Текст книги "Последние похождения Арсена Люпэна. Часть I: Двойная жизнь Арсена Люпэна"

II

Сэн-Клуд. Маленькая вилла, построенная на одной из самых высоких точек плато, близ редко используемой дороги. Одиннадцать часов вечера. Господин Ленорман оставляет машину в Сэн-Клуде и осторожно приближается к дому.

Навстречу ему выдвигается чья-то тень.

– Это ты, Гурель?

– Да, шеф.

– Ты предупредил братьев Дудвиль о моем прибытии?

– Да, ваша комната готова, можете лечь и поспать… Если только похитить Пьера Ледюка не попытаются этой ночью, что не удивило бы меня, учитывая поведение личности, которую заметили Дудвили.

Они пересекли сад, тихонько вошли в дом и поднялись на второй этаж. Оба брата, Жан и Жак Дудвиль, были уже там.

– Какие новости от князя Сернина? – спросил Ленорман.

– Никаких, шеф.

– А Пьер Ледюк?

– Он отлеживается целыми днями в своей комнате на первом этаже или гуляет в саду. Никогда не поднимается к нам.

– Ему лучше?

– Намного. Отдых преображает его на глазах.

– Он по-прежнему предан Люпэну?

– Точнее – князю Сернину, так как и не подозревает, что оба – одно лицо. Так я, по крайней мере, предполагаю, с ним никогда ничего нельзя знать наверняка. Он никогда не разговаривает. Очень странный юнец! Есть только одно существо, способное его оживить, вызвать на беседу и даже рассмешить. Это девушка из Гарша, которой князь Сернин его представил, Женевьева Эрнемон. Она приходила уже три раза… Была здесь даже сегодня…

И добавил в шутку:

– Видно, здесь не обойдется без флирта… Как между его сиятельством князем Серниным и госпожой Кессельбах… Кажется, ему строят глазки… Чертов Люпэн!

Господин Ленорман не ответил. Все, однако, понимали, что эти подробности, которым он, казалось, не придавал значения, запечатлелись в его памяти до того времени, когда пригодятся ему для того, чтобы делать выводы и принимать решения. Он закурил сигару, подержал ее в зубах, не дымя, дал ей погаснуть, зажег опять и уронил.

Задал еще два или три вопроса: затем, не раздеваясь, бросился на койку.

– Чуть что – разбудите меня… До тех пор – сплю. А пока – все по местам.

Остальные вышли. Прошел час, два часа…

Внезапно господин Ленорман почувствовал, что кто-то его трогает рукой. Это был Гурель, который прошептал:

– Вставайте, шеф. Открыли калитку.

– Сколько их?

– Я заметил одного… Как раз выходила луна… Он присел на корточки за кустарником…

– А братья Дудвиль?

– Я послал их в обход. Они отрежут ему отступление.

Гурель взял господина Ленормана за руку и повел его вниз, в неосвещенные помещения первого этажа.

– Не двигайтесь, шеф: мы в туалетной комнате Пьера Ледюка. Открываю дверь в альков, где он спит… Не бойтесь разбудить – он принял перед сном, как всегда, веронал… Идите сюда… Здесь удобно прятаться; перед нами – гардины его кровати… Отсюда видно окно и часть комнаты, от постели до окна.

Окно было открыто нараспашку, и сквозь него проникал смутный свет, усиливавшийся временами, когда луна проглядывала из-за вуалей облаков. Они не отрывали глаз от пустого прямоугольника оконного проема, уверенные, что именно оттуда надо ждать опасности.

Чуть слышный звук… Словно что-то скрипнуло…

– Он влезает по проволочной сетке… – прошептал Гурель.

– Там высоко?

– Два метра… Два с половиной…

Скрипящие звуки стали отчетливее.

– Ступай, Гурель, – тихо приказал господин Ленорман, – проберись к Дудвилям и приведи их к подножью стены. Задержите любого, кто отсюда спустится.

Гурель растворился в темноте.

Почти в ту же минуту над подоконником показалась чья-то голова, затем через него перелезла темная фигура. Господин Ленорман разглядел стройного человека ниже среднего роста, одетого во все темное, с непокрытой головой. Неизвестный повернулся назад и выглянул из окна, словно для того, чтобы убедиться, что оттуда не грозит никакая опасность. Затем нагнулся и растянулся на паркете. Несколько минут он казался неподвижным. Но вскоре господин Ленорман заметил, что темная масса на полу приближается. Наконец она добралась до кровати. Ленорману было слышно дыхание незнакомца; казалось, он даже угадывал во тьме его глаза.

Пьер Ледюк глубоко вздохнул и повернулся.

И снова – тишина.

Незнакомец скользил вдоль кровати неуловимыми движениями. Теперь Ленорман отчетливо слышал его дыхание, сливавшееся с ровным дыханием спящего; казалось даже – до него доносится биение его сердца.

И вдруг вспыхнул свет… Незнакомец нажал на кнопку электрического фонарика, направив его луч прямо в лицо Пьера Ледюка. Сам он оставался при этом в темноте, господин Ленорман не видел его лица. Увидел только предмет, блеснувший в пучке света, и вздрогнул.

Это было лезвие ножа, и этот нож, изящный и тонкий, показался ему таким же, каким был тот, который нашли возле трупа Чемпэна, секретаря господина Кессельбаха. Он изо всех сил сдержался, чтобы не броситься на ночного пришельца. Но раньше следовало узнать, для чего он пришел…

Рука поднялась. Ударит ли? Господин Ленорман прикинул расстояние, чтобы перехватить удар. Но нет, незнакомец не собирался убивать, движение было подсказано осторожностью. Если Пьер Ледюк зашевелился бы, если бы попытался позвать на помощь, эта рука неминуемо нанесла бы удар. Человек наклонился к спящему, словно что-то рассматривая.

«Правую щеку… – подумал господин Ленорман, – шрам на правой щеке… Хочет убедиться, действительно ли это Пьер Ледюк».

Человек немного повернулся, теперь были видны только его плечи. Но платье, плащ были так близко, что касались занавески, за которой прятался господин Ленорман.

«Любое движение с его стороны, любое выражение тревоги – и надо его брать», – подумал шеф Сюрте.

Но тот почти не двигался, поглощенный осмотром.

Наконец, переложив нож в ту руку, в которой был фонарь, он приподнял покрывало, вначале – чуть-чуть, затем – еще больше, таким образом, чтобы левая рука спящего оказалась раскрытой и стала видна ладонь. Луч света уперся в эту руку. Четыре пальца ничем не привлекали внимания. Пятый, мизинец, был обрезан на середине второго сустава.

Пьер Ледюк снова пошевелился во сне; свет фонарика тут же погас, и незнакомец на несколько мгновений застыл у ложа, выпрямившись, в полной неподвижности. Решится ли он ударить? Господин Ленорман сгорал от тревоги: он был способен легко предотвратить преступление, но вмешаться мог только в самую последнюю секунду. Долгое, невыносимо долгое безмолвие… Внезапно у него возникло впечатление, впрочем – неверное, будто рука опять поднялась. Он невольно пришел в движение, протянув руку над спящим, защищая его. И тут наткнулся на незнакомца.

Раздался глухой вскрик. Субъект нанес удар, попавший в пустоту, стал отбиваться наудачу, затем кинулся к окну. Но господин Ленорман набросился на него, обеими руками охватив его плечи. И тут же почувствовал, что тот, будучи слабее, уступает в борьбе, пытается избежать ее и выскользнуть из его объятий. Напрягая все силы, он пригвоздил его к себе, согнул вдвое и растянул на паркете.

– Ты попался! – прошептал он, торжествуя. – Попался!

Он испытывал странное опьянение, скрутив опасного преступника, чудовище, недостойное человеческого имени. Был исполнен трепета полнокровной жизни, чувствуя, как их существа сливаются, их дыхание смешивается в единоборстве.

– Кто ты? – спросил он. – Кто ты такой? Придется сказать…

Он сжимал тело противника с растущей силой, ощущая, как тот слабеет в его руках, обмякает. Сжал сильнее, еще сильнее…

И внезапно вздрогнул всем телом. Он почувствовал пока еще слабый укол в горло… Ленорман в бешенстве еще сильнее прижал противника; однако усилилась боль. Видимо, тот сумел извернуться, просунуть руку к груди и наставить кинжал. Рука незнакомца, конечно, была по-прежнему прижата к туловищу, но, по мере того как господин Ленорман усиливал свой нажим, острие кинжала все глубже проникало в его тело. Он отклонил немного голову, чтобы избежать клинка; острие повторило его движение, ранка стала больше.

Он замер, вспомнив вдруг о прежних трех убийствах, обо всем ужасном, пугающем, роковом, что воплотилось теперь в стальном узком жале, впивающемся в его кожу, пронизывающем ее все больше, неуклонно и беспощадно… И тут, отпустив внезапно своего врага, отскочил назад. Но снова, не давая передышки, бросился на него.

Однако было поздно. Человек вскочил уже на подоконник и соскользнул с него наружу.

– Внимание! Гурель! – крикнул он, зная, что инспектор был на месте, готовый перехватить беглеца.

Он выглянул из окна, нагнулся.

Шорох потревоженной гальки… Мелькание неясной тени среди деревьев… Стук калитки… И более – ни звука… Никакого вмешательства.

Не беспокоясь более о Пьере Ледюке, он громко позвал:

– Гурель!.. Дудвиль!..

Ответа не последовало. Только глубокая тишина ночных полей…

Он невольно опять подумал о тройном убийстве, о стальном стилете. Но нет, это было невозможно, преступник просто не успел бы нанести свои удары; это, впрочем, ему и не требовалось, дорога была свободна. В свою очередь, он выпрыгнул из окна и, включив свой фонарик, увидел Гуреля, лежавшего на земле.

– Тысяча чертей! – выругался он. – Если он мертв, они за это дорого заплатят!

Но Гурель был только оглушен. Несколько минут спустя, придя в чувство, он проворчал:

– Удар кулаком… Простой удар прямо в грудь… Но какой это был силач!

– Значит, их было двое?

– Да, тот низенький, который поднялся в комнату, и второй, который застиг меня врасплох, когда я следил за окном.

– А Дудвили?

– Я их не видел.

Одного из братьев, Жака, они нашли возле ограды, в крови, с разбитой челюстью. Другой, чуть подальше, тяжело дышал, получив сокрушительный удар в грудь.

– Что такое? Что с вами произошло? – спросил господин Ленорман.

Жак рассказал, что он с братом столкнулись с каким-то субъектом, который вывел их из строя прежде чем они приготовились к защите.

– Он был один?

– Нет, когда он снова пробежал мимо, с ним был сообщник, такой низенький.

– И ты узнал того, кто тебя ударил?

– Судя по сложению, мне подумалось – это был англичанин из отеля Палас, тот, который выехал из гостиницы и чьи следы мы потеряли.

– Майор?

– Да, майор Парбери.

III

После недолгого размышления господин Ленорман молвил:

– Сомневаться более нельзя. В деле Кессельбаха было двое – убийца и его сообщник, майор.

– Так думает и князь Сернин, – прошептал Жак Дудвиль.

– И в этот вечер, – продолжал шеф Сюрте, – были опять они… Все те же двое.

И добавил:

– Тем лучше. Задержать двоих преступников в сто раз легче, чем одного.

Господин Ленорман оказал своим людям помощь, уложил их в постель и стал искать, не потеряли ли нападающие какого-либо предмета, не оставили ли следов. Не найдя ничего, он тоже отправился на покой.

Утром, поскольку Гурель и Дудвили оправились уже от вчерашнего, он приказал братьям обыскать окрестности и вместе с Гурелем отправился в Париж, чтобы разобраться с текущими делами и отдать приказания.

Пообедал он в своем бюро. В два часа узнал приятную новость. Один из его лучших инспекторов, Дьези, при выходе из поезда, прибывшего из Марселя, нашел немца Штейнвега, автора письма к Рудольфу Кессельбаху.

– Дьези здесь? – спросил он.

– Да, шеф, – ответил Гурель, – он здесь, вместе с немцем.

– Пусть заходят.

В ту же минуту зазвонил телефон. Из Гарша его вызвал Жан Дудвиль. Их соединили немедленно.

– Есть новости, Жан?

– Да, шеф. Майор Парбери…

– Что с ним?

– Мы его обнаружили. Он сделался испанцем – сильно загорел. Мы видели, как он входил в частную школу в Гарше. Его приняла тамошняя барышня… Вы ее знаете, та девушка, которая знакома с князем Серниным, Женевьева Эрнемон.

– Гром и молния!

Господин Ленорман бросил трубку, схватил шляпу и выбежал в коридор; встретив там Дьези и немца, на бегу крикнул им:

– В шесть часов встречаемся здесь!

Он ринулся вниз по лестнице в сопровождении Гуреля и трех инспекторов, захваченных им по дороге, и сходу уселся в авто.

– В Гарш, да побыстрее! Десять франков чаевых!

Не доезжая Вильневского парка, на повороте дороги, которая вела к школе, он приказал остановиться. Ожидавший его в этом месте Жан Дудвиль воскликнул:

– Сукин сын удрал в ту сторону по проулку десять минут назад!

– Один?

– Нет, с девчонкой!

Господин Ленорман схватил его за ворот:

– Скотина! Ты позволил ему уехать! Надо же!..

– Брат едет по его следам.

– Большое дело! Он улизнет от него, от твоего брата! Разве вы на что-нибудь способны?

Он сел сам за руль и решительно помчался по проулку, не обращая никакого внимания на ухабы и колдобины. Вскоре они выехали на поперечную дорогу, которая привела их к скрещению пяти дорог. Господин Ленорман без колебаний выбрал левую, в сторону Сен-Кюкюфа. На вершине холма, спускавшегося к пруду, они обогнали второго из братьев Дудвиль, который успел крикнуть:

– Они в кабриолете… В километре отсюда…

Шеф Сюрте останавливаться не стал. Он погнал машину по спуску, срезал несколько поворотов, объехал пруд и издал вдруг возглас торжества.

На вершине небольшого подъема, выраставшего перед ними, он увидел экипаж. К несчастью, они ошиблись дорогой и пришлось дать задний ход.

Когда возвратились к перекрестку, экипаж был еще на месте, в неподвижности. И тут же, разворачивая автомобиль, он заметил, как из экипажа выпрыгнула женщина. На подножке появился мужчина. Женщина подняла руку; раздались два выстрела.

Она, по-видимому, плохо целилась, так как с другой стороны пролетки высунулась голова, и человек, заметив автомобиль, с размаху хлестнул кнутом лошадь, которая помчалась галопом. И поворот тут же скрыл от них экипаж.

В несколько секунд господин Ленорман завершил разворот, помчался прямо к подъему, обогнал, не останавливаясь, девушку и смело повернул.

Дорога, крутая и каменистая, спускалась между густыми лесами; следовать по ней можно было только медленно, с большой осторожностью. Но что ему было до того! В двадцати шагах впереди экипаж, нечто вроде двухколесного кабриолета, подскакивал на камнях, более сдерживаемый, чем увлекаемый лошадью, которая ступала осторожно, рассчитывая каждый шаг. Бояться было нечего, бегство стало невозможным.

И экипаж с автомобилем стали спускаться почти рядом, подскакивая и трясясь. В какую-то минуту они были так близко, что господин Ленорман подумал было спрыгнуть на землю со своими людьми и догнать противника бегом. Но вспомнил о том, как опасно тормозить на таком крутом спуске, и продолжал путь, не отставая от кабриолета, как от добычи, которую удерживают на виду, в пределах досягаемости.

– Хорошо, шеф, хорошо! – бормотали инспектора, захваченные азартом погони.

В конце спуска начиналась дорога, которая вела к Сене, к Бодживалю. На ровном месте лошадь пошла рысью, не спеша, держась середины колеи. Машину потряс сильный рывок. Теперь она, казалось, уже не катила, она летела вперед скачками, словно хищный зверь, настигающий добычу, проскальзывая впритирку к насыпям, готовая сокрушить любые преграды. Она нагнала экипаж, пошла рядом, обогнала…

Громкая брань шефа Сюрте… Крики ярости… Экипаж был пуст!

Лошадь мирно трусила по дороге, не чуя повисших вожжей, возвращаясь, вероятно, в конюшню одного из окрестных постоялых дворов, где кабриолет и был, наверно, нанят на этот день.

Задыхаясь от ярости, господин Ленорман сказал:

– Майор, видимо, выскочил в те несколько секунд, когда мы потеряли его из виду, в начале спуска.

– Надо провести облаву в лесу, шеф, и мы наверняка…

– Возвратимся ни с чем. Этот парень уже далеко, вот так; он не из тех, кого можно два раза настичь в один и тот же день. Ах, ты… тысячи тысяч чертей!

Они вернулись к девушке, которую нашли в компании Жака Дудвиля и которая, казалось, легко пережила свое приключение. Господин Ленорман, представившись, предложил отвезти ее домой и тут же задал несколько вопросов об английском майоре Парбери. Она посмотрела на него с удивлением:

– Он вовсе не англичанин и не майор, и имя его не Парбери.

– Как же его звать?

– Хуан Рибейра; он испанец, выполняющий поручение своего правительства – изучает работу французских школ.

– Допустим. Его имя и национальность не имеют значения; это именно тот, кого мы разыскиваем. Давно ли вы знакомы?

– Дней пятнадцать. Он узнал о школе, которую я основала в Гарше, и до того заинтересовался моей инициативой, что предложил мне ежегодную субсидию при единственном условии, чтобы он мог время от времени приезжать и следить за успехами моих учениц. Я не была вправе ему отказать…

– Нет, конечно, но навести о нем справки следовало. Разве у вас нет контактов с князем Серниным? Его советам можно доверять.

– О! Я ему полностью доверяю. Но он уехал путешествовать.

– И не оставил вам адреса?

– Нет. И потом, что бы я ему сказала? Поведение этого господина до сих пор было безупречным. И лишь сегодня… Не знаю, право…

– Прошу вас, мадемуазель, говорите со мной откровенно… Мне вы тоже можете доверять.

– Так вот, господин Рибейра недавно приехал к нам. Он сказал, что его послала некая французская дама, проездом находящаяся в Будживале, и что у этой дамы есть девочка, воспитание которой она хотела бы мне доверить, а потому просит меня приехать к ней без промедления. Это показалось мне вполне естественным. И поскольку сегодня я свободна, поскольку господин Рибейра нанял экипаж, который ждал его на дороге, я без колебаний в него села.

– Но какой, в конце концов, была его цель?

Она покраснела и молвила:

– Он просто хотел меня похитить. Полчаса спустя он мне в этом признался.

– И вы о нем больше ничего не знаете?

– Нет.

– А живет он в Париже?

– Предполагаю.

– Он вам ни разу не писал? У вас не осталось нескольких строк, написанных его рукой, забытого предмета, улики, которая могла бы нам послужить?

– Ничего такого… Ах, впрочем!.. Но это, конечно, не имеет какого-либо значения…

– Говорите! Говорите же! Прошу!

– Так вот, два дня тому назад этот господин попросил у меня разрешения воспользоваться моей пишущей машинкой и составил – не без труда, ибо у него нет навыка – письмо, адрес которого я случайно заметила и запомнила.

– И этот адрес?..

– Он написал в «Газету» и сунул в конверт два десятка марок.

– Наверно, то было объявление, – сказал Ленорман.

– У меня есть сегодняшний номер, шеф, – объявил Гурель.

Господин Ленорман развернул газету и просмотрел восьмую страницу. Минуту спустя он чуть не подскочил. На видном месте можно было прочитать следующую фразу, со всеми обычными аббревиатурами:

«Сообщаем любому лицу, которому известен господин Штейнвег, что желали бы узнать, находится ли он в Париже, и его адрес. Ответ – через редакцию».

– Штейнвег! – воскликнул Гурель. – Но это ведь та самая личность, которую приводил Дьези!

«Да, да, – подумал господин Ленорман, – тот, чье письмо господину Кессельбаху я перехватил, кто навел Кессельбаха на след Пьера Ледюка… Стало быть, им тоже требуются сведения о Ледюке, об его прошлом… Они еще тоже продвигаются наощупь…»

Он потер руки: Штейнвег был в его распоряжении. Не пройдет и часа, и он заговорит. Не пройдет и часа, как покров мрака, который ему мешал, который превращал историю с Кессельбахом в самое таинственное и тревожное дело из всех, которые он старался разрешить, – этот покров будет разорван.

Глава 5
Господин Ленорман терпит неудачу

I

В шесть часов вечера господин Ленорман возвратился в свой кабинет в префектуре полиции.

И тут же вызвал Дьези.

– Приезжий здесь?

– Да.

– Что же тебе удалось узнать?

– Не бог весть как много. Ни слова не говорит. Я ему сказал, что в силу нового распоряжения иностранцы должны сделать объявление о пребывании в префектуре, и привел сюда, в кабинет вашего секретаря.

– Сейчас я с ним побеседую.

Но тут явился один из дежурных.

– Какая-то дама, шеф, просит принять ее немедленно.

– Ее визитная карточка?

– Вот она.

– Госпожа Кессельбах! Просите.

Он вышел из-за стола навстречу молодой женщине и подал ей стул. На ее лице по-прежнему читалось отчаяние, у нее был болезненный, крайне утомленный вид.

Она протянула ему номер «Газеты», указывая место, где было напечатано объявление по поводу Штейнвега.

– Папаша Штейнвег был другом моего мужа, – сказала она. – Ему, несомненно, многое известно.

– Дьези, – приказал Ленорман, – приведи человека, который ждет… Ваш визит, мадам, может оказаться весьма полезным. Прошу только: в ту минуту, когда приезжий войдет, не говорите ни слова.

Дверь открылась. Появился мужчина, старик в воротнике из окладистой белой бороды, с лицом в глубоких морщинах, бедно одетый, с затравленным видом, свойственным тем несчастным, которые странствуют по свету в поисках средств, чтобы прокормиться. Он остановился на пороге, моргая глазами, посмотрел на господина Ленормана; молчание присутствующих его, видимо, смущало. Он неуверенно вертел в руках видавшую виды шляпу.

Но вдруг на его лице отразилось глубокое удивление; глаза расширились, и он пробормотал:

– Мадам… Мадам Кессельбах…

Он увидел наконец молодую женщину.

И успокоенный, улыбаясь без прежней робости, приблизился к ней, говоря со скверным акцентом:

– Ах, как хорошо!.. Наконец… Я думал уже, что никогда больше… Меня удивляло… Никаких новостей от вас… Ни телеграммы, ни письма… Как здоровье нашего доброго Рудольфа Кессельбаха?

Молодая женщина отшатнулась, словно ее ударили прямо в лицо, и вдруг, сгорбившись на стуле, неудержимо разрыдалась.

– Что такое?.. Боже мой, что такое?.. – промолвил Штейнвег.

Господин Ленорман поспешил вмешаться.

– Я вижу, мсье, что вам не известны некоторые события, случившиеся не так давно. Вы, наверно, давно уже в пути?

– Да, три месяца… Вначале я побывал в районе шахт. Потом возвратился в Кейптаун, откуда написал Рудольфу письмо. Но между делом нанялся на работу в Порт-Саид. Рудольф, наверно, получил мое письмо?

– Он отсутствует. Причины объясню потом. Вначале об обстоятельстве, по которому мы хотели бы получить имеющиеся у вас сведения. Речь идет о личности, с которой вы были знакомы и которого при контактах с господином Кессельбахом вы называли Пьером Ледюком.

– Пьер Ледюк! Ох! Кто вам сказал!

Старик выглядел потрясенным. Он снова пролепетал.

– Кто вам сказал? Кто открыл?..

– Господин Кессельбах.

– Ни за что! Это тайна, которую я ему доверил, а Рудольф умеет хранить тайны, особенно такие…

– И все-таки требуется ваш ответ. Мы ведем в настоящее время в отношении Пьера Ледюка расследование, которое необходимо без промедления завершить, и только вы можете просветить нас на этот счет, поскольку господина Кессельбаха нет.

– В конце концов, – воскликнул Штейнвег, казалось – решившись, – что вы хотите знать?

– Вы знаете Пьера Ледюка?

– Я никогда его не видел; тем не менее уже давно б моих руках находится тайна, касающаяся его. Вследствие ряда происшествий, которые нет смысла вспоминать, и благодаря некоторым случайностям пришел к уверенности, что тот, открытие которого меня заинтересовало, ведет беспорядочную жизнь в Париже, что он зовется Пьером Ледюком и что это имя на самом деле ему не принадлежит.

– Но знает ли свое настоящее имя он сам?

– Полагаю, что знает.

– А вы?

– Знаю наверняка.

– Скажите его нам.

Он несколько заколебался. Потом заявил:

– Не могу… Не могу…

– Но почему же?

– Не имею права. В этом весь секрет. А этому секрету, который я открыл Рудольфу, он придал такое значение, что вручил мне крупную сумму денег, дабы заручиться моим молчанием, и обещал еще целое состояние, настоящее состояние, если ему удастся разыскать Пьера Ледюка, а затем – воспользоваться тайной.

Он горько усмехнулся.

– Крупная сумма уже улетучилась. И я приехал, чтобы узнать, как обстоят дела с обещанным состоянием.

– Господин Кессельбах мертв, – сказал шеф Сюрте.

Штейнвег подскочил.

– Мертв! Может ли быть такое! Нет, нет, это обман, ловушка. Мадам Кессельбах, правда ли?..

Она опустила голову.

Он казался совершенно раздавленным неожиданным, печальным известием, причинившим ему, очевидно, подлинное страдание, так как он заплакал.

– Бедный мой Рудольф, я видел его совсем малышом… Он приходил ко мне в Аугсбурге играть… Я так его любил!

И, призывая в свидетели госпожу Кессельбах:

– Ведь и он, правда, мадам, меня любил? Он должен был вам рассказать… Его старый папаша Штейнвег…

Господин Ленорман приблизился к нему и четко произнес:

– Послушайте же меня. Господин Кессельбах был убит… Спокойно, спокойно… Жалобы бесполезны… Он был убит, и все обстоятельства этого преступления доказывают, что преступник был в курсе пресловутого проекта. Есть ли в существе этого проекта хоть что-нибудь, что позволило бы разгадать тайну этого преступления?

Штейнвег был озадачен. Он тихо сказал:

– Это моя вина… Если бы я не толкнул его на этот путь…

Госпожа Кессельбах потянулась к нему с мольбой:

– Вы думаете?.. У вас есть хотя бы догадка?.. Ох, прошу вас, Штейнвег!..

– Не знаю, не знаю… Я не успел подумать… – прошептал он. – Мне надо поразмыслить…

– Поищите в окружении господина Кессельбаха, – подсказал ему Ленорман. – Не участвовал ли кто-нибудь в ваших тогдашних беседах? Не мог ли он сам кому-нибудь довериться?

– Никому.

– Подумайте хорошенько.

Наклонившись к нему, Долорес и господин Ленорман с беспокойством ждали ответа.

– Нет, – молвил он, – не вижу, кто бы…

– Ищите в памяти как следует, – сказал шеф Сюрте. – Имя и фамилия убийцы могут начинаться буквами «Л» и «М».

– «Л», – вторил он, – «М»… Не вижу, право… «Л» и «М»…

– Да, буквы были золотыми и отмечали угол курительного футляра, принадлежавшего убийце.

– Курительного футляра? – спросил Штейнвег, пытаясь что-то вспомнить.

– Из вороненой стали… Внутри – два отделения, одно – для папиросной бумаги, другое – для табака…

– Два отделения… два отделения… – повторял Штейнвег, у которого эти подробности пробудили, казалось, какие-то неясные воспоминания. – Не могли бы вы показать мне этот предмет?

– Вот он, вернее – его точная копия, – сказал Ленорман, – протягивая ему футляр.

– О! Что такое! – сказал Штейнвег, беря его в руки.

Он в ошеломлении уставился на футляр, разглядывая его, поворачивая во все стороны, и внезапно вскрикнул, как бывает, если натолкнешься на ужасающую мысль. Он застыл на стуле, бледный, как смерть, с дрожащими руками, с блуждающим взором.

– Говорите! Говорите же! – приказал Ленорман.

– Ох! – воскликнул он, словно ослепленный внезапным светом, – все разъясняется!

– Говорите, говорите же…

Он отстранил обоих, спотыкаясь прошел к окну, вернулся обратно и, подбежав к шефу Сюрте:

– Мсье, мсье… Убийца Рудольфа, я вам скажу… так вот…

Он вдруг замолчал.

– Так вот? – сказали остальные.

Минута молчания. В полной тишине кабинета, между стенами, которые слышали столько признаний, столько обвинений, – прозвучит ли между ними наконец имя презренного убийцы? Ленорман, как ему теперь казалось, стоял на краю непроглядной бездны, откуда к нему поднимался, без конца поднимался долгожданный голос… Еще несколько мгновений, и он узнает…

– Нет, – прошептал Штейнвег, – не могу…

– Что вы лопочете? – в ярости воскликнул шеф Сюрте.

– Говорю, что не могу.

– Но вы не вправе молчать! Справедливость требует!

– Завтра, я скажу завтра… Я должен еще подумать… Завтра я сообщу вам все, что знаю о Пьере Ледюке… Все, что полагаю по поводу этого футляра… завтра, обещаю вам…

В его голосе слышалось упорство, о которое разбиваются самые энергичные усилия. Господин Ленорман уступил.

– Пусть так. Даю вам срок до завтра. Но должен предупредить, что если вы не заговорите, я буду обязан передать вас следователю.

Он позвонил и, отведя в сторону инспектора Дьези, сказал:

– Проводишь его до отеля… И останешься там с ним… Я пошлю тебе еще двоих из наших людей… Смотри в оба, не зевай… Могут попытаться его похитить…

Инспектор увел Штейнвега. Повернувшись к госпоже Кессельбах, которую эта сцена глубоко взволновала, Ленорман извинился:

– Глубоко сожалею, мадам, поверьте… Понимаю, как вам было тяжело…

Он задал пару вопросов о времени, когда господин Кессельбах общался со старым Штейнвегом, о продолжительности их общения. Но она была так утомлена, что он не стал настаивать.

– Приходить ли мне завтра? – спросила она.

– Не надо, не надо, – ответил он. Буду держать вас в курсе всего, что скажет Штейнвег. Позволите ли предложить вам руку до вашей машины? Спускаться с нашего четвертого этажа не так легко…

Он открыл дверь и пропустил ее вперед. Но в ту же минуту в коридоре послышались возгласы; начали сбегаться люди – дежурные инспектора, служащие из бюро…

– Шеф! Шеф!

– Что случилось?

– Дьези!

– Он только что от меня ушел…

– Его нашли на лестнице!

– Мертвым?!

– Нет, он оглушен, без чувств…

– А человек, который с ним? Старик Штейнвег?..

– Исчез…

– Гром и молния!

Он бросился в коридор, скатился по лестнице и в середине группы в несколько человек, оказывающих ему помощь, нашел Дьези, лежавшего на площадке второго этажа.

Затем увидел Гуреля, поднимавшегося по ступенькам.

– Ага, Гурель! Ты был внизу? Никого не встретил?

– Нет, шеф…

Но Дьези приходил уже в себя, и тут же, едва раскрыв глаза, тихо проговорил:

– На этой площадке… Маленькая дверь…

– Ах, черт возьми, дверь седьмой комнаты! – воскликнул начальник Сюрте. – Я ведь давно приказал запирать ее на ключ… Так и знал, что в тот или иной день…[1]1
  С тех пор, как господин Ленорман более не возглавляет Сюрте, два преступника сбежали через ту же дверь, избавившись перед тем от полицейских, которые их конвоировали. Полиция скрыла тот двойной побег. Если этот проход так необходим, почему по крайней мере с другой стороны двери не снимут ненужного засова, который позволяет беглецу сразу же пресечь любую погоню и спокойно удалиться по кулуару седьмого зала для гражданских дел и по галерее первого председательского присутствия. (Прим. автора).


[Закрыть]

Он яростно схватился за ручку злополучной двери.

– Ах ты, черт! Засов с той стороны, конечно, задвинут!

Эта дверь, правда, была частично застеклена. Рукояткой револьвера он разбил одно из стекол, выдвинул засов и сказал Гурелю:

– Галопом туда, к выходу на площадь Дофине…

И, возвратившись, обратился к пострадавшему:

– Давай, Дьези, рассказывай. Как ты позволил привести себя в такое состояние?

– Меня ударили кулаком, шеф…

– Кулаком – этот древний старец? Но он едва держится на ногах!

– Не он, шеф, тот, другой. Который прохаживался по коридору, пока Штейнвег был у вас, и последовал за нами, словно тоже решил уйти… Догнав нас, он попросил у меня прикурить… Я стал искать спички… И он этим воспользовался, чтобы ударить меня под ложечку… Я упал и, падая, заметил, что он открыл эту дверь и потащил туда за собой старика…

– Ты бы его узнал?

– О да, шеф… Крепкий парень, очень смуглый… Откуда-то с юга, конечно…

– Рибейра, – скрипнул зубами господин Ленорман. – Опять он! Рибейра, он же – Парбери. Ах, сукин сын, какая дерзость! Он опасался старика Штейнвега… И пришел, чтобы забрать его прямо отсюда, у меня из-под носа!..

И, в бешенстве топнув ногой, добавил:

– Но, клянусь преисподней, как же он узнал, бандюга, что Штейнвег здесь! Не прошло ведь четырех часов с тех пор, как я гонялся за ним через леса близ Кюкюфа… И вот он уже тут как тут!.. Как он узнал?.. Он прирос, стало быть, ко мне?..

Господина Ленормана охватил один из тех приступов задумчивости, когда он, казалось, ничего не видел и не слышал вокруг себя. Госпожа Кессельбах, проходившая как раз мимо, поклонилась ему, не получив ответа.