Текст книги "Теневые владыки. Кто управляет миром"

Обман был раскрыт немедленно, однако аудиторам потребовалось несколько недель, чтобы установить, что недостает 242 млн. долларов – 191 млн. наличными и остальное в виде процентов, подлежащих уплате. Сакагучи оказался не единственным человеком, которому пришлось многое объяснять. В краже участвовали двое подчиненных Сакагучи из его отдела. Для внешнего аудитора банка, компании Price Waterhouse Coopers, особенно неприятным ударом по репутации оказалось то, что в период, когда совершалась афера, она выдала банку шесть чистых бланков свидетельств о благополучном положении банка. Едва ли такой промах заставил почувствовать себя увереннее компанию, еще не оправившуюся от последствий своего бесславного участия в деле банка BCCI.

Семейства Симонсенов и Кокрэнов, которые владели «Банко Нороэште», приняли решение восполнить недостающие 242 млн. долларов своими силами, чтобы продажа «Нороэште» «Банко Сантандер» могла состояться. В последующие шесть лет новых событий было мало. Оба семейства усвоили тот факт, что регулировать не знающие границ потоки денег, перемещающихся в банковской системе, так же трудно, как налаживать взаимодействие между системами уголовной юстиции двух стран, – не говоря уже о четырех или пяти, как было в этой крупнейшей в мире авансовой афере. Чиф Нвуде и госпожа Анаджемба (муж которой к тому времени пал жертвой заказного убийства) могли свободно тратить, тратить.

Нельсон Сакагучи – невинная жертва обмана или профессиональный преступник?

«Проблема в том, что никто не обращается к людям, которые знают, как искать деньги», – поясняет Билл Ричи, бывший заместитель прокурора штата Флорида, к которому Симонсены и Кокрэны обратились с просьбой искать их деньги по всему земному шару. Ричи сделал хитрый ход: он привлек в качестве следователя своего друга, который раньше работал во Внутренней Налоговой Службе США. «Вы знаете ВНС, налоговиков – это американское Гестапо! – говорит он. – Мой друг – очень милый человек, но он очень эффективный судебный следователь по розыску счетов!»

Отслеживая деньги в Швейцарии, Англии и США, Ричи собрал первоклассную команду из адвокатов по возврату активов из Лондона, Кентукки, Лос-Анджелеса, Женевы, Гонконга, Сингапура и Лагоса. Медленно, но верно эта команда начала возвращать активы, находившиеся за пределами Нигерии. Но для того, чтобы эта работа была выполнена как следует, им необходимо было добиться осуждения преступной группы в Нигерии. «А вплоть до 2003 года это была безнадежная затея», – сказал один из юристов.

Чиф Нвуде и госпожа Анаджемба уже вовсю подкупали полицию, умасливали прессу и одаривали суды. Они были неприкасаемы. Именно в этот момент на сцене и появился настоящий нигерийский Эллиот Несс.[24]24
  Эллиот Несс (1903—1957) – легендарный американский борец с мафией времен сухого закона, добившийся осуждения мафиози Аль Капоне, символ честности и неподкупности. – Примеч. перев.


[Закрыть]

В 2002 году по рекомендации президента Олусегуна Обасанджо нигерийский парламент учредил Комиссию по финансовым и экономическим преступлениям. На Нигерию одновременно давили Соединенные Штаты, МВФ и Европейский союз, требовавшие снизить уровень коррупции в правительстве и обществе, уже вошедший в поговорку. Для Запада эта проблема имела немалую значимость, поскольку на фоне усиливавшейся нестабильности на Ближнем Востоке, в Средней Азии и Венесуэле важность Нигерии как поставщика нефти возрастала.

Когда Комиссия приступила к работе, мало кто ожидал, что ее директор, Нуху Рибаду, с такой несгибаемой твердостью примется искоренять коррупцию и преступность всюду, где они ему встречались. Этот худой, серьезный мужчина в очках, сорока с небольшим лет, тонким, почти женским голосом говорит о своей непреклонной решимости бороться с главным врагом Нигерии: «Именно коррупция наградила Нигерию таким ужасным имиджем, который гонит людей из страны; это коррупция приводит к расцвету таких преступлений, как авансовые аферы, и именно из-за коррупции никто не хочет вести с нами дела. Мы должны призвать к ответу тех влиятельных коррумпированных богачей, которые превратили нас в страну аферистов и мошенников».

Рибаду не просто сотрясает воздух. За первые три года своего существования Комиссия вернула украденных активов более чем на 1 млрд. долларов. Рибаду сместил бывшего шефа полиции, своего собственного наставника Тафу Балогуна, заподозрив того в нецелевом использовании 30 млн. долларов (а как выяснилось позже, 150 млн). Комиссия добилась обвинительного приговора для действовавшего главы одной из провинций, а Рибаду, в ответ на обвинения в том, что он является карательным оружием президента Обасанджо, заявил, что именно он сместил такого главного союзника президента, как президент Сената: «Я расследую любые дела с участием бывших глав государства, нынешнего руководства – всех, от президента и ниже».

Было бы слишком оптимистичным полагать, что Рибаду и 500 сотрудников его Комиссии вырвут с корнем всю сорную траву, которая глубоко вросла в социальную и политическую ткань Нигерии. Однако то, что Комиссия прославилась как неподкупное ведомство, резко выделило ее в обществе. Борьба с международной преступностью становится все более трудной, однако для того, чтобы она велась успешно, исключительно важную роль должны сыграть антикоррупционные стратегии на таких развивающихся рынках, как Бразилия и Нигерия. Коррупция – это то самое болото, в котором плодятся особенно эффективные и бездушные паразиты криминального мира. В 2005 году Чиф Эммануэль Нвуде явился к Рибану домой и пытался всучить ему в качестве подарка два бумажных коричневых пакета, которые были при нем. Там было 75 тыс. долларов наличными. До сих пор у преступников и продажных чиновников было достаточно богатств, чтобы к собственной пользе подминать под себя уголовную юстицию. Но Рибану не только выдвинул против Нвуде обвинение в даче взятки, но и обвинил его в попытке похищения важного свидетеля обвинения на первом судебном процессе Нвуде.

Однако главным свидетелем на суде Нвуде, который состоялся в ноябре 2005 года, был Нельсон Сакагучи. Домингуш Рефинетти, юрист «Банко Нороэште» из Сан-Паулу, убедил его приехать в Нигерию и встретиться там с Чифом, его злым роком. Амака Анаджемба, согласившаяся на сделку с правосудием, тогда уже отбывала тюремное заключение. Когда суд начинался, Нвуде объявил, что невиновен. Но после того, как Сакагучи дал показания, Чиф вынужден был признаться и сейчас сидит за решеткой; все деньги были у него конфискованы, и вдобавок на Нвуде наложили весомый штраф в 10 млн. долларов.

Мотивы, которые двигали Нельсоном Сакагучи, остаются загадкой. После того как в Швейцарии он был признан виновным в отмывании денег и отбыл там тюремное заключение, Сакагучи тихо живет в своем доме в Коите и ждет, когда начнется суд, где его обвинят в преступном сговоре. Сакагучи настаивает на своей невиновности, утверждая, что не был уполномочен переводить деньги и что вся операция была санкционирована советом директоров.

Какая бы участь ни постигла банкира, по крайней мере, деньги больше не принадлежат Нвуде и его команде. Десяткам тысяч других жертв повезло меньше, чем Симонсенам и Кокрэнам. «Я не возьмусь за дело, если сумма ущерба менее пяти миллионов долларов – за такими суммами гоняться не стоит, – откровенно заявляет американский адвокат Билл Ричи. – Я не скажу вам, сколько заплатили нам клиенты, но эта сумма значительно меньше половины того, что мы заморозили на счетах во всем мире. Когда мы закончим разбираться с участниками процесса в Нигерии и подадим в суд на два швейцарских банка, «Ллойдс Банк» и «Ситибанк», получим обратно активы и, наконец, закроем дело, клиенты, я полагаю, получат впятеро больше потерянных вложений». Но Ричи добавляет затем: «Очень жаль, что если вы стали жертвой преступлений, то должны быть в состоянии заплатить за возвращение собственного имущества».

И это один из самых досадных уроков аферы с «Банко Нороэште». Десятки тысяч других жертв «четырестадевятнадцатых» не имеют возможностей вернуть свои деньги. Ведь международное правосудие обходится дорого.

Глава девятая
Черные и белые

Люси Тшабалала обнаружила, что не может пошевелиться. «Я не владела собственным телом, и меня била дрожь», – говорила она. Сотрудник таможни в аэропорту Лос-Анджелеса сказал ей, что она может идти, но идти она не могла. «Мне ужасно хотелось сдвинуться с места, но меня как будто удерживал какой-то магнит». Застыв на месте, в приступе почти каталептического, обездвиживающего страха, Люси сбивчиво спросила таможенника, где она может сесть на автобус на Санта-Монику. Тот подумал и сказал: «Подождите здесь минутку, мэм».

Первое мая 1994 года было радостным днем для большинства южноамериканцев. Тремя днями раньше состоялись первые в стране свободные выборы, которые обеспечили Африканскому Национальному Конгрессу подавляющее большинство, а Нельсон Мандела, политик, которым в мире восхищались как никем другим, был только что избран президентом своей страны. Люси вспоминала: «Я получила паспорт 18 апреля, в день своего рождения, а через неделю пошла голосовать. Я говорила себе, что мне повезло и что это голосование стало шансом всей моей жизни».

«Там показывали, как Нельсон Мандела праздновал нашу победу, и я собиралась посмотреть, но тут вернулся таможенник – с двумя большими, огромными собаками с лоснящимися шкурами! С большими, черными лоснящимися собаками», – голос у Люси срывается, и она обрисовывает движениями руки пару лоснящихся собак-ищеек. Собаки жадно втягивали носами воздух, когда сотрудники таможни повели Тшабалалу на досмотр с раздеванием. Но собаки не понадобились таможенникам, – они и так нашли полтора килограмма героина, которые были плотно примотаны к ее животу. «Они были так рады! Нашли!»

«Мне сказали, что это самая большая партия, перехваченная в лос-анджелесском аэропорту за последние годы. Они были взволнованы. А я могла думать только о том, что никогда так и не увижу Манделу по телевизору, зато представляла себе заголовки на Си-эн-эн: «Девушка из Соуэто арестована в аэропорту Лос-Анджелеса!»

Так что в тот самый момент, когда Южная Африка делала свои первые шаги на трудном пути расставания с апартеидом, одна из ее юных дочерей двинулась в собственный путь – по долине отчаяние. В Лос-Анджелесе ее приговорили к шести годам тюрьмы за провоз наркотиков, после чего Тшабалалу перевели в Федеральное исправительное учреждение Дэнбери в штате Коннектикут – тюрьму обычного режима, среди заключенных которой не так давно оказалась и Марта Стюарт.[25]25
  Марта Стюарт – известная американская предпринимательница и общественный деятель, автор ряда книг, телеведущая, бывшая фотомодель. В 2004 году, в возрасте 63 лет, Стюарт получила пять месяцев тюрьмы за дачу ложных показаний. – Примеч. перев.


[Закрыть]

Первое время Люси было легче, чем раньше. «В некотором смысле, тут было лучше, чем в Южно-Африканской Республике, потому что меня кормили», – рассказывала она. Однако через год после прибытия Люси изнасиловал один из надзирателей. «Он со мной подружился, и я подумала, что он мне сочувствует, – сказала она. – Но он просто мной манипулировал, чтобы добиться секса». Она не могла ничего предъявить, кроме своих показаний против его показаний, и, по словам Люси, он убил бы ее, если бы она на него заявила. Поэтому она замкнулась в себе, и вскоре у нее случился нервный срыв. Тогда ее перевели в Федеральный медицинский центр Карсвелл в Форт-Уорте, штат Техас, который местные называют «больница ужасов». Карсвелл известен своей вопиющей историей дурного обращения с заключенными, что подтверждается большим количеством тамошних надзирателей, обвиненных в изнасиловании заключенных. Состояние Люси ухудшалось, однако ее поддерживали две сокамерницы: «Они за мной присматривали. Возможно, они хотели как-то оправдаться за то, что делали их мужчины, – понимаете, они были нигерийками».

За четыре месяца до того, как Люси арестовали в Лос-Анджелесе, она познакомилась с высоким образованным мужчиной по имени Кингсли Нобл, когда в поисках работы обходила грязноватые ресторанчики на улице Муи, на окраине делового центра Йоханнесбурга. Ей надо было любой ценой заработать денег, чтобы учиться экономике в Южно-Африканском Университете. Она была первой девушкой из своей деревенской школы в северовосточной провинции Мпумаланга, которую приняли в колледж. Жизнь ее семьи была типична для ЮАР. Отец оставил мать Люси с маленькими детьми и отправился в «Йобург», или Йоханнесбург, искать работу. Он поселился в Соуэто, городе-спутнике, в котором вынуждены были жить черные рабочие и который стал символом народного сопротивления апартеиду. Там отец сменил целую череду «жен», последняя из которых не желала иметь ничего общего ни с Люси, ни с другими его детьми.

Люси была молода и симпатична, но перебиралась с места на место, не имея ни жилья, ни работы, когда господин Нобл стал о ней заботиться. «Я никогда не встречала квере-квере[26]26
  Оскорбительное зулусское название африканских негров, живущих за пределами Южно-Африканской Республики. – Примеч. авт.


[Закрыть], который говорил бы по-английски как белый. Он сказал, что приехал из Ганы, и он был такой образованный, а вы знаете, что мы думаем обо всех квере-квере из таких стран, как Эфиопия или Зимбабве? Мы думаем, что они страдают больше нашего и постоянно стреляют, – но у него были деньги, он был умен, и потом, он угостил меня обедом в том ресторане, где мне только что отказали в работе! Я прямо растерялась», – рассказывала она.

Люси приняла приглашение Кингсли и стала жить с ним в его отеле в Хиллброу, районе, который хотя и граничил со многими богатыми белыми пригородами, стремительно приобретал в новой ЮАР репутацию рассадника наркомании и проституции. И еще – пристанища нигерийцев.

После того как в 1993 году ЮАР открыла свои границы, в страну переселилось около 60 тыс. нигерийцев. На первых порах их встречали тепло, поскольку Нигерия играла важную роль в движении солидарности с борцами против апартеида. Нигерия тоже была большой африканской страной, и в АНК, партии Нельсона Манделы, многие были убеждены, что стратегическое сотрудничество между двумя этими странами является залогом спасения Африки.

Но очень быстро радушие сменилось обидой. Пока новое правительство пыталось взять под свой контроль переход от апартеида к правлению черного большинства, в стране резко подскочила безработица, создав крайне болезненную ситуацию, которая породила ксенофобию. Весь спектр политических партий всех трех сообществ – белого, черного и цветного – требовал положить конец иммиграции, а слово «нигериец» стало ругательством, которым клеймили всех иностранцев. Вот почему при первой встрече Кингсли Нобл заверил Люси Тшабалалу, что он приехал из Ганы: еще до выборов 1994 года слово «нигериец» уже имело оскорбительный оттенок.

Но самое главное, в Южной Африке, где всего за несколько месяцев преступность превратилась в одну из важнейших политических, социальных и экономических проблем, к нигерийцам уже приклеился ярлык преступников. Хиллброу, или «Маленький Лагос», стал центром нигерийской общины в Йоханнесбурге. Этот район стал самой страшной «запретной зоной» в одной из самых криминализированных стран мира.

Впрочем, несмотря на репутацию людей безжалостных, преступные группы южноафриканских нигерийцев (или, если точнее, игбо, составлявших среди них 80—90%) клали в основу своей деятельности отказ от насилия. В Хиллброу и в других частях Южной Африки они принесли с собой эгалитарную систему племенных советов, которая предполагает, что за территории нельзя воевать – можно лишь спорить о них и приходить к соглашению. «Перетирать, а не стрелять» – так мог бы выглядеть их девиз.

Тем не менее южноафриканцы стали видеть в нигерийцах злейших преступников, поскольку те всегда были на виду, неустанно стремились расширять потребление наркотиков и продажной любви среди всех южноафриканских сообществ, а заодно давали дополнительные поводы убеждаться в их непревзойденном умении устраивать аферы и мошенничества.

При апартеиде в криминальной среде так же, как и в других областях жизни, существовала сегрегация: молодые негры, мулаты и белые не водили знакомств друг с другом, поэтому «перекрестного опыления» культур почти или вовсе не происходило. Потребление наркотиков также было очень четко разграничено: черные курили местную южноафриканскую марихуану, которая называлась «дагга» или «зол», мулаты курили «пуговицы» – толченые таблетки мандракса местного производства, приправленные низкосортным золом, а немногочисленные белые употребляли героин, а реже – кокаин: поскольку при апартеиде существовал жесткий контроль над границами, эти наркотики были редкостью, и белые также употребляли их крайне нечасто.

Нигерийские наркоторговцы быстро установили, что этот рынок уже подготовлен к «диверсификации», поэтому начали знакомить различные сообщества с новыми наркотиками. Теперь даггу стали активнее употреблять цветные и белые, а «пуговицы» стали выходить за пределы привыкших к ним цветных районов и городков. Благодаря этому «бюро добрых услуг» нигерийских наркодилеров белая, черная и цветная молодежь стала чаще контактировать между собой.

К 1994 году Нигерия стала новым и весьма значительным центром распространения кокаина с Запада на Восток и героина – в обратном направлении. А поскольку употребление героина в Южной Африке продолжает быть весьма редким, во всех трех сообществах стали весьма популярны кокаин и крэк[27]27
  Крэком называют сильнодействующую неочищенную разновидность героина или кокаина; в обоих случаях курится или употребляется внутривенно и дает быстрое привыкание. В данном случае речь идет о неочищенном кокаине. – Примеч. перев.


[Закрыть]. А для того, чтобы пробиться на южноафриканский рынок, нигерийцам нужны были «мулы». Мулы – это люди, обычно очень бедные, которые сознательно или сами того не зная перевозят наркотики к месту их розничной продажи. Нигерийцам мулы были нужны, чтобы ввозить в страну кокаин, а героин вывозить из Южной Африки в Соединенные Штаты. Героин из Афганистана и стран Золотого Треугольника доставлялся в соседнюю Танзанию или Мозамбик по другим каналам, обычно через пакистанцев и восточноафриканцев, хотя в Таиланде за это ловили и наказывали именно нигерийские группировки.

Люси Тшабалала даже не догадывалась, что «ганец» Кингсли Нобл, ее богатый покровитель-игбо, торговал героином и кокаином – не догадывалась, пока в дверь их номера в отеле не постучали. Стук был сигналом нигерийцев: один удар, а затем тихое постукивание-арпеджио пальцами по двери. «Это не было громовое «бум-бум-бум!», характерный южноамериканский стук в дверь», – рассказывала Люси, грохнув для примера по столу. Так что, поскольку постучались нигерийцы, Кингсли Нобл открыл дверь.

«В комнату вломились двое копов, белый и черный, и заорали: «Где кока? Где твоя вонючая кока?» – и наивная Люси удивилась, с чего это вооруженная полиция проводит рейд по конфискации кока-колы? Полиция заперла Люси в шкафу. «Мне было так страшно – я подумала, что сейчас меня в этом шкафу и пристрелят». Но она слышала только крики Нобла, которого избивали рукоятками пистолетов и ногами, стараясь выбить из него сведения о том, где он прячет свой товар. Ушли они с пустыми руками, и когда Люси удалось выбраться из шкафа, она увидела Кингсли, который корчился на полу в луже крови. Чтобы помочь ему выбраться из этой заварухи, Люси в итоге согласилась перевезти в Соединенные Штаты груз золота, но за день до ее рейса Кингсли и его босс потребовали, чтобы вместо золота она везла героин, благодаря которому зарю новой эпохи для Южной Африки Люси встретила во тьме американской исправительной системы.

Люси была не одна. Самые разные ни в чем не повинные люди попадали в силки инженеров новой теневой экономики. Преступность, словно пиявка-убийца, высасывала кровь и жизнь из новой Южно-Африканской Республики, лишая ее сил и погружая в страх и неуверенность. Страницы местной и иностранной прессы запестрели историями об убийствах, угонах машин, вымогательстве, изнасилованиях, злостном хулиганстве, бандитских войнах и очередном наплыве наркомании.

Обычные люди жили, в большинстве своем, терзаемые страхом перед спонтанными актами насилия или перед каким-нибудь случайным кошмаром, вроде того, в который угодила Люси Тшабалала. В 1990-х годах по числу убийств Южная Африка вышла едва ли не в мировые лидеры – опережала ее только Колумбия. О том, насколько серьезной была эта проблема, говорит тот факт, что по уровню убийств даже Ямайка в то время отставала от ЮАР на 30%. Если переводить показатели в точные цифры, это означало, что ежегодно около 20 тыс. южноафриканцев становились жертвами своих соотечественников (в 2005 году в ЮАР было зафиксировано почти 52 тыс. изнасилований, а если учесть стандартное соотношение зарегистрированных и незарегистрированных изнасилований, цифра получается астрономическая).

Но даже самым ожесточившимся южноамериканцам не стоило бы винить нигерийцев в таком приросте насильственных преступлений. В действительности, как мы знаем, волну беспорядков и террора породило само южноафриканское общество – оно явилось порождением апартеида и открыло путь к беспрецедентному уровню насилия и прочих преступлений в ЮАР, к чему самым опасным образом примешивалась взаимная неприязнь между этническими сообществами. Эта патологическая связь, наглядным следствием которой стала уличная преступность, служила ширмой для деятельности куда более серьезных международных криминальных синдикатов, которые с радостью окапывались повсюду в Африке, но именно ЮАР считали своей главной добычей.

Свои планы на Южно-Африканскую Республику строили независимо друг от друга две преступные отрасли. Первой была наркоторговля, главные участники которой жили в Нигерии, Италии и Южной Америке; второй была торговля оружием в Черной Африке (южнее Сахары) в обмен на ценные полезные ископаемые: алмазы, медь, цинк и малоизвестное вещество под названием колтан[28]28
  Колтан (колумбит-танталит) – жаропрочный минерал, одна из наиболее ценных статей африканского экспорта; используется в производстве электронных приборов. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Главными участниками этого бизнеса были россияне, бельгийцы, американцы, французы, британцы и израильтяне.

В 90-х годах Южная Африка оказалась в уникальном положении. Падение апартеида отличалось от падения коммунизма тем, что это расистское государство было развитой рыночной экономикой. Поэтому новая администрация, хоть и унаследовала от него развитую, богатую инфраструктуру, была исключительно слаба, когда дело дошло до поддержания ее в порядке. Вплоть до 1994 года правительство было никак не заинтересовано в расходовании средств на большинство населения страны – негров и цветных. Основной задачей нового демократического правительства, естественным образом, являлось устранение этого вопиющего дисбаланса. Однако резкая смена курса нанесла по бюджету ЮАР сильный удар. Новая полиция столкнулась с огромными трудностями, и поэтому Южная Африка, известный во всем мире «поставщик» преступности и преступников, сама стала одним из желанных трофеев транснациональных криминальных синдикатов. Нетвердо стоящее на ногах новое правительство вынуждено было бросить львиную долю своих ресурсов на наведение порядка в стране. В границах зияли дыры, а транспортные пропускные пункты были открыты для тех, кто платил больше – для наркоторговцев и продавцов оружия.

При апартеиде существовал пресловутый Закон о групповых областях, который определял, в каких местах могут жить представители различных рас, и был совмещен с давней практикой использования чернокожих мужчин как резерва рабочей силы для шахт и тяжелой промышленности. В результате возникла невиданная концентрация мужского населения, жившего в городах в условиях нищеты. В сельских районах многие женщины должны были заботиться о себе и своих детях сами, так что нищета не просто передавалась по наследству следующим поколениям, но и усугублялась.

Прошло более ста лет, и отголоском этого закона стала ситуация, породившая две различные, но взаимосвязанные бандитские культуры – одна из них, так называемая группировка «Числа», объединяла цветных и черных заключенных многочисленных южноафриканских тюрем. Вторая культура уходит корнями в цветное и черное население городов.

Легенда о бандах Чисел отражает богатое коллективное воображение ее создателей – в ней соединились зулусский фольклор, образность британских колониальных войск и романтизированная героика бандитов, зародившаяся на волне южноафриканской золотой лихорадки конца XIX века. Три эти банды (под названиями «26», «27» и «28») ведут свое происхождение из 1890-х годов, храня память о Нонголозе – зулусе, который возглавлял банду под названием «Ниневитяне» и грабил странствующих рабочих в Йоханнесбурге. Из этого скудного материала заключенные, поколение за поколением, соткали причудливую историю, которая содержит большинство из элементов религиозной мифологии (здесь есть свой пророк, тайные ритуалы, священный текст, написанный наполовину на бычьей шкуре, а наполовину на камне, собственный язык сабела – смесь африкаанса и языка зулусов с региональными диалектами, и жреческая иерархия непостижимой сложности).

Члены «Чисел» любили говорить – часто небезосновательно, – что их союз был главной формой противодействия апартеиду, настолько сильной, что его боялись тюремные охранники, преимущественно белые (зарезать охранника было важным обрядом инициации в «Числах»). Правда, адепты организации также вели кровопролитные междоусобные войны (в особенности «26» и «28» с их традиционной враждой), связанные с таким центральным вопросом «вероучения», как допустимость гомосексуальных связей в пределах «Числа».

Эта система была внутритюремной. Когда члены «Чисел» появлялись в городах, к ним относились с уважением, однако там был другой тип организации – банды, и в них своя иерархия. И нигде банды не были так сильны, как в цветных кварталах Кейптауна.

Шоссе, ведущее из международного аэропорта Кейптауна в город, проходит через несколько обособленных районов, вроде Митчелс-Плейна и Гугулету. По этому шоссе снуют сквозь потоки машин мужчины, женщины и дети, стремящиеся попасть из одного района в другой. Вечером эти пешеходы уже бредут, пьяно пошатываясь – это одна из причин того, почему дорожная смертность в Южной Африке одна из самых высоких в мире. По обе стороны шоссе солнечные лучи играют на крошечных хижинах из гофрированных железных листов, где находят пристанище целые семьи. Хижины стоят под густой паутиной проводов, с помощью которых жильцы воруют электричество из главной линии. Благодаря европейским программам помощи здесь соорудили несколько линий туалетных кабинок, позволяющих обитателям сохранять минимальное человеческое достоинство. Эти люди, начавшие когда-то селиться здесь из-за апартеида, ютятся, словно куры на птицеферме, выживая с помощью жалких заработков, если посчастливилось найти работу. Вся эта нищета удручает еще сильнее оттого, что находится всего в нескольких милях от жилых кварталов мирового уровня роскоши и богатства, в которых бассейны и теннисные корты считаются уже не роскошью, а необходимостью.

Слияние наркотиков и оружия – это банды Кейптауна.

«Заставьте людей жить, сидя на голове друг у друга, и вы обязательно получите социальную напряженность, которая найдет выход в насилии. Если я чего никогда не мог понять, так это то, почему насилия не становится больше», – говорил Эл Лавджой, описывая районы, которые он знает хорошо и не понаслышке. Эл, обладатель мускулистых рук, покрытых татуировками, угощается дешевой южноафриканской выпивкой и скручивает себе «косяк», сидя напротив меня в студенческом баре в Стелленбоше, центре винной отрасли страны, а некогда и интеллектуальном оплоте белого расизма.

Родители, которые Эла и воспитывали, в детстве обращались с ним с неслыханной жестокостью. Его запихнули в исправительную школу, где он быстро стал наркоманом и откуда немедленно загремел в тюрьму. Подростком он жил то в тюрьме, то на улице. Его приняли в банду Шестого района Кейптауна, который находился в полумиле от центра города. В конце 60-х годов правительство заявило о своем намерении выселить из Шестого района всех его жителей и переселить их в новые кварталы, в сорока километрах отсюда. Этот шаг привел в ярость черное и цветное сообщества, хотя некоторые из белых либералов Кейптауна также приняли в штыки предстоящий захват богатыми белыми этого района, который собирались переименовать в Зонненблойм («Подсолнух»). Несколько проведенных кампаний вынудили власти отложить снос и реконструкцию Шестого района. Именно здесь и зародились некоторые из самых известных банд 70—80-х годов, которые сформировали среду уличного насилия Кейптауна. Хотя Эл Лавджой был белым, местные цветные приняли его, и вскоре он стал членом одной из банд:

«После самой страшной драки, в которой я когда-либо участвовал, я примкнул к «Ублюдкам»… Внезапно передо мной возник этот [человек, вооруженный ножом]. Из-за его спины вдруг появилась какая-то огромная квадратная черная штуковина, закрывшая небо над ним, и обрушилась мне на голову. Я рванулся в сторону, и эта штука двинула сбоку меня по лицу, обрушившись на мое плечо и едва не сломав его… адреналин бушевал во мне так, что дальше было некуда, и я обеими руками схватил его за волосы, пригнул его голову вниз и что было сил пнул коленом в лицо. Попал я как надо: он отлетел к стене, которая была у него за спиной, сильно ударившись об нее с жирным хрустом. Но я не собирался останавливаться, и, когда у него подкосились ноги и он стал оседать, я снова схватил его за волосы, пригнул его башку к земле и ударом ноги вышиб из него его дерьмовую душонку… Эта паскудная погань собиралась размозжить мне голову какой-то деревянной дубиной с кусками металла и цемента».

Для черных и цветных в провинции Вестерн-Кейп и прочих местах это был обычный опыт подростковой поры. При апартеиде полиция не слишком стремилась останавливать подобную агрессию: в основе ее стратегии лежало поощрение насилия против черных, независимо от того, кто его творил. Если молодые негры и цветные избивали друг друга, значит, им не надо было выходить на демонстрации против апартеида или примыкать к организации «МК», боевому крылу Африканского Национального Конгресса. Неотъемлемой особенностью жизни банд были, разумеется, и наркотики (еще одна разновидность контроля над обществом). А та культура, которая окружала их продажу и распространение, только усугубляла жестокие способы социализации, которые использовала молодежь с окраин. Эл объяснял мне: «Дилеры – это самое дно, низшее звено пищевой пирамиды, и они почти всегда работают на кого-нибудь… «Гонцы» (runners) – это менеджеры среднего звена в наркоторговле… Они собирают выручку и развозят товар дилерам, а заодно сообщают своим хозяевам, что творится на улицах… Им тоже нужно быть хитроумными. Они являются буфером, разделяющим буров (полицейских) и боссов».

Эл рассказывает, а тем временем мы поздним вечером едем по району Стелленбош – это ужаснейший кошмар для южноафриканских белых, и уж, конечно, я бы не порекомендовал испытать его на себе. Но когда мы покидаем машину, Эл сохраняет спокойствие. «Можно не запирать ее. Вы даже можете оставить на переднем сиденье ноутбук. Если вы со мной, его и пальцем не тронут». И действительно, когда мы идем по лабиринту развалюх, то удостаиваемся теплого, сердечного приема от всех и каждого.