Текст книги "Новый зверь. Каникулы господина Дюпона. Неподвижное путешествие"

Неподвижное путешествие

Посвящается Шарлю Деренн

Около десяти часов утра спасенный нами человек открыл наконец глаза.

Я надеялся увидеть столько раз описанное пробуждение спасенных: я ждал лихорадочного ощупывания головы и всего тела, вопросов «где я? где я?», сказанных неуверенным, еле слышным голосом. Ничего подобного! Человек, которому мы оказали услугу, лежал совершенно спокойно, глядя куда-то вдаль. Потом его взгляд оживился, и он стал внимательно прислушиваться к шуму винта и ударам волн о борт судна. После этого, сев на узкую койку, он стал внимательно осматривать каюту, не обращая ни малейшего внимания ни на Гаэтана, ни на меня. Затем он взглянул на море через иллюминатор, без всякого любопытства и не особенно вежливо посмотрел на нас и, скрестив руки на груди, о чем-то задумался.

По внешности мы сочли этого незнакомца с красивым лицом и холеными руками за благовоспитанного человека, да и костюм его, как он ни пострадал от воды, изобличал в нем джентльмена. Поэтому его поведение обидело моего товарища, да и меня поразило, хотя знакомство с Гаэтаном давно приучило меня к смеси благородства с хамством и к шику, перемешанному с наглостью.

Впрочем, мое удивление не было продолжительным. «Не будем торопиться, – сказал я самому себе, – с смелыми выводами. Разве странное поведение потерпевшего крушение не может быть вызвано мозговым расстройством, вполне допустимым после такого несчастья? Я думаю, что у него найдется немало материала для размышлений. Судя по тем необыкновенным обстоятельствам, при которых он попал сюда, его приключение далеко от банальности».

Но Гаэтан, возмущенный контрастом между его внешностью воспитанного человека и странной манерой вести себя, сказал ему резким тоном:

– Ну, как вы себя чувствуете, черт вас возьми! Ведь лучше?

Он несколько раз повторил свой вопрос, но не получил ответа. Тот мало обратил внимания на резкий тон своего собеседника. Он смерил глазами Гаэтана, элегантная внешность которого мало подходила к резкости его речи, и после долгого раздумья, как бы нарочно созданного, чтобы увеличить недовольство моего друга, утвердительно мотнул головой: «да, мол, лучше».

«Хорошо, что понимает по-французски, – подумал я. – Может быть, даже соотечественник».

– Ну, вам везет, – продолжал Гаэтан. – Знаете ли, без нас, дружище… Да что с вами? Околели вы, что ли? – сказал он, вдруг рассердившись. – Что у вас рот склеен, что ли, черт возьми?

– Вы плохо себя чувствуете? – вступился я, отстраняя моего друга не столько для того, чтобы справиться о здоровье пострадавшего, сколько чтобы перебить Гаэтана. – Скажите… что у вас болит?

Тот отрицательно помотал головой и снова погрузился в задумчивость. Мои подозрения увеличились, и я взглянул на Гаэтана с тревогой. Я не знаю, заметил ли этот взгляд спасенный, но мне показалось, что в его глазах промелькнула улыбка.

– Хотите пить? – спросил я его.

Тогда указывая на меня пальцем, он спросил с каким-то неопределенным иностранным акцентом:

– Доктор?

– Нет, – сказал я весело. – Ничего подобного. – И, отвечая на молчаливый вопрос его глаз, добавил: – Я пишу романы… я писатель… понимаете?

Он утвердительно наклонил голову, точно поклонился, и перевел вопросительный взгляд на Гаэтана.

– Я ничем не занимаюсь, – язвительно заявил тот. – Я рантье. – И добавил, пародируя меня: – Я лентяй… я занимаюсь ничегонеделанием… понимаете?

Заметив впечатление, произведенное на нашего гостя этим издевательством, я постарался сгладить его, сказав:

– Мой друг – собственник этого судна… Вы в гостях у барона Гаэтана де Винез-Парадоль, который вытащил вас из воды, а я Жеральд Синклер – его спутник по путешествию.

Но, вместо того чтобы представиться нам в свою очередь, на что я вправе был рассчитывать, он опять подумал и сказал медленно, точно подбирая слова:

– Не можете ли вы мне рассказать, что произошло? Я совершенно не помню, что со мной случилось после определенного момента.

На этот раз смешной акцент ясно определился: он говорил с английским акцентом.

– Господи, да это очень просто произошло, – ответил Гаэтан. – Мы спустили в море шлюпку, а матросы, сидевшие в ней, выудили вас.

– Но до этого, милостивый государь, что случилось до этого?

– До чего?.. Ведь не до взрыва же?.. – опять съязвил мой друг.

Тот сделал удивленное лицо:

– О каком взрыве вы говорите?

Я почувствовал, что Гаэтан разозлился, и снова вступился.

– Милый друг, – сказал я ему потихоньку. – Позвольте мне поговорить с этим субъектом. Он, вероятно, жертва потери памяти, что часто случается после таких сильных потрясений, и весьма возможно, что совершенно ничего не помнит о своем ужасном приключении. Успокойтесь и помолчите. – Затем я обратился к потерявшему память: – Я вам расскажу все, что мы знаем о вашем приключении. Я надеюсь, что это освежит вашу память настолько, что вы, в свою очередь, будете в состоянии подробно рассказать лицу, приютившему вас, обстоятельства, которыми он обязан чести знакомства с вами.

Хотя я подчеркнул жестом указание на «приютившее его лицо», мой слушатель и ухом не повел. Охватив колени руками, опершись на них подбородком, он спокойно ждал моего рассказа.

Я продолжал:

– Вы находитесь на паровой яхте «Океанида», принадлежащей господину де Винез-Парадоль. Капитан – Дюваль, постоянное место нахождения – Гавр. Вы в полной безопасности. Это прекрасное судно 90 метров длиной и водоизмещением 2184 тонны легко делает 15 узлов в час, машина 5000 сил. За исключением 95 человек экипажа и прислуги, нас на яхте было до встречи с вами всего двое – ее владелец и я. Это немного, особенно если принять во внимание, что на яхте, кроме вашей, еще 28 таких же кают. Но, убоявшись длинного пути, никто кроме меня не захотел сопутствовать господину де Винез. Мы возвращаемся из Гаваны, куда мой друг ездил, чтобы самому на месте выбрать себе сигары… Итак…

Я выдержал паузу, рассчитывая произвести большое впечатление, упомянув как бы вскользь о сигарах, но остался ни с чем.

– Итак, милостивый государь, наш обратный путь протекал так же монотонно, как и путешествие туда, когда внезапная порча машин заставила нас остановиться. Сегодня у нас 21 августа, значит, это произошло 18-го. Немедленно занялись исправлением машины, а капитан кстати решил воспользоваться случаем, чтобы укрепить руль. Мы застряли на 40^о северной широты и на 37°23´15» западной долготы, недалеко от Азорских островов, в 1290 милях от португальского берега и 1787 – от американского; на расстоянии двух третей переезда. И двинулись мы в дальнейший путь сегодня на заре.

Воздух был совершенно тих, на море царил штиль. Ни малейшего дуновения ветерка. Парусное судно не сделало бы ни одной мили в сутки, даже распустив все паруса. «Океанида», предоставленная воле стихий, стояла совершенно неподвижно. Доверяя словам капитана, что с исправлениями поторопятся, мы не особенно огорчались и из-за жары, особенно чувствительной вследствие того, что яхта не двигалась, мы решили спать днем, а ночи превратить в день и проводить на палубе. Завтрак назначили на восемь часов вечера, а обед на четыре утра.

И вот третьего дня, 19-го, в пятницу, мы прохаживались по палубе в промежутке между завтраком и обедом и курили при свете луны. Небо было залито звездами, блестевшими невероятно ярко. Падающие градом звезды бороздили небо и оставляли такой продолжительный след, что казалось, будто мистический грифель вычерчивает параболы на черной доске небес. Я с любопытством наблюдал этот грандиозный урок таинственной геометрии… Впрочем, все содействовало величию этого зрелища. Царило абсолютное молчание. Все спали. Слышен был только глухой звук наших тихих шагов. Должно быть, мы уже раз двадцать обошли палубу, когда в пространстве по направлению к корме зародился какой-то шипящий звук. Почти одновременно с этим довольно высоко в небе появился слабый свет. Свет этот, сопровождаемый все усиливающимся свистом, приближался к яхте с не особенно большой для болида быстротой, сделался ярче, промчался над нашими головами и, перерезав горизонт, исчез вдали, напоминая медленно и лениво падающую звезду.

Мы так и решили, что это был метеор. Стоявший на вахте матрос присоединился к нашему мнению, хотя, по его словам, ему не приходилось видеть подобного явления за тридцать лет плавания по морям. Капитан, разбуженный свистом, выслушав наш рассказ, тоже склонялся к тому мнению, что это был болид. Он занес в корабельную книгу под 20 августа появление над «Океанидой» чуть блестящего аэролита, причем точно отметил направление с запада на восток параллельно 40° параллели, где мы в данный момент находились.

Тут я многозначительно взглянул на нашего субъекта. Он крепче сжал руками ноги, полузакрыл глаза и терпеливо ждал продолжения моего рассказа.

– Вы понимаете, – продолжал я, немного разочарованный, – насколько появление метеора оживило наши беседы. Каждый из нас высказывал свои соображения по этому поводу. Я особенно настаивал на поразившем меня соотношении между быстротой его пробега и продолжительностью шума. Господин де Винез высказал мысль, далекую от шаблона, но против которой можно было спорить: по его словам, болид, который мы считали появившимся на горизонте, на самом деле вынырнул из моря. Это было очень смелое предположение, но чем фантастичнее было предположение, тем больше оно нас прельщало, милостивый государь. Объясняя происшествие чем-то сверхъестественным, мы этим самым старались оправдать охвативший нас страх. Если говорить правду, то внезапное появление этой мчавшейся на нас темной массы произвело на нас жуткое впечатление, и мы вздохнули с облегчением, когда увидели, что болид летит высоко над нами, хотя его проклятый свист заставил наши головы глубоко уйти в плечи – знаете, то, что военные называют «кланяться пуле».

Словом, мы от всей души отказывались от повторения этого астрономического опыта, что, впрочем, нисколько не помешало этому явлению повториться следующей ночью немного попозднее, так около часа ночи, со значительно более драматическими осложнениями.

Вчера господин де Винез, которому надоела эта остановка среди океана под становившимися опасными небесами, приказал работать день и ночь над исправлениями. Сменяясь каждые два часа, часть команды занялась работой в машинном отделении, в то время как другие на шлюпках чинили руль. Работавшие на шлюпках только что кончили работу и собирались подняться на палубу, как вдали раздался свист болида.

Все увидели, как на покрытом яркими звездами небе появился слабый огонек и стал приближаться к нам… Господину де Винез показалось, что огонек движется медленнее вчерашнего, и мне тембр звука показался менее напряженным, более глубоким, что ли. Но все-таки масса двигалась в достаточной мере быстро. Через несколько секунд она достигла зенита и спокойно исчезла за пределами горизонта. По-видимому, Земля приобретала нового маленького, туманного спутника.

Как вдруг, милостивый государь, ночь осветилась точно солнцем и молнией одновременно: ничто больше не двигалось на восток, и свист прекратился в звуке ужасного взрыва. Меня ударил в живот невидимый кулак, воздух вокруг нас содрогнулся, корпус «Океаниды» задрожал, на минуту поднялись ветер и волнение, которое немедленно же прекратилось.

Затем мы совершенно ясно услышали град падающих в океан предметов. Один из них упал около шлюпки, погрузился в воду, затем всплыл на поверхность… Это были вы, милостивый государь, вернее, ваше тело, уцепившееся за ручку двери, сделанной из какого-то невероятно легкого материала, настолько легкого, что она поддерживала ваше тело на поверхности воды.

Вас выудили… Вы были в обмороке. Капитан, не зная, были ли вы одни на борту… аэролита, разослал шлюпки на две мили в окружности. Они разъезжали по месту катастрофы, но ничего, кроме металлических обломков, не нашли. Обломками вода буквально кишела. Они поблескивали матовым, если можно так выразиться, блеском и великолепно держались на поверхности воды, точно пузыри. Живых существ не было даже следа.

Что касается вас, милостивый государь, то, несмотря на все наши усилия, вы не приходили в себя.

Мы вас раздели, уложили и ухаживали, как могли, пока продолжались поиски.

Но мне кажется, я могу с уверенностью сказать, что ваш обморок перешел в крепкий сон приблизительно на заре, в тот момент, когда мы тронулись в путь к Гавру, куда мы рассчитываем прибыть дней через восемь.

Вот и все, что произошло.

А теперь… не найдете ли возможным сказать нам, кого мы имеем удовольствие принимать у себя?

Наш слушатель медленно покачивал головой и не отвечал.

– А… дверь, с которой меня сняли?.. А обломки?.. – произнес он наконец. – Что… с ними?

– Все это, – сказал Гаэтан, – осталось там, откуда мы вас выудили. Господин Дюваль, наш капитан, решил, что это какая-то алюминиевая дрянь, и притом такого скверного качества, что ее не стоит забирать с собой.

Незнакомец откровенно улыбнулся. Увидев это, мой друг заговорил с ним тоном добродушного ворчуна:

– Откройте нам наконец ваш секрет – не украдут его у вас!.. Ведь это был воздушный шар, дирижабль вашего изобретения?.. Здорово он лопнул!.. Ну, расскажите же, в чем дело!.. А впрочем, черт вас подери, – вдруг разозлился он, – если вы решили скрытничать, то нам наплевать, это в конце концов нас не касается!..

Тогда тот впервые попробовал произнести длинную фразу на своем языке, напоминавшем язык торжественного клоуна. Я попытаюсь дать образчик его только этот раз:

– Господ барон, самий маленький приличий… нуждается… что я… исполнял ваша желание… что я объяснял, который я… почему… здесь… не приглашен… как… Потому… теперь я помнил… все… very well… Но раньше… чем я говорил… позволяйт… мне… ужинал… If you please, я голодная… я хотел говорил… что я хотел… кушать… весьма… Мне… надо… платья…

Гаэтан приказал принести свой яхтменский костюм и свое белье, украшенное коронами.

– Ваша кожа отсырела, – сказал он, рискуя что тот не поймет его своеобразную манеру выражаться, – вряд ли вы сможете когда-нибудь ею воспользоваться. Вот кошелек и часы, которые оказались в вашем платье. Что вы скажете об этих синих брюках и куртке с золотыми пуговицами? Нравятся вам?

– Нет ли у вас черного костюма? – спросил незнакомец, хватаясь за кошелек.

– Нет… а зачем вам?.. Ведь на вас был костюм серого цвета.

– Ну хорошо… Я предпочел бы… что же делать, тем хуже…

Между тем Гаэтан, как дурно воспитанный школьник, кем он останется навсегда, открыл его часы.

– Мне не удалось открыть ваш кошелек – сознался он.

– Вполне понятно, – спокойно ответил тот, – в нем секретный замок.

– Что касается ваших часов… Что это за инициалы?.. Монограмма из К и А. Это значит… коварный англичанин? – расхохотался он.

– Мое имя и фамилия Арчибальд Кларк, к вашим услугам, милостивый государь. Я американец из Трентона, Пенсильвания. Остальное я буду иметь честь рассказать вам позже, после завтрака. Нет ли у вас бритвы?

Мы удалились. То, что он назвал свою фамилию, принесло мне значительное облегчение – такое же, как я испытываю теперь, имея возможность писать просто «Кларк», вместо того чтобы обозначать его всевозможными разнообразными синонимами: «спасенный», «тот», «человек», «незнакомец» и всякими другими риторическими обозначениями.

Но Гаэтан выходил из себя. Он ругал манеру вести себя пришельца, я хочу сказать Кларка, и изменил свое мнение только тогда, когда американец, то есть Кларк, вошел в столовую.

Право, в костюме Гаэтана он производил прекрасное впечатление. Симпатичная физиономия, безукоризненное воспитание, непринужденность обращения, словом – очень милый молодой человек.

Господин Арчибальд Кларк ел с аппетитом, не отказывался от вина, но не проронил ни одного звука. За кофе он налил себе рюмку шотландского виски, закурил сигару (стоившую на месте доллар) и пожал нам руки, произнеся:

– Благодарю вас, господа.

За завтрак или за спасенье?.. Вопрос остался открытым посейчас.

Потом, затянувшись несколько раз сигарой (каждая затяжка стоила по крайней мере два цента), он начал свой рассказ, говоря медленно, подыскивая слова, а может быть, и мысли. Читатели не будут на меня в претензии за то, что я в их интересах исправлю язык нашего гостя, который говорил на таком курьезном и в то же время малопонятном французском языке, что вряд ли когда-нибудь какой-нибудь другой обитатель Соединенных Штатов говорил на таком. Я счел также своей обязанностью заменить американские исчисления мер, весов и пространства французскими и выпустить бесчисленные паузы, которыми месье Кларк уснащал свою речь по всевозможным поводам.

– Вам, конечно, знакома фамилия Корбетт… из Филадельфии… – начал он свой рассказ. – Нет?.. Впрочем, это вполне возможно и легко объяснимо. Весьма понятно, что во Франции совершенно ничего не знают о чете Корбетт, которая сделала самые значительные открытия за последние годы, но которым до того не везло, что одновременно с ними их изобретали другие лица. Мой зять Рандольф и моя сестра Этель Корбетт изобрели то же самое, что Эдисон, Кюри, Бертело, Маркони, Ренар, но всегда чуть-чуть позднее их; так что мои несчастные родственники оставались при своем нечеловеческом труде, тогда как другие прославлялись. «Слишком поздно» сделалось их девизом. Вот почему вы могли ничего не знать о них.

А между тем у нас они пользуются большой известностью, и сравнительно недавно наши газеты были полны описаниями и восхвалениями их непреоборимой отваги. Дело касалось подводного плавания. Действительно, за последние несколько месяцев они усердно занимались вопросом о подводных судах, аэростатах, автомобилях и других необычных и опасных способах передвижения. Вот тогда-то, тогда… Простите, что я так тяжело и медленно рассказываю, но меня стесняет ваш язык – он связывает мои мысли… Да, кроме того, обещайте мне соблюдение секрета, так как я буду говорить о не принадлежащем мне изобретении.

Хорошо… Благодарю вас.

Так вот тогда, 18 августа, как раз когда я собирался уходить из конторы, мне подали телеграмму за подписью Этель Корбетт, в которой просили господина Арчибальда Кларка, делопроизводителя на заводе электрических проводов братьев Реблинг, Трентон, Пенсильвания, немедленно приехать в Филадельфию.

Я призадумался над этим приглашением. Маленькое недоразумение на почве грошового наследства поссорило нас, и мы давно не встречались. Что же случилось?.. Как поступить?.. Я колебался. Но подробность (совершенно излишняя) адреса, указывала на то, что сестра хотела, чтобы телеграмма во что бы то ни стало дошла по адресу без недоразумений и замедлений. Наверное, случилось что-то очень важное… Да к тому же родственники – все же родственники.

Час спустя я вышел из вагона на Западном вокзале Филадельфии и поехал к ним в Бельмон. Там в очаровательном парке Фермунт на берегу реки Шюилькиль, где так удобно производить опыты речного спорта (между прочим и подводного плавания), живут Корбетт.

Я проехал восточный пригород, переехал через мост и углубился в зелень парка. Во время переезда наступила ночь, но звезды так ярко светили, что мне легко было найти дом моего зятя. По правде сказать, это был небольшой домишко, казавшийся еще меньше и ничтожнее от соседства с грандиозной мастерской, сараями и необъятным полем, служившими для опытов с автомобилями и аэропланами.

Я быстро узнал его, господа, и сердце мое сжалось. Только одно окошко светилось, между тем о ночной работе Корбетт сложились легенды в Пенсильвании: каждую ночь мастерская бывала залита огнями…. Судите сами, как меня встревожили мрак и темнота построек в этот вечер.

Негр Джим встретил меня в темноте и повел в единственную освещенную комнату – комнату Корбетта.

Мой зять лежал в постели, желтый, в лихорадке. Вошла сестра. Последние четыре года я видел ее только на карточках, встречавшихся в газетах и журналах. Она почти не переменилась. Платье ее по-прежнему было почти мужского покроя, и в коротко остриженных волосах почти не было седины, несмотря на почтенный возраст.

– Здравствуйте, Арчи, – сказал мне Рандольф, – я не сомневался в вашей любезности. Вы нам нужны…

– Я в этом вполне уверен, Ральф. Чем я могу быть полезным?

– Помочь…

– Не утомляйтесь, – перебила его сестра, – я сама расскажу, и в коротких словах, потому что время не терпит… Арчи, мы выстроили… нет, не волнуйтесь, жизнь Ральфа не в опасности – простая инфлюэнца, но запрещено вставать и выходить из дому, – прошу вас, не прерывать меня больше.

Мы выстроили втроем, Ральф, Джим и я, по секрету от всех очень интересную машину, Арчи… право! И, боясь, чтобы кто-нибудь нас снова не опередил в этом изобретении, мы твердо решили испробовать наш аппарат, как только он будет готов. К несчастью, Ральф заболел инфлюэнцей. Как раз сегодня машина готова, а он слег. А между тем немыслимо отложить испытание аппарата, а для управления нужны трое. Кто заменит Ральфа? Я. Меня заменит Джим, но кто заменит Джима? Я подумала, что вы.

Для исполнения ваших обязанностей не надо никакой тренировки, не нужно особенного присутствия духа… От вас требуется только немного дисциплины во время производства опыта и полное молчание после окончания его. Я знаю ваши достоинства, Арчи. Вы подходите больше, чем кто либо другой. Хотите нам помочь?

– Хорошо, забудем нашу размолвку, сестра. Я приехал, чтобы быть вам полезным.

– Имейте в виду, что нам все-таки грозит известного рода опасность…

– Ладно.

– Кроме того… как вам это объяснить?.. Словом, этот… спорт, которым мы собираемся заняться, представляется на первый взгляд таким ненормальным, таким преувеличенно странным, почти чудовищным, что…

– Мне решительно все равно. Я приехал, чтобы быть вам полезным. Покажите мне комнату, где я буду спать. Я немедленно лягу, чтобы быть совершенно свежим завтра.

– Завтра! – воскликнул Корбетт. – Не завтра, а сейчас же, немедленно. Вот уж бьет одиннадцать часов. Идите, отправляйтесь скорее, мой друг. Не будем терять ни одной минуты.

– Как? Производить испытание ночью?

– Да. Нужно произвести опыт непременно на воле. А если проделать его днем, я спрашиваю вас: есть ли хоть один шанс, что нам удастся сохранить его в секрете, когда за нами во все глаза следят ревнивые взоры других изобретателей?

– На воле? Хорошо. Кстати, в чем, собственно, дело?

Но сестра не могла усидеть на месте от нетерпения.

– Ну идемте, раз вы согласны! – закричала она. – Все готово. Аппарат в работе скорее даст вам возможность понять его назначение, чем самое подробное описание… Что?.. Переодеться?.. Надеть блузу?.. Незачем, мы не на подмостках… Идем…

– До свиданья, Арчи, – сказал мне Рандольф, – до завтрашнего вечера.

– Что?..

– Послушайте, – сказал я сестре, следуя за ней, – он сказал «до завтрашнего вечера»… Вы, по-видимому, хотите заставить меня предпринять путешествие. «До завтрашнего вечера». А ведь Ральф сказал, что нельзя показываться при свете дня. Значит, мы где-нибудь остановимся до восхода солнца? Где же мы проведем день?.. Куда мы направляемся, хотел бы я знать наконец?

– В Филадельфию.

– Что такое?.. В Филадельфию?.. Да мы ведь сейчас в Филадельфии.

– Конечно, мой большой и глупый братишка… Мы сделаем круг и вернемся сюда же.

Я замолчал, чувствуя, что она ничего больше не скажет мне, и старался не споткнуться в потемках. Этель не хотела возбуждать любопытства ненужных свидетелей или шпионов, которых блуждающий свет огня мог привлечь.

Я шел за сестрой по невероятно длинному коридору, потом через всю мастерскую.

В мастерской было довольно светло. При свете звезд и восходящей луны, проникавшем через стеклянную крышу, видна была масса странных по форме вещей. Чтобы дойти до другого конца мастерской, пришлось пробираться через разбросанные в хаотическом беспорядке части всяких машин: то перелезать через враждебно настроенные крючковатые железные барьеры, то обходить нелепые железные сооружения на четырех колесах или непонятные мельницы, крылья которых терялись где-то под крышей. Этель проскальзывала мимо них, ничего не задевая. Я же, избежав сначала падения, после того как поскользнулся на попавшей мне под ноги резиновой оболочке колеса, застрял в клубке невидимой веревки. После победоносной борьбы с этим льняным боа я попал точно в лапы гигантского паука; спасаясь от его стальных объятий, я полетел в оболочку воздушного шара. Схватившись за плавники громадного подобия акулы, я все же поднялся на ноги и тут же ударился о какую-то деревянную птицу. Но, по-видимому, богиня, покровительствующая изобретателям, удовлетворилась этими испытаниями, так как я очутился вдруг рядом с Джимом в дверях сарая.

Сарай был высотой с соборную колокольню и служил гаражом для аэростатов. Их там было несколько. Луч луны отражался на их металлической отделке. Все эти круглые, овальные, сигарообразные предметы были отодвинуты к стенам, предоставив почетное место для чего-то длинного, металлического, вытянувшегося посередине сарая.

– Вот он, – сказала Этель, указывая на эту вещь. Потом заговорила о чем-то потихоньку с Джимом.

– Ага, – пробормотал я, – это он… Гм… Колоссальный… автомобиль… или… может быть… лодка…

Насколько я мог рассмотреть в царившей там полутьме, эта штука была похожа на лезвие ножа, но не острого, а чрезвычайно заостренного спереди. Она была длиной приблизительно 40 метров и на 8 метров высоты, толщиной всего в метр от конца до середины сооружения; впереди, как я уже сказал, она заострялась, чтобы рассекать воздух или воду. Но она была до того остра, что резала глаза.

Я разглядел под кормой треугольный руль.

«Ну конечно, – подумал я, – это лодка!.. Да нет же, это автомобиль».

И в самом деле, загадочная повозка стояла на толстых колесах. Колеса были покрыты резиновыми шинами и были снабжены мощными рессорами. Между колесами болтались какие-то черные блоки, которые я с трудом разглядел.

Как я уже упомянул, аппарат блестел, но блеск был, если это слово применимо к понятию о блеске, какой-то блеклый.

Этель отшвырнула ногой брошенные кем-то инструменты и открыла дверь в теле этого гигантского меча. Тогда яркая электрическая лампочка осветила оказавшуюся, к моему удивлению, узкую каюту внутри. Помещение было мало до чрезвычайности: четыре метра длиной, два вышиной и всего-навсего метр шириной. В этом помещении находилось три сиденья, одно сзади другого, – сиденья вроде автомобильных кресел. Перед двумя первыми блестел целый ряд ручек, колес и педалей, перед третьим не было ничего, только сзади виднелись две рукоятки, которые служили, как я догадался, для управления рулем.

– Вот ваше место, – заявила мне Этель, – вы будете на руле. Перед вами сяду я, передо мной – Джим… Нет, ради бога, без ложной скромности! Мой мальчик, никто не спрашивает у вас, сдали ли вы экзамен на рулевого. Речь идет вовсе не об управлении. Предназначение этого руля исключительное. Возможно, что вам даже не придется прикоснуться к нему.

– Ладно! Но на кой черт все эти штуки? Для чего они служат?

Этель меня не слышала. Джим отозвал ее зачем-то к корме, и она оставила меня восхищаться каютой.

Какая удивительная каюта, господа, как она подходила для капитана корабля. Сколько там было кранов, кружков, разделенных на градусы, секторов, ручек, веревок, ключей, нитей, кнопок, таблиц с указаниями. И сколько других непонятных инструментов. Ничего похожего на то, что я, да и все мы когда либо встречали, кроме сидений да, пожалуй, часов, повешенных на переднюю стенку.

С первого взгляда они были похожи на обыкновенные часы, но к чему этот глобус, устроенный так, чтобы поворачиваться на продольной оси, наполовину ушедший в футляр часов? Ведь здесь не было школьников, чтобы показывать им смену дня и ночи. Для чего служила эта стрелка, прикрепленная к футляру, острие которой указывало на глобусе Филадельфию?.. Не найдя объяснения, я продолжал осмотр. Корзина, наполненная припасами и бутылками, страшно заинтриговала меня – а гостиницы на что же? Разве нельзя было провести день в каком-нибудь скромном отеле на берегу реки или у дороги? Ах да, боязнь встречи с каким-нибудь нескромным свидетелем. Право, эти предосторожности были преувеличены…

Однако где же окна? Как, окон совсем нет?..

«Как же находить дорогу, – бормотал я про себя, – если это автомобиль? Как направлять ее по верному пути, если это подводная лодка? Как перелетать через горы, если, вопреки вероятиям, это воздушный корабль? Да что же это за машина на самом деле? Где помещается мотор? На носу или в корме? Может быть, над каютой?.. Каюта занимает четверть ее высоты и десятую часть ее длины, значит, эта комнатка является, если можно так выразиться, чем-то вроде желудка этого кита. Что же помещается в остальных частях этого искусственного кита, Ионами которого мы собираемся стать?»

В этот момент я услышал, как сестра сказала дрожащим от радости и нетерпения голосом:

– Джим, откройте двери сарая! Пора выпустить эту игрушку.

Негр засмеялся. Я сознаюсь, что не в особенном восторге от черных и от их горловой речи. Звук их голоса всегда наводит вас на мысль, что у них болит горло. И Джим с его смехом больного ангиной… нет, вы не можете себе представить, до чего он был мне противен.

И вот эта обезьяна распахнула громадные двери сарая, и снизу доверху открылась широкая звездная щель. Внизу расстилалась совершенно белая от лунного света равнина. Вдали блестело маленькое озеро, окруженное серебряными тропинками. А тут, как часовой, стояла наша громадная шпага.

Что за ужасная скрытая сила приведет в движение это разрушительное орудие? Ведь не шутка заставить двигаться этот монумент на колесах, похожий на потерпевший крушение корабль!

Сестра потушила электричество.

– Ну, скорее, – сказала она, – я хочу пуститься в путь ровно в полночь. В чем дело, Арчибальд?

– Вы… вы забыли пустить в ход мотор!..

– Ха-ха! – засмеялась она, точно я очень удачно сострил. – Это было бы недурно, как вы думаете, Джимми!

Негр отвратительно загоготал:

– Госпожа помнит, что случилось с маленькой моделью?

– Ну, Арчи, помогите нам, – сказала сестра.

Она обеими руками толкала машину сзади. Джим и я, несмотря на свое изумление, – собирались помочь ей, когда металлический колосс, поддаваясь простому усилию рук женщины, двинулся потихоньку вперед, направляясь к неизвестному месту своего назначения.

– Сегодня она прекрасно выровнена, – сказала Этель, не удивляясь. – Я думала, что придется работать вдвоем… Нет, оставьте, это пустяки…

И, повернувшись спиной к реке, что разрушило мою гипотезу о подводном судне, она стала толкать повозку по направлению к равнине. Я шел рядом с ней. Джим шел за нами, приплясывая в припадке радости.