Текст книги "Хеллоуинские истории. Сборник страшных рассказов и стихов"

Момент истины
Константин Головатый

– Чудесно!

– Прекрасно!

– Великолепно!

– Ах, красота какая!

С языка Самуила Павловича подобные выражения срывались нередко – мало ли что в его лавку принесут на продажу – но в этот раз они сыпались один за другим. По два – три хвалебных возгласа на каждый предмет. Будь вещи восприимчивы к комплиментам, они бы покраснели. Абажур, сервиз, статуэтки, шахматы, картины. Чесноков привез немало ценных предметов, а денег просил всего ничего.

– Мы с Лизой подумали, к чему тащить с собой весь этот хлам, – сказал он.

– Верно, ни к чему! – Самуил Павлович оторвал взгляд от выложенных на прилавке вещей и взглянул на мужчину.

Высокий, худощавый, тот заметно отличался от населения их маленького городка. Имелась в нем некая одухотворенность, особая стать. И эта особенность пришлась по душе старому Самуилу – он и сам, работая со старыми вещами, осколками родовитых семей, дореволюционным шиком, проникся духом аристократичности.

Чета Чесноковых, с иголочки одетые, лощеные, свободные, показали местным обывателям, как это жить красиво, на всю катушку.

Подростки в городе – а девочки особенно – мечтали о такой жизни. Нигде не работать, но при этом швырять деньгами направо и налево, мчаться с любимым человеком на дорогом авто – из колонок ревет музыка, и целый мир лежит у ног.

– Что ж?! – с симпатией посмотрел старичок на гостя. – Всего хорошего! Жаль, уезжаете.

– Мы прожили здесь год. Пора сменить ваш уютный городок. Осенью нас с Лизой всегда тянет в дорогу…

– Понимаю, – кивнул Самуил. Эх, будь он молод, закинул бы рюкзак за спину и с заводной девчонкой сорвался бы прочь. Но он старик, и доживет свой век среди рухляди и старых вещей.

Чесноковы покидали город, который захлестнул листопад. Октябрь вступил в свои права. Ветер обильно осыпал листьями магазинчик Самуила Павловича на Советской, школы и дома. Устилал дороги ковром, чтобы тут же сорвать его и перестелить иначе.

Круговерть листьев – кленовые, от каштанов, красные, желтые, и круговерть снов – разных, ярких и зачастую кошмарных.

Словно по городу шагал великан, дюжими пятками придавливая головы спящих, – настолько тяжелыми были сны и пробуждение. Такое сравнение, неуклюжее, надо сказать, пришло на ум мальчику Косте, который любил книги и фильмы ужасов, и жил в предвкушении Хэллоуина. Он мечтал, как с друзьями прохладным вечером будет бродить по улицам, пугать прохожих криками и тыквами, и собирать конфеты. Мальчик только что пришел из школы, сбросил рюкзак и теперь взялся за роман Кинга.

Пока он листал страницы, в паре кварталов от него, на смятой постели со стоном проснулся Гена Волков. Снова снилась чертовщина какая-то, а что именно – не вспомнить. Не на шутку обеспокоенный, он уже недели полторы посещал психотерапевта.

Поднявшись, Гена какое-то время смотрел в окно на дом соседей. Он не ладил с ними. Шумные вечеринки, которые устраивал Волков, вполне могли разбудить мертвых. Чего уж говорить про живых людей. Соседи жаловались, пытались образумить Гену, но у него, пьяного, разговор короткий. Боюсь, я был слишком грубым, невесело усмехнувшись, подумал парень.

Но сейчас, разглядывая пестрые занавесочки на окнах, цветы на подоконниках, он неожиданно почувствовал приязнь к этой скромной супружеской паре. Семейный уют, пусть и чужой, манил, – сам Гена был холост, а дом его пуст и холоден. Неплохо бы зайти и принести извинения, подумал Волков, но потом. Прежде к психологу на прием.

Он оделся, наскоро перекусил и через час был на месте.

Как всегда удобно расположившись в кресле, Гена расслабился и ответил на ряд вопросов. Вместе с женщиной психотерапевтом они пытались выяснить причины его угнетенного состояния, найти корни дурных снов, а для этого ему следовало их вспомнить. Женщина будто закинула в его разум крючок – беседы и гипноз – и, старательно удя, пыталась вытащить сны на свет.

Прежние сеансы уже принесли плоды. Как в дымке, Гена увидел ночные улицы, асфальт, освещенный фонарями, и ряды безмолвных домов, убегающих во мрак. Этой дорогой он, будучи навеселе, часто возвращался домой.

И это единственный цельный фрагмент. Все остальное: невнятные обрывки, лоскуты в виде эмоций, – например, страха, – никак не могли друг с другом состыковаться. Всякий раз усилия психотерапевта упирались в некий барьер, сломить который она не могла.

Сегодня под гипнозом Гена рассказал ей, как красное заливает глаза. В ответ женщина пошутила, что теперь они хотя бы знают какого цвета барьер.

– Геннадий, приходите через день, – сказала она напоследок. – Попробуем новую методику. У вас сегодня нездоровый вид. Он у вас вообще всегда такой, но сегодня особенно. Эта бледность, круги под глазами, худоба. Мой вам совет: покушайте как следует. Чаще гуляйте на свежем воздухе. И немного физических упражнений вам не повредит…

Ступая по лужам, он размышлял о своем положении.

Но неужели, думал Волков, причины моего недомогания – только в незнании снов? Дело в другом. Надо сменить образ жизни, завязать с барами и пьянками после работы. Но сразу поймал себя на мысли, что не припомнит пил ли последние недели полторы. Рабочий день заканчивался, он прощался с коллегами, выходил из офиса, а потом… Черт, что же такое?! Все остальное как отрезало. Видать, все же пил и пил немеренно.

Сосед стриг секатором куст. Вот он, подходящий момент, подумал Гена, чтобы помириться. Коли решил сменить образ жизни, начну прямо сейчас.

Кроме того, он очень хотел попасть к ним в дом, проникнуть внутрь. Его тянуло туда, как магнитом.

Сунув руки в карманы пальто, Волков подошел к соседу и поздоровался. Грузный мужчина в комбинезоне взглянул неприветливо, но потом улыбнулся.

– Андрей, я хотел извиниться за свои слова, – произнес, робея, Гена. – И за те неудобства, которые причинил вам.

– Ничего! – махнул секатором Андрей. – Пустяки… Уже несколько недель мы с женой наслаждаемся тишиной. Ты перенес вечеринки в другое место? Мы видели, как, валясь с ног, ты бредешь к себе. Лена моя даже пожалела тебя. Мол, молодой парень гробит себя.

Значит, все же надираюсь, подумал Гена.

– Слушай, друг, – сказал Андрей. – Я закончил почти, и собираюсь перекусить. Айда к нам, чаю попьем?

– О, это дело, – обрадовался Гена. – Мне сходить в магазин, что-нибудь взять?

– Ой, брось! У нас все есть. Заходи.

Минуту спустя он уже сидел на сверкающей чистотой кухне. Вокруг хлопотала Лена, миловидная женщина лет сорока, с розовыми бигудями в волосах. Осыпая гостя жалостливыми взглядами, она пыталась его накормить овощным рагу.

– Нет, еды нам не надо, – сказал Андрей. – Найдется кое-что получше, и это надо употреблять натощак. Держу пари, мигом на ноги тебя поставит. А то выглядишь неважно. Пойдем в зал.

Стены просторного зала были увешаны картинами и старыми фотографиями, повсюду – на тумбочках и полках, – стояли разнообразные статуэтки и прочие милые безделушки.

Пока Гена осматривался, хозяин пояснил:

– Дядя жены – антиквар. У него небольшой магазинчик у рынка. Но скупает не только старье, но и современные вещи. Особенно, когда это выгодно. Своего не упустит. Многое хранит у нас, как видишь. У него уже не помещается, магазин под потолок забит.

Среди множества изображений одно особенно привлекло внимание Гены. Черно-белая фотография мужчины-красавца в мундире с мрачным пристальным взглядом. Он стоял, а подле него на стуле сидела женщина в платье.

– Это вроде времен гражданской войны. Офицер. Кажется, его расстреляли. Дядя жены сказал, что фото недавно Чесноковы продали. Они ведь уехали сегодня.

Гена вздрогнул.

Они сели за низенький столик, на который Андрей поставил доску, а на нее – чайник из темной глины и пару чашек.

– Доска называется чабань, а посуда сделана из исинской глины. Говорят, для таких штук нет лучше материала. Вроде как эта глина впитывает в себя вкус чая.

– Слышал про такое, – Гена с любопытством рассматривал сервиз. – Китайская чайная церемония?

– Ну, церемония – громко сказано. Долго и муторно ее полностью проводить. Так, основы. Я часто пью подобные чаи. Люблю пуэр и Тегуанинь. А еще Да Хун Пао, что переводится как Большой Красный Халат. Его и попьем. Раньше я пил из обычной посуды. Но недавно Самуил Павлович принес нам этот сервиз.

Засыпав Да Хун Пао, Андрей налил кипяток, слил и тут же наполнил вновь. Из носика чайника исходил приятный терпкий аромат.

– А что меня особенно радует, так это чайные фигурки. Такие славные. – Он поставил на чабань пару маленьких фигурок.

– Нэцки? – спросил Гена.

– Ну, вроде того. Из глины тоже. Они навроде хранителей чайной церемонии. Духи, которые чайному пространству придают особые нотки и атмосферу. И они полноправные участники. В процессе чаепития их принято поливать чаем.

– Хм, интересно как.

– О да. С сервизом их было две. Это Хотей. – Андрей поставил на чабань пузатого, похожего на Будду, монаха с мешком в руках. – Божок счастья. По легенде, когда его спрашивали, что в мешке, он отвечал: «там у меня весь мир». Если Хотею потереть живот триста раз и загадать желание, то оно исполнится. А это… – Он показал пучеглазую жабу. Во рту она держала монету. – Это трехлапая жаба, символ волшебства. Ее ставят лицом к гостям, чтобы они предлагали ей монетку. По преданию, она проглатывает луну во время затмения. Так, готово. Пить надо маленькими глотками, неспеша.

Андрей разлил чай в чашечки и одну передал Гене. Склонив голову в знак благодарности, парень сделал глоток.

– А и вправду здорово! – просиял он.

– Еще как!

Попивая чай, Гена чувствовал себя на седьмом небе. Вообще, с того момента, как перед ним оказались чабань и сервиз, он вдруг осознал, что ради них и стремился в дом соседа.

Парень смотрел на чайные фигурки, на чайник из исинской глины, видел, как Андрей подносит ко рту чашку и, блаженно жмурясь, прихлебывает из нее. Затем проливает остатки чая на жабу и Хотея. По коричневым фигуркам, складкам глиняной кожи и халата струятся прозрачные темные струи. И Гена вновь увидел, как красное льется ему на голову и заливает глаза. Следом он ощутил внимание к себе. Некая сущность заполнила комнату. Словно среди этих стен и старых вещей сгустились грозовые тучи.

Память Гены прорвало. Он вспомнил все – и куда пропадал после работы и что ему снилось. Это был момент истины.

Вне себя от ужаса, он отшвырнул чашку, и, схватив пальто, выбежал навстречу октябрю.

Ворвавшись к себе, он захлопнул дверь и бросился на кровать. Первой мыслью было позвонить психотерапевту и все ей рассказать, но в последний момент он одумался. Да его упекут в психушку! Разве нормальному человеку расскажешь как он…

…однажды возвращался из бара. Выбирался из центра города. Здесь, по пустым ночным улицам, катался полицейский бобик, собирая местную пьянь. Пару раз Гену уже принимали, и теперь он решил срезать, пройти закоулками. Услышав звук подъезжающей машины, он, шатаясь, нырнул в подворотню, где две стены образовали коридор. Обойдя мусорный бак, он пошел вперед.

Его привлекло движение в ночном небе. Задрав голову, он увидел, как над ним мелькнули два нетопыря. Гена готовился выйти из проулка, как его окликнули. Оглянувшись, он никого не обнаружил. А когда повернулся обратно, чтобы продолжить свой нелегкий путь, перед ним стоял улыбающийся Чесноков, и его глаза полыхали холодным огнем.

– Какая чудная ночь, – сказал он, сверкнув длинными клыками, и, схватив парня за горло, приподнял над землей. Сверху слетела летучая мышь; противно пища и хлопая крыльями, она заметалась по земле. Гена закрыл глаза. А когда открыл, рядом стояла жена Чеснокова, соблазнительная брюнетка с красивым утонченным лицом.

Потом он очутился у них, и пока Лиза устанавливала чабань, чайник, чашки и две фигурки, Чесноков сказал:

– Небольшое чаепитие. Тьфу. То есть кровопитие! – Он засмеялся. – Мы никого не хотим превращать в таких же, как мы. В вампиров. Поэтому приходится выкручиваться. Сцеживать кровь и пить так. Давеча мне попался этот сервиз, и Лизе он тоже понравился. Мы подумали: коли пить так, пользуясь посудой, следует делать это со вкусом.

Началась церемония. Он сидел рядом с ними на полу и не мог отвести взгляда от стройных длинных ног Лизы. Шприцом они вытягивали из него кровь, сливали в чайник, а из него наполняли чашки. Пили с наслаждением. Время от времени поливали обе фигурки – монаха и трехлапую жабу. Со смехом поливали и самого Гену. Кровь стекала по голове, глазам.

– Наша третья фигурка, – улыбнулась Лиза.

– Мы скоро уедем отсюда, – сообщил Чесноков. – Так что не переживай. Ты мало что сможешь вспомнить, дружок.

Они говорили о разном, часто шутили насчет своей фамилии.

– Кстати, сладкий, как тебя зовут? – Лиза потянулась, и платье обтянуло ее соблазнительные формы.

– Гена Волков.

Вампиры захохотали.

– Волков?! Оборотень что ли? – сквозь смех выдавила Лиза.

– Да нет, – сказал Чесноков, – никакой он не оборотень. Обычный менеджер или продавец, – и полил кровью трехлапую жабу…

С одной стороны ему теперь нечего бояться. Чесноковы уехали и оставили его в покое. Но Гене все же требовалась помощь, ему хотелось поделиться пережитым, и он решился сходить к психотерапевту.

Когда он выбрался на улицу, было уже темно. Проглатывая дома и тусклые фонари, расползался густой туман, а в небе дрожали созвездия. В тумане мелькали скалящиеся тыквы и звучал детский смех. Мимо, крича и ухая, пробежала стайка ребятишек. Сегодня ведь Хэллоуин, вспомнил Гена.

Он прошел метров пятьдесят, как вдруг что-то влажное обвилось вокруг левой ноги и выдернуло его в темноту…

Мальчик Костя, который любил книги Стивена Кинга, гулял с друзьями по району. Почти у каждого имелась тыква, а один, изображая призрака, натянул на себя белую простыню.

Они бродили уже несколько часов, и тут со стороны до них донеслось чавканье. Рядом кто-то был, и дети решили его напугать. Сдерживая смех, они пошли на звук… чтобы спустя мгновение со всех ног мчаться прочь.

– Ты тоже видел это? – спросил на бегу мальчик в простыне.

– Да! – стуча зубами, ответил Костя. Этот Хэллоуин запомнится ему навсегда. Там, куда они только что заглянули, стоял толстяк, а рядом с ним вроде как покрытая слизью жаба, размером с корову. Раздув бородавчатые щеки, она жевала, из ее пасти торчали ноги человека.

Ноги ведь дергались, припомнил он позже, когда спрятался в своей комнате. Лег в кровать и с головой накрылся одеялом. Прошло несколько часов, но ничего не происходило. Костя вылез из постели и прошел на кухню перекусить. Окно было открыто настежь, а ветер раздувал занавески.

Сейчас я подойду закрыть окно, подумал мальчик, а оттуда как прыгнет кто-нибудь. Вампир или мумия. А, может, жаба?

Он подошел. И на него действительно прыгнули. И жить оставалось недолго.

Но кто это?

Будда?!!

Утирая рукавом кровь с лица, Хотей рыгнул. В свой мешок он сложил печень и почки, чтобы угостить жабу, – она такие вещи любит.

Дело в том, что у Чесноковых чайные фигурки слишком привыкли к крови. Поэтому когда их стали поливать кипятком и чаями – им это не понравилось. Хотелось крови. Особенно той, которой угощали вампиры. Найти бы того человека, вот о чем грезили фигурки. А вскоре он и сам пришел.

Насытившись Геной, они хотели было вернуться на чабань, но сообразили, что их туда вовсе не тянет. Чайные фигурки ощутили вкус свободы и решили как следует погулять.

Хотей почесал пузо. Сейчас они двинут дальше, надо только дождаться жабу. Пусть у нее всего три лапы, все равно она прыгает резво.

Ах, какой чудесный праздник этот Хэллоуин! Кого только не встретишь! Можно найти удачу, можно смерть.

А можно сделать так, чтобы исполнилось любое желание.

Для этого надо просто нагнать в ночи Хотея и триста раз погладить живот, в котором перевариваются пальцы и ляжки ребенка.

Лиза
Максим Кабир

– Ну, вот так я и живу, – сказала Марина, завершив экскурсию. Эльдар Зорич рассеянно кивнул. Его взгляд блуждал по девичьей спальне и все эти милые дамские безделушки, косметика, залепленный стикерами ноутбук, панды на простынях, казались ему чем-то чужеродным в огромной угрюмой комнате. Постер с модной рок-группой наполовину отклеился от обоев, словно толстые стены отторгали сиюминутное, предпочитая вечность, темноту кладовок, ледяной холод паркета. Батареи не хватало, чтобы согреть пространство, не согревали его и сердечки со смайликами. Вещи молодой хозяйки были лишь цветным островком посреди безразличного серого океана.

– Тебе не понравилось? – спросила Марина.

– Ну что ты, – пробормотал он, рассматривая потолок, гирлянды из лавра на карнизах, тяжеловесную люстру, не вписывающуюся в интерьер.

– Никак ее не поменяю, – смутилась девушка.

– Уютно, – соврал Зорич. Потрепал по прическе одну из взгромоздившихся на полку кукол. Дорогостоящие куклы напомнили, что их владелица совсем недавно была ребенком.

– Кучерявая похожа на тебя.

Марина ткнула его в ребра.

– Идем чай пить.

В конце извилистого коридора темнел арочный вход в гостиную. Эльдар замешкался, представив крошечную фигурку там, во мраке. Машинально потрогал рубец под челкой. И пошел за Мариной, озираясь.

Отношения тридцатидвухлетнего Зорича и двадцатиоднолетней Марины длились полгода, но в гости к ней Эльдар попал впервые. Она жила далеко и от него, и от их совместной работы, на окраине города, где он сам обитал в детстве. К тому же, жила с мамой, а подобные знакомства Зорич откладывал до лучших времен, желательно, до дня свадьбы. Встречаться у него было выгодно обоим.

– Завтра ты ночуешь у меня! – объявила девушка накануне.

– А будущая теща? – напрягся он.

– У бабушки до понедельника.

Он сдался. Он не подозревал про витую люстру и высокий потолок с карнизами. Черт подери, он выбросил их из памяти!

– С тобой что-то не так, – констатировала чуткая Марина.

Зорич отодвинул от себя чашку.

– Когда вы переехали сюда?

– Дай посчитать… – Она нахмурила свои идеальные брови. – Родители развелись в две тысячи седьмом. В две тысячи восьмом, получается. А что?

На языке Зорича вертелся следующий вопрос: не сталкивалась ли юная Марина с чем-то странным, необъяснимым, в этих стенах, в этих населенных тенями комнатах? Но он спросил о другом:

– Кто здесь жил до вас?

– Учительница, – без запинки сказала Марина. – Она еще у моей мамы преподавала. Продала квартиру с хорошей скидкой, теперь на ПМЖ в Германии. Дореволюционное здание, нынче такие на вес золота. А почему…

– Помнишь, как ее звали, учительницу?

– Хм… Лариса. Лариса Михайловна. Или Сергеевна. Семенова, точно.

– Семина, – поправил Зорич, косясь в коридор. – Семина Лариса Сергеевна.

– Откуда ты ее знаешь? – изумилась Марина.

– Я уже был в этой квартире. В девяносто пятом году. Семина давала мне уроки английского.

Марина моргнула недоверчиво. Но мгновение спустя прыгала по кухне от избытка чувств.

– Ты! Шестиклассник! В моей спальне! А я в животе у мамы, жду тебя! Потрясающе!

Эльдар выдавил из себя улыбку.

– А ты не разыгрываешь меня, Зорич? – осеклась девушка.

Над ней марлевая сетка, маскирующая вентиляционное отверстие, колыхнулась, будто изнутри кто-то выдохнул.

– Как такое можно придумать?

– Тогда… – Она села ему на колени, обвила шею: – Ты понимаешь, что это судьба?

Они допили чай и переместились в спальню. Выбрали фильм для традиционного вечернего сеанса: «Москва слезам не верит», который она, оказывается, не видела. Эльдар успешно приучал подругу к советской классике.

Встроенная в соляной куб лампа сплела вокруг них кокон света. Выпростай руку, и пальцы исчезнут во мраке. Легко вообразить, что до стен и потолка сотни метров, что квартира змеится лабиринтом туннелей, и в них тьма и холод, шорох и шепот, и быстрая маленькая тень проносится, стуча босыми пятками по паркету.

– Тебе никогда не было страшно здесь? – поинтересовался Зорич нарочито буднично. – Такой древний дом.

– Дом как дом, – сказала Марина. Поджав ноги, свернувшись рядышком, она с ученической прилежностью слушала диалоги героев. «Смотри, как я люблю то, что нравится тебе», – говорила ее поза. Он улыбнулся и погладил ее по мягким волосам. Достал из миски пригоршню орешков.

Его память отматывала прожитые годы: полный отказ от спиртного, развалившийся брак, постоянные ссоры с женой и алкоголизм, должность в офисе, счастливые молодожены, университет…

Девяносто пятый год.

Гипс сняли в мае, к летним каникулам. Весны восхитительнее у Эльдара не было. В отличие от матери он не проклинал пьяного водителя, вылетевшего на красный и ставшего причиной незапланированного двухмесячного отдыха. Кости срослись, головные боли прекратились. Впереди маячил июнь, игры с друзьями, походы на озеро, рыбная ловля и, если повезет, Сочи.

Но мать «обрадовала» сообщив, что с первого числа он будет трижды в неделю посещать репетитора.

– По математике я тебя подтяну, а английский нужно догонять. Троечников в семье не потерплю.

– Но сотрясение мозга, – запротестовал он.

– Я консультировалась с врачом. Ты здоров, как бык. И никаких «но», молодой человек. Я подыскала учителя. Методист, между прочим.

Поникший Эльдар брел за матерью по необычайно крутым ступенькам. Подъездные перила годились, чтобы скатываться на санках.

Дверь на четвертом этаже отворила статная плечистая женщина с каменным выражением лица. Белоснежная коса, поджатые губы, глухое коричневое платье. Эльдар прикинул, что ей лет пятьдесят-шестьдесят: в возрасте взрослых он ориентировался слабо. От репетитора пахло духами, но мальчику чудился запах мела, мышиного помета, пыльных книг без картинок: всего самого скучного и заурядного.

– Вот, привела вам бойца, – подтолкнула его мама: – Лариса Сергеевна Семина. Эльдар.

– Hello, young man, – грудным голосом сказала репетитор. – Я полагаю, мы сработаемся.

– Ага, – он робко переступил порог.

Размеры квартиры подавляли. Он не видел прежде таких потолков, такого старинного паркета. Коридор был уставлен книжными стеллажами, чтобы взять томик с верхней полки даже Ларисе Сергеевне пришлось бы использовать стремянку. Темнота в углах походила на черные ульи, и Эльдар думал о шуршащих кожистых крыльях, о восковых огарках и ветре, поющем в дымоходе. А потом он заметил ее.

Девочку в дверном проеме слева по коридору. Ровесница Эльдара, рыжая и взлохмаченная, гостю сразу захотелось улыбнуться. У нее были широко посаженные глаза и много-много веснушек, белая не то футболка, не то сорочка почти не скрывала голые тонкие ноги с расцарапанными коленками.

Эльдар махнул ей приветливо, и она помахала в ответ.

– Sit down at the table, please, – пригласила Лариса Сергеевна зазевавшегося ученика.

Кабинет репетитора был прохладным и мрачным, не верилось, что за плотно занавешенными окнами солнечный летний день. Мальчик то и дело отвлекался, рассматривая орнамент на потолке, массивную люстру в паутине. Лариса Сергеевна возвращала к достопримечательностям Лондона настойчивым покашливанием.

Через сорок пять минут он обувался в тамбуре. Учительница звонила маме, он слышал обрывки фраз.

– Способный… но не собранный…

– Привет. Ты кто?

Мальчик вздрогнул от неожиданности. Рыжая девчонка стояла над ним, ковыряя ногтем штукатурку.

Острые коленки, острая лисья мордашка. Кудри цвета осенней листвы.

– Привет. Я Эльдар. Я сюда на английский хожу. К твоей…

бабушке.

– Ну что, – вклинилась в разговор Лариса Сергеевна. – I’ll see you Wednesday.

– Я Лиза! – крикнула девочка вслед.

– Рад позна… – Дверь перед ним захлопнулась.

В среду Лиза встречала его, прячась за спиной репетитора. Теребила подол коричневого учительского платья и смеялась серыми, с искрой, глазами.

Он поздоровался с Ларисой Сергеевной, а Лизе подмигнул. Эффектное подмигивание он репетировал целое утро.

– Helper, – говорила учительница.

– Helper, – повторял он.

– Хеееельпер, – передразнивала Лиза из-за стены.

– Illustration.

– Illustration.

– Иллюстраааайшен, – страшно басила Лиза.

– Да что с тобой? – цыкала на Эльдара Лариса Сергеевна, и он кусал губы, чтобы не хихикать. И удивлялся, что у такой строгой бабушки такая разбалованная внучка.

Ему понравилось ходить на занятия. Да что там, он мчался на них, только бы перемигнуться с Лизой в прихожей, послушать, как она валяет дурака. Иногда она забиралась в кабинет и сидела под кадкой с алоэ, глумливо копируя незадачливого ученика.

– Ай инджой фишинг енд футбал! Он зе викендс ай волк…

Порой Эльдар обнаруживал в своем конспекте рисунки. Примитивные каракули, но что еще можно нарисовать впопыхах, чтобы никто не увидел?

«И как ей удалось?» – гадал мальчик.

Однажды, торжественно и словно бы в замедленной съемке, Лиза прошла мимо кабинета на четвереньках, высоко подбрасывая конечности и выкручивая голову. В тишине, лишь Лариса Сергеевна бубнила под боком. Неизменная белая сорочка задралась, демонстрируя бежевые панталоны.

Эльдар прыснул от смеха, и репетитор насупилась гневно.

Мама – видать, Лариса Сергеевна наябедничала по телефону – отругала его, но он не сдал Лизу. Он считал ее своим другом, хотя они ни разу не поговорили нормально.

Как-то учительница отлучилась из кабинета.

Я на минутку. Междугородка, сын из Германии звонит. Эльдар

выбрался на цыпочках в коридор.

– Эй, – позвал шепотом.

– Я тут! – Лиза вынырнула из-за спины.

– Вот. – Он вручил ей упаковку сушеных бананов.

– Спасибо.

Повисла неловкая пауза. Он спросил:

– У тебя есть приставка?

Вместо ответа девочка дотронулась до его лба, до синеватого рубца. Руки были настолько холодными, что он едва не отпрянул.

– У меня и на ногах, – произнес он хвастливо. – Показать?

Под заинтригованным взором Лизы он закатал штанину.

– Ого, – присвистнула она. – А показать свой шрам?

– А то!

Лиза подняла подбородок.

– Это от веревки, – сказала она.

Он открыл было рот, но из кухни вышла Лариса Сергеевна. Смерила детей неодобрительным прищуром и продефилировала в кабинет.

Дома взволнованная и бледная мать обняла Эльдара и вкрадчиво спросила:

– С кем ты разговаривал у Ларисы Сергеевны?

– С Лизой, а что?

Мама смотрела пристально и напряженно, точно сканировала его мозг.

– Какая Лиза?

– Внучка Ларисы Сергеевны…

– Чушь. – Мама изучала шрам на его лбу. – Ты разговариваешь сам с собой?

Он отстранился, пораженный.

– Я разговаривал с Лизой!

– Лариса Сергеевна живет одна! Нет никакой Лизы…

Он лихорадочно пытался сообразить, о чем мама твердит.

– У тебя снова болит голова?

– Ничего у меня не болит! – рассержено воскликнул мальчик. – А твоя Лариса Сергеевна обманщица!

Он распахнул конспект на странице с карандашным наброском. Мальчик и девочка, и кто-то третий позади них, оранжевый великан с распростертыми ручищами. От схематических запястий спускаются ниточки, они окольцовывают детские шеи, будто ошейники.

– Вот! – Эльдар швырнул маме конспект. – Это рисунок Лизы!

Мама вернула тетрадку, и сказала утомленно:

– Хватит дурачиться. Здесь ничего не нарисовано.

– Здесь? – Он тыкал в картинку, в девочку с красными черточками шевелюры на кругляше головы. – Здесь?!

– Ты представляешь, как ты напугал меня своими идиотскими шутками?

– Но ма…

– Марш в комнату. И если Лариса Сергеевна опять пожалуется…

Вечером он испробовал конспект на друзьях. И наконец-то понял. Озарение, от которого мир закружился. И понесся на него обезумевшим автомобилем. Для всех, кроме Эльдара, листочек в тетрадке был чист. Для всех, кроме него, Лизы не существовало, потому что она…

– Призрак, – озвучил схоронившийся под пледом мальчик, и за окном протяжно завыл пес.

В понедельник она не появилась. Он прислушивался к шумам из гостиной. Холод покалывал ступни.

– Эта тема ясна? Вопросы?

– Лариса Сергеевна, – осмелился он, – у вас была внучка?

– Что значит «была»? Она и есть. Настенька. Ей девятнадцать, учится в Германии…

Он потупился, сбитый с толку. Лиза сидела под столом, в полутьме ее зрачки по-кошачьи сверкали.

– А раньше, – не узнавая свой голос, спросил Эльдар. – Тут жила рыжая девочка моего возраста?

– Ну, – усмехнулась Лариса Сергеевна. – Дому сто лет, наверняка в нем жили девочки, и рыжие в том числе.

Негнущимися пальцами он зашнуровывал кеды. Лариса Сергеевна наблюдала, прислонившись к косяку и планировала, вероятно, как именно откажет маме Эльдара в своих услугах. Поодаль, лицом к стене, стояла Лиза. Руки по швам, плечи поднимаются и опадают. Она произносила его имя, снова и снова, снова и снова…

– Ты уснул, что ли? Фильм закончился.

Он зевнул, размял задеревеневшие мышцы.

– Понравился?

– Очень. Только этот Гоша такой мудак! Я в семье главный, я решаю…. Это же натуральный сексизм.

Зорич хмыкнул и поцеловал Марину в ключицу.

– Давай спать.

Пока Марина была в ванной, он размышлял, а не рассказать ли, что в детстве у него была выдуманная подружка. Что после сотрясения мозга он галлюцинировал наяву, не долго, меньше месяца, и что в двадцать два, перебирая хлам, он наткнулся на тетрадь по английскому, но сжег ее, не листая.

Нет, в другой раз.

– Оставь, – попросил он, когда Марина склонилась над лампой.

– Боишься темноты? – улыбнулась она.

– Боюсь убиться по дороге к туалету.

Старый дом кряхтел и постукивал, урчали трубы, у соседей – а будто бы в соседней комнате – скрипел паркет. Но тревога покинула Зорича. Рядом лежала Марина, ее теплая ладонь скользила по его торсу, по животу, за резинку плавок. Нашла, деловито помассировала.

– Ммм, – промурлыкала она мечтательно. Стянула трусики, оседлала Эльдара. Поерзала попкой, примеряясь, и со вздохом опустилась на него.

– Любимый…

За ее ладным, быстро двигающимся телом клубилась непроницаемая тьма. Мох на стенах, сталактиты и летучие мыши под сводами пещеры. Но в кругу света им было хорошо, и Эльдар поймал упругую грудь с твердым камушком соска и застонал.

– У нас были бы красивые дети, – сказала Марина, поглаживая его по лбу.

– Мальчик и девочка, – сонно проговорил он.

– Как бы мы их назвали?

– Мальчика – Гошей.

– А что? Георгий. Солидно.

– А девочку… Елизаветой.

Он проснулся ночью, все еще ощущая на руках тяжесть новорожденной двойни. Марина спала, повернувшись к нему спиной. Он привстал, и что-то захрустело под локтем. Целлофан? Эльдар нащупал липкий пакетик, извлек. Прочитал надпись «Сушеные бананы» на упаковке. Увидел клочковатую зеленую плесень внутри.

Тоненький детский плач заставил его похолодеть. Сердце загрохотало. Он зажмурился, ущипнул себя. Не помогло. Одеяло между ним и Мариной вздулось горбом, плач доносился прямо из кровати.

Захлебываясь ледяным страхом, он отбросил край одеяла.

Лиза сидела в гнезде из скомканных простыней. Та же маленькая девочка с копной рыжих волос. Но теперь в волосах запутались дождевые черви и жирные личинки, а молочная кожа стала серой и осклизло переливалась. По одутловатым щекам мертвой девочки текли мутные слезы.