Текст книги "Дни нашей жизни"

Третий лишний

Однажды мы с бабушкой вступили в сговор. О нем никто не знал, только мы вдвоем. И вообще-то я сначала от него отказался. Она тогда пришла к нам утром: родителей дома не было, а у меня – лето и каникулы перед третьим классом. В общем, я встретил ее один. Она поговорила ради вежливости о моих делах и оценках, а потом вдруг спросила:

– А ты хотел бы с папой познакомиться?

Я ее не понял: чего с ним знакомиться, если мы вместе живем.

– У тебя же есть папа, ты знаешь? – поясняла она, заметив мое недоумение. – Настоящий, тот, от которого ты родился.

Тут я начал ее понимать. Тот, который меня бросил.

– Я не хочу с ним знакомиться, – холодно ответил я.

– Да подожди, не горячись. Он на самом деле очень хороший парень, просто трусливый был по молодости, ну а кто не был? Они тогда только школу закончили, да и время было неспокойное…

– Я не хочу! – твердо повторил я. – У меня есть папа, мне не надо другого! – «И даже два», – мысленно добавил я.

Бабушка быстро-быстро начала открывать свою сумку и вытаскивать оттуда фотографии. Некоторые выглядели уже потрепанными, блеклыми, на них были запечатлены школьники-старшеклассники. Она водила пальцем по фотографиям, на каждой показывая мне одного и того же темноволосого парня.

– Вот он, видишь? Игорь, красавец… Папа твой!

– Не хочу смотреть! – закричал я и отвернулся.

Бабушка меня будто и не слышала.

– А сейчас он хоккеист! Играет в нашей сборной, представляешь? Сама случайно узнала… Связалась с ним, поговорила, и он, между прочим, не против с тобой познакомиться.

Я демонстративно закрыл уши, но бабушка продолжала:

– Зря ты так, любой мальчишка обрадовался бы, что у него папа – спортсмен. Это же очень хорошо для мальчика. Тебе бы точно пошло на пользу, у тебя данные для спорта очень хорошие, а Слава тебя все в театр, на музыку, на рисование…

– Я сам это выбираю!

– Мало ли что ты выбираешь, ребенка надо направлять. Зато представь, рос бы с настоящим папой…

– У меня и так настоящий папа! – перебил я ее. – Здесь моя настоящая семья!

Я подошел к столу, сгреб фотографии в одну кучу, сложил и сунул бабушке в руки.

– Не приноси мне это больше!

Бабушка покорно сложила фотографии обратно в сумку и, как-то сгорбившись, собралась и ушла. Будто я физически придавил ее своим отказом.

Я смотрел ей вслед, пока она не закрыла за собой дверь, а потом заревел. И сам не понял, почему реву: то ли мне стыдно, что я накричал на нее, то ли обидно, что она пришла ко мне с этой ерундой.

Но не думать об этом теперь стало невозможно. Я гонял мысли об объявившемся отце по кругу и то приходил в ярость, то радостно воображал, как было бы здорово, если бы мы жили с ним вместе. Мы бы играли в хоккей, я бы смотрел на его игры с лучших мест, все бы мне завидовали… И не пришлось бы жить так закрыто, в постоянном страхе. Все было бы обыкновенно, просто и понятно. Как у всех.

Я промучился весь день, но и на следующее утро проснулся с той же головной болью и теми же тревожными мыслями.

В конце концов я позвонил бабушке.

– Я хочу с ним увидеться.

Родителям я ничего не сказал. Когда бабушка купила нам два билета на хоккейный матч, они очень удивились.

– Давно тебя интересует хоккей? – спросил Слава.

– Просто по телику увидел, стало интересно, – небрежно ответил я.

Это и был сговор. Наша общая с бабушкой тайна.

Сидя на трибунах стадиона в ожидании игры, я чувствовал себя одновременно и счастливо, и несчастно. Мне казалось, что я предатель. Мысленно я представлял, как мой отец, именно он, забьет шайбу в ворота, а потом громко объявит, что посвящает этот гол своему сыну, то есть мне, потому что сегодня сын в первый раз пришел к нему на игру. Вот бы он и правда так сказал. Если бы это происходило в кино, так бы оно и было…

Но тут же одергивал себя: «Зачем мне другой отец? Разве мне мало своих родителей, разве я не люблю их?»

С трибуны отца было не разглядеть. Все игроки выглядели одинаково, да еще и были в шлемах, но бабушка сказала, что отец играет под номером 43, а потому я наблюдал не за игрой, а только за его спиной с заветными цифрами. Так что даже и не знаю, понравился ли мне хоккей. Наша команда, кстати, выиграла, но меня это почти не волновало.

А мой отец не забил ни одной шайбы, поэтому и не посвятил мне гол.

После игры мы с бабушкой долго ждали его в вестибюле. Я нервничал: понравлюсь ли я ему? Будет ли он рад, что его сын – именно я? Все-таки я ничего не знаю о хоккее и вообще о спорте, вдруг он будет разочарован и не захочет со мной говорить?

Это было неприятное, муторное волнение, от которого обычно тошнит.

Наконец он вышел: в красно-белом спортивном костюме с надписью Russia и спортивной сумкой через плечо. На лице у него было несколько заживающих и свежих ссадин. Он был отталкивающе симпатичен – это странно, но мне он показался именно таким. Приятные черты лица сочетались в нем с чем-то неуловимо подлым.

Было видно, что ему неловко и он тоже не знает, как себя со мной вести. Эту неловкость он пытался скрыть за улыбкой и нарочито веселым тоном.

– Привет! Никита, да? – Он протянул мне руку.

Я не пожал ее. Ответил:

– Микита. Через «эм».

– Извини, по телефону неправильно услышал.

Я на секунду сжал его руку и тут же отпустил.

– А я Игорь, – сказал он. – Вот. Папа твой…

Это так неестественно звучало, что мне стало в сто раз хуже. Что я здесь делаю? Почему я на это согласился?

Тут бабушка положила руки мне на плечи.

– Ну, вы давайте, пообщайтесь, а как закончите – позвони, и я тебя заберу, хорошо?

Я ничего не ответил. А молчание взрослые всегда воспринимают как согласие.

На улицу мы вышли втроем и там разошлись: бабушка, помахав рукой, пошла в одну сторону, а мы с Игорем – в другую.

Когда я понял, что мы идем к машине, то замялся. Могу ли я сесть к нему в машину? Ведь садиться в машину к незнакомцам нельзя, а я с ним не знаком. С другой стороны, он мой биологический отец, разве он может быть для меня опасен? Ладно, бабушка разрешила, а она взрослая…

Когда я открыл заднюю дверцу, он спросил:

– Не хочешь сесть вперед?

– Детям младше двенадцати лет нельзя ездить на переднем сиденье, – ответил я.

– Да ладно, иногда можно, – махнул он рукой. – Давай, впереди же интереснее!

– Нельзя нарушать закон, – ответил я бесцветно. – Особенно если это правила личной безопасности.

Игорь вздохнул.

– Хорошо, вижу, ты парень серьезный.

Он сел за руль, а я – прямо за ним. Некоторое время мы ехали молча, изредка ловя взгляды друг друга через зеркало заднего вида.

Потом он спросил:

– Ты живешь с бабушкой?

– Нет.

Я хотел сказать: «С папой». Но почему-то себя остановил. Сказал:

– Со Славой.

– А Слава – это?..

– Мамин брат.

– А, да, Слава, Слава… – Он сделал вид, что вспомнил. Соврал. – А отчество у тебя чье?

Я ответил с каким-то внутренним злорадством:

– Славино.

– Справедливо…

Он мне не нравился. Все вопросы были лишь для выяснения его значимости в моей жизни. Будто я только и должен был делать, что все девять лет жизни тосковать по нему.

Квартира у него была большая, в новостройке. Я насчитал шесть комнат, но, может, их было еще больше. Он провел меня в зал, а сам на кухне поставил чайник.

Я разглядывал все вокруг: целый стеллаж с медалями и кубками, на одной стене много фотографий, на другой – огромный плазменный телик. Книг нет. Пригляделся к фоткам: там какая-то девчонка лет пяти.

Когда Игорь вошел в зал, я произнес:

– У тебя очень много наград.

Он сразу оживился:

– Да, посмотри, если хоч…

– Не хочу, – перебил я его на полуслове.

Он кивнул и заметно стушевался. Меня кольнуло чувство стыда: может, я жесток с ним?

– Ты женат?

– Да, жена сейчас…

Мне было не интересно, где его жена, поэтому я снова перебил:

– А мою маму ты когда-нибудь любил?

Он ответил усталым голосом:

– Это было давно и неправда…

– Но я – правда.

Игорь беззлобно усмехнулся.

– Ты очень умный мальчик…

– Да, – согласился я. – Поэтому хорошо, что я расту не с тобой. С тобой я был бы глупым. Очень глупым. И злым.

– Ну, злой ты и без меня.

– Считаешь, у меня нет причин быть с тобой злым?

– Есть-есть… Но…

– Значит, я не злой, а справедливый. – Я подошел к стене, к фотографии с девочкой. – Это твоя дочь?

Я бы не расстроился, если бы это была его дочь. Значит, у меня есть сестра, а это хорошо.

– Не совсем, – ответил он. – Это дочка моей жены, я ее удочерил.

От этой новости у меня сердце ухнуло в пятки. Значит, я ему был не нужен, от меня, родного ребенка, он отказался и даже не пытался выяснить, как я живу, а чужого – принял, удочерил. Чужой для него оказался лучше, чем я.

Я почувствовал, как от желания заплакать у меня встал ком в горле. И, давя этот ком, я произнес:

– Позвони бабушке. Я домой хочу.

…Пока мы ехали домой, я оставался внешне спокоен. Да и внутренне тоже: не было никаких мыслей, чувств, эмоций. Я будто перестал существовать. Бабушка что-то спрашивала, но я не слушал, не реагировал.

Зато дома меня прорвало. Закрывшись в своей комнате, я рыдал и бил подушку, потом откинул ее и принялся колошматить стены кулаками с такой яростью, будто рассчитывал их пробить. Я кричал почти до судорог в горле, пока не почувствовал, как чьи-то руки, будто удерживая от броска в пропасть, схватили меня и прижали к себе.

– Тише. – Это был Лев. – Если хочешь что-то сломать – ломай. Но себя не рань.

Я посмотрел на свои руки – костяшки сбиты. Всхлипнул:

– Я виделся…

– Мы знаем, – мягко перебил он. – Можешь ничего не говорить. Мы сразу поняли.

Я то ли вздрогнул, то ли кивнул. Мне было так стыдно… Зачем я туда пошел? Что я рассчитывал увидеть? Мой настоящий отец обнимал меня в ту самую минуту. А второй – смотрел на нас, остановившись на пороге комнаты.

Разве мне когда-то было нужно что-то большее?

Цветы жизни

До моих десяти лет жизнь у меня была обыкновенная, без происшествий. Я учился в третьем классе, списывал сочинения из интернета, вяло огрызался надоедливым учителям. Когда начал приближаться мой день рождения, девочки одна за другой принялись спрашивать, собираюсь ли я его отмечать и кого позову. Я только пожимал плечами, но дальше следовал вопрос: «А можно я приду?» Приходилось всем разрешать, потому что отказывать я не умел.

Бабушка сказала, что все девочки в классе в меня влюблены, потому так себя и ведут. Я ходил гордый собой целый день, пока Лера не проговорилась, что на самом деле все девочки влюблены в моего папу. Она так и сказала: «Они все хотят выйти за него замуж».

Это, конечно, немного подкосило мою самооценку.

Десятый день рождения прошел в преимущественно женской компании. Девочки почти все время толпились возле Славы и задавали ему кучу разных вопросов: кем он работает, хорошо ли он учился в школе, сколько ему лет…

– У меня что, пресс-конференция? – смеялся Слава. – Давайте договоримся: отвечу на три вопроса – и все.

– Давайте, – хором отвечали девочки.

Первой задала вопрос Эвелина:

– А вы когда-нибудь собирали монетки?

Все остальные загудели:

– Дура, целый вопрос испортила…

Пока никто не успел испортить остальные, Лера быстро спросила:

– Вы влюблены?

– Да.

– О-о-о-о, – то ли разочарованно, то ли завороженно протянули они.

– А она красивая?

– Она похожа на принцессу?

Слава поморщился.

– Если сравнивать с принцессой, то полный провал. Но потенциал есть.

После моего дня рождения меня вдруг самого пригласили – на день рождения Ильи. Он отмечал его в кафе и позвал весь класс, закатив грандиозный праздник в честь своего первого юбилея.

Ребята неизбежно разбились на две группы: мальчиков и девочек. И если девочек пришлось развлекать чьим-то мамам, то мальчики были вполне довольны предоставленностью самим себе. Мы играли в прятки, догонялки и казаков-разбойников на детской площадке возле кафе, а потом возвращались и пили молочные коктейли.

Все шло мирно, пока Антон не отошел в туалет. Тогда Илье пришла в голову новая игра. Он так и сказал:

– Давайте новую игру.

Мы все оживились. Он подвинул на середину стола пока нетронутый молочный коктейль Антона и предложил:

– Давайте все плюнем туда по очереди, а дебил это потом выпьет!

«Дебил» – это Антон, в классе у него будто бы и не существовало нормального имени. Ребятам понравилась идея Ильи, а я запаниковал. Я не знал, что мне сделать, как их остановить, если я один против всех. А если я позову взрослых, завтра сам окажусь на месте Антона за то, что наябедничал.

Но затея с плевками была только цветочками. Грузный Юра, правая рука Ильи, вдруг сказал:

– Я вообще туда нассать могу.

Это всем понравилось еще больше. Наверное, на моем лице отразился ужас, потому что Илья вдруг успокаивающе мне сказал:

– Да ладно, мы же не будем заставлять его это пить, может, он и сам не станет.

Я чувствовал себя ответственным за то, что вот-вот должно было произойти, ведь я понимал, что поступать так – дико и неправильно, а другие, видимо, нет.

Я попытался внести каплю здравого смысла в эту «игру»:

– Ему же потом плохо станет.

– Не станет, – легкомысленно ответил Илья. – Он же колготки носит.

Не знаю почему, но всем показалось, что аргумент про колготки – прямо то, что надо, будто они какие-то чудодейственные.

С внутренним смятением я наблюдал, как Юра берет молочный коктейль Антона в руки, ставит его перед собой, поднимается на стул и собирается туда помочиться.

Я не двинулся с места. Да что со мной? Почему я позволяю этому случиться? Я ведь никогда никого не обижал.

Я посмотрел на Игоря и Кирилла, которые тоже не пытались ничего предпринять. А ведь и они никогда никого не обижали. Наоборот, они выхаживали бродячих котят. И Илья – разве такой уж он жестокий? Он как-то раз возле школы подобрал и отогрел голубя со сломанным крылом.

Тогда почему все мы сейчас смотрим на эту нечеловеческую жестокость, позволяем ей случиться, радуемся ей?

Детство так прекрасно и бездушно одновременно.

Они поставили коктейль на место, будто и не трогали. Антон вернулся со своей вечной блаженной улыбкой, сел на свое место, пододвинул стакан поближе.

Я думал, что такое невозможно не заметить. Наверное, этот стакан ужасно воняет, и сейчас Антон скажет что-то типа: «Ребят, че за фигня, зачем вы туда нассали?» Но он ничего не говорил.

Я вдруг подумал, что не знаю, чего хочу больше: посмотреть, как он будет пить, или отговорить его от этого.

Антон вдруг поправил трубочку в стакане и отпил. Ребята замерли с каменными лицами. Сам же Антон в лице никак не изменился. Все запереглядывались.

– Как коктейль? – первым спросил Илья.

– Вкусно, – кивнул Антон и опять улыбнулся.

Это невозможно. Невозможно не понять, что случилось. С ужасом я осознавал, что он нам подыгрывает.

Он вдруг заглянул мне в глаза своим очень умным взглядом и снова отпил, намного больше, чем в первый раз. Меня затошнило. Я смотрел на него в ответ и силой мысли пытался докричаться: «Антон, зачем ты это делаешь? Просто откажись, скажи, что это гадость, и они от тебя отстанут».

– Вкусно, – снова повторил Антон.

Я не выдержал: сделал вид, что неаккуратно откинул руку, и сбил стакан Антона на пол. Никто меня за это не осудил, все ребята следили за Антоном испуганными, уже не веселыми взглядами. Наверное, каждый тогда был рад, что я разлил этот дурацкий коктейль.

Антон после этого собрался и ушел. Сказал, что ему нужно к какому-то репетитору. Соврал, наверное.

Я до конца праздника не вставал со своего места за столом. Несколько раз ко мне подходили Игорь и Кирилл.

– Успокойся, – убеждал меня Кирилл. – Мы ничего не сделали.

– Вот именно, мы ничего не сделали. – От желания заплакать у меня дрожал голос.

– А если бы сделали, то до конца школы уже нам бы ссали в чай в столовой, – хмыкнул Игорь.

Я не ответил.

– А я считаю, что Юра и Илья тоже ничего такого не сделали, – пожал плечами Кирилл.

– Смеешься? Они ему в коктейль… – Я даже не смог это произнести, горло перехватило.

– Да совсем немного, – оправдывал их Кирилл. – Что ему будет-то? В войну люди вообще свою мочу пили и песок ели, когда больше нечего было. И все нормально.

– Сейчас не война, – хрипло возразил я.

Или война?

Это было на весенних каникулах. Через неделю началась учеба, и Антон ходил в школу как обычно. Я до сих пор не знаю, имела ли для него та ситуация какие-то последствия.

Но постоянно, всю школьную жизнь я ловил его взгляды на себе, глаза в глаза, и чувствовал, будто он ждет моих действий. Будто весь Антон существует и позволяет над собой измываться, только чтобы я однажды проявил себя как настоящий человек – и заступился за него. А я все не мог и не мог.

Я и не особо-то думал о нем раньше. Он существовал для меня словно предмет мебели в классе – этакое дополнение к стулу и парте, а после того случая вдруг резко превратился в живого человека.

Этот дурацкий возраст…

Мои десять лет не запомнились мне ничем выдающимся. Разве что я начал отвечать на выпады Ильи, но триумф этот был недолгим.

Мы тогда шли с Кириллом по этажу, а Илья был дежурным – тем, кто стоит и командует всеми остальными, чтобы они не бегали, ходили спокойно и кланялись ему в ноги. У дежурных, будто знаки на военной униформе, были нашивки на рукавах: «ШД» – типа «школьный дежурный».

В общем, этот школьный дежурный к нам и пристал. Сказал:

– Ходите помедленнее, идиоты.

После случая в кафе я почему-то стал бояться его немного меньше. Но противная дрожь при его приближении все равно оставалась. Я вяло огрызнулся:

– У тебя синдром вахтера.

Это была слишком сложная фраза для его понимания, но, чтобы не оставлять последнее слово за мной, он сказал про Кирилла:

– А что ты все время с ним ходишь? Это твой парень?

Я тоже не смог промолчать. Указал на нашивки:

– А как расшифровываются эти буквы? «Доставучий шакал»?

Тогда Илья толкнул меня к стене и скрутил мне руки – силы в нем было раза в два больше, чем во мне.

– Я и забыл, что ты папочкин боксер, – насмешливо произнес я. И добавил мстительно: – Илюша.

Он несильно стукнул меня об стену.

– Скажи: «Прости меня, Илья, ты самый лучший».

Долго пытать меня у него не получилось. Позади нас на полной скорости промчался первоклассник, а в Илье включилась функция «ШД» – он отпустил меня и с криком «Не бегать!» побежал за несчастным.

Я растирал запястья, чувствуя, сколько у меня внутри невыплеснутой злости. Мне казалось, у меня даже глаза от нее потемнели.

– Давай догоним и врежем, – предложил я Кириллу. – Нас двое, а он один.

– Сейчас один, а потом нам еще хуже будет, – беспомощно отозвался тот.

Этот ответ разозлил меня еще больше. Так всех нас в трусов превращает мысль…

Я вздохнул:

– Пойдем тогда.

И мы пошли дальше. Я растирал свои запястья даже после того, как они уже перестали болеть.

Что-то будто копилось во мне и вот-вот грозилось лопнуть.

А в пятом классе случилось неожиданное. Первого сентября я шел на линейку, как вдруг кто-то закричал:

– Мики! – и бросился на меня со спины.

Увидев обнимающие меня руки, я почему-то сразу понял, кто это, будто почувствовал.

– Лена? – радостно уточнил я.

Рот у меня сам по себе растянулся в улыбке. А после случая в кафе это происходило довольно редко.

Она оказалась передо мной какая-то совсем другая. Выше на полголовы, с синей прядью в длинных волосах; руки в фенечках, ноги – в носках разного цвета, надетых под кеды. Кеды, кстати, тоже разных цветов – один фиолетовый, другой розовый. Выглядела она совсем не по-школьному, хотя и была в блузке и черной юбке.

– Ты что тут делаешь? – выдохнул я, не переставая улыбаться.

– Папу обратно перевели, – ответила она. – Снова будем вместе учиться!

Я вспомнил, как в первом классе идея учиться с Леной показалась мне пыткой. Теперь же у меня радостно скакало сердце в груди. Я даже ничего не мог сказать, только смотрел на нее, пытаясь запомнить, словно она опять может вот-вот исчезнуть.

– Прости, я потеряла твой номер телефона при переезде, – сказала она. – Но я звонила в школу…

– В школу?

– Да, днем звонила и просила, чтобы тебя позвали. Хотела уточнить твой номер. Но они не позвали.

– Сволочи.

Когда я это произнес, она приложила палец к моим губам.

– Не ругайся.

От нее сладко пахло какими-то тропическими фруктами. У меня даже голова закружилась.

Лена взяла меня за руку и повела к линейке, на построение. Как в первом классе, когда мы тоже так ходили по коридорам. Я тогда это ненавидел.

Ладонь Лены была очень теплой. И тепло разливалось по моему телу. Все мероприятие мы так и стояли, держась за руки, а я все пропустил: ничего не слышал и не видел. Только вдыхал запах фруктов и пытался запомнить ощущение ее ладони в своей.

После линейки Лена предложила мне сходить в парк аттракционов. Вообще-то я не фанат аттракционов, меня укачивает на всем, кроме колеса обозрения. Но я был в таком состоянии, что, предложи она ограбить банк, все равно зачарованно ответил бы: «Да, конечно». Так что Лена и представить себе не могла, какой властью надо мной обладает.

Когда мы дошли до парка, я все-таки признался ей, что не переношу большинство аттракционов. Тогда Лена сказала:

– Значит, купим пять кругов на колесе обозрения!

Мы так и сделали. Катались, катались, вспоминали старых учителей, говорили про книги (за прошедшее время Лена полюбила читать), про жизнь Лены в другом городе, про то, какой жизнь была здесь, про новые фильмы, про музыку Queen, которую Лена, оказывается, тоже знала. Эти пять кругов подарили нам не меньше тридцати минут разговора.

Потом, прогуливаясь по дорожкам, мы ели сладкую вату – одну на двоих. И было досадно, что время нельзя остановить.

– Пойдем в кино? – вдруг предложила Лена.

– На что?

– На любой ближайший сеанс в ближайшем кинотеатре.

Мы пошли на «Девять жизней», которые я вообще не запомнил, потому что мысленно находился где-то в другом месте. Мне кажется, я весь фильм не переставал улыбаться, как дурак.

Когда мы выходили из кинотеатра, уже темнело – девятый час. Я предложил Лене проводить ее до дома.

– На случай, если встретятся бандиты? – с улыбкой уточнила она.

Я кивнул. А сам подумал: «Черт, и что я буду делать, если они встретятся? Лучше бы им, конечно, не встречаться…»

Пока мы с Леной шли до ее дома, я осознал страшную, просто очень страшную вещь. Я не предупредил родителей о том, что пойду гулять. И телефон оставил на беззвучном режиме.

Смотреть на экран мобильника было страшно. Я представлял, что там сейчас тысяча пропущенных звонков: от родителей, учителей, полицейских.

Но их оказалось всего шесть – от родителей. Впрочем, это уже достаточно страшно. Настолько, что перезванивать я не стал, а просто написал им сообщение с извинениями и объяснениями.

– Все в порядке? – уточнила Лена, глядя, как я нервно печатаю.

– Да, просто дела, – сважничал я.

Странно. Раньше я перед ней не важничал – говорил все как есть. В первом классе мог прямо сказать, что меня дома убьют, и мы вместе паниковали, а потом вместе радовались тому, что меня все-таки не убили.

Лена теперь жила в другом доме, не рядом со школой. Она пригласила меня пройти в квартиру. Было заметно, что въехали они совсем недавно: везде были неразобранные коробки и чемоданы. Ее родители узнали меня и, как это полагается взрослым, восхитились тем, как я «вымахал».

Лена предложила мне поужинать, а я не стал отказываться, потому что не хотел с ней расставаться.

Что мне всегда нравилось в Лене – она никогда не парилась над тем, как выглядит со стороны. Бабушка всегда учила меня, что нужно быть очень гостеприимным, всегда накрывать на стол, класть нож справа, а вилку слева, предлагать чай каждые пять минут. Лена же поставила на стол сковородку с жареной картошкой и предложила есть прямо из нее. Я был в восторге. Еще и жареное! Дома жареное полагалось мне крайне редко.

Мы ели, нарушая все правила этикета, и снова разговаривали обо всякой ерунде. Домой я потом возвращался как на автопилоте. Даже не заметил, как дошел.

Очнулся лишь тогда, когда на пороге, в прихожей, посмотрел на настенные часы. Почти одиннадцать вечера.

Родители встретили меня каменным молчанием.

– Лена вернулась, – только и сказал я в свое оправдание.

– Мы уже в курсе, – мрачным тоном сообщил Лев. – Учительница сказала, что ты со счастливой и влюбленной физиономией ускакал за ней.

– Вы что, ей позвонили?

– А что нам оставалось? Ты с нами разговаривать не хотел.

– Да просто телефон не слышал, – оправдывался я.

Лев веско пообещал:

– Еще раз придешь домой после девяти – будешь неделю ходить только в школу, туда и обратно, под моим личным надзором.

– После десяти… – попытался поторговаться я.

– После девяти.

Почувствовав в голосе Льва стальную непреклонность, я не стал больше спорить. Пристыженный, я пошел в свою комнату и вдруг услышал тихий голос Славы:

– Вот и наступил этот дурацкий возраст…