотно и накладно.

– Тебе повезло жениться на умной женщине.

– А тебе идет белая «Волга».

– Э. Похожу пешком. Дольше инфаркта не будет.

Сын Джахадзе вышел с пустыми стаканами за чаем.

– А твой парень здорово плавает, – одобрил Звягин.

– Мастер спорта, – самолюбиво сказал Джахадзе. – В сборную «Буревестника» за Ленинград берут. А здорово он изображал утопленника, ты не представляешь. А твой десантник не проболтается?

Поезд с грохотом летел по мосту. Внизу белый катерок тащил баржу по шершавой сини реки.

– Спасибо тебе, старик, – сказал Звягин.

– За что? – возмутился Джахадзе. – Разве мы не врачи? Разве мы не друзья? Разве мы не живем в одном городе? Почему ты, кстати про один город, в гости никак не заходишь?

– Вот послезавтра сменюсь с суток – и зайду, – пообещал Звягин.

– Послезавтра я дежурю, – сказал Джахадзе.

Реакция Риты на «Волгу» – Саша написал ей все на следующий же день – поразила его немного неприятно. Рита захлебывалась от восторга. Рита писала, что всю жизнь мечтала именно о белой «Волге». Рита рассуждала, что вообще ее можно и продать, раз пока денег у них немного, причем продавать лучше на Кавказе или в Средней Азии, там дадут дороже. У нее есть друзья, которые это устроят и возьмут очень умеренные комиссионные. Рита делила деньги за непроданную «Волгу»: квартира, гарнитур, шуба; из ее слов явствовало, что это сущие гроши для настоящей жизни. Рита вздыхала по серьгам с бриллиантами, «хоть маленькими», которые он ей обязательно подарит, правда же? И надо будет завести афганскую борзую, это очень современно. Рита считала, сколько денег они могут скопить, если он станет работать чуть больше, а пожары станут чаще… М-да…

Саша разложил пачку писем по числам и стал медленно перечитывать…

Нет, письма не давали ни малейших сомнений в том, что все в порядке, были полны слов о преданности, верности и терпении: для нее существует он и только он. Кроме этих постоянных уверений шли рассказы о подругах, которые ему были, по правде говоря, довольно безразличны и представляли интерес лишь как часть ее, Ритиной, жизни. Случаи были какие-то банальные: кто с кем живет, кто что купил, у кого какая квартира, – «а у нас будет лучше».

Опять рассуждения о тряпках, телевизорах, мебели. Неприятно царапнуло упоминание о знакомстве в книжном магазине, так что удастся составить приличную библиотеку, а если с соответствующей переплатой покупать детективы по нескольку экземпляров, то их можно выгодно продавать и менять на черном рынке. Все это так, но… То, что месяц назад, когда он дрожащими пальцами вскрывал конверты, воспринималось как трогательные попытки вить гнездышко и казаться практичной, сейчас выглядело как-то… ну не самым лучшим образом выглядело.

Она писала, что готова на все, в любой момент все бросит и приедет, пусть он только скажет: она всем пожертвует, от всего откажется! И тут же намекала, что это ей дорого обойдется, но неважно, лишь бы ему было хорошо… Пусть только скажет.

И по телефону на переговорной она повторяла то же самое.

Что ж – он не требовал, чтоб она все бросала и приезжала. Она плохо себя чувствует. Ее подсиживают на работе. Она так любит театр. Ее мать положили в больницу и надо ежедневно ее навещать… Если она готова пожертвовать всем, лишь бы ему было хорошо – что ж, жертву должен, конечно, принести он, мужчина. Он потерпит. Вынесет. Он любит – значит, он обязан прежде всего заботиться о том, чтобы ей было хорошо, чтобы она была счастлива. Она не должна жертвовать собой – ему было достаточно и того, что она на это готова. Знание того, что она принадлежит ему, и ради ее блага он жертвует желанием видеть ее, быть с ней сейчас, всегда, – это знание наполняло его спокойствием и самоуважением. Он чувствовал себя хозяином ситуации. Все будет.

Он бережно сложил письма в пакет и спрятал на место – на дно сумки, под вещи. Включил Борин магнитофон и задумался…

В смутном настроении он не осознавал еще, что же именно его раздражает и обескураживает, даже начинает слегка тяготить: это были еще не чувства, а тени, контуры чувств. Он боялся отдать себе отчет в том, что Рита уже не значит для него столько, сколько значила раньше, всегда, до той встречи, до отъезда.

…Зато во всем этом отдавал себе отчет Звягин. Со стороны все просто, с вершины прожитых лет все яснее… Создавшиеся отношения следовало свести на нет, причем так, чтобы не травмировать Сашу, а напротив – принести облегчение, освобождение (задачка, а!).

– Интересно, не родился ли я иезуитом? – спросил он как-то Риту, наставляя, как следует писать очередное письмо.

– А мне его жалко, – тихо призналась Рита. – Всеми обманут…

– Маленькая поправка: всеми спасаем! – жестко возразил Звягин. – Не нравится? Так выходите за него замуж, он согласен, да?

– Вы думаете, у него это пройдет – ко мне?

– По преданию, на кольце одного древнего мудреца было написано: «Все пройдет». А на внутренней стороне кольца: «И это тоже пройдет». Человек может вечно тосковать по тому, чего он страстно желает и не имеет. Но если он полагает, что полностью владеет этим, то может потерять интерес и охладеть. Особенно если есть что-то другое. В смысле – другая.

– А есть другая? – спросила Рита ревниво.

– Женщины, – сказал Звягин. – А вам бы хотелось остаться единственной, разумеется. Да, есть.

– Вы оплели его паутиной обмана! – вдруг театрально оскорбилась Рита.

– В цирке такая паутина называется страховочной сеткой, – в тон ей ответил Звягин.

Другая работала там же, где раньше Саша.

– Как вы меня нашли? И зачем? – удивилась она печально.

– Сашины родители рассказали, – пожал плечами Звягин, – что живет на свете одна девушка, безнадежно влюбленная в их сына. Вот я и подумал, что вы – именно тот единственный человек, который необходим, Оля.

По мере развития беседы Олино лицо меняло цвет от нормального к розовому, красному, пунцовому и белому.

– Но я ему никогда не нравилась.

– Понравишься.

– Вообще ему нравятся брюнетки, он сам говорил.

– Покрасишься.

– Я толстая.

– Похудеешь.

– Я неинтересный человек…

– Напряжешься. Заинтересуется.

– Но как я уеду из Ленинграда?

– На поезде.

– Что я там буду делать?!

– Я скажу.

– Где, как, с чего?.. – Она еще не воспринимала слова Звягина всерьез. Веяло несбыточной фантазией, наивными грезами. И лишь постепенно доходили до сознания аргументы – собеседник производил впечатление никак не мечтателя, а скорее деляги.

– А где я буду работать?

– На заводе. В узле связи. Программисткой. По специальности. Они недавно приобрели новую аппаратуру, возьмут готовно.

– А где жить?

– В общежитии. Дадут. Но лучше снять комнату.

– Как у вас все просто!..

Эта фраза была единственным комплиментом, который действовал на Звягина безотказно. Как всякий смертный, имел и он уязвимый пункт тщеславия: тратить недели напряженного труда, мотаться в поездах, договариваться с десятками людей, убеждать и подчинять своей воле и логике, устраивать, увязывать одно с другим, по песчинке возводить здание, – чтобы потом небрежно пожать плечами и заметить, что да, все действительно очень просто, и странно, если некоторые думают иначе: а что тут, собственно, невыполнимого, укажите конкретно?

Он взглянул на Олю с явной симпатией:

– Да, – сказал он. – А все в жизни вообще просто: взять и сделать, только и всего. Оля, ты скажи одно: ты его любишь?

– Д-да…

– Его жизнь тебе не безразлична?

– Вы же говорите… Для меня весь мир почернел, когда узнала…

– Отвечай внятно: хочешь, чтоб он выздоровел и женился на тебе?

– Если б это было возможно… Зачем вы… только мучаете…

– Это возможно. Это – твой единственный шанс, и одновременно это его шанс. Поняла? Прочти, – протянул ей записи.

Если Звягин в абсолютной мере обладал даром убеждения, то секрет этого дара был предельно прост и заключался в извечной истине: любого человека можно убедить в самом невероятном, если в глубине души он сам хочет в это верить. Надо лишь подтолкнуть его к действию в соответствии с его же желанием.

– А если он узнает, что это обман? – спросила Оля с огромным недоверием, пробегая глазами адреса, телефоны, расписание поездов и перечень указаний.

– Правдолюбцы на мою голову! – рассердился Звягин. – Сейчас не узнает. А через несколько лет будет уже неважно. В любви и на войне все способы хороши! Не волнуйся: медицинская этика допускает ложь во спасение больного. Моральные издержки я беру на себя. Так что можешь передать привет своей совести.

– Но меня не отпустят с работы раньше, чем через два месяца…

– Отпустят.

И Звягин двинулся в отдел кадров устраивать Олино увольнение, а затем в предварительные кассы – брать билет на поезд. «Браки совершаются на небесах! – ворчал он. – Как же. Тут семь потов сойдет, пока его совершишь».

А Оля, вернувшись к себе, забилась в закуток за теплый металлический шкаф АТС, где покоилось продавленное кресло с пепельницей на подлокотнике и лучилось зеркало под неоновой лампой. Морща лоб, перечитывала подробное расписание своей будущей жизни. Пять листов, вырванных из большого блокнота, были заполнены твердым ровным почерком. Список дел казался бесконечным.

Для начала Оля поплакала. Странным образом плач приблизил реальность плана, пункты стали выглядеть исполнимее.

«Подумай здраво: что ты теряешь – и что можешь приобрести? – сказал Звягин. – Взвесь трезво соотношение возможного проигрыша и выигрыша».

Оля взвесила трезво, и сама не поверила, что получилось трезво: надо соглашаться, надо ехать. Она даже удивилась. А удивившись, стала думать о парикмахерской, диете и в чем ехать.

Она подумала о женах декабристов, и глаза ее высохли и заблестели.

…Звягин прикидывал просто. Короткого эмоционального заряда человеку хватает на сутки-двое – так и было поначалу. По мере стабилизации – может хватить на неделю. Максимальный срок – период адаптации организма к новым условиям, где-то месяц. Раз в месяц надо подбрасывать что-то новое, сильнодействующее.

Катился июнь. Звягину позванивал Боря – информировал: Саша чувствовал себя неплохо, а временами – отлично. В срочном темпе сдавал в ДОСААФе на водительские права. Занимался спортом. Летал на патрулирование. Мечтал о путешествии на машине. Нормально ел. Прибавил полтора кило. По субботам Боря таскал его на танцы.

Дом культуры гремел музыкой. В зале пульсировали и вращались цветные лучи фонарей. Мелькали лица, руки, джинсы и кружева. Густая масса фигур самозабвенно отдавалась ритму. Саксофонист лопался от собственной виртуозности. Вечерняя свежесть сочилась в окна.

Объявили белый танец. Невысокая темноволосая девушка пригласила Сашу.

Она танцевала старательно. Скованно улыбалась. Иногда поглядывала на него необъяснимо пристально.