Текст книги "Крыса-любовь"

– Нога красивая, спору нет, – сказала Марлен, разглядывая мое произведение со всех сторон. Нога ей определенно нравилась. – Но вот моя ли? Не уверена.

Ложная скромность. Она прекрасно знала, чья это нога.

– Твоя, Марлен, твоя. Но если ты мне не доверяешь, пусть решат они. – Я повернулся к группе едоков – наших зрителей: – Является ли бедро на столе бедром этой женщины? Убери салфетку, солнышко.

Марлен быстро встала:

– Что за идиотизм!

И тем не менее она не обрушилась на меня, а поставила ногу на верхнюю перекладину стула, помедлила и постепенно приподняла подол черного платья. Зрители глазели в полном восторге. Марлен не стала обнажать ягодицу – хорошенького понемножку, – но все-таки открыла достаточно, чтобы удивить меня и потрясти наше жюри.

– Это ее нога, как пить дать.

– Точно, ее.

– Тут кто-то говорил, что она зубной врач?

Когда я услышал восторженные охи, то понял, что контракт у меня в кармане. Потому что Марлен не сможет забыть свой триумф. И захочет продолжения: по ней, оваций не бывает слишком много.

Я медленно провел ножом по сливочной ягодице, снял желтую стружку от попки до колена. Марлен наблюдала, как я намазываю ее на кусок булочки, потом открыла рот, чтобы я мог угостить и ее. Я сидел и смотрел, как она жует. Она жевала и позволяла мне смотреть.

Я с нетерпением ждал ежедневных свиданий с Гордоном, возможности побыть один на один с братом. Ну или втроем, если считать его стояк, который никуда не девался и уже практически жил собственной жизнью. Гордон прекрасно выглядел, и – о чудо! – проплешина, которая так его бесила, почти заросла – остался лишь маленький блестящий пятачок на самой макушке.

В какой-то момент я нарисовал с него шарж и закрепил на телевизоре у брата над головой. Если б Гордон все-таки очнулся, он первым делом увидел бы себя – с роскошной шевелюрой и рогом побольше Италии. Рисуя, я выдавал очередную порцию жизнеутверждающего трепа. Каждый день я пытался придумать для Гордона вескую причину вернуться к жизни. Например, сок манго на подбородке. Адреналин в крови, когда проскакиваешь перекресток на красный. Песня Джеймса Тейлора. Но в это утро я рассказал ему про Марлен, про «Pain et Beurre» и про то, что на месте нашего столика теперь торчит пальма.

– Лягушатник поставил на тебе крест, Гордон. Он тебя уже похоронил. Он уже скормил кому-то твой обед. На твоем месте я бы очень разозлился. Ради такого стоит бы выбраться из койки, а? Если, конечно, у тебя силенок хватит. А лично я думаю, что хватит.

– Привет, Арт. – Сестра Крисси неслышно подошла сзади и дотронулась до моего плеча. – Ты говори, говори. Продолжай.

Она пристроила свою аккуратную попку на край матраса, закинула ногу на ногу, взяла руку Гордона и принялась считать пульс. Они были так тесно связаны, эта медсестричка и мой брат. Как мать с больным ребенком. Будто он пришел из школы и лежит дома в постели. Дома.

Я наклонился и протянул ей руку над грудью Гордона:

– Крисси, а я живой? Можешь узнать? Крисси обхватила мое запястье легкими пальцами и засекла время. Пальцы сомкнулись, сжались: устанавливаем связь. Связь установлена.

– Думай про что-нибудь хорошее, пока я считаю, – велела Крисси. – Вспомни какую-нибудь мечту.

Я много о чем мечтаю. Обо всем на свете. Пожалуйста: лекарство от рака. Выздоровление Гордона. Статуя Марлен. Мир во всем мире. Или какая-нибудь новая индийская пряность, которая придаст новый вкус любому блюду. Но про все это я думать не стал. Почему-то мне вспомнился наш с Джули поцелуй – в машине, около «Львиной головы». Тот кэри-грантовский поцелуй. Закрыв глаза, я смог даже вспомнить тепло ее губ. И понял, ЧТО, будь у меня вторая попытка, я уж не стал бы строить из себя деликатного Кэри Гранта. Только дайте мне шанс (черта с два, при наших «профессиональных» отношениях!), и я своего не упущу. Я буду как Джеймс Бонд! Как Зорро! Как…

– Не волнуйся, ты жив. – Крисси ухмылялась во весь рот. – И даже очень.

19
Джули

Объятие женщины должно быть шире мира, иначе для чего нам нужен рай?

Роберт Браунинг (почти)

– Да бросьте, солнышко! Вы можете придумать что-нибудь поинтересней, – твердил Арт в начале четвертого сеанса. На этот раз мы встретились в обеденный перерыв.

– Картошку брать будете, мистер? – прорезался хриплый голос из переговорного устройства.

– Уже заказал, друг.

– А коктейль не желаете, мистер?

Я не большая любительница обедов из придорожной забегаловки. Но в нашей тогдашней ситуации выбирать не приходилось.

Мы встретились с Артом в час дня возле цветочной лавки Томаса, которая оказалась недалеко от нашей редакции. Арту пришлось позаимствовать машину Томаса.

– Гордон, может, мне сесть за руль? – предложила я. – И вам проще, и мне.

– Спасибо, солнышко, но за рулем всегда я. Такой уж у меня принцип.

Больше всего мешали его ноги. Автомобильчик у Томаса был крохотный и вдобавок специально приспособленный для человечка, чьи ноги заканчивались как раз там, где ноги Арта только начинались.

Арт сообразил, что его голове лучше оставаться снаружи, пока все тело не разместится в машине. Я кое-как втиснулась на пассажирское сиденье и слушала, как он разговаривает сам с собой, правой рукой уцепившись за открытую дверцу и пытаясь то ли вползти, то ли ввинтиться в салон. Арт проталкивал левую ногу как можно дальше – над ручником и моими коленками.

– Можно я положу сюда ногу? Пока не влезу весь?

Его тело выгнулось дугой, голова все еще торчала снаружи, левая нога и торс уже были внутри, правый бок оказался под рулем, который впивался Арту под ребра. Но вот – ура! – он влез в машину целиком.

– Класс! Все просто чудно, солнышко!

По виду чудесного было мало. Голова Арта упиралась в крышу, а ноги были согнуты, как у богомола, летящего третьим классом.

– Извиняюсь за все это, солнышко. Моя тачка в ремонте, я ведь говорил, да?

Собственно, я как раз находилась с Томасом в «ситроене», когда случилась авария. У нас с Томасом состоялась приватная беседа. Ну, почти приватная. Я, Томас и Софи да Лука, которая как-то умудрилась увязаться с нами. Мы с ней вышли из редакции на обед, после того как все утро просидели над ее секс-рубрикой. И тут Софи через дорогу углядела Томаса – он стоял у старенького «ситроена» и махал мне рукой.

– Ой, какой славненький лилипутик! А это кто?

Наша встреча не была случайной. Томас Корелли караулил меня. Я ждала чего-то в этом духе после его очень странного звонка накануне.

– Джули? Я хотел сказать… (Длинная пауза.) Я знаю, ты договорилась насчет нового сеанса (длинная пауза) психотерапии, и вот звоню, чтобы… – Он заглох.

Тогда я списала это на его застенчивость, но теперь-то понимаю, что его мучила сложная моральная дилемма. Что важнее? Верность коллеге или интересы клиентки? Трусики или профессионализм?

– Я просто… хотел пожелать успехов и дать тебе мой телефон… так, на всякий случай…

На какой такой случай?

– Кто это, Джули? – выспрашивала Софи, пока мы шли навстречу Томасу. – Где ты с ним познакомилась?

Она болталась рядом, пока Томас (довольно неуклюже) приглашал меня пообедать. Потом выдумала, что ей жизненно необходимо попасть на другой конец города, а подвезти некому.

– Правда, классная машина, Джули? – спросила Софи, наклоняясь к нам с заднего сиденья. – Просто супер, Томас! Такая шикарная!

Софи делала то, что ей удается лучше всего: внедрялась в окружающую среду. И, как всякий новый биологический вид, нарушала природное равновесие. Однако Томас растаял от ее комплимента и позабыл упомянуть, что машина, по сути, не его.

– Можешь притормозить тут, Томас? – спросила я, едва удалось вклиниться в их беседу. – По-моему, тебе удобно выйти здесь, Софи.

– Разве? – с недовольной гримаской отозвалась Софи.

У нее был разочарованный вид. У Томаса тоже. Он бросал на нее восхищенные взгляды в зеркальце заднего вида с той самой минуты, как она села в машину. Что при его росте было нелегко, даже с тремя словарями под задом.

– Рада была познакомиться, Томас.

Софи не отрывала от него глаз, пока Томас наконец не заглянул в них. Но взгляд у нее был вовсе не зазывный. Почти целомудренный. Совсем не тот, какого я от нее ждала. И еще одна странность: куда делся знаменитый бюст? Исчез, сдулся – пуф, и все! Осталась невыразительная, почти плоская грудь. Не рельефная карта, а настенная. Не потаскушка, а школьная училка. Как ей это удавалось? Как научиться управлять грудью, чтобы она то пропадала, то появлялась? Может, дело в осанке? Или к Софи прилагался насос?

Томас все оглядывался на нее, даже когда мы уже отъехали. Он чуть не врезался в машину, которая выскочила откуда-то сзади. Ему пришлось ударить по тормозам, «ситроен» встал так резко, что от толчка из-под Томаса посыпались книги. Тяжеленный справочник – «Желтые страницы от А до Z» – грохнулся прямо на педаль газа. Мы рванули с места.

Томас не видел выше приборной доски. Он только успел вынырнуть из-под руля, как перед нами внезапно затормозило такси. Поздно. Краса и гордость Арта въехала носом прямо в чужой багажник.

Вот почему Томас теперь отлеживался дома, и на голове у него красовались две шишки, формой и размером смахивающие на соски Софи – в их обычном состоянии. А маэстро психоанализа гнулся в крохотной машинке Томаса, как клоун на детском велосипедике.

– Боже мой, теперь ключи куда-то делись, – простонал он.

Если бы его голова не упиралась так плотно в крышу, он, наверное, уже бился бы ею об руль.

– Ну что я за раздолбай! – Арт попытался развернуться и достать с заднего сиденья пиджак. – Вот ведь кусок дерьма!

Я дотянулась до пиджака, но ключей там не оказалось. Когда Арт понял, что ключи, видимо, у него в кармане джинсов, то стал загнанно оглядываться – как крыса в мышеловке в поисках несуществующего сыра. К счастью, унывал он недолго. Именно это мне больше всего в нем нравилось. Может, он и напоминал крысу. Но такую, которая нипочем не сдастся.

– Ну что, солнышко, попробуем так. Если вы поможете…

Он повозил головой по потолку, уперся плечами в подголовник, а ступнями – в пол. Ему удалось оторвать зад от сиденья и выгнуться так, что его бедро оказалось почти у самого моего лица.

– Теперь попробуйте… ой… сунуть руку мне в карман и достать их. Давайте, солнышко. Постараюсь удержаться.

Я просунула пальцы в узкий и тугой карман, но под таким неудобным углом ничего не могла нащупать.

– Можно быстрей, солнышко? Ой, голова! – Его шея совершенно нереально вывернулась, и макушка впечаталась в лампочку.

Я собралась с силами и глубже пропихнула пальцы ему в карман. Ничего. Видимо, ключи в самом низу. Ничего. Еще дальше?

– Нет? Твою мать! Пардон, лапочка. Значит, в другом кармане.

С другой стороны?

– Гордон, по-моему, вам лучше выйти. Так будет проще.

– Если я вылезу, то назад уже не влезу. Мое тело знает, что сейчас чувствует эта машина. Второй раз она меня не впустит. Так что это наш единственный шанс. Давайте, золотце.

Я встала коленками на сиденье – так легче было добраться до дальнего кармана – и навалилась всем телом Арту на грудь…

– Ой, простите, Гордон!

– Ничего-ничего. Действуйте, солнышко. Мои расплющенные пальцы втиснулись в другой карман и ползли по бедру Арта – вниз, вниз, все дальше и дальше…

– Вроде что-то есть.

Там что-то было. Там явно что-то было. Вот только ключи или?.. Ой!

Будь это в кино, мы, конечно, уже вовсю целовались бы. Ключи ключами, но… Мы заглянули бы друг другу в глаза и поняли, что настал час – тело льнет к телу, сердца полны надежд, карманы полны… И тут-то бы все свершилось: мощный аккорд и не менее мощный взрыв.

Признаюсь честно: пока я прижималась к Арту и шарила у него в штанах, мне подумалось – а может… Я вдруг заново ощутила, что у меня есть тело. И что мое тело свободно.

Ах, как бы это было просто! Просто поддаться чувствам. Я закрыла глаза и представила, как проведу пальцем от ямочки между его ключицами вниз, по груди, потом по животу, проберусь под пояс джинсов. Как у него втянется живот, будто приглашая мою руку скользнуть дальше, по этой голодной впалости. Дальше… ниже… еще… еще ниже… Сексуальное напряжение снято.

Вот только трепет у меня в паху быстро сменился нехорошей тяжестью в желудке.

Потому что я поняла: мои чувства – жалкая банальность, и ничего больше. Просто он первый мужчина, который подвернулся после Хэла. А я одинока. Когда все кончится, я раскаюсь. Мне станет стыдно и противно. И я задавила свой порыв.

– Есть! – Я побренчала ключами перед Артом.

И тут-то заметила, что он смотрит не на ключи. А на меня. И что лицо у него странное, чуть ли не страдальческое. Ох. Он обеими руками взял меня за плечи, я и вдруг осознала: это мне все кажется банальным. А ему, может, и не кажется.

Арт приблизил губы к моему уху. Я почувствовала его теплое дыхание. Его бедра ходуном ходили подо мной. А он оказался не таким тощим, как на вид. У него были мускулы, о которых я нипочем бы не догадалась.

Что-то все слишком запутано для профессиональных отношений. Даже таких нестандартных, как наши.

– Боже мой, детка… – голос Арта шел из самых глубин его существа, – я… вы…

Молчи! Не надо!

– Вы меня сейчас локтем проткнете!

Запах растительного масла или новогодней елки напоминает мне тот наш обед в машине (воспоминаниями я обязана остаткам жареной картошки и хвойному освежителю воздуха, который Томас держал в салоне).

– По-моему, здесь не курят, – сказала я, когда Арт полез в карман за сигаретами. – Томас убрал пепельницу. Видите дырку?

– А по-моему, курят, солнышко. Дырка, наверное, просто для красоты. Или для мелочи. Или для атласа. А может, даже для сигарет. Вот, глядите. В самый раз! – Он затолкал в дырку пачку сигарет. – Явно специальный держатель для курева.

– А вам не кажется, что пора бросить? Вы много курите.

– Сам знаю, солнышко.

– Вот и поставьте себе цель. Я буду стремиться к своей цели, а вы – к своей. Могу вам помочь. У меня очень хорошо с самодисциплиной. Это мое сильное место.

Предложение не вызвало энтузиазма, скорее одну только неловкость, а Арту и без того уже было не по себе. Маэстро явно любил простор. Для тела и для мысли. Он никогда не сидел на стуле, предпочитая разваливаться на нем, почти что укладываться поперек. В крошечной же машинке Томаса разгуляться было негде – и настроение у Арта стремительно портилось.

– Кстати, о целях. От вашей Томас не в восторге. – Маэстро завел машину и задом подъехал к окошку раздачи. – Кофе будете?

Томасу не нравилась моя цель? Он ничего такого не говорил во время нашей встречи. Правда, нас быстро прервало столкновение, так что, может, он просто не успел высказаться.

– Лично я считаю вашу цель великолепной, но Томас… ну, думает, что вы способны на большее. Он о вас очень высокого мнения, поэтому хочет предложить дополнительную задачу.

– Например?

– Да что хотите, только бы вам стало лучше.

– Все равно что?

– Да. Лишь бы вы ощутили, что жизнь налаживается.

– Я уже однажды придумала замечательную цель, и что вышло?

– Да это не цель, а хренотень какая-то. – Арт замахал продавцу.

– Разве можно так с клиентом? Это мое личное дело.

– Какая разница, личное или не личное? Все равно это цель неудачника. Я вам помогать не стану, и не надейтесь! Придумали тоже! Генеральная уборка во всем доме! Это не цель. Она вас недостойна. Разобрать гардероб? Пожалейте свое время. Что-то вы скатываетесь на всякую ерунду. Ну, соображайте!

Я молчала.

– Ну же, – не отставал он. – Что вы всегда мечтали сделать? Заветная мечта? Ну?

Испепеляющий взгляд у меня, надеюсь, получился, но лишь подлил масла в огонь.

– О чем тайно мечтали? Научиться на чем-нибудь играть? Ну хоть на гитаре. Все хотят играть на гитаре. Написать книжку? Разве это так трудно? Разбить сад? Выучить итальянский? Влюбиться? Солнышко, нужно придумать что-то творческое, чтоб грело душу. Теплое. Чтоб в него можно было зарыться носом. Или укутать сердце. Что-то такое, чтоб осталось с тобой на всю жизнь. А то – уборка! Господи, отдраить дом! Да что за цель такая гребаная? Отстой!

Разве? После этого ни один из нас не проронил ни слова. Он довез меня до цветочной лавки Томаса и высадил.

Я уже прошла квартал в сторону редакции, когда у меня зазвонил мобильник.

– Прости, солнышко. Я псих недоделанный. Разворачивайся. Я тут, сзади.

Он и вправду был там.

Через час великий маэстро наконец расправил свои длинные конечности. Мы стояли на тротуаре возле Королевской фабрики балетной обуви (основана в 1908 г.). В небольшом трехэтажном кирпичном здании помещалась мастерская брата Гордона. Младшего брата по имени Арт. Маэстро явно хотел устроить мне экскурсию по мастерской.

– А это прилично – заходить в мастерскую, когда его нет?

– Вполне. Братец у меня классный. Он будет рад, что вы все это увидели.

Этот Арт оказался скульптором. Работа у него такая.

– В сущности, скульптор – не профессия. Скорее призвание. Как у священника, – с гордостью объяснял маэстро. – Только от секса не надо отказываться. Ну и конечно, заработок поменьше.

Меньше, чем у священника?

– Ему мало что удается продать в последнее время. Но его будут покупать. Я очень в него верю. Все говорят, что у него талант. Скоро у Арта откроется персональная выставка.

– Здорово. Когда?

– Обойдемся без дат, – отрезал он.

– Без дат?

Он серьезно покачал головой. Я вообще никогда еще не видела его таким серьезным.

– Не будем об этом. – Маэстро вскинул руки, защищаясь от дальнейших расспросов.

– Я не хотела…

– Не в вас дело, солнышко. Просто Арт очень чувствительный. Творческий человек. Ранимый. У него сейчас кризис. Поэтому он не хочет говорить про выставку, боится сглазить.

– Но говорит-то не он. Говорим мы с вами.

– Ему вообще не нравится, когда об этом говорят. – Маэстро начинал злиться.

– Может, ему нужен стимул? А вы не можете ему помочь?

– Когда закончит, тогда закончит. – Гордон послал мне предостерегающий взгляд. – Думаете, он сам не знает, какой идиотизм – проторчать в мастерской больше четырех лет и все еще быть на воробьиный хрен от прорыва? Просто кто-то должен в него верить. Я верю. Всецело.

В жизни не видела, чтоб кто-то так болел за брата. Вот уж не подозревала в Гордоне подобной чуткости!

– Арт делает что может. – Он отвернулся, достал ключ и отпер обшитую металлом дверь. – Это хотя бы начало.

За дверью оказался темный коридор с крутой лестницей в конце. Солнце ворвалось вместе с нами, пятно света бросилось на пол, как подросток с размаху шлепается на песок. В косом луче заплясала пыль. Маэстро взбежал по лестнице через две ступеньки.

– Сюда. Пошли.

Когда я дошла до второго этажа, он ждал меня, застыв посреди комнаты. И явно волновался. Так, будто это была его собственная мастерская. Он выглядел совсем мальчишкой.

– Как вам, Джули?

У меня вдруг заколотилось сердце. От ходьбы по лестнице или из-за зрелища, которое мне открылось?

Надо мной висели два или три десятка чудесных воздушных композиций. Крупные тяжелые шары всех цветов радуги под тонкими-тонкими дугами. Будто метеориты на паутинках. Ну и как мне?

– Красиво… Невероятно.

– Правда? – Он ревниво следил, как мой взгляд переходит с одной фигуры на другую. – Брат спросит меня, что вы сказали. Захочет услышать точные слова.

– Можно сказать, что с этой минуты я больше не хочу драить дом, – ответила я. – Но ведь он не поймет, правда? Придется расшифровывать.

– Шикарный отзыв, солнышко. Самый лучший. Не волнуйтесь, Арт поймет.

Мамины мурашки вернулись. Причем с головы до ног. Я точно знала, что они мне не мерещатся, но все же для верности позвала Марджи и Триш.

– Он кто? – шепнула Триш, глядя в садик, где мама, с закрытыми глазами и вся в мурашках, развлекала великого маэстро. – На психоаналитика никак не похож!

– Какое-то знакомое лицо… – задумчиво протянула Марджи.

– Он точно не актер? И не писатель? – выпытывала Триш. – Фактура подходящая, да и мурашки – верный признак. Во всяком случае, раньше промашек не случалось.

– У него брат скульптор, но не он сам. Нет! – Я постаралась увидеть Арта ее глазами. – И «кантри-энд-вестерн» он тоже не поет. Я с ним познакомилась по работе.

Марджи пришла в замешательство:

– И давно у Деборы началось?

– Пару часов назад, когда он привез меня. Мама была на веранде и, по-моему, «взъерошилась» еще до того, как он вылез из машины. И с тех пор мурашки не сходили. Сначала были на руках и груди. Гордон остался выпить, и теперь они повсюду. Честное слово, даже за ушами.

Из садика донесся взрыв хохота. Арт изображал в лицах какой-то случай, в одной руке – сигарета, в другой – бокал вина. Мама сидела лицом к нему, с закрытыми глазами, и заходилась смехом. Я, конечно, радовалась, что она так увлечена, но была во всем этом и какая-то странность. Марджи и Триш стрельнули друг в друга взглядами.

– Дареному коню в зубы не смотрят. Но нам это не нравится. Да, Триш?

– Что-то тут нечисто, – кивнула та. – Нутром чую. Спорю на бутылку «Гранжа» – он не тот, за кого себя выдает.