Текст книги "Последние похождения Арсена Люпэна. Часть I: Двойная жизнь Арсена Люпэна"

Глава 6
Парбери – Рибейра – Альтенгейм

I

В саду, под надзором мадемуазель Шарлотты, новой сотрудницы Женевьевы, играли маленькие девочки. Госпожа Эрнемон устроила для них раздачу пирожных, затем вернулась в комнату, которая служила одновременно гостиной и салоном для встреч между ученицами и их родственниками, и устроилась за письменным столом, на котором стала приводить в порядок бумаги и регистры.

Внезапно у нее появилось ощущение, будто в комнате она не одна. Охваченная тревогой, она обернулась.

– Ты! – воскликнула она. – Как ты появился? Каким образом вошел?

– Тихо, – сказал князь Сернин. – Слушай, и не будем терять ни минуты. Женевьева?

– В гостях у госпожи Кессельбах.

– Она должна вернуться сюда?

– Не раньше, чем через час.

– Тогда я впущу братьев Дудвиль. У меня с ними назначена встреча. Как чувствует себя Женевьева?

– Очень хорошо.

– Сколько раз она виделась с Пьером Ледюком после моего отъезда, за десять дней?

– Три раза, и должна с ним встретиться опять сегодня, у госпожи Кессельбах, которой его представит, как ты велел. Должна, однако, тебе сказать, что не вижу ничего особенного в твоем Пьере Ледюке. Женевьева должна была бы скорее встретить хорошего парня из своего круга. Лучше всего – учителя.

– Ты сошла с ума! Женевьеве – выйти за школьного учителя!

– Да, если для тебя главное – ее счастье…

– Брось, Виктуар. Твоя болтовня мне порядком надоела. Да и нет у меня времени на сантименты. Я разыгрываю шахматную партию и двигаю фигуры, не размышляя о том, что они себе думают. Когда выиграю партию, постараюсь узнать, есть ли сердце у рыцаря Ледюка и королевы Женевьевы.

Она прервала его речь:

– Ты слышал? Свист!

– Это братья Дудвиль. Приведи их и оставь нас.

Как только братья вошли, он, не мешкая, заявил:

– Я знаю все, что писали газеты об исчезновении Ленормана и Гуреля. Что известно вам кроме того?

– Ничего. Заместитель шефа Сюрте господин Вебер взял дело в свои руки. Вот уже восемь дней мы переворачиваем вверх дном сад дома уединения и не можем докопаться, как они могли исчезнуть. Вся наша служба на ногах… Такого еще не случалось никогда… Чтобы сам шеф Сюрте испарился, да не оставив никаких следов!

– А обе служанки?

– Гертруда уехала. Ее ищут.

– А ее сестра?

– Госпожа Вебер и Формери допросили Сюзанну. Против нее ничего нет. Ничто не говорит о ее вине.

– И это все, что вы можете мне сообщить?

– О нет, есть также другие обстоятельства, о которых мы не говорили журналистам.

И они рассказали о событиях, которыми были отмечены два последних дня господина Ленормана, о ночном визите двух бандитов в виллу Пьера Ледюка, о попытке похищения, совершенной на следующий день Рибейрой; затем – о погоне через леса вокруг Сен-Кюкюфа, о прибытии старика Штейнвега, его допросе в присутствии госпожи Кессельбах, наконец – об его исчезновении из Дворца правосудия.

– Никто не в курсе этих подробностей, кроме вас?

– Дьези знает о происшествии со Штейнвегом, он сам о нем рассказывал нам.

– И вам по-прежнему доверяют в префектуре?

– Настолько, что используют нас открыто. Господин Вебер клянется только нами.

– Так вот, – сказал князь, – не все еще потеряно. Если господин Ленорман допустил какую-то неосторожность, как я предполагаю – стоившую ему жизни, он все-таки выполнил перед тем хорошую работу, и нам остается только ее продолжить. Противник вырвался вперед, но мы его нагоним.

– Это будет нелегко, патрон.

– Почему? Надо просто разыскать старика Штейнвега. Ключ к тайне – у него.

– Да, но где Рибейра его прячет?

– У себя, черт его побери!

– Значит, надо узнать, где он квартирует.

– Черт возьми, конечно!

Отпустив братьев, князь направился к дому уединения. У ворот стояли автомобили, люди расхаживали всюду взад и вперед, словно кого-то сторожа. В саду, близ флигеля госпожи Кессельбах, он заметил Женевьеву, Пьера Ледюка и мужчину плотного сложения с моноклем. Они беседовали втроем. Ни один из них его не заметил.

Несколько человек вышло из флигеля. Это были господа Вебер и Формери, писарь и два инспектора. Женевьева вошла в дом, и господин с моноклем, заговорив со следователем и заместителем шефа Сюрте, стал медленно удаляться вместе с ними. Тогда князь Сернин приблизился к скамье, на которой еще сидел Пьер Ледюк.

– Оставайся на месте, – прошептал он. – Это я.

– Вы! Вы!..

Молодой человек только в третий раз видел Сернина после того ужасного вечера в Версале, и каждый раз был потрясен встречей.

– Отвечай… Кто эта личность с моноклем?

Пьер Ледюк все еще не был в силах заговорить, бледный, как полотно. Сернин ущипнул его пониже локтя.

– Отвечай, черт побери! Кто это?

– Барон Альтенгейм.

– Откуда он взялся?

– Это друг госпожи Кессельбах. Он приехал из Австрии шесть дней тому назад и предоставил себя в ее распоряжение.

В это время служители правосудия вышли за пределы сада вместе с Альтенгеймом.

– Барон тебя о чем-нибудь расспрашивал?

– Да, о многом. Мой случай его заинтересовал. Он хотел помочь мне отыскать семью. Просил вспомнить обстоятельства моего детства.

– И что ты отвечал?

– Ничего – я ведь ничего и не знаю. Разве у меня могут теперь быть воспоминания? Вы заставили меня занять место другого человека, и я не знаю даже, кем он был, тот другой.

– Я – тоже, – усмехнулся князь. – В этом как раз и состоит необычность твоего случая, Пьер.

– Ах! Вы смеетесь! Вы все смеетесь! Но я скоро буду этим сыт… Я замешан в множество не слишком чистых дел… Не говоря уже об опасности, которой подвергаюсь, играя роль личности, которой не являюсь.

– Как так – не являешься? Ты герцог – не менее, по крайней мере, чем я князь… Может быть, даже больше… И затем, если и не являешься, стань им, черт возьми! Женевьева может выйти замуж только за герцога. Смотри-ка на нее! Разве она не заслуживает того, чтобы ты продал душу ради ее прекрасных глаз?

Он, собственно, не очень и обращал внимание на юношу, безразличный к тому, что тот думал. Они вошли в дом, и у самой лестницы появилась Женевьева, грациозная, улыбающаяся.

– Вот вы и вернулись! – сказала она князю. – Тем лучше! Я так довольна! Хотите повидать Долорес?

Мгновение спустя она ввела его в комнату госпожи Кессельбах. Князь был поражен. Долорес выглядела еще более бледной, более исхудалой, чем в тот день, когда он видел ее в последний раз. Лежа на диване, укутанная в белые ткани, она казалась больной, отказавшейся от борьбы. Сама жизнь – вот против чего она устала бороться, сама судьба, наносившая ей удар за ударом – вот кому она была готова сдаться.

Сернин смотрел на нее с глубокой жалостью, с волнением, которое и не пытался скрыть. Она поблагодарила его за симпатию, которую он ей выказывал. Заговорила в дружеских выражениях о бароне Альтенгейме.

– Вы знали его раньше? – спросил он.

– Только слышала о нем – от мужа, с которым его связывала самая тесная дружба.

– Я знавал некоего Альтенгейма, проживавшего на улице Дарю. Не думаете ли вы, что это он?

– О, нет… Этот живет… В сущности, я мало что о нем знаю. Он давал мне свой адрес, но я не могла бы сказать…

Побеседовав с ней несколько минут, Сернин откланялся.

В вестибюле его ждала Женевьева.

– Мне надо с вами поговорить… – сказала она с живостью. – О важных вещах… Вы его видели?

– Кого это?

– Барона Альтенгейма… Но это не его имя… По крайней мере, у него есть еще одно… Я его узнала… Он об этом не подозревает.

Охваченная волнением, она повела его прочь от дома.

– Спокойствие, Женевьева.

– Это тот, который пытался меня похитить… Не будь тогда бедного господина Ленормана, я бы погибла… Ведь вы об этом, наверно, знаете, – вы, которому известно все.

– Как же его на самом деле зовут?

– Рибейра.

– Вы уверены?

– Он напрасно изменил внешность, акцент, манеры, я сразу его узнала – по тому отвращению, которое он мне внушает. Но я не стала ничего говорить – до вашего возвращения.

– Не сказали ни слова госпоже Кессельбах?

– Ни слова. Она казалась такой счастливой, что встретилась с другом своего покойного мужа. Но вы ей все скажете, не так ли? Вы ее защитите? Не знаю даже, что он задумал против нее, против меня. Теперь, когда господина Ленормана больше нет, он ничего уже не боится, ведет себя здесь как хозяин. Кто мог бы его разоблачить?

– Я. Я отвечаю за все. Только никому ни слова!

Они подошли как раз к ложе консьержей. Дверь открылась.

Князь добавил:

– Прощайте, Женевьева, и главное – будьте спокойны. Я с вами.

Он закрыл дверь, повернулся и чуть было не отшатнулся. Перед ним, подняв голову, широкоплечий, могучий статью, стоял человек с моноклем, барон Альтенгейм. Две или три секунды они смотрели друг на друга в молчании. Барон улыбался.

– Я ждал тебя, Люпэн, – проронил он.

Как ни владел собой, Сернин вздрогнул. Он пришел, чтобы разоблачить своего противника, а противник, наоборот, первым его разоблачил. И тот же противник вступал теперь в борьбу, смело и дерзко, словно был уверен в победе. Его поведение было откровенным и свидетельствовало о большой силе.

Оба меряли друг друга взорами, с неприкрытой враждебностью.

– Что же дальше? – спросил Сернин.

– Дальше? Не думаешь ли, что нам надо свидеться?

– Зачем?

– Хочу с тобой поговорить.

– Какой день тебе подойдет?

– Завтра. Пообедаем вместе в ресторане.

– Почему бы не у тебя?

– Ты не знаешь моего адреса.

– Знаю.

Быстрым движением князь выхватил газету, торчавшую из кармана Альтенгейма, газету, еще оклеенную бумажной лентой доставки, и прочитал:

– 29, вилла Дюпон.

– Отличный ход, – сказал барон. – Значит, завтра, у меня.

– Завтра, у тебя. В какое время?

– В час дня.

– Буду.

Они собирались расстаться. Но Альтенгейм задержался.

– Еще слово, князь. Бери с собой оружие.

– Зачем?

– У меня четверо слуг, а ты будешь один.

– Со мной – мои кулаки, – отозвался Сернин. – Игра будет на равных.

– Он повернулся спиной. Потом, оглянувшись, добавил:

– Ага! Еще слово, барон. Найми еще четверо слуг.

– Для чего?

– Я передумал, приду с хлыстом.

II

Ровно в час пополудни одинокий всадник въехал за решетку виллы Дюпон на тихой провинциальной улице, единственный выход которой приводил на улицу Перголез, в двух шагах от авеню Булонского леса. По обеим ее сторонам тянулись сады и красивые особняки. Замыкал ее большой парк. В его середине возвышался старинный, просторный дом, за которым проходила Кольцевая железная дорога.

Там, в номере 29, и проживал барон Альтенгейм.

Сернин бросил поводья лошади пешему слуге, которого заранее сюда прислал, сказав:

– Приведешь ее к половине третьего.

Он позвонил. Калитка внутреннего сада отворилась, и князь проследовал к крыльцу; ожидавшие там двое громил в ливреях проводили его в огромный каменный вестибюль, холодный, без единого украшения. Дверь за ним закрылась с глухим стуком, который, при всем его неукротимом мужестве, не мог не произвести на него тяжелого впечатления. Он был, действительно, один, окруженный врагами, как в отгороженной от всего света тюрьме.

– Доложите о прибытии князя Сернина.

Гостиная была рядом. Его сразу в нее пригласили.

– Ах! Вот и вы, дорогой князь, – сказал барон, встречая его. – Так вот, представьте… Доминик, через двадцать минут обед… После – не беспокоить нас… Представьте же себе, дорогой князь, я уже не думал, что вы придете.

– Почему же?

– Разве это не ясно? Ваше объявление войны сегодня утром было таким категоричным, что любые встречи выглядели уже бесполезными.

– Объявление войны?

Барон развернул номер «Большой газеты» и указал на заметку, озаглавленную «Сообщение». «Исчезновение господина Ленормана не могло не взволновать Арсена Люпэна, – гласила корреспонденция. – После краткого расследования, в продолжение своего намерения прояснить дело Кессельбаха, Арсен Люпэн принял решение найти господина Ленормана живым или мертвым и выдать правосудию виновного или виновных в этом злодеянии».

– Это сообщение, дорогой князь, исходит действительно от вас?

– Правда, от меня.

– Следовательно, я прав, между нами – война?

– Да.

Альтенгейм попросил Сернина сесть, сел сам и сказал ему самым миролюбивым тоном:

– Так вот, я не хочу этого допустить. Просто немыслимо, чтобы двое таких людей, как мы с вами, сражались между собой и причиняли друг другу вред. Надо только объясниться и поискать общий язык: мы созданы для согласия.

– А я, наоборот, полагаю, что такие люди, как мы, не созданы для согласия.

Барон сдержал жест нетерпения и продолжал:

– Послушай, Люпэн… кстати, ты не возражаешь, чтобы я называл тебя Люпэном?

– Как мне тогда называть тебя: Альтенгеймом, Рибейрой или Парбери?

– Ого! Ого! Вижу, ты гораздо лучше осведомлен, чем я предполагал. Дьявол! Палец в рот тебе не клади… Тем более мы должны поладить.

И продолжал, наклонившись к гостю:

– Послушай же, Люпэн, и подумай как следует над моими словами, среди них нет ни одного, которое я не взвесил бы самым зрелым образом. Мы оба сильны. Усмехаешься? Напрасно… У тебя, возможно, есть средства, которых у меня нет, но и я располагаю такими, о которых ты и не подозреваешь. К тому же, ты и это знаешь, я не щепетилен… Я искусен… И умею ловко перевоплощаться; такой мастер, как ты, должен был это оценить. Одним словом, противники друг друга стоят. Остается вопрос: почему мы должны быть противниками? Мы преследуем, скажешь ты, одну и ту же цель? А после? Знаешь ли ты, к чему приведет наше противостояние? Каждый из нас парализует усилия второго, и мы оба ее не достигнем, этой нашей цели. Кто же этим воспользуется? Какой-нибудь Ленорман, любой другой сукин сын… Это же просто глупо!

– Очень глупо, ты прав, – согласился Сернин. – Но от этого есть средство.

– Которое?

– Отступись.

– Не шути. Дело серьезное. Предложение, которое я тебе сделал, не из тех, которые отвергают просто так, не рассмотрев со всех сторон. Короче, вот оно: заключим союз!

– Ого!

– Каждый из нас при этом, разумеется, со своей стороны останется свободным, во всех своих собственных делах. Но в том деле, которое мы имеем в виду, наши усилия будут объединены. Идет? Рука об руку, и все – пополам.

– А в чем будет твой вклад?

– Мой-то?

– Да, твой. Тебе известно, что стою я: это мною не раз доказано. В том союзе, который ты мне предлагаешь, тебе известна, скажем так, величина моего вклада. Каким будет твой?

– Это Штейнвег.

– Очень мало.

– Наоборот много. Благодаря Штейнвегу мы узнаем правду о Пьере Ледюке. С его помощью мы будем знать, в чем состоял пресловутый проект Кессельбаха.

Сернин расхохотался.

– И для этого тебе нужен я?!

– Что ты хочешь сказать?

– Очень просто, милый мой, твое предложение – ребячество. Поскольку Штейнвег в твоих руках и ты нуждаешься еще в моей помощи, значит, тебе не удалось заставить его заговорить. Иначе ты обошелся бы без моих услуг.

– Так что же?

– Я отказываюсь!

Оба снова выпрямились, неукротимо, с вызовом.

– Я отказываюсь, – отчеканил Сернин. – Чтобы действовать, Арсен Люпэн не нуждается ни в ком. Люпэн добивается своего в одиночку. Будь ты равным мне, как это считаешь, тебе и в голову не пришла бы мысль о таком союзе. У кого стать вождя – тот приказывает. Объединяться – значит повиноваться. Я для этого не создан!

– Ты отказываешься? Ты отказываешься? – повторял Альтенгейм, все более бледнея от ярости.

– Все, что я могу сделать для тебя, милый мой, – кивнул князь, – это предоставить тебе место в моей шайке. Для начала – рядового солдата. Под моим руководством ты увидишь, как выигрывает битвы настоящий генерал… И как он присваивает добычу – целиком, ни с кем не делясь, для себя одного. Дошло, милок?

Альтенгейм в бешенстве скрипел зубами. Он процедил:

– Это ты зря, Люпэн, это ты зря… Мне тоже никто не нужен, и это дело меня затруднит не более, чем куча других, с которыми я успешно справился… Все, что сказано мною сегодня, – лишь для того, чтобы быстрее прийти к цели и друг другу притом не мешать.

– А ты и не мешаешь мне, – презрительно молвил Сернин.

– Вот еще! Если мы не вступим оба в долю, все достанется одному.

– И этого мне достаточно.

– Но он добьется своего только после того, как переступит через труп второго. Готов ли ты к такого рода дуэли, Люпэн? Не на жизнь, а на смерть, понимаешь? Удар ножа – этим способом ты пренебрегаешь; но если его получишь ты, да прямо в глотку?

– Ах, вот что! Это ты и хотел мне предложить!

– Нет, я не любитель мокрых дел… Погляди на мои кулаки. Я бью – и люди падают… И бью по-своему, тут я мастер… Но тот, другой – он убивает… Вспомни-ка… Те маленькие ранки в шею… О! Тот, третий, – берегись его, Люпэн! Он беспощаден и страшен. Ничто не может его остановить!

Он произнес это тихим голосом, и с таким волнением, что Сернин, вспоминая дела ужасного незнакомца, невольно тоже почувствовал дрожь.

– А ты, барон, – усмехнулся он, – похоже, боишься своего сообщника.

– Я боюсь за других, за тех, кто встает нам поперек дороги, за тебя Люпэн. Соглашайся, иначе ты погиб. А сам я, если потребуется, буду действовать и один. Цель слишком близка… Я почти ее достиг… Соглашайся – или отступись!

В нем было столько энергии и рвущейся наружу злой воли, столько грубой силы, что он казался готовым в любое мгновение ударить врага.

Сернин пожал плечами.

– Боже, как я проголодался! – сказал он, прикрывая рукой зевок. – Как поздно у тебя обедают!

Дверь открылась.

– Кушать подано, – объявил метрдотель.

– Ах! Золотые слова!

На пороге столовой Альтенгейм схватил его за локоть и, не обращая внимания на слугу, повторил:

– Это добрый совет… Соглашайся. Наступает решающий час. Так будет лучше, клянусь тебе, так будет лучше… Соглашайся!

– Черная икра! – воскликнул тут Сернин. – Ах! Вот это мило! Ты вспомнил, стало быть, что будешь угощать русского князя!

Они сели друг против друга, и гончая барона, крупный пес с золотистой мастью, занял место между ними.

– Позвольте представить вам Сириуса, своего лучшего друга.

– Мой соотечественник, – заметил Сернин. – Никогда не забуду того, которого мне подарил царь, когда я имел честь спасти ему жизнь.

– Ах, вы имели такую честь! Заговор террористов, вероятно?

– Да, заговор, который организовал я сам. И пес, представьте себе, звался Севастополь…

Обед продолжался в веселой обстановке. Доброе настроение вернулось к Альтенгейму, оба успешно состязались в остроумии и учтивости. Сернин рассказал несколько анекдотов, на которые Альтенгейм ответил другими, и разговор зашел об охоте, спорте и путешествиях, причем все время всплывали древнейшие имена Европы – испанских грандов, английских лордов, венгерских графов, австрийских эрцгерцогов.

Пес не отводил глаз от князя, хватая на лету все, что тот ему давал.

– Стаканчик чембертена, князь?

– Охотно, барон.

– Рекомендую его вам от души: оно – из подвалов короля Леопольда.

– Презент?

– Ну да, презент, который я сам себе и сделал.

– Восхитительное вино! Какой букет! С этим печеночным паштетом – истинное наслаждение. Поздравляю, барон, ваш шеф-повар – настоящий виртуоз.

– Не повар, а кухарка, князь. Я переманил ее за вес золота у Левро, депутата-социалиста. Попробуйте вот это какао-гласе и обратите благосклонное внимание на пирожные, которые к нему поданы. Гениальное изобретение, эти пирожные!

– С виду они просто объедение, – заметил князь, последовав приглашению. – И если внешность соответствует вкусу… Держи Сириус, это должно тебе понравиться… Сам римский лакомка Лукулл был бы от них в восторге.

Он быстро взял одно из пирожных и дал его собаке. Та проглотила его сразу, на две или три секунды застыла, словно в ошеломлении, закружилась на месте и упала, как пораженная молнией.

Вскочив с места, Сернин отступил на шаг, чтобы на него не напал внезапно один из слуг, и рассмеялся.

– Ну, ну, барон, – сказал он, – когда пытаешься отравить дорогого гостя, пусть твой голос хотя бы остается спокойным, а руки не вздрагивают… Так можно вызвать подозрения… Кто сказал мне, однако, что убийство ему претит?

– Если речь идет о ножах, – конечно, – безмятежно заявил барон, овладев собой. – Но мне почему-то всегда очень хочется кого-нибудь отравить… Хотелось опять почувствовать это острое наслаждение…

– Черт побери, дружок, ты хорошо выбираешь, кем бы тебе полакомиться! Русским князем!

Он подошел поближе и доверительно сообщил:

– А знаешь ли, что случилось бы, если бы это тебе удалось? То есть если мои друзья не увидели бы меня вновь самое позднее в три часа дня? Так вот, в три тридцать префект полиции узнал бы во всех подробностях, что следует думать о так называемом бароне Альтенгейме. Каковой барон был бы тут же подобран и посажен.

– Ба! – отозвался тот, – из тюрьмы можно и сбежать. А из царства, в которое я чуть было тебя не отправил…

– Да, оттуда не сбежишь. Но вначале надо меня туда послать. А это, как видишь, не легко.

– Кусочка такого пирожного для этого хватит вполне.

– Ты уверен?

– Попробуй сам.

– Определенно, милый мой, ты не создан для того, чтобы стать великим мастером Авантюры; и никогда им не станешь, раз подстраиваешь мне такие жалкие ловушки. Если чувствуешь себя достойным вести ту жизнь, которой мы имеем честь жить, надо быть также на это способным, а для этого – готовым к любым неожиданностям… Даже к тому, чтобы не умереть, если какой-нибудь низкий гнус попытается тебя отравить… Бесстрашный дух в неуязвимом теле – вот идеал, к которому должен стремиться такой человек… и которого он обязан достичь. Я как раз таков – бесстрашный дух в неуязвимом теле. Работай над собой, дружок. И помни историю царя Митридата[2]2
  Митридат IV Евпатор (132 – 63 гг. до нашей эры) – царь Понта. В течение нескольких лет постепенно приучал свой организм к разнообразным ядам, вследствие чего стал для них неуязвим. (Прим. переводчика).


[Закрыть].

И, сев на место, добавил:

– А теперь – за еду. Поскольку я стараюсь подтверждать наличие тех достоинств, которые себе присваиваю; поскольку, с другой стороны, мне не хотелось бы огорчать твою кухарку, дай-ка мне это блюдо с пирожными.

– Он взял одно, переломив его надвое, и протянул барону половину:

– Ешь!

Тот отшатнулся.

– Трус! – сказал Сернин.

И под взорами остолбеневших барона и его приспешников стал есть вначале первую, а затем и вторую половину пирожного, – спокойно и методично, как поедают лакомство, от которого боятся потерять малейшую крошку.