Текст книги "Теневые владыки. Кто управляет миром"

В какую часть мира ни взгляни, граждане Китая заполняют все ниши на рынках труда. В процессе своих путешествий я замечал, что умение китайцев сбивать зарплату и производительность в легальных секторах экономики с точностью воспроизводится и в экономике теневой. Я замечал также, что официальный Китай, который определенно стимулирует перемещения своей рабочей силы по всему земному шару, не делает особенных различий между двумя этими секторами. Влияние китайцев стремительно растет, будь то в легальной или в нелегальной экономике. Я уже довольно давно пришел к выводу, что будущее глобальной теневой экономики будет определяться тем направлением, в котором будут развиваться связи Китая с внешним миром. И теперь я отправляюсь из Бразилии на запад, чтобы оказаться на Востоке, где восходит заря новой эпохи организованной преступности, пока Запад борется со своим затянувшимся кризисом среднего возраста.

Часть четвертая
Будущее организованной преступности

Глава тринадцатая
Вершины подземного мИРА

Как-то рано утром, в теплую сентябрьскую среду 1994 года, Кадзафуми Хатанака, пятидесяти четырех лет, еще одетый в пижаму, открыл дверь своей квартиры. О том, кто навестил его тем утром, известно очень немногое, за исключением того, что визитер был необычайно рослый. Полиция пришла к такому заключению потому, что единственная пуля, выпущенная им, вошла в правый висок господина Хатанаки (который сам был выше среднего роста) спереди и сверху вниз. Пуля затем вышла из головы в нижней левой части черепа, задержавшись в мозге всего на доли секунды, но успев произвести его массированную контузию. Поскольку пуля прошила голову убитого насквозь, в отчете полиции значилось, что, когда сосед в 7.20 утра обнаружил труп Хатанаки, вокруг было огромное количество крови.

Явных зацепок не имелось. Следователи не обнаружили в квартире следов борьбы, и это указывало, что Хатанака вполне мог знать своего убийцу. Если не считать следов убийства, все выглядело так, словно поработал профессионал. Однако у следствия не было свидетелей, а первое время ему был неясен и мотив.

Два месяца спустя начало казаться, что полиции стало везти. Она арестовала Тадао Кондо, человека с такой богатой криминальной биографией, что он, похоже, вообще не вылезал из тюрем. Кондо, которого, как могло показаться, заела совесть, выдал себя с головой и вручил полицейским армейский пистолет тридцать восьмого калибра. Баллистическая экспертиза подтвердила, что именно это орудие убийства и разыскивали те, кто расследовал убийство Хатанаки. Семидесятитрехлетний Кондо оказался рецидивистом-вымогателем и вором и поведал, что решил из корыстных побуждений вломиться в квартиру Хатанаки, который застал его врасплох.

Полиция, уже было обрадовавшаяся результатам баллистической экспертизы и признанию, разом скисла. «Проникновение со взломом «из корыстных побуждений»? На десятом-то этаже?» – задал риторический вопрос главный следователь. Если бы Кондо решил вломиться в квартиру, он бы непременно выбрал первый этаж, чтобы кто-нибудь, вроде Хатанаки, не застал его на месте преступления, и одновременно была бы возможность быстро удрать. И кроме того, Кондо был не того роста: положение тела Хатанаки указывало на то, что он стоял, когда в него стреляли. Но Кондо был на десять сантиметров ниже своей якобы жертвы, которой никак не мог вогнать в череп пулю в направлении сверху вниз – разве что встал бы на кресло. Все понимали, что это был очень странный способ совершить ограбление или убийство. Когда полиция допросила подозреваемого подробнее, она пришла к выводу, что все подробности этого дела, которые были ему известны, Кондо, очевидно, почерпнул из газет. Он и понятия не имел об уликах, которые полиция придержала от прессы, но о которых должен был знать наемный убийца.

Прошло несколько недель, и Кондо сознался, что насчет убийства он соврал. Его новое, сбивчивое признание выглядело так: в одном нелегальном игорном заведении несколько мужчин пообещали ему уладить его долговые проблемы, если Кондо возьмет на себя убийство Хатанаки.

Игорные долги плюс давняя практика признания в чужом преступлении, за которое светит тюрьма, могли означать только одно: убийство было заказано якудзой, самой крупной и тщательно продуманной в мире мафией из всех, что занимались рэкетом.

В финансовой и деловой элите, к которой принадлежал покойный, убийство Хатанаки вызвало неподдельный ужас. И небезосновательно: с начала 80-х годов группировки якудзы прибегали к насилию лишь в самых редких случаях. Но и тогда, когда они проливали кровь, это была преимущественно кровь конкурентов, относившихся к той же среде. Но Хатанака не был каким-то головорезом с городского дна, которого «успокоили» навсегда. Он был видным деятелем японского и международного финансового мира, главой одного из крупных региональных представительств банка «Сумитомо». В качестве члена совета директоров одного из трех крупнейших банков в мире он участвовал в принятии стратегических решений. (Два других банка также были японскими.) Никто в компании не имел такой репутации управляющего масштабными и трудными проектами, которые приносили высокую прибыль. Так зачем якудзе было заказывать организовывать убийство столь заметной фигуры и подвергать себя такому риску разоблачения?

Прежде чем приступить к поискам ответа, давайте совершим поездку на синкансене, «поезде-пуле». Когда этот поезд, великолепное детище инженерной мысли, отправляется из Токио на запад, он минует визуальную какофонию бетона, металла и прочих рукотворных материалов. На протяжении сотен и сотен километров японская строительная индустрия застраивала даже маленькие, кажущиеся непригодными участки плотно лепящимися друг к другу частными и многоквартирными домами, которые накрывает собой безобразная паутина – хаос толстых электрических проводов. Как правило, невозможно определить, где начинается один город и заканчивается другой. Даже проведя в пути три часа, которые я двигался со скоростью свыше 320 километров в час и за которые попал из Токио в Кобе, я отметил у себя слегка сюрреалистическое ощущение того, что будто и не покидал японской столицы.

Эта полоса суши, тянущаяся от Токио до слившихся друг с другом Кобе и Осаки, является самым густонаселенным регионом в мире: на каждом квадратном километре здесь ютится свыше 1 тыс. человек. Послевоенную Японию объяла мания строительства, заставившая страну смести под корень все старое и тем самым расчистить место для самых обширных в мире бетонных джунглей. Своего апофеоза это явление достигло в конце 1980 – начале 1990-х годов, в период, который получил название бабуру («пузырь») – это явление решительно изменило сами основы японского общества и его самовосприятие. Центр страны необратимо изменился, превратившись в сплошной городской ландшафт невообразимой плотности.

Пройдя две трети своего пути сквозь этот Вечный Город Востока, мой поезд прибывает в город Нагоя, известный как «обширнейший из обширных». В центре этой обширнейшей городской застройки раскинулся роскошный парк (большая редкость!), посреди которого стоят два роскошных жилых дома – корпуса А и В комплекса «Цукумигаока». Это поэтическое, хотя и претенциозное название – если исключить литеры корпусов – обозначает «Холм для созерцания лунного света». Именно в корпусе В, на десятом этаже, и был убит Хатанака.

Убитый не только жил в центре обширнейшего города, но и внес весомый вклад в его развитие: ведь это именно он выдавал огромные кредиты, подпитывавшие эту строительную лихорадку, которая и стоила банкиру жизни. Или, скорее, его роль заключалась в том, что он пытался взыскать безнадежные кредиты после того, как пузырь лопнул.

Полицейские, теряя терпение с господином Кондо, с ложным признанием которого им пришлось возиться, принялись просматривать деловые соглашения, которыми ведал господин Хатанака, обнаружили, что он был тесно связан с самыми скандально известными дельцами, занимавшимися незаконным присвоением земли. Это особенно жестокая деловая практика, которую породил пузырь-бабуру и которая немедленно привела к тесному переплетению могущественного делового мира Японии с наглыми преступниками из якудзы.

Цепочка событий, которая закончилась в 1994 году убийством Хатанаки, началась за девять лет до того, в другой части света, – в нью-йоркском отеле «Плаза». Тогда Рональд Рейган, испытывая давление со стороны Конгресса, но вдохновляемый своим идеологическим партнером и другом Маргарет Тэтчер, пришел к убеждению, что международным финансам необходима основательная встряска, которая поспособствовала бы введению режима свободной торговли, известного сегодня как глобализация.

Рейгановская концепция свободной торговли и либерализации международных финансовых рынков рождалась благодаря интенсивному давлению со стороны Конгресса, где господствовали демократы. Цена доллара была опасно и искусственно завышена, особенно по отношению к иене и марке, что позволяло Японии и Германии наводнять американский рынок дешевым импортом. Кроме того, серьезные неприятности были у американского автомобилестроения, которое не могло конкурировать с более компактными, дешевыми и надежными машинами, производимыми азиатскими и европейскими конкурентами США. К сентябрю 1985 года Япония добилась рекордного по величине активного торгового сальдо с Америкой, которое достигло 150 млрд. долларов. Конгресс открыто требовал ввести ограничения на экспорт японских товаров, а американские авторы выпускали целое море книг, в которых рассказывали, каким образом Япония собирается стать первой экономикой мира. В ходе одной из тогдашних рекламных кампаний появилось изображение компактного автомобиля с довольно-таки зловещим текстом: «Сделано в Японии»: это уже не смешно!»

Президент Рейган настаивал на том, чтобы Токио как-то обуздал свою валюту, в то время как активное торговое сальдо знаменовало собой окончание тяжелого для Японии года. Беды начались в конце января, с сенсационного убийства Масахисы Такенаки, оябуна (крестного отца) в четвертом поколении «Ямагучи-гуми», клана якудзы из Кобе. Такенака совсем недавно занял столь высокое положение в организованном преступном синдикате, который был самым большим и могущественным в Японии – и не только там. Такенака управлял сотней тысяч человек и мог бы претендовать на титул capo di tutti capi nel mondo – «капо всех капо мира». Но увы, его претензиям не дало осуществиться незначительное меньшинство его сподвижников, фракция недовольных, которая именовалась «Ичива-кай». Так что одним поздним январским вечером наемные убийцы из Ичивы убили оябуна в квартире его любовницы, на севере Осаки; с ним погиб и его заместитель. В долгой истории современной якудзы столь провокационное убийство было беспрецедентным.

На протяжении следующих двух лет обширные районы Кансая (Западной Японии) сотрясали самые кровавые войны якудзы за всю ее известную историю. Жертвами тщательно спланированных заказных убийств пали сотни членов Ямагучи-гуми и Ичива-кай и близких к ним людей.

В годы «войн Ичивы» Манабу Миядзаки скрывался от полиции. Расположив свое дородное тело в кресле одного из самых роскошных отелей Токио, он живо описал мне, какой нервной и беспокойной была в те годы жизнь беглеца: «Все члены якудзы, которых я встречал в Осаке сразу же после убийства Такенаки, жаждали крови. «Настали другие времена, – говорили мне многие из них. – Либо меня убьют, либо посадят в тюрьму». Местные таблоиды публиковали громкие статьи под заголовками вроде «Ямагучи-гуми собираются уничтожить Ичива-кай». Под такой статьей внизу страницы обычно располагали окошко под названием «Война Ямагучи и Ичива: сегодняшний счет», с ежедневным перечнем смертей, тяжелых ранений и легких повреждений – все разделялось по категориям», – продолжает, широко и тепло улыбаясь, Миядзаки, известный, благодаря своей насыщенной биографии, под прозвищем Топпамоно (что можно перевести и как Толстяк, и как Мудрец).

Общественность досадовала и на выходки якудзы, и на явную неспособность полиции как-то обуздать насилие (на самом же деле полиции было на руку, что Ямагучи-гуми взялась искоренять саму себя, так что полицейские стояли в стороне и наслаждались представлением). Головорезы мафии и некомпетентная полиция в открытую унижали японскую культуру, которая так гордилась своим общественным согласием.

Пока в Японии буйствовала якудза, за рубежом, в Соединенных Штатах, росли антияпонские настроения. Токио был охвачен беспокойством: его оскорбляло, что Вашингтон требовал открыть рынки страны для американских товаров и одновременно урезать свой экспорт в Америку. Но японцы рассудили, что, не пойди они навстречу, ответные меры окажутся для японских интересов в Америке еще более губительными. Совпадение «гражданской войны» в якудзе с продолжительным экономическим и политическим давлением американцев на правительство в Токио укрепило многих японцев в том, что век гармонии, сопровождавший невероятный послевоенный подъем Японии, подходил к концу. Они не ошибались – все так и было. Но завершалась эта эпоха не совсем так, как думало большинство людей.

Двадцать второго сентября 1985 года министры финансов «Группы пяти», вместе с директорами центральных банков ее стран, в условиях строгой секретности собрались в банкетном зале отеля «Плаза» на Пятой авеню Нью-Йорка. Джеймс Бейкер, новый министр финансов США, понимал: чтобы снизить курс доллара к иене, необходимо устроить так, чтобы центральные банки организовали массированную продажу долларов на валютных рынках. Такая мера никак не вязалась с рейгановской концепцией «рынка как универсального регулятора», однако на этот шаг согласились все. (В действительности регулируемых элементов в глобализации гораздо больше, чем готовы признать ее творцы и поборники.) В итоговом коммюнике Япония согласилась покончить с протекционизмом и начать «постепенную реализацию Программы Действий, о которой было объявлено 30 июля, с целью дальнейшего открытия японского внутреннего рынка для иностранных товаров и услуг», а также приступить к «активному осуществлению либерализации финансового рынка и иены, чтобы японская валюта в полной мере отражала подкрепляющую ее силу японской экономики».

В Токио преобладала та точка зрения, что по мере того, как Америка оправилась от экономического спада ценой ослабления доллара, экономический рост Японии начнет замедляться. За двенадцать месяцев иена и в самом деле окрепла, и в высших сферах японской экономики воцарилось глубокое уныние. Недовольство Соединенными Штатами продолжало нарастать, и попутно в стране крепла убежденность в том, что Токио вынудили пожертвовать своей успешной экономической политикой. Правительство посчитало, что должно принять какие-то меры, чтобы разрушить эту убежденность, и поэтому снизило процентные ставки и облегчило доступ к денежным ресурсам.

И бизнес принялся брать кредиты. Очень и очень большие.

Среди неожиданных последствий этого шага были казавшиеся невероятными альянсы между дзайбацу (огромными Годзиллами японской экономики – «Мицубиси», Мицуи», «Хитачи» и прочими) и якудзой, благодаря чему все участвующие силы оправились от спада середины 80-х и взялись за одно из величайших и самых разрушительных в истории страны деловых начинаний.

«Ближе к концу 1987 года нам стало ясно, что творится нечто странное, – рассказывал Райсуке Мияваки, основатель японского ведомства по борьбе с организованной преступностью. – В то время я работал специальным советником премьер-министра Накасоне, и мы установили, что экономические показатели, которые мы получали из Центрального Банка, были какими-то противоречивыми. С денежной массой происходило что-то странное, но мы не могли точно установить, что именно!» Никто, от премьер-министра и ниже, не в силах был предугадать невероятный результат денежной политики правительства: фондовый рынок поднялся до заоблачных высот, словно бешеный фейерверк, шипя искрами, искрясь огнями и завораживая своим непредсказуемым полетом в небо.

Японские финансовые рынки вступили в полосу бума такой силы, что, по замечанию одного экономиста, «любые инвестиции приносили деньги, и спекулянты стремительно подхватывали все новые начинания. Когда американские физики объявили, что им удалось осуществить в лабораторных условиях холодный ядерный синтез (потом это сообщение не подтвердилось), легкие на руку японские инвесторы взвинтили цены на акции фирм, которые были хоть как-то связаны с процессом холодного ядерного синтеза. Теперь, по прошествии какого-то времени, складывается впечатление, что к концу 1988 года японский рынок превратился в раздувшийся мыльный пузырь.

Для того чтобы невообразимая спекуляция на «Никкей» пробила себе дорогу на рынок недвижимости, не понадобилось много времени. Финансовые корпорации и банки стремились переплавить условные деньги фондового пузыря в твердые активы, а недвижимость была лучшим средством для этого. Очень скоро водоворот спекуляций поглотил имевшиеся в наличие резервы недвижимости, так что банки и крупные корпорации бросились искать новые земли, которые можно было бы застроить. Однако послевоенная строительная лихорадка не оставила пустого места, подходящего для строительства. Чтобы создание сверкающих, быстро растущих новых зданий стало реальностью, нынешние владельцы и обитатели домов должны были переехать. А если делать этого им не хотелось, кто-то должен был их уговаривать: итак, знакомьтесь с акулами!

«Я припоминаю, что как раз в то время впервые стал видеть крупных крепких мужчин в черных костюмах, которые появлялись в самых роскошных токийских отелях», – вспоминал Мияваки, шеф токийского антимафиозного ведомства. Мияваки – личность необычная. Он ведет себя исключительно уважительно и вежливо даже для японских стандартов. Но самое удивительное то, что господин Мияваки может говорить, и говорить откровенно, в отличие от большинства полицейских этой страны, действующих и бывших. Большинство из них предпочитает умалчивать о существовании якудзы и о том, какую роль она играет. Мияваки же убежден, что она представляла и по-прежнему представляет серьезную опасность для социальной стабильности. В конце 80-х он был одним из немногих, кто предупреждал Японию о том, что крепнущая дружба гангстеров и бизнесменов не обойдется без последствий. «Меня беспокоило то, что я видел, как эти люди самым невероятным образом обедали с первыми лицами финансовых и деловых кругов. Корпорации стремились покупать земли целыми участками, большими участками, но не все и не всегда шло гладко, – продолжал Мияваки. – Многие не хотели продавать землю, так что компании и банки воспользовались наемной силой – якудзой».

Сначала, ведя переговоры с владельцем земли о ее покупке, якудза соблазняла его денежными поощрениями для тех, кто арендовал там недвижимость. А если землевладелец или арендатор отказывались уступать, тогда якудза переходила к словесным угрозам или зримым предупреждениям. (Одно из самых распространенных и особенно безвкусных заключалось в том, что желанное здание изнутри и снаружи вымазывали фекалиями.) Иногда это принимало более мягкие формы – якудза использовала «громкие грузовики», машины с громкоговорителями (их можно заказать в Токио и сегодня): такую машину парковали возле здания, и она изрыгала из своих огромных динамиков исступленную политическую риторику, для жертв которой жизнь становилась совершенно невозможной. И, конечно, крайней степенью устрашения являлись нападения и убийства.

«Толстяк» Топпамоно, он же Манабу Миядзаки, сам никогда членом якудзы не был, хотя его отцом был оябун, или «крестный отец». Однако за свою богатую событиями жизнь он участвовал во множестве мероприятий в духе якудзы, в том числе и в захвате земли. Когда он вспоминает те бурные времена, на его широком лице расплывается шаловливая ухмылка:

Когда вокруг порхали сотни миллионов иен, каждый день проходил в чаду опьянения – «Дом Периньон», «Реми Мартен»… Когда пошли спекуляции землей, я помогал вести их в токийском районе Канда, – там в потрепанном доме жили пожилые супруги, и старуха, которая вела с нами переговоры от имени своего больного мужа, упорно отказывалась продавать землю, не оставляя нам выбора. Мы, само собой, заключили: «Эта старая сука осложняет нам жизнь, потому что хочет больше денег. Ну что же, мы удвоим предложение!» И ей в глотку затолкали вдвое больше денег, чем давали вначале. Но потом выяснилось, что старуха не хотела получить побольше. Она только хотела, чтобы ее муж, у которого был рак на последней стадии, умер у себя дома…

Банки, корпорации и политики (которые быстро оказались в самой гуще событий) делали благодаря спекулятивным сделкам сотни миллиардов долларов. Первое время казалось, что этот буйный пир сам собой подтверждает, что своеобразная японская культура дала жизнь высшей форме капитализма. Пока цена земли каждый месяц подскакивала вдвое, никто, по-видимому, не замечал, что недовольных жителей квартир и домов, лишенных своих законных прав, переселяли тысячами, в массовом порядке. Такое стало возможным лишь потому, что главные структуры японского государства и экономики были только рады работать рука об руку с организованной преступностью за счет рядовых граждан.

Якудза немедленно осознала, что слишком занижает свои амбиции, участвуя в этом постыдном ограблении лишь в качестве полицейской силы. Если уж крупные корпорации со своими друзьями-политиками усердно наживались на земельных спекуляциях, то почему якудза должна стоять в стороне? Законные структуры Японии постепенно становились неотличимыми от ее криминального подполья, и нигде эта особенность не выглядела более скрытой и неявной, чем в банке «Сумитомо».

«Сумитомо» является второй по древности японской корпорацией – банк возник еще в начале XVII века, и занимались в нем тогда продажей книг и лекарств. Банковское отделение появилось в «Сумитомо» в конце XIX века, и в 1970-х годах компания прославилась тем, что ставила на ноги таких терпящих упадок корпоративных монстров, как производитель грузовиков «Тойо Когио» или пивоваренная компания «Асахи». В 1984 году «Сумитомо» вышел за пределы Кансая, региона своих основных операций и индустриального сердца страны – Осаки, Кобе и Киото: он приобрел банк «Хейва Сого», относительно небольшой, но имевший густую сеть отделений в Токио. Правда, купленный банк имел и еще кое-что: обилие просроченных долгов – долгов якудзе, многие из которых он обязан был уплатить высокопоставленным членам Ямагучи-гуми.

Но именно поглощение «Хейва Сого», которое задумал президент «Сумитомо» Исиро Исода, позволило банку пробиться в число трех крупнейших в мире. Международное банковское сообщество и японское правительство осыпало Исоду наградами за его достижения, и «Сумитомо» благополучно погрузился в спекуляции конца 80-х годов.

Орудием стратегической скупки земли в Токио стала для банка одна из его дочерних компаний, корпорация «Нагоя Итоман Реал Эстейт», и господин Хатанака из отделения «Сумитомо» в Нагое стал участвовать в этой деятельности еще активнее. Правда, едва ли Хатанака знал, что его коллега по совету директоров компании «Итоман» поддерживал тесные деловые отношения с Такуми Масару – это был не кто иной, как вакагасира (заместитель главы клана) Ямагучи-гуми. Пока шампанское текло рекой, совет директоров «Итомана» ударился в приобретение предметов искусства, а попутно наделал сомнительных долгов. Уплачивая по сильно раздутым ценам – причем нередко платя напрямую якудзе, – «Итоман» промотала около полумиллиарда долларов своего капитала, и, по подсчетам полиции, около половины этих денег осело на счетах Ямагучи-гуми.

Когда положение «Итоман» в июле 1991 года открылось, Исиро Исода, бывший до того времени, наверное, самым уважаемым международным банкиром Японии, оказался опозорен и ушел в отставку. Руководство компании «Сумитомо» постепенно стало давить на Хатанаку, чтобы тот вернул некоторые совершенно безнадежные кредиты, которые сам же и санкционировал. Впрочем, как установили многие руководители корпорации после того, как лопнул мыльный пузырь, многие из их самых активных клиентов вовсе не собирались платить по счетам, и уж меньше всего – якудзе. Теперь Хатанака оказался безнадежно скомпрометирован: многие из его коллег в Нагое были, помимо прочего, связаны с мафией, и, как впоследствии заключила полиция, на одного из них банкир оказывал слишком сильное давление, стремясь добиться возвращения кредита.

Неудивительно, что полиция так и не смогла точно установить, кого из своих клиентов Хатанака так сильно опечалил. Однако убийство банкира, а также ряд нападений на высших руководителей японских корпораций (включая убийство управляющего директора «Фуджи Фильм Корпорэйшн») подтолкнули перепуганное правительство страны к такой мере, как списание львиной доли безнадежных долгов крупных банков и ипотечных компаний. По сути дела, вся тяжесть издержек пузыря легла на плечи японских налогоплательщиков, которые оплачивали теперь бесстыдную алчность, в которой погрязли и дзайбацу, и якудза. Время, пришедшее на смену «эпохе пузыря», получило в Японии название «депрессии Хейсей», – по имени новой эры, которая началась с восшествием на престол императора Акихито. За границей же это время чаще называли «депрессией якудзы». Несправедливое название: на этом черном пиру якудза была лишь гостем – хотя гостем свирепым и опасным. Однако события тех лет показали, насколько глубоко якудза пустила свои корни: эта мафия была не эфемерной силой, но элементом японского общества, вписавшимся в его структуру.

Было вполне закономерно, что преступный мир и мир официальный объединяют общие интересы в сфере спекуляций недвижимостью: ведь корпорации являются завзятыми спекулянтами. А строительная индустрия хотя и не является сердцем бизнеса якудзы, но его легкими является уж точно.

«Все эти люди здесь, в Каме, зависят от якудзы», – говорит Джанго, мой гид по Камагасаки, где самые бедные и отчаявшиеся жители Осаки перебиваются поденной работой. Перед нами скучились в очереди массы людей: некоторые из них явно китайцы и корейцы, некоторые определенно буракамины (люди низшего класса Японии, рожденные, когда действовала система кастовой дискриминации) и прочие, чья жизнь на каком-то этапе вошла в штопор. Небритые, иногда беззубые, безучастные, они выстроились перед Биржей труда Камагасаки, которая высится бледным серым монументом чиновничьему функционализму. Здесь не видно бесконечно вспыхивающих огней, световой рекламы и нескончаемого шума электроники, которые характерны для многочисленных японских городов. «Мы ждем автобусы, которые должны отвезти нас в приют для бездомных, где мы сможем выспаться», – поясняет один изможденный мужчина. «Там не всем хватит места», – добавляет он, и это означает, что те, кому не посчастливится, будут спать под пролетами железнодорожного моста в Каме.

«Агенты по трудоустройству здесь на 85% – люди якудзы, – продолжает мой друг Джанго. – Сюда надо приезжать к 5.30 утра, когда они появляются и отбирают самых лучших». Джанго начинал здесь поденным рабочим в конце 80-х, в те времена разраставшийся пузырь породил спрос на новые здания. «Тогда, конечно, было полегче, потому что был высокий спрос на строительных рабочих, – вспоминал он. – Единственным критерием, которому требовалось отвечать, было знание японского в рабочем объеме».

Мы идем по обшарпанным улицам Камы, мимо крошечных отельчиков, где за 10—15 долларов самые удачливые из рабочих могут найти ночлег. Проходим мимо нового полицейского участка, напоминающего крепость: это часть нового, «послепузырного» имиджа, с помощью которого полиция показывает, что как-то борется с якудзой. Но эта иллюзия стремительно рушится, когда мы набредаем в этом захолустье на два безупречных, величественных краснокирпичных здания, возле которых припаркованы лимузины с затемненными стеклами. «Единственное, что изменилось после закона о борьбе с организованной преступностью, принятого в 1992 году, так это то, что якудзе запрещено вешать на своих зданиях таблички с именами и символами своих членов, – и Джанго ненадолго останавливается. – Видите этого парня на перекрестке? Рассматривайте его поосторожнее. Он из якудзы – наблюдатель игорного притона». Когда мы проходим мимо, открывается небольшая дверь, и нашим глазам предстает кружок сидящих в полутьме любителей маджонга.

Мы проходим в бар в углу помещения. Заприметив нас, посетители – прокуренное разнолюдье рабочих, пьяниц и отбросов общества – разражаются бурным приветствием. За узкой барной стойкой владелица заведения развесила картинки из календаря, изображающие знаменитые туристические места: Лондон, Нью-Йорк, Прагу, Каир и другие города, откуда до Камы добираться несколько световых лет. Вместо привычной плазменной панели установлен допотопный телевизор 70-х годов, – он уже на последнем издыхании, но японские музыкальные видеофильмы показывает исправно. В общем и целом, существует стереотип, будто японцы на людях весьма сдержанны, однако в него трудно поверить, когда видишь, как владелица бара, лучась радостью при виде Джанго, ставит перед нами немного сырой рыбы и тофу. Она хватает телефон и звонит друзьям: «Джанго пришел, заходите!»

Джанго не появлялся в этом баре пять лет, однако его тут приветствуют, словно он футбольная звезда, явившаяся в город своего детства. Собравшиеся совсем разбушевались, когда он схватил микрофон и запел под караоке любимую песню мафиози якудзы, хит всех времен про двух братьев, сдобренный неизбежными темами верности, дружбы и смерти. Пока звучный басок Джанго оглашает бар этой историей на диалекте рабочих Осаки, рукав его футболки задирается и обнажает татуировку на предплечье – синий хвост дракона, раздвоенный конец которого является для людей достаточно веским предупреждением.

Мы устраиваемся по соседству с несколькими людьми, которые угощаются сырым осьминогом, и Джанго рассказывает мне, как повстречал своего старого наставника из якудзы по имени Кен-чан. «Я вошел, и он принялся меня разглядывать. Это очень важно в такой сцене, – надо вести себя как мачо. Они всегда проверяют, что ты за мужик. Они могут делать это тонко, а могут погрубее и понапористее. Меня никогда не смущало, что на меня пялятся, потому что я умел бросить ответный взгляд».

Хотя Джанго некрупного сложения, в восемнадцать лет он стал чемпионом страны по каратэ среди молодежи. «Тем, кто занимается боевыми искусствами, мои слова, наверное, не понравятся, но по своей организации бизнес обучения единоборствам в Японии во многом напоминает якудзу: додзё [школы], само обучение, и то, как сенсэй [наставник] обращается с учениками. То, что говорит сенсэй, не полежит сомнению, и ученики должны очень внимательно его слушать. Когда сенсэй покидает додзё, он общается с учениками так же, как и в нем. Они должны носить его сумку, поэтому он очень красноречиво и открыто демонстрирует свое положение. Даже то, как они приветствуют друг друга и как говорят, очень напоминает язык якудзы». Знакомство Джанго с обычаями мира единоборств оказалось тем решающим обстоятельством, благодаря которому якудзам удалось добиться его доверия.