Текст книги "Дни нашей жизни"

Мистер Восьмилетний

Когда я встречал свой пятый день рождения, за окном была метель. Когда встречал шестой – стояла жара почти под тридцать градусов. Я родился в самое непредсказуемое время года – в конце марта.

Мой восьмой день рождения выпал на дождливую пятницу. За несколько дней до этого родители спросили меня, кого я хочу позвать.

– Куда? – не понял я.

– На день рождения, – объяснил Слава. – Отметишь с другими детьми, как Лена.

– Никого не хочу, – честно признался я, вспомнив, как меня достали на Ленином празднике.

– Да брось, будет весело. Ты будешь главным. И у тебя будет много подарков, а не только от нас и бабушки.

Звучало заманчиво. Я согласился.

Но, когда сел составлять список гостей, понял, что дальше первого пункта с именем «Лена» дело не идет. Кого еще звать? Я же ни с кем больше не общаюсь.

Тут на помощь пришел Лев.

– Позови Антона, – сказал он.

Лучше бы не приходил…

– Не буду! – возмутился я.

– Почему?

– Все будут смеяться надо мной, если узнают, что я его позвал!

– Он что, изгой?

Я не знал, что значит «изгой», но звучало слово неприятно и вполне подходило Антону, так что я сказал, что да.

– Тогда тем более позови, – настаивал Лев.

– Зачем?

– Затем, что его никто никуда не зовет. И дома бьют. Не сочувствуешь?

– Не сочувствую! – жестко ответил я.

– Ну, очень жаль, что ты такой, – просто ответил Лев и вышел из комнаты.

Я его терпеть за это не мог. За эти фразочки, которые заставляют чувствовать себя прескверно. Лучше бы он кричал или ругался.

Когда я не смог решить задачу по математике, он сказал: «Хорошо. В конце концов, не всем людей лечить, кому-то надо и заборы красить». И точно так же спокойно вышел. А я до сих пор, спустя много лет, чувствую себя абсолютным тупицей.

Около часа я пытался заключить сделку с совестью, убеждая себя, что совершенно ничего Антону не должен. Я слышал, как Слава вполголоса говорит Льву то же самое:

– Ты вынуждаешь его подставить самого себя.

Куда больше мне хотелось согласиться со Славой. Я что, Иисус Христос, чтобы за других мучиться? Про Иисуса мне, кстати, бабушка рассказала.

Лев отвечал Славе, что Антон может оказаться очень интересным человеком, с которым захочется дружить. Он это так громко говорил, что, наверное, обращался не к Славе, а ко мне.

В конце концов я составил список из четырех гостей: Лена, Антон и близнецы Игорь и Кирилл. Последних я добавил, потому что, во-первых, хотел побольше подарков; во-вторых, они, как и я, никогда Антона не трогали; и, в-третьих, они забавные, и мы болтали целых четыре раза.

Мой день рождения выпал на пятницу, но ребят мы позвали на субботу. В пятницу я получил от родителей книгу про капитана Врунгеля, радиоуправляемую машинку и постер Queen (увидев его однажды в каком-то ларьке в метро, я разнылся, что хочу такой себе). Как позже оказалось, этот постер стал первым в моем импровизированном иконостасе с Queen, который я обустроил на стене в своей комнате.

Праздновать в субботу мы решили потому, что Льва не было дома: в этот день он дежурил в больнице. Мы украсили мою комнату шариками и бумажной гирляндой с надписью: «С днем рождения», а потом я наблюдал, как Слава убирает с полок наши совместные фотографии со Львом. От этого зрелища мне стало совсем тоскливо.

Еще Слава забрал с моего стола радужный флажок.

– А его зачем? – возмутился я.

– На всякий случай. Вдруг кто-то из детей или родителей прошарен.

Я не понял, в чем «прошарен», но смирился.

Первым из гостей пришел Антон. Его привел тот самый отец-психопат. Папа Антона оказался похож на байкера: с длинными волосами, в татуировках и косухе. На самом деле вид у него был довольно пугающий.

Ступив на порог, Антон снова натянул свою наивную улыбку. Посмотрел сначала на Славу:

– Здравствуйте…

Потом на меня:

– Здравствуй, Мики…

Он всегда говорил «здравствуй», а не «привет».

Он тоже подарил мне книгу – «Дикая собака Динго». Сказал:

– Думаю, ты любишь читать…

А я ответил:

– Конечно. Спасибо.

Когда мы пошли в комнату, он вообще учудил. Сказал:

– Выражаю тебе благодарность за приглашение.

Я ответил ему в тон:

– Это честь для меня – провести праздник с тобой.

На самом деле говорить так постоянно я бы не смог. Мне все извилины пришлось напрячь, чтобы это сказать. А Антон говорил так всегда, не напрягаясь.

Потом пришли близнецы. На всякий случай: если вы хотите получить больше подарков за счет увеличения числа гостей, не приглашайте близнецов – у них будет один подарок на двоих. Это была стратегическая ошибка. Зато подарили они конструктор.

При виде Антона близнецы зависли на пороге комнаты, будто в головах у них произошел сбой программы. Но потом ничего, взяли себя в руки и поздоровались.

Последней пришла Лена – она опоздала. Подарила компьютерную игру. Я ненавидел компьютерные игры, но мне хватило такта просто сказать «спасибо».

Зато Лене чувство такта бы не помешало. Войдя в комнату, она сразу громко спросила:

– Зачем ты его позвал?!

Я бы, наверное, не выдержал и выгнал ее в ту же секунду, если бы Слава со своей дипломатичностью не уладил конфликт, предложив нам сыграть в игру. Мы поиграли в «горячую картошку», немного развеселились и друг к другу потеплели. Потом Игорь и Кирилл стали спрашивать про торт, поэтому пришлось идти есть.

Самый классный момент праздника: задувать свечи и загадывать желание, пока все тебе хлопают и завидуют.

Когда мы принялись за торт, ребята начали рассказывать всякие глупости. Особенно Игорь и Кирилл: почти во всех их историях фигурировали слова «пиписька», «вонючка» и «какашки». Лена их подхватывала и рассказывала что-нибудь в том же духе, а мы с Антоном молчали.

– Я отойду, – вежливо произнес я, откладывая вилку и выбираясь из-за стола.

Я пошел в зал, к Славе. Он что-то рисовал.

– Пап, – сказал я. – Когда они уйдут?

Слава посмотрел на часы.

– Прошло только сорок минут.

– Но я уже навеселился…

Он вздохнул и вернулся в комнату вместе со мной.

Уж не знаю, наверное, в Славе дремлет прирожденный тамада. Он принял на себя весь удар детского дня рождения: валялся и ползал с нами по полу, набирал воду в воздушные шарики и кидал их с нами с балкона, играл в бутылочку на желания и кричал из окна «ку-ка-ре-ку».

Ближе к вечеру он предложил нам выйти погулять и сыграл с нами в классики.

– У тебя такой классный папа, – сказал мне Игорь, глядя, как Слава прыгает по квадратам вместе с Леной. – Наш бы так никогда делать не стал…

– Ну так ведь у него же нет ноги… – заметил я.

Кирилл прыснул:

– Да мы пошутили!

Странная шутка.

Конечно, когда Слава к нам присоединился, мне уже самому не хотелось, чтобы праздник заканчивался. Лишь к девяти часам вечера мой внутренний интроверт снова дал о себе знать, и я почувствовал жуткую усталость. Но за ребятами как раз начали приходить родители, и все дети прямо в прихожей принялись взахлеб рассказывать про «классного папу Мики».

– Еще раз спасибо за приглашение, – на прощание сказал мне Антон. И улыбнулся.

– Пожалуйста. – Я улыбнулся в ответ.

Когда они ушли и мы принялись разбирать нашу разгромленную квартиру, Слава сказал мне:

– Ты молодец.

– Почему? – не понял я. Ведь я даже не знал, как развлекать гостей.

– Молодец, что позвал Антона. Поступил очень по-взрослому, прямо как мистер Восьмилетний.

Я загордился собой: а хорошо звучит – мистер Восьмилетний!

Настоящая ссора

Первый класс все-таки подошел к концу, несмотря на свою бесконечную бесконечность. Я закончил его с одной четверкой – по математике. Слава сказал, что я молодец, а Лев – что надо лучше стараться. Думаю, ему было обидно, что его мучения со мной не возымели эффекта.

Но во втором классе случилось сразу несколько страшных вещей. Во-первых, Лена переехала в соседний город из-за работы отца и даже не попрощалась! Значит, больше никакого сидения вместе за партой, никаких прогулок и походов к ней домой; больше никогда она не будет бесить меня своей бестактностью и общительностью. Никогда-никогда.

Звучало страшно.

У меня ведь не было запасного друга. С Антоном мы так и не сдружились, а Игорь и Кирилл только изредка спрашивали, как дела у моего папы. Они с ним хотели общаться. Не со мной.

В общем, я опять остался один. И по Лене скучал. У меня был номер ее телефона, но я ей так и не позвонил – не смог побороть свой страх перед телефонными звонками. Когда я представлял, что ответит ее мама или папа, то покрывался холодным потом и бросал трубку.

Вторая страшная вещь: Инна Константиновна ушла в декрет. Вместо нее пришла Тамара Васильевна. Когда Слава ее увидел, то назвал совком. Было интересно, он имел в виду совковую лопату или совок для мусора? Тамара Васильевна выглядела на сто лет, но впечатление доброй бабули не производила.

Третья страшная вещь: я узнал, что такое декрет. Оказалось, что человек растет в животе у другого человека, а потом вылезает. Конечно, такое без специального отпуска не перенесешь, поэтому с уходом Инны Константиновны пришлось смириться.

Тамара Васильевна мне сразу не понравилась. Она обвиняла меня в том, что я не сам пишу сочинения, а мне «кто-то помогает». Чем больше я старался продемонстрировать ей, что на самом деле умею классно писать, тем упорнее она обвиняла меня в жульничестве и занижала оценки.

Я жаловался родителям, но Слава сказал, чтобы я привыкал. Он сказал:

– Таков путь талантливого человека. Бездари всегда будут пытаться обесценить твою работу.

Тамара Васильевна стала первым бездарем на моем пути. В чем-то ей даже удалось меня победить. Начиная со второго класса я перестал писать хорошие сочинения и ограничивался формальными шаблонными отписками. Чуть позже, научившись пользоваться интернетом, я просто списывал работы оттуда.

Зато Слава, напротив, стал писать чаще. Целыми днями он что-то строчил, а потом запечатывал это в конверт и относил на почту. Однажды он купил игрушки, но они оказались не для меня: он их тоже запечатал и куда-то отправил.

Я, конечно, был очень возмущен. Спросил его:

– Кому это?

Он сказал, складывая игрушки в коробку:

– Детям, у которых нет родителей. В детский дом.

– А письма?

– Тоже им.

Лев в этот момент сидел рядом, с книгой в руках, и определенно напрягся, услышав наш диалог.

– А зачем? – снова спросил я.

– Есть специальная программа помощи детям-сиротам, – начал объяснять Слава, – благодаря которой любой желающий может стать «шефом»: общаться с детьми при помощи писем, присылать им подарки на праздники… Это просто доброе дело.

– А мне кажется, что не просто, – заметил Лев. Голос у него был стальной.

– А что тебе кажется?

– Мне кажется, что ты втираешься к ним в доверие, – объяснил Лев. – Хочешь быть среди соцработников на хорошем счету.

– И зачем мне это?

– Вот и я думаю: когда ты уже сам скажешь зачем?

Я отпрянул от стола с игрушками и пошел в свою комнату. Зря только спросил: сейчас опять поругаются.

С тех пор как я пошел в школу, Лев стал ругаться чаще не только со мной, но и со Славой. Ему не нравилось, что Слава не говорит о важности школьного образования и позволяет мне быть легкомысленным. Слава говорил Льву:

– Брось, он не будет математиком. Он же творческий.

– Еще рано говорить, кем он будет, – отвечал Лев.

Даже мне было заметно, что творчество его бесит. В принципе, ко всем областям, кроме медицины, он относился несколько пренебрежительно. Славины работы он называл «эти твои рисунки». Потому что рисование – развлечение, а не труд. Настоящий труд – спасать жизни людей. Он никогда так прямо не говорил, но это чувствовалось в его отношении к своей профессии и к чужим.

Однажды мы с Львом поругались так, что с этим не сравнится даже ссора из-за сочинения.

Все началось с того, что Игорь и Кирилл сжалились над моим одиночеством и иногда звали меня в гости. Бывало, я начинал с ними скучать, но бывало и ничего: у них дома оказался целый гимнастический комплекс и бассейн с шариками. А вот компьютера не было, поэтому они постоянно просились в гости ко мне. Я, в свою очередь, постоянно придумывал отговорки, почему они не могут прийти.

Звать их к себе я не хотел по нескольким причинам.

Во-первых, опять пришлось бы прятать фотографии. Во-вторых, пришлось бы прятать Льва, а это еще сложнее. В-третьих, я чувствовал, что чем больше общаюсь с одноклассниками, тем сложней мне не проговориться. Однажды я даже случайно сказал «родители», а потом еще целый час умирал от страха, опасаясь, что кто-то это заметил. Но обошлось.

Я смотрел на другие семьи и понимал, что завидую им. Особенно завидовал Игорю и Кириллу: они так просто могут говорить все, что придет им в голову, не должны следить за каждой своей фразой и не чувствуют какой-то титанической ответственности за благополучие собственных родителей. Мне было обидно, что в восемь лет я вынужден вести себя как взрослый.

Даже с детьми у меня не получалось быть ребенком. Мне все время казалось, что они занимаются глупостями. Все время.

И страхи у меня были не детские. Когда кто-то стучался в дверь, я боялся, что пришли за мной. Что я все-таки проговорился и не заметил. Что кто-то узнал о моей семье, будто у меня на лбу написано: «У меня два отца».

«Вот гомики, голубые», – я почти слышал это, читал во взглядах прохожих.

В конце концов я дошел до точки кипения. Придя домой, я с порога заявил:

– Я хочу завтра пригласить друзей в гости.

Хотя мой тон звучал резко и обиженно, родители единодушно согласились.

– А ты будешь дома? – спросил я Льва.

– Не думаю, что, увидев в квартире двоих мужчин, твои друзья сразу подумают, что у тебя два отца, – заметил он. – Скажешь им, что я какой-нибудь… родственник.

Опять врать. Выдумывать. Подбирать слова. Разыгрывать спектакли.

Резко сдернув куртку с плеч, я бросил ее на вешалку и сказал:

– Только ведите себя как нормальные.

И, пулей заскочив в свою комнату, хлопнул дверью.

Там, забравшись на кровать и обхватив колени руками, я принялся плакать и раскачиваться, будто пытался успокоить сам себя.

Дверь открылась почти сразу. Лев встал на пороге, очень спокойный.

– Поясни, пожалуйста, что значит «как нормальные»? – попросил он. – Чтобы мы ничего не перепутали.

Я молчал. Я знал, что сказал нехорошую вещь, но извиняться за нее не хотел. Она казалась мне абсолютно справедливой.

Лев повторил свой вопрос.

Тогда я проговорил негромко:

– Мне надоело.

От слез у меня дрожали губы и голос.

– Что надоело?

– Так жить надоело.

– А как ты живешь?

Я поднял на него глаза.

– Ничего никому рассказать не могу и никого не могу в гости позвать так, чтобы заранее фотографии убирать не пришлось…

– Это не из-за нас ты так живешь.

– А из-за кого? – с вызовом спросил я. Не дожидаясь ответа, я быстро заговорил: – Я ни в чем не виноват, я ничего не делаю плохого, но почему-то живу так же, как и вы!

– А мы с папой чем виноваты? – спросил Лев.

Была секунда, когда я подумал, что не надо этого говорить. Но злость и обида оказались сильнее любви и здравого смысла.

Очень четко и ровно я сказал:

– Тем, что вы гомики.

Я увидел, как от напряжения у него вздулись желваки, но он остался спокоен.

– Что? – переспросил он.

Он дал мне шанс, сыграл в поддавки. Шанс сказать что-то другое или извиниться. Тогда все кончилось бы нормально.

Но я уже кипел.

– Тем, что вы гомики! – почти закричал я. – Голубые! Пидорасы!

Кажется, я выкрикивал что-то еще. Вываливал на него все ругательства, которые выучил за год в школе. Кричал, чувствуя, как по лицу текут горячие слезы, какой вязкой становится слюна во рту, думал, что надо остановиться, но не мог. И продолжал кричать, пока мой затылок не столкнулся со стеной.

Он ударил меня по лицу. И меня откинуло назад.

Грохнула дверь. Я остался в комнате один.

Я смотрел, как на светлое покрывало кровати быстро-быстро падают капли крови. У меня были разбиты губа и нос. Нос – от его удара, а губу я, наверное, сам прокусил, когда ударился о стену.

Слезы у меня высохли в тот же миг, когда я ощутил удар. Будто кончились. Как у мальчика из моей сказки. Я стал абсолютно спокоен, даже кровь меня не напугала.

Конечно, первая мысль была такой: надо выскочить вслед за ним и закричать, что я ненавижу его больше всего на свете; что он не имеет права меня трогать; что они вообще мне не родители, а никто, особенно он – всего лишь какой-то посторонний мужик.

Но потом я подумал: а смысл? Слава от него не уйдет. Он всегда будет выбирать его, а не меня.

И как дальше с ними жить после того, что случилось?

Никак. Надо уходить.

Я поднялся, чтобы взять рюкзак. Проходя мимо двери, смачно плюнул в нее кровью. Затем аккуратно принялся вытаскивать свои учебники из рюкзака и складывать вместо них одежду, цветные карандаши, компьютерную игру от Лены (на память) и кубик Рубика. Все самое необходимое.

Ночью, когда они будут спать, я соберусь и тихо уйду. Навсегда. Я буду жить как бродяга, потому что я такой и есть, ведь я сирота: моя мама умерла, а отец меня бросил. Мне не положено иметь ни дом, ни семью. Буду жить на улице и писать книги на клочках бумаги, а потом отнесу их в издательство и заработаю много денег. Стану самым известным писателем. И построю себе собственный дом, где буду жить один – так, как захочу. Вместо мужа я заведу жену, и моим детям ничего не придется скрывать, и я никогда не буду их бить. Если вообще захочу детей. Может, мы не будем их заводить. А может, я не стану заводить и жену. Заведу лучше собаку. И буду жить с ней. Один. В своем большом доме с кучей книг.

По-моему, план хороший.

Прогулка под дождем

Я решил не ложиться спать и уйти глубокой ночью. Будильник завести нельзя – родители его могут услышать. Поэтому придется собраться с силами и высидеть хотя бы до трех часов ночи.

Я старался вести себя неподозрительно. Делал все, как обычно, когда был обижен: сидел в комнате, редко выходил, а если выходил, то демонстрировал всем свое недовольство. Слава не заходил ко мне в комнату. Видимо, он слышал, что я сказал, и был согласен со Львом.

Тем лучше. Значит, мне правда стоит уходить.

Я бесшумно взял куртку и кроссовки из прихожей и разместил их в шкафу в своей комнате, чтобы не возиться в коридоре перед выходом.

Ночью я чуть все не проспал. Случайно заснул, но резко открыл глаза, как от какого-то толчка. Будто во сне вспомнил, что пора бежать.

Я посмотрел на часы: 4:30. Сильно задержался, уже скоро утро.

Я прислушался. В квартире стояла абсолютная тишина.

Наспех одевшись, я выскользнул в коридор. Самое сложное – бесшумно открыть входную дверь. У нее щелкающий замок. Оставалось только надеяться, что от этого щелчка никто не проснется.

Открыв дверь и бесшумно закрыв ее за собой, я ломанулся вниз по лестнице. Даже если кто-то проснется, главное – успеть убежать быстрее, чем меня заметят.

Я бежал, окутанный холодными серыми сумерками, не меньше десяти минут. Лишь когда мой дом полностью пропал из виду, я остановился, чтобы отдышаться. Тогда заметил, что с неба моросит. Не сильно, но, судя по лужам, уже давно.

Мне вдруг стало жутковато от самого себя. Я вдруг осознал, что сделал: одно дело – уйти с уроков, когда обиделся на училку, другое – уйти из дома. И я не ушел. Я сбежал. Ночью.

На секунду мне захотелось просто заплакать, но я сдержал слезы. Это бы все равно ничего не дало: на улице ни души, никто не подойдет и не пожалеет. А если подойдет – еще хуже: вернет домой. Когда ты уже сделал такое, пути назад нет.

И я пошел дальше.

В восемь лет у меня был очень ограниченный маршрут передвижений: я знал, как дойти до школы, ближайших магазинов, детской площадки, бабушки и отделения полиции. Но даже по знакомым местам я редко ходил один. Я совершенно не знал город и не знал, куда попаду, если буду идти все время прямо.

В какой-то момент магазины вокруг меня пропали; началась промышленная зона. Тротуар закончился, зато появились рельсы. Я решил идти по рельсам, ведь по ним ездят поезда, а поезда везут людей в другие города и страны.

Достал из кармана мобильный телефон и посмотрел на время – пять утра. Они еще спят, значит, я успею уйти далеко-далеко. Мне пришла в голову мысль, что потом телефон нужно будет выкинуть. Я видел, как в фильмах отслеживают по ним местонахождение людей, а я не хотел, чтобы меня нашли.

Рельсы пролегали то ли через парк, то ли через настоящий лес, но чем дальше я шел, тем сильнее вокруг сгущались деревья. Было страшно, и я несколько раз подумывал, не повернуть ли назад.

Когда чья-то рука схватила меня сзади, я не успел испугаться. Я подумал, что за мной пришла полиция.

Но это была не она. Незнакомый парень, показавшийся мне настоящим взрослым, на самом деле был не старше пятнадцати лет. Он хмуро смотрел на меня из-под низко опущенного капюшона. В темноте я мог лишь различить, как блестят его глаза.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он таким тоном, будто собирается меня отчитывать.

– Я… иду, – только и ответил я.

Он схватил меня за куртку, как за шкирку, и стянул с рельсов.

– С ума сошел ходить по рельсам? Это же опасно.

– Ладно, – сказал я. – Я тогда по краю пойду.

И уже хотел было его обойти, но он прежним жестом, за шкирку, вернул меня на место.

– Мелкий, ты ку-ку? – спросил он. – Куда ты идешь? Почему ты тут один?

Если бы я понял тогда, сколько ему лет, мог бы спросить у него то же самое. Но он казался мне очень, очень взрослым, и я думал, что должен ему подчиняться. Поэтому стоял на месте и виновато смотрел себе под ноги.

– Где твои родители? – снова заговорил он.

– У меня нет родителей, – насупился я.

– А с кем ты живешь?

– С двумя геями, – легко ответил я, радуясь, что теперь можно не скрывать. Теперь можно не бояться, что меня заберут, ведь я сам ушел.

Парень поморщился.

– Хорош прикалываться! Я тебя серьезно спрашиваю: с кем ты живешь?

– С дядей и его парнем, но я называю их отцами.

Он тяжко вздохнул.

– Пипец у современных детей фантазия…

Мы помолчали, разглядывая друг друга. Я привык к темноте и заметил, что он кудрявый и весь в веснушках. И на самом деле не такой уж и взрослый.

– Ладно, пошли. – Он потянул меня за рукав.

– Куда?

– Куда-нибудь. Не оставлять же тебя одного.

Я хотел спросить, почему нельзя оставлять меня одного, но покорно пошел. Все-таки он старший. С другой стороны, я слышал разные истории про людей, которые убивают детей, – может, я как раз влипаю в одну из таких? Но он не казался мне опасным. Хотя Слава предупреждал, что плохие люди часто выглядят как хорошие.

Мир такой сложный… И когда тебе восемь, разобраться в нем невозможно. Но, наверное, оно и неплохо: пусть убьет. Я умру назло всему свету. Пусть помучаются!

– Из-за чего с предками поругался? – спросил он. – Сказали: «Или мы, или комп»?

Лучше бы они так и сказали…

Я промолчал.

– Смотрю, болтать ты не любишь, – заметил парень. – Тогда просто послушай. Я сто раз сбегал из дома, начиная с твоих лет. У меня батя алкаш, бьет мать, но меня не трогает. У нас на стене висит охотничье ружье, я каждый день мечтаю выстрелить ему в голову. И ухожу из дома, чтобы не сделать этого. Мне убивать не страшно, но меня не посадят – сядет мать. Поэтому я просто всегда ухожу.

Я не знал, верить мне ему или нет. Неужели в жизни так бывает?

– У тебя куртка без капюшона, – заметил он.

– Забыл пристегнуть…

– Накинь мою. – Он снял свою куртку, накинул ее мне на плечи и натянул капюшон на голову, а сам остался в одной толстовке.

Я и не заметил, как промок.

– Знаешь, почему я это рассказал? – вернулся он к разговору. – Просто если у тебя дома не что-то похожее, то вернись, ладно? Если они не отбитые алкаши и уроды, то они просто косячники. Все предки – косячники, от этого никуда не деться. Когда ты станешь батей, тоже будешь косячить – может, даже похлеще. Такой круговорот родительских ошибок.

Мысли хаотично крутились в голове, так что сложно было вычленить хотя бы одну. Но я понял, почувствовал, что он хочет сказать. И проникся.

– Ну что? – спросил он. – Пошли домой?

– Я не помню, откуда пришел, – честно признался я. – Я просто шел, шел… И все.

– Адрес знаешь?

Адрес я знал. В моей куртке даже была специальная бирка с названием нашей улицы и номером дома.

Я назвал ему улицу, и он повел меня за руку.

– Почему ты идешь со мной? – спросил я, решив, что к нему можно обращаться на «ты».

– Знаешь, что такое святочный рассказ?

– Нет.

– Это рассказ, в котором путник встречает замерзшего малыша под Рождество и помогает ему.

– Сейчас осень, а не Рождество, – придирчиво заметил я.

Парень пожал плечами.

– Ну и ладно.

Какое-то время мы шли молча. Я и не заметил, как далеко умудрился уйти: мы шли-шли, а рельсы всё не кончались.

У меня в кармане зазвонил мобильный. Сердце куда-то провалилось. Вот что значит – «в пятки ушло».

Я вытащил телефон и посмотрел на экран. Одновременно заметил две вещи: почти шесть утра и звонит Слава.

Парень заглянул в экран.

– «Папа Слава»? – с насмешкой прочитал он. – Ты что, не нагнал про геев?

– Они меня убьют, – только и ответил я, запихивая телефон обратно.

– Не убьют. Ответь.

– Убьют, – упрямо сказал я.

– Брось, какой смысл искать ребенка и потом его убивать? Если бы они и правда хотели тебя убить, то не стали бы искать – считай, избавились без мокрухи.

Хоть я и не понял, что значит «мокруха», но звучало логично. Пока я думал, отвечать или нет, звонок прекратился.

Не сговариваясь, мы повернулись и пошли дальше. Спустя минуту молчания парень спросил:

– Вот серьезно, да? Прям геи?

– Да, – просто ответил я.

Мне не было дела до его любопытства – я переживал личную драму, фантазируя о том, как со мной расправятся по приходу домой.

Телефон снова зазвонил. Парень остановил меня и выдернул его у меня из кармана. Посмотрел на экран.

– Папа Лев… О боже. – И провел пальцем по экрану.

Затем он объяснял в трубку, что «ваш ребенок» у него, что он нашел меня возле рельсов («Да нет, он шел по рельсам!»), что я в порядке, что я назвал свой адрес и мы уже близко, и чтоб они не волновались. Затем вернул телефон мне.

– Пошли. – Он подтолкнул меня за плечо, но я остался на месте. – Ты чего?

– Он очень злой? – спросил я.

– Да нормальный он. Не злой. Обычный папа Лев. – На последних словах он усмехнулся.

Я пошел за ним, но на подходе к дому меня снова сковал страх. Ведь я совершил дикий, безумный поступок, после которого невозможно вот так просто вернуться.

– Да чего ты тормозишь? – нахмурился парень. – Пошли. Твои геи, наверное, уже с ума сходят.

«Твои геи» прозвучало от него так беззлобно, что на секунду я решил, что, возможно, ненависть к таким семьям, как наша, преувеличена. Случайный человек на улице отдал мне свою куртку, утешил меня, привел домой и даже не кинул на съедение крокодилам, когда узнал, что мои родители – геи.

Может, реальность не так уж и плоха?

На крыльце я вернул парню куртку и поблагодарил его. Он потрепал меня по влажным волосам.

– Ну, я пошел, – сказал я.

– Давай, не боись.

– Ага, я пошел, – снова повторил я. И никуда не пошел.

Он усмехнулся. И вдруг произнес:

– Я был сегодня на рельсах, потому что хотел покончить с собой. Так что и ты меня спас.

Я вылупил глаза и, моргая, уставился на него. Он тоже смотрел на меня.

– Это правда, – сказал он. – А про батю-алкаша – нет. Выдумал, чтобы тебя переубедить.

А вот это меня задело. Я почувствовал себя обманутым и нахмурился.

– Все, иди. – Он сам развернул меня за плечи. – Иди и передавай привет Содому и Гоморре.

Я обернулся.

– Кому?

Парень засмеялся.

– Да проваливай уже.

И я пошел к подъездной двери. Но, прежде чем открыть ее ключом от домофона, я обернулся, и мы долгую-долгую секунду смотрели друг другу в глаза.