Текст книги "Токио"

48

Иногда люди забывают посочувствовать. Вместо этого начинают во всем обвинять тебя, даже за поступки, которые ты совершил, не сознавая, что они были неправильными. Когда я рассказала о том, что произошло в доме, Ши Чонгминг первым делом захотел узнать, не завалила ли я его расследование. Не рассказала ли о том, что он ищет? Я выдала ему отредактированную версию того, что сделал Джейсон, и о последствиях этого поступка – приходе медсестры. Даже после этого Ши Чонгминг не выразил сочувствия. Он хотел знать больше.

– Что за странный поступок! О чем только ваш друг думал?

Я не ответила. Если бы я рассказала ему о Джейсоне, о том, что происходило между нами, повторилась бы та же история, что и в больнице. Тогда люди шептались о моем аморальном поведении и, глядя на меня, думали о грязных дикарях, спаривающихся в лесу.

– Вы меня слышали?

– Постойте. – Я поднялась со стула. – Объясню все подробно.

Подошла к окну. На улице по-прежнему шел дождь. Вода с деревьев капала на сложенные в штабель соломенные маты.

– То, что вы попросили меня сделать, оказалось очень, очень опасным. Один из нас мог погибнуть. Я не преувеличиваю. А теперь хочу рассказать что-то очень важное… – Невольно вздрогнув, я стала растирать гусиную кожу на руках. – Это гораздо серьезнее, чем вы могли себе представить. Я кое-что обнаружила. Невероятные вещи.

Ши Чонгминг неподвижно сидел за столом, лицо его было напряжено.

– Я слышала, – сказала я, понизив голос, – что мертвые человеческие тела разрезают и используют как лекарство. Потребляют. Понимаете, о чем я? – Я перевела дух. – Каннибализм. – Сделала паузу, чтобы он вник в то, что я говорю. Каннибализм. Выговоренное мною слово, казалось, проникло в стены и впиталось в ковер. – Вы, наверное, скажете, что я безумна. Знаю, что скажете, впрочем, я привыкла, и мне плевать. Заявляю: то, что вы ищете, профессор Ши, является человеческой плотью.

Лицо Ши Чонгминга выразило чувство страшной неловкости.

– Каннибализм, – повторил он. Его пальцы задвигались. – Я не ослышался?

– Да.

– Поразительное предположение.

– Я и не думала, что вы мне поверите. Я хочу сказать, что если бы об этом услышали в Гонконге, то…

– У вас, как я понимаю, имеется доказательство.

– Я повторяю то, что слышала от людей. Фуйюки управлял черным рынком. Вы когда-нибудь слышали о дзанпане? В Токио говорили, что студень, которым торговали на рынке, был…

– Сами-то вы что видели? А? Может, видели, как Фуйюки пьет кровь? Может, он источает зловоние? А кожа у него красная? По этим признакам узнают людоеда, вы это знали? – В его голосе звучала горечь. – Интересно, – сказал он. – Интересно… Наверное, его квартира напоминает ужасную кухню «Речных заводей»[80]80
  Ши Найань (1296-1370). «Речные заводи» – роман-эпопея о крестьянском восстании XII в., один из первых в китайской литературе.


[Закрыть]. И там повсюду свисают конечности. А на стенах, вместо обоев, человеческая кожа?

– Зачем вы меня дразните?

На его лбу выступила испарина. Под высоким воротником мандарина ходил кадык.

– Не дразните меня, – сказала я. – Пожалуйста, не дразните.

Он вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Нет, – сказал он сдавленным голосом. – Конечно, я не должен. Не должен.

Он отодвинул стул, поднялся, подошел к раковине, открыл кран и набрал в рот воды. Постоял, повернувшись ко мне спиной, посмотрел на текущую воду. Потом завернул кран, вернулся к столу и сел. Лицо его немного разгладилось.

– Прошу прощения. – Некоторое время смотрел на свои бледные руки, лежащие на столе. Они подергивались, словно жили собственной жизнью. – Итак, – сказал он наконец, – каннибализм? Если это правда, представьте мне доказательство.

– Что? Вы не можете требовать от меня большего. Я сделала все. Все, что вы просили. – Я думала о доме, окнах, разбитых дверях. Думала об украденных деньгах. Думала о тени медсестры на Соленом здании, о том, что она сделала с Джейсоном. Зверь с двумя спинами… — Вы не держите своего слова. Вы нарушили обещание. Снова нарушили обещание!

– Мы заключили соглашение. Мне нужно доказательство, а не рассуждения.

– Вы не это говорили! – Я вытащила из угла проектор, содрала пластиковый чехол и оглянулась в поисках тайника. – Мне нужен фильм. – Подошла к полкам, стала вытаскивать книги, бросать их на пол. Засовывала руки в открывшиеся полости. Швырнула на пол пачки бумаг, отдернула занавески. – Куда вы его положили? Где он?

– Пожалуйста, сядьте. Давайте поговорим.

– Нет, вы не понимаете. Вы лгун. – Я сжала кулаки и возвысила голос. – Вы лжец.

– Фильм находится под замком. У меня при себе нет ключа. Мы не сможем достать его, даже если бы я сам этого захотел.

– Отдайте его мне.

– Довольно!

Ши Чонгминг вскочил на ноги. Его лицо раскраснелось. Он тяжело дышал.

– Хватит! – закричал он, указав на меня тростью. Его грудь вздымалась и опускалась. – Не оскорбляйте меня. Вы не понимаете, с чем имеете дело. Сядьте.

– Что? – спросила я в замешательстве.

– Сядьте. Сядьте и внимательно меня выслушайте.

– Я вас не понимаю, – прошептала я, вытирая лицо рукавом и указывая на Чонгминга пальцем. – Вы. Я вас не понимаю.

– Конечно, не понимаете. Ну, а теперь сядьте. Я села, трясясь от злости.

Ши Чонгминг, тяжело дыша, тоже уселся. Было видно, что он старается взять себя в руки. Он оправил одежду, разгладил ее. Этим движением он словно бы убирал свой гнев.

– Вам следует знать: иногда нужно принять во внимание вещи, которые до поры до времени ускользают от вашего понимания… – Он утер лоб. – А теперь позвольте мне сделать вам небольшое признание.

Я нетерпеливо вздохнула.

– Не надо мне вашего признания. Я хочу…

– Послушайте. – Он поднял дрожащую руку. – Мое признание… состоит в том, что я признаю вашу правоту. Вернее, вы почти правы. Когда предполагаете, что Фуйюки потребляет… – Он сунул носовой платок в карман и выложил на стол руки. Посмотрел сначала на одну, потом – на другую. Вероятно, это помогало ему сосредоточиться. – Когда вы предполагаете… – Он сделал паузу, затем сказал твердым голосом: – … каннибализм, вы почти правы.

– Не «почти»! Я вижу это по вашему лицу. Я права, признайтесь.

Он снова поднял руку.

– В некоторых отношениях вы правы. Но не во всем. Возможно, правы в том, что верите этим ужасным слухам – торговле человечиной на токийских рынках! Боги знают, что якудза творила ужасные вещи в умирающем от голода городе, и найти в Токио труп было простой задачей. Но каннибализм в медицинских целях? – Он взял скрепку и стал рассеянно ее скручивать. – Это уже нечто другое. Если такие вещи происходят в японском преступном мире, тогда, возможно, в некоторые слои общества это проникло несколько веков назад и возобновилось в сороковых годах после войны. – Он придал скрепке форму журавлика и, положив на стол, внимательно на нее смотрел. Затем сложил руки и взглянул на меня. – Поэтому вы и должны внимательно меня послушать. Я хочу сказать, почему не могу пока дать вам этот фильм.

Я кашлянула и, откинувшись на спинку стула, скрестила на груди руки.

– Знаете, ваш голос меня раздражает, – сказала я. – Иногда мне тошно его слушать.

Ши Чонгминг долго на меня смотрел. Неожиданно его лицо смягчилось, и на губах появилась легкая улыбка.

Он бросил скрепку в мусорную корзину, отодвинул стул, встал и вынул связку ключей. Открыл ящик и вытащил тетрадь. Она была переплетена в обложку из воловьей кожи, перевязана резинкой. Снял резинку, и на стол выпали желтые листы. Они были исписаны мелким, неразборчивым почерком.

– Мои дневники, – сказал он. – Я писал их в Нанкине.

– В Нанкине?

– Что вы видите?

Я наклонилась вперед, прищурилась, стараясь разобрать слово или фразу.

– Я спрашиваю, что вы видите? Я подняла на него глаза.

– Мемуары. – Протянула к тетради руку, но он убрал ее и прикрыл ладонью.

– Нет. Вы видите не мемуары. Мемуары – это рассказ. А рассказ вы увидеть не можете. – Он потрогал страницу покрытой венами рукой. – Что это?

– Бумага. Могу я прочитать?

– Нет. А на бумаге что?

– Так вы собираетесь мне ее дать?

– Послушайте. Я пытаюсь помочь. Что на бумаге?

– Письмо, – сказала я. – Чернила.

– Вот именно. – Вливавшийся через окно серый свет делал лицо Ши Чонгминга почти прозрачным. – Вы видите бумагу, вы видите чернила. Но они перестали быть просто бумагой и чернилами. Их трансформировали мои идеи и убеждения. Они превратились в мемуары.

– Не знаю ничего о мемуарах, чернилах и бумаге, – сказала я, глядя на дневник. – Знаю одно: я права. Фуйюки экспериментирует с каннибализмом.

– Я забыл, что западные люди не умеют слушать. Если бы вы внимательно меня слушали, не так, как западный человек, то поняли бы, что я не выразил вам несогласия.

Я растерянно на него посмотрела. Собиралась уже сказать: «И что же?», когда то, что он пытался мне сообщить, полностью до меня дошло.

– Ох, – слабо сказала я, опустив руки. – Думаю, что…

– Думаете?

– Я…

Я замолчала и некоторое время сидела, склонив набок голову, мои губы безмолвно шевелились. Я видела картину за картиной – либерийских мальчиков, испуганно сидящих в кустах над своими врагами, людей-леопардов и прочих людей со всего света, поедавших плоть своих врагов, с целью трансформации своих идей и верований. На ум пришел иероглиф для слова власть, который я написала прошлой ночью.

– Думаю, – медленно произнесла я, – что плоть может быть трансформирована, да? Плоть некоторых людей может обладать властью…

– Верно.

– Власть можно получить с помощью трансформации? Или… – И, неожиданно поняв, я на него взглянула. – Дело не в любом человеке. Фуйюки имеет в виду конкретного человека. Верно?

Ши Чонгминг закрыл дневник, перетянув его резинкой.

– Вот это, – сказал он, не глядя на меня, – вы и должны выяснить.

49

Я сидела в наземной токийской электричке, держась за голову. Дорога висела высоко над городом, мелькали неоновые рекламы, сверкали небоскребы. Я тупо смотрела в окна десятиэтажных офисов, на секретарш в одинаковых блузках и бежевых колготках. Они в свою очередь смотрели на нас. Ши Чонгминг заставляет меня слишком усердно работать. Иногда у меня от него болит голова. В Синдзюку поезд прокатился мимо небоскреба, завешенного сотнями телевизионных экранов, на каждом из которых был мужчина в золотом смокинге. Он пел какую-то песню. Некоторое время я просто на него смотрела. Потом до меня дошло.

Бизон?

Я встала, прошла по вагону и, положив руки на окно, всмотрелась в изображение. Да, это он, только намного моложе и тоньше, чем Бизон, которого я знала. Он пел, склонив набок голову и глядя в камеру. Его изображение повторялось сотни раз, пока не закрыло собой все здание. В левом углу каждого экрана был логотип «НОВОСТИ». Бизон был в новостях. Когда поезд должен был проехать мимо небоскреба, лицо Бизона сменил неясный кадр, запечатлевший полицейский автомобиль, припаркованный возле ничем не примечательного здания. Полиция, подумала я, прижав к окну руки и глядя на удалявшийся небоскреб. Стекло запотело от моего дыхания. Бизон. Почему ты оказался в новостях?

Когда приехала в Такаданобабу, уже темнело. Свет горел только на лестнице. Светлана стояла на улице, рассматривала что-то на земле. Дверь позади нее была открыта. На Светлане были модные ботинки и пушистое розовое пальто до колен. Она держала мешок для мусора, набитый одеждой.

– Ты видела новости? – спросила я. – Смотрела телевизор?

– Он сдох.

– Что?

– Посмотри.

Окружавшая дом листва была сильно истоптана. Вероятно, тут стояли медсестра и чимпира, смотрели на наши окна. Светлана носком розового ботинка отодвинула листья и указала на место, где лежал мертвый котенок. На продавленной голове отпечатался след ботинка.

– Сука! Это же маленький котик. Что он ей сделал? – Она бросила мешок на землю и пошла к лестнице, разводя руками. – Сука.

Я пошла за ней в дом, невольно передернувшись. На полу до сих пор лежало битое стекло от лампочек и щепки разломанных дверей. Я смотрела на безмолвные коридоры.

– Ты видела новости? – снова спросила я, войдя в гостиную. – Телевизор еще работает?

Приемник накренился, но когда я его поправила и включила в розетку провод, он заработал.

– Только что на экранах был Бизон. – Я наклонилась над телевизором и надавила на кнопку переключения каналов. На экране появился мультфильм, потом реклама энергетических напитков, девушки в бикини.

Бизона не было. Снова пробежалась по каналам, меня охватило нетерпение. – Что-то случилось. Я видела его двадцать минут назад. Ты не смотрела…

Я оглянулась через плечо. Светлана стояла в дверях со сложенными руками. Я выпрямилась.

– Что?

– Мы уезжаем. – Она обвела рукой комнату. – Смотри.

Повсюду стояли серые и белые пластиковые мешки фирмы «Мацуя». Я увидела связку вешалок для одежды, рулоны туалетной бумаги, обогреватель.

– Мы с Ириной нашли новый клуб.

В этот момент в коридоре появилась Ирина. Она тащила за собой завернутую в полиэтилен одежду. На ней тоже было пальто, в свободной руке она держала вонючую русскую сигарету. Ирина уронила одежду и встала позади Светланы, положила подбородок ей на плечо и обратила на меня мрачный взгляд.

– Хороший клуб. Я заморгала.

– Уезжаете? Но где вы будете жить?

– Квартира в доме, где клуб. – Она поцеловала кончики своих пальцев и сказала: – Клуб – высший класс.

– Но как? – растерянно спросила я. – Как вы…

– Помог мой клиент. Он нас сейчас туда заберет.

– Грей, никому ничего не говори, ладно? Не говори маме Строберри, куда мы едем, и девушкам – тоже. О'кей?

– О'кей.

Наступила пауза, затем Светлана нагнулась ко мне, положила руку на плечо и заглянула в глаза. Я занервничала.

– Послушай, Грей. Тебе лучше поговорить с ним. – Она мотнула головой в сторону плотно закрытой двери Джейсона. – Что-то серьезное.

Ирина кивнула.

– Он нам говорит: «Не смотрите на меня». Но мы его видели.

– Да. Мы видели, как он пытается передвигаться… как это по-английски? Ползать. Встает на руки. Как собака.

– Ползать? – У меня заныло сердце. – Вы говорите, что он ползает?

– Да. Ползает. Пытается ползать. – Она с тревогой посмотрела на Ирину. – Грей, послушай. – Она облизнула губы. – Мы думаем, ему нужен врач. Он говорит, что никого не хочет видеть, но… – Она на мгновение примолкла. – Что-то с ним не так. Что-то очень плохое.

Нервный мужчина увез девушек в белом «ниссане». С их отъездом дом показался холодным и заброшенным, словно его заколотили на зиму. Из-под двери Джейсона пробивалась полоска света, но в комнате было тихо. Я постояла, подняла руку, чтобы постучать. Задумалась над тем, что сказать. Так и не решив, постучала. Ответа не было. Я снова постучала и услышала приглушенное:

– Что?

Я отодвинула дверь. В комнате было холодно. Возле окна мерцал экран его маленького телевизора. В полумгле я увидела разбросанные по полу вещи, пустые бутылки, порванную одежду и принесенное из кухни высокое алюминиевое мусорное ведро с педалью. На экране телевизора японская девушка в ярком платье перепрыгивала в плавательном бассейне с одного островка на другой. Мини-юбка взлетала при каждом прыжке. Девушка была единственным проявлением жизни в этой комнате. Стол Джексона стоял вплотную к двери, загораживая вход.

– Перелезай через него, – сказал он. Похоже, его голос доносился из шкафа.

Я сунула голову в комнату, выкрутила шею, пытаясь его разглядеть.

– Ты где?

– Да лезь же, черт побери.

Я села на стол, подтянула колени, развернулась и спрыгнула на пол.

– Закрой дверь.

Я перегнулась через стол и задвинула дверь, после чего включила свет.

– Нет! Выключи сейчас же!

Пол был завален тряпками и скомканными кухонными полотенцами, пропитанными кровью. Мусорная корзина тоже была набита доверху. Из-под окровавленного футона торчала желтая ручка ножа, кончик отвертки, несколько стамесок. Я видела приготовленное ad hoc[81]81
  К данному случаю (лат.).


[Закрыть] оружие. Джейсон приготовился к обороне.

– Я сказал: выключи свет. Ты хочешь, чтобы она нас здесь увидела?

Я послушалась, наступила продолжительная пауза. Затем я сказала:

– Джейсон, позволь мне вызвать врача. Я собираюсь позвонить в международную клинику.

– Я сказал: нет! Не хочу, чтобы меня трогал какой-то япошка.

– Тогда позвоню в твое посольство.

– Не надо.

– Джейсон. – Я сделала несколько шагов и почувствовала, как к обуви что-то пристало. – Ты истекаешь кровью.

– Ну и что?

– Откуда у тебя течет?

– Откуда? Что за глупый вопрос?!

– Скажи, откуда? Может, это опасно.

– О чем ты толкуешь, черт побери? – Он забарабанил по дверце, и стенки шкафа задрожали. – Не знаю, что ты там себе надумала, но ты все сочинила. – Он тяжело дышал. – Все твои домыслы – чушь собачья. Фантазии твоей больной головы.

– С моей головой все в порядке, – спокойно сказала я. – И ничего я не сочиняю.

– Послушай, детка, тебе почудилось. Меня никто не трогал, если ты это имеешь в виду.

Теперь я его видела. Он привалился к стенке шкафа, завернувшись в одеяло. Лежал на боку, по-видимому, старался согреться. Я прислушивалась к его хриплому голосу.

– Я не хочу, чтобы ты высказывала такие предположения. – Что ты вообще тут делаешь? Отойди!

Я отступила на шаг назад.

– Стой там. И не смотри на меня.

Я слышала, что дыхание у него затрудненное.

– Вот что, – сказал он. – Нужно вызвать кое-кого на помощь.

– Я отвезу тебя к врачу и…

– Нет! – Он старался контролировать голос и приводил свои мысли в порядок. – Нет. Слушай. На стене написан номер. Рядом с выключателем. Видишь? Это телефон моей матери. Позвони ей. Сходи в телефон-автомат и закажи разговор, оплаченный абонентом. Скажи, чтобы она кого-то мне прислала. Только пусть человек приедет не из Бостона, а из дома в Палм-Спрингс. Это поближе.

Палм-Спрингс? Я уставилась на шкаф. Джейсон происходит из семьи, имеющей дом в Калифорнии? И у его семьи есть слуги? Я всегда представляла его бродягой. Таких людей я встречала в аэропорту: с потрепанным путеводителем под мышкой, с рулоном туалетной бумаги, прицепленным к рюкзаку. Я могла представить его моющим посуду, обучающим людей английскому языку, спящим на пляже под лоскутным одеялом. Думала, ему нечего терять, как и всем нам.

– В чем дело? Что-то неясно? Ты еще здесь?

На экране телевизора появилась реклама шоколада, я посмотрела на нее, вздохнула и повернулась к двери.

– Хорошо, я позвоню.

Я никогда не звонила по телефону с оплаченным разговором и, когда автоматический оператор спросил мое имя, едва не произнесла: «Чудачка». В конце концов сказала: «Я звоню по поручению Джейсона». Его мать подошла к телефону и молча меня выслушала. Я повторила все дважды: адрес, как проехать, сказала, что врач нужен немедленно, и, пожалуйста, пришлите кого-нибудь с Западного побережья, потому что так будет быстрее.

– А кто вы такая, могу я узнать? – У нее был английский акцент, несмотря на то что она жила в Бостоне. – Будьте добры сообщить мне свое имя.

– Я не шучу, – сказала я и повесила трубку. Было уже темно. Вернувшись, я не стала зажигать много света – мало ли кто наблюдает за домом. Я не адала никого, кто мог бы одолжить мне денег, а спать в парке слишком холодно. Не была я уверена и в том, что мама Строберри заплатит мне раньше срока, тем более сумму, которой можно расплатиться в гостинице. У Ши Чонгминга я тоже не могла попросить. После клуба мне придется вернуться и спать здесь. От этой мысли стало холодно.

В кладовой я быстро отыскала орудия, которые в случае необходимости могли пригодиться для самообороны: деревянный молоток, зубило и прочее. Взвесила в руке молоток. Он был крепким и тяжелым. Принесла в комнату все инструменты, прислонила к плинтусу, затем уложила в сумку несколько вещей: большой свитер, материалы о Нанкине, паспорт и остаток одолженных у Ирины денег. Я вспомнила о перечне вещей, которые полагалось иметь под рукой на случай землетрясения. Подошла к окну и медленно, осторожно спустила сумку на веревке, пока рука не распрямилась. Затем отпустила веревку, и сумка с легким хлопком упала за кондиционер. Из переулка ее никто не увидит.

Пока я стояла у окна, неожиданно пошел снег. Что ж, подумала я, посмотрев наверх, Рождество не за горами. В воздухе закрутились мягкие хлопья, закрывая лицо Микки Рурка. Мы на пороге Рождества, а значит, прошло десять лет со дня смерти моей маленькой девочки. Десять лет. Удивительно, как сжалось время, словно мехи аккордеона. Окно я закрыла нескоро. Потом надела на руку полиэтиленовый мешок и вышла на улицу. Подняла мертвого котенка, отнесла в сад и похоронила его под хурмой.

50

Нанкин, 20 декабря 1937

Я пишу эти строки при свете свечи. Правая рука болит – на ней след от ожога, пересекший ладонь по диагонали. Я сижу на кровати, поджав под себя ноги. Полог плотно задернут, чтобы не выдать себя светом. Шуджин сидит напротив меня. В ужасе из-за того, что сегодня случилось, она придерживает полог и поглядывает на свечу через плечо. Знаю: она предпочла бы вовсе погасить ее, но мне просто необходимо писать. Чувствую, что в этидни творится история. Как бы ни показался один день мелким и незначительным, на самом деле он важен. Важен каждый голос, потому что из таких голосов складывается история Нанкина.

Все, во что я верил, обрушилось. Там, где когда-то было мое сердце, зияет дыра, и рана гниет, словно тело ребенка у фабрики. Все, о чем могу сейчас думать, это цена, в которую обошлась оккупация. Она означает конец того Китая, который я до сих пор не ценил. Это – смерть всех верований, конец диалектов, храмов, лунных пряников осенью[82]82
  Существовали обычаи жертвоприношений Луне, до сих пор в ночь Середины осени принято любоваться полной луной и угощать гостей лунными пряниками. Круглая луна, круглые пряники – все это олицетворяет для китайца единение в кругу семьи.


[Закрыть] и бакланов, ловящих рыбу у прибрежных скал. Это – смерть прекрасных мостов, перекинутых через пруды с лотосами, желтого камня, отражающегося в тихой вечерней воде. Мы с Шуджин – последние звенья цепи. Мы стоим на краю пропасти и удерживаем Китай от падения в.бездну. Иногда я вздрагиваю, словно от внезапного пробуждения. Мне мерещится, что я падаю, а вместе со мной – весь Китай, с его долинами, горами, пустынями, древними гробницами, праздником Фонарей[83]83
  Праздник китайского Нового года – праздник Юаньсяо. Этот праздник называют также «праздником Фонарей», так как в этот день – 15-го числа первого месяца по лунному календарю – принято развешивать бумажные разноцветные фонарики.


[Закрыть], с пагодами, белыми дельфинами на Янцзы и храмом Неба[84]84
  Там китайские императоры совершали молебны об урожае.


[Закрыть], – все падает вместе со мной.

Не прошло и десяти минут с тех пор, как старина Лю покинул наш дом, и я не успел объявить Шуджин, что мы уезжаем, а где-то по соседству раздался страшный грохот мотоциклетного двигателя.

Я вышел в прихожую, схватил металлический прут, встал за ширмой, расставив ноги и подняв над головой прут. Шуджин встала рядом со мной. Ее лицо выражало молчаливый вопрос. Мы застыли в этом положении: я дрожащими руками держал прут, а Шуджин смотрела мне в глаза. В переулке по-прежнему ревел двигатель. Шум все возрастал, пока нам не показалось, что гремит у нас в голове. Когда я решил, что мотоциклист въедет прямо в дом, мотор зачихал и постепенно затих.

Мы с Шуджин смотрели друг на друга. Звук удалялся в южном направлении, пока совсем все не стихло. Тишина теперь нарушалась лишь нашим взволнованным дыханием.

– Что? – одними губами проговорила Шуджин. – Что это было?

– Тсс. – Я сделал упреждающий жест. – Отойди.

Я зашел за ширму, приложил ухо к забаррикадированной входной двери. Шума двигателя больше не было, зато слышалось слабое потрескивание: это горел огонь. Янь-ван вершит свои дьявольские дела, подумал я. Где-то неподалеку горит дом.

– Подожди здесь. Не подходи к двери.

Я через две ступеньки взлетел на второй этаж, не выпуская из руки железный прут. В комнате оторвал деревянную половицу и выглянул в переулок. Небо над противоположными домами окрасилось в красный цвет. В небо взлетали языки пламени высотою в тридцать футов. Летели вниз хлопья сажи, словно черные мотыльки. Янь-ван, должно быть, очень близко подошел к нашему дому.

– Что это? – спросила Шуджин. Она поднялась по лестнице и встала позади меня. Глаза ее были широко открыты. – Что происходит?

– Не знаю, – ответил я, устремив взгляд на падающий снег. Снежинки чернила жирная сажа. Я снова почувствовал тот самый запах. Запах жареного мяса. Он преследовал меня несколько дней. Мы набили наши желудки гречишными лепешками, но в еде не было белков, и мне по-прежнему хотелось мяса. Я вдохнул запах, рот наполнился слюной. В этот раз он ощущался особенно сильно, наполнил наш дом, перекрывая дым сгоревшего дерева.

– Не понимаю, – пробормотал я. – Разве это возможно?

– Что? – не поняла Шуджин.

– Кто-то готовит. – Я повернулся к ней. – Как это может быть? В округе никого не осталось, даже у Лю нет больше мяса…

Слова застряли у меня в глотке. Черный дым висел над переулком, в котором находился дом Лю. Я замер, не в силах говорить, двигаться, не решаясь дышать. В мою душу закралось страшное подозрение.