Текст книги "Хеллоуинские истории. Сборник страшных рассказов и стихов"

Сортировочная станция
Мария Саймон

В темноте заднего окна авто исчезал город. Вместо дорог с оранжевыми фонарями от мегаполиса остались просыпанные в непроглядном мраке звездочки. Лина отвернулась. Вдохнув так, что приподнялись плечи, посмотрела вперед. Ей хотелось схватить таксиста за руку и, перегнувшись через сиденье, закричать:

– Назад!

Она не была на родине десять лет. После выпускного сразу уехала в большой город. Училась, как проклятая. Перед экзаменами не спала ночей, во время семестра не пропускала занятий.

Каждый раз, когда глаза закрывались от усталости, Лина вспоминала родную деревню: грязные улицы, на которых после дождя можно провалиться в грязь по колено. Убогий Дом культуры с хрипящим магнитофоном. Два магазина с полупустыми полками. И жизнь родителей: они работали на ферме. Уходили из дома затемно. Приходили ночью, пропахшие навозом. Мама рыдала, когда во время отела умерла их корова. Ветеринара не было. Корова стонала, как человек. Застрявший в ней теленок задыхался.

Свиньи. Родители давали им лекарство от глистов. Длинные белые черви валялись по полу летнего загона. Поросята пихали их пятаками и жрали. Белыми нитями глисты висели из довольных хрюкающих пастей. Отец убирал глистов, сгребая веником на лопату, и без конца выбегал из база – его рвало.

Кролики. Милые с виду, зубастые твари объедали друг другу шкуру на спине и боках до ребер. Иногда раны засыхали, покрываясь грязной коркой, а иногда начинали гнить. Лине приходилось самой накладывать на них вонючую мазь.

Нарыв. Лина прижала большим пальцем безымянный и поморщилась – слишком неудачно у нее взяли кровь. Ранка болела, будто в ней забыли иглу.

«Ну зачем я согласилась!» – она часто ругала себя после того телефонного звонка. И откуда только у Гальки ее номер?!

Лина пришла домой пораньше. Полугодовой отчет сдан. Квартальный – еще не скоро. Она готовила ужин и поглядывала на собирающего палы сына-второклассника. Телефон взяла сразу, не успев понять, что это незнакомый номер:

– Да?

– Геля! Привет! – Лина вздрогнула – так ее называли только родители и школьные друзья, нелепо сократив красивое имя – Ангелина. Уехав, она стала называть себя Линой.

– Здравствуйте.

– Не узнала?

– Нет. Простите.

– Геля! Ну, это же я! Галя! Васильева! Мы с тобой в школе дружили…

– Ой, Галя! Я совсем не ожидала. Галя, как ты? Ты где сейчас?

– Все-все тебе расскажу. Геля! Я так соскучилась! Как долго мы не виделись! Геля, приезжай к нам, в деревню. Мы все собраться решили. Все!

– Как – в деревню? – Лина села, потому что пол поплыл у нее под ногами.

– Что ты делаешь в субботу? Ничего? Отлично. Ждем. Геля, ждем! Все! Я, Таня, ребята! Десять лет уже! Геля, десять! Обещай!

– Я не знаю, мне ребенка нужно в секцию отвести и потом еще уборка…

– Обещай! Геля! Приезжай с малым! Пусть твою родину посмотрит!

Лина вспомнила деревенское общежитие из трех комнат, где водятся клопы и тараканы. Вспомнила, что там нет врача – вдруг ребенок заболеет. Она вздрогнула, услышала в трубке голос, призывающий везти ребенка на свежий воздух, и сказала:

– Да, хорошо. Я буду. Буду, только без Максимки.

– Жа-аль. – протянула Галька. – Ладно, до встречи.

Последний раз настолько необдуманное решение она принимала там же, на родине. Надвигался субботний вечер. Во второй половине дня все школьники работали дома: огороды, хозяйство, заготовки на зиму. Дети (да ладно – раньше в это время замуж выдавали!) умели все: кормить, доить, готовить, убирать, полоть… Зато с наступлением ночи приходило их время: взрослые спали. Молодежь собиралась стайками на улицах, сидела на лавочках. В Доме культуры включали магнитофон. Вот только надоело все. Но скучать вместе было не так грустно, как в одиночестве.

Лина уже помыла голову – на волосы попал коровий навоз, когда она выносила дерьмо из сарая – когда пришла Галька.

– Слушай, мне тетя такую тему рассказала! Жуть! Как гадание, только круче!

У Лины загорелись глаза:

– Как?

Через час в фанерном гараже линкиного отца собрался весь класс. Некоторые пришли с братьями-сестрами.

Костя с Аней забились в дальний угол и целовались – их не смущал свет свечи и присутствие одноклассников. Тимка ухмылялся:

– Ща, смотри, выскочит! Ща!

– Тихо! Папу разбудите – всем худо будет!

На крыше старого «Москвича» в грязном граненом стакане стояла свеча. Ее пламя нервно колебалось, угрожая погаснуть и оставить ребят в темноте. Девочкам было страшно. Да и мальчишкам тоже, только они храбрились. На капоте грязной машины лежал ватман с написанным полукругом алфавитом и словами «Да» и «Нет» внизу. Лина и Галя протянули руки к лежащему в центре блюдечку и Лина шепнула:

– Давай Есенина?

– Нет! – крикнула Галя. – Тетя рассказывала, что он их обозвал распутницами и обещал зарубать топорищем.

– Ух, ты! – присвистнул из угла Пашка.

В салоне машины сидел Андрей. Услышав про топорище, он покинул свое убежище и перестал посмеиваться.

– Ну, кого?! – не выдержала паузы Верка.

– Давай Марфину дочку?

– А можно?

– Ребят, Марфа – ведьма. Мож не надо? – подал голос Сева.

– Да какая, нафиг, ведьма? Фигня все это! – Ленке надоело, что ничего не происходит.

– Ладно. Давай теть Свету, – примирительно сказала Галя.

Девочки положили руки на блюдечко и трижды шепотом произнесли заклинание. Все замерли. Пламя свечи перестало колебаться и громко трещало. Пятнадцать пар глаз неотрывно смотрели на блюдце. Галя громко произнесла вопрос, после которого должно было произойти нечто:

– Дух Светланы, ты здесь?

Никто не дышал. В воздухе что-то промелькнуло, пламя свечи резко дернулось и замигало, будто стараясь убежать. На улице что-то ухнуло. В ту же минуту Галя вытянула руку, указывая в темноту полок с инструментами, и завизжала. Ленка оттолкнула Веру и бросилась на улицу. Будто по команде «Старт» одноклассники кинулись за ней. С капота упало блюдце и разбилось о бетонный пол. Никто не заметил, как под ногами хрупкие осколки превратились в пыль.

Во дворе ребята собрались стайкой. Тяжело дыша, Верка спросила то, о чем думали все:

– Что?

Бледная, с дрожащими губами, Галя протянула руку в сторону гаража и, заикаясь, сказала шепотом:

– Там… там… мыша!

Несколько голосов одновременно выдохнуло:

– Что???

– Мышь. Там. На полке, – тихо повторила Галя.

– Вот дуррра! – Максим плюнул под ноги и вышел со двора. Большая часть ребят молча ушла за ним. Галя поняла, что сорвала обещанное ребятам развлечение и заплакала. Сквозь слезы она приговаривала сиплым голосом:

– Я мышей боюсь. Боюсь. Может даже больше, чем духов этих.

Андрей приобнял ее за плечи и тихо сказал:

– Ребят, а пойдем стукалочку ставить?

– Геля! Что происходит? Кто кричал?

На пороге появился линкин отец в полосатых семейных трусах. Он не мерз даже зимой и мог ходить по двору в трико при минус двадцати.

Лине стало стыдно:

– Ой, пап, извини, пожалуйста. Мы всё. Всё, пап.

Отец хмыкнул и скрылся за дверью. Лина повернулась к Андрею:

– Где мы ночью картошку возьмем? Я не пойду.

– Да у меня с собой! – Андрей вытащил из кармана обмотанную нитками картошку.

Ребята закивали. Обрадовались. Сомнительное развлечение лучше, чем никакое. Уже возле калитки Лина вспомнила:

– А гараж? Убраться нужно.

– Пошли! – Андрей по-хозяйски развернул Галю за плечи и впятером ребята направились к гаражу. Свеча потухла. При свете луны быстро скомкали ватман. Галя стояла у порога – боялась снова встретиться с мышью. Из высокой травы у забора вышла большая рыжая кошка. Она подошла к распахнутой двери и принюхалась. Не долго думая, Лина схватила кошку, впихнула ее в гараж и закрыла дверь. Смахнув пыль с одежды, довольно сказала:

– Вот и пусть мышей съест.

– Ваша? – удивленно присвистнул Андрей. – Здоровенная!

– Не, не наша. Ходит тут иногда. Шастает.

– Это вроде Марфина, – неуверенно сказала Галя.

– Да, ладно, – Лина не думала ни минуты. – Утром выпущу.

В деревне было пусто. Ребята остановились у небольшого, давно некрашеного саманного дома. Света в окнах не было.

– Прячьтесь, – скомандовал Андрей и уверенно открыл калитку. Вадим и Лина пригнулись за кучей песка. Галя, Таня и Настя притаились за разросшимся кустом сирени на другой стороне улицы. Андрей воткнул в старую деревянную раму булавку, через ушко которой была протянута нитка. Картошка повисла в нескольких сантиметрах от стекла.

Парень вышел из двора, разматывая нитку. Сел за куст. Дернул. Картофелина бахнула по стеклу. Ребята замерли. Секунды тянулись так долго, будто кто-то вцепился во время и играет с ним в перетягивание каната. Андрей дернул сильнее. Стекло задребезжало. Ребята напряглись. Все, как один, были готовы сорваться с места и убежать, если в доме загорится свет. Но было темно.

Андрей злился, что затея не удалась. Дергал нитку резко, словно бросая владелице дома вызов. Стекло звенело под картофельными ударами. Ребята уже не боялись, что зажжется свет. Было очевидно – старухи нет дома. Еще одна затея с треском провалилась.

Андрей дернул изо всех сил. Нить порвалась и картофелина, падая, разбила окно. Ребята замерли. Они хотели напугать противную старуху, но делать серьезные пакости никто не собирался. На столбе покосившегося забора появилась большая рыжая кошка. Ее глаза светились красным, когда в них попадал лунный свет. Никто не обратил на кошку внимания.

– Бежим! – крикнул Андрей, и они побежали.

Кошка слетела с забора и бросилась Андрею под ноги. Парень пнул ее, зацепился другой ногой и упал, ударившись лицом о камень.

Лина услышала, что сзади никого нет и остановилась. Андрей лежал лицом вниз. В пыли грунтовой дороги из-под светлых волос растекалась темная лужа. Возле парня, сидя на земле, умывалась кошка. Она подняла на девочку блеснувшие красным («Как у человека на фото», – почему-то подумала Лина) глаза. Раньше Лина считала, что глаза кошки сродни крокодильим – никаких эмоций. Даже когда мурчит, в глазах – холод. А эти… В них была злость, и какое-то опасное, нехорошее торжество. Девочка отмахнулась от ненужных мыслей, но где-то внутри стучало маленьким молоточком тревоги: «Я же заперла ее в гараже».

Домой Лина вернулась под утро. Друзья ждали пока из районного центра приедет скорая, пока участковый оформит бумаги. Утром, когда родители уходили на работу, она спала. За этот сон Лина будет ругать всю жизнь. То хмурое воскресное утро было ее последним шансом увидеть отца. Днем его вечно расстегнутая теплая рубашка зацепилась за какую-то железку, он попал под трактор и погиб. На похоронах Лина с матерью рыдали над закрытым, затянутым красным бархатом дешевым фанерным гробом.

Андрей пролежал в коме два дня. Придя в себя, он не узнавал близких, обозвал Галю зубастой крысой и постоянно искал кошку. Во сне Андрей кричал, что ему больно и просил забинтовать раны. Через неделю мучений мать сдала его в дурдом. У нее было еще три маленьких сына – она не могла круглосуточно дежурить у кровати полоумного.

На девятый день после смерти отца, Лина с матерью разносили пышки с медом всем, кто его знал – всей деревне. Лина пошла в гараж за велосипедом – не таскать же на себе тяжелую сумку. Открыв дверь, она закричала: на пороге, смотря мертвым глазом в щель, лежала большая рыжая кошка. Над ней жужжали трупные зеленые мухи.

Поборов приступ отвращения и ужаса, Лина кинула на кошку старую наволочку и аккуратно, стараясь не дотрагиваться руками до мягкой, раздутой плоти, оттащила в сад. Быстро выкопала яму и засыпала кошку землей. Бегом вернулась в гараж, схватила красный велосипед и уехала, положив пакеты с медовыми пышками в корзину на руле.

Вечером мамы не было дома – она работала без выходных. Девочка сидела одна и смотрела в окно. Вдруг под кустами малины Лина заметила большие, отливающие красным глаза – толстая рыжая кошка сидела на опавших коричневых листья и смотрела в окно на Лину. Девочка закричала. Ей показалось, что она сходит с ума. Задыхаясь, обняв себя руками за плечи, Лина забилась в угол между стеной и диваном и сидела там до утра, обливаясь слезами и дрожа от страха.

Больше девочка не ходила гулять с друзьями. В темноте ей мерещились красные кошачьи глаза и казалось, что на дороге, то там, то здесь, она видит распростертое тело парня, у которого из головы течет кровь. Уехать – стало ее единственной целью.

Теперь, глядя в темноту дороги, Лина не понимала, зачем она согласилась. Одноклассники? Ей давно все равно, как они живут. Родина? Нет уж, увольте. Ностальгии нет. Мама? Она перебралась к старшей дочери в районный центр.

Да еще этот прокол на пальце саднит, будто его обожгли. Лина невольно вспомнила странную лаборантку, которая брала у нее анализ.

– Дадите мне немного крови? – спросила полноватая крашеная блондинка. И улыбнулась. Лина подумала, что она так напряжение снимает с пациентов. Типа, психологии обучалась. Только вот палец до сих пор болел. Причем все сильнее и сильнее.

Юля сидела у окна. Ждала. Облака развеялись. Луна осветила небо и землю. Юля взяла большую толстую книгу, раскрыла ржавые железные защелки и развернула на странице, покрытой черными пятнами. Женщина провела рукой по древней, утратившей белизну, бумаге. В свете луны блеснула пробирка с несколькими каплями темной жидкости. Юля приблизила пробирку ко рту и стала шептать слова, значения которых никогда не понимала. За много лет она запомнила их наизусть. Потом перевернула пробирку над книгой, и жидкость потекла вниз, оставляя на стекле тонкую красную дорожку. Капля упала. Одним темным пятном стало больше. Страницы сомкнулись, будто их перелистнул ветер. Женщина осторожно положила книгу в шкаф, села на диван и заплакала. Она так и не привыкла. Каждый раз слезы, страх и почти раскаяние. Ей жалко их. Но прекратить она не могла. Не хотела.

Встреча выпускников проходила в старом Доме культуры. Сторож отказался открыть школу на выходные, и выпускники разместились прямо на сцене, раздвинув пыльный занавес и протерев пыль на облезлых досках.

Небольшой класс маленькой школы собрался почти в полном составе. Не было Андрея. Впрочем, никто не знал, жив ли он. Даже близкий друг Вадим за ним не скучал. Только Галя, которая так и осталась одна, иногда ночью представляла Андрея, уставшего, только с работы. И похожую на него девочку, которая учит уроки, болтая ногами на высоком стуле. Галя закрывала лицо подушкой и плакала. А утром была веселой, как всегда.

За столом осталось одно свободное место. Когда все разговорились и слегка захмелели, скрипнула дверь и из дождя возникла Лина. Она до последнего не хотела идти. И только страх, что одноклассники придут за ней сами, заставил ее выбраться из пропахшей сигаретами комнаты общежития.

Все загалдели, обнимая, помогая снять мокрый плащ. Усадили. Налили. Подсунули салатник с оливье. Дали кусок копченого сала – закусить. Лина выпила, понюхала сало. Она не любила водку. И давно не еле сала. Она не узнавала этих людей, но они ее знали отлично. Оказалось, что Лина устроилась лучше всех. У нее непьющий состоятельный муж, хорошая работа, здоровый умный сын. Две одноклассницы были не замужем, одна стала вдовой. Кто-то работал в деревне от зари до зари за копейки. Кто-то болел. Лина почувствовала себя на высоте. Она расслабилась и развеселилась. Ее пьянило чувство собственного успеха, осознание – она смогла добиться большего, чем все они.

К Лине подошел пополневший Вадим. Пока танцевали медленный танец, она украдкой разглядывала его седину и думала: «Будто танцую со стариком». Вдруг в зале погас свет. Кто-то упал, кто-то налетел на стол и разбил бокал. Лина и Вадим остановились.

– А что, проводку так и не поменяли? – спросила Лина.

– Год назад привели в порядок, – Вадим стал электриком. Он сам менял провода прошлой осенью. Сегодня с утра он взял у уборщицы ключи и проверил щитки.

Вдруг Лина услышала шум, опустила глаза и ей стало плохо. Под ногами стояла большая рыжая кошка. Как та, которую она похоронила десять с лишним лет назад. Как та, которую она видела над упавшим Андреем. Женщина онемела от ужаса, а кошка смотрела на нее отсвечивающими красным глазами. Лина поняла, что видит только кошку – в зале без окон было по-прежнему темно.

– Я похоронила тебя, – прошептала Лина. Слова спутались, как переваренная перловка. Получился какой-то шум.

Лина вспомнила, как через полгода, устав от видений, выкопала кошку – убедиться, что не сошла с ума и не придумала кошачьи похороны. В тот день мама пошла к куме. Лина взяла совок и слой за слоем сгребала землю, слушая чириканье воробьев и бешеный стук своего сердца. Лопатка зацепилась за ткань. Лина убедилась: она зарывала кошку. Любопытство заставило ее преодолеть тошноту и развернуть наволочку. Никаких личинок и гниющей плоти. Только гладкие кости и рыжая шерсть. Девочка закопала останки на прежнем месте. Голова кружилась. Хотелось спать. Из кустов малины на нее смотрели большие глаза рыжей кошки.

– Брысь, – шикнул Вадим на кошку. Он не удивился, что видно только ее.

Кошка неспешно пошла вглубь сцены. Кто-то клацнул зажигалкой. Вспышка. Перепуганные лица в секунде света. Искры, летящие вверх в заново наступившей темноте. Странный треск. Секунда. Вторая. Пламя. В желтых отблесках непонимание на лицах собравшихся переходило в страх. Вера кричала, прижав руки к лицу. Костя старался пройти сквозь огонь. Отпрянул, сбил искры с рукава. Многолетняя пыль и нейлоновый занавес загорелись от искр. Огонь, мгновенно окруживший сцену со всех сторон, перекрыл одноклассникам путь к спасению.

Сева сдернул со стола скатерть. Посуда звенела, разбрасывая сало и разливая водку. Мужчина накрылся тканью и бросился в пламя. Проскочил сквозь огонь, неловко упал со сцены. Скатерть горела. Сева отбросил ее от себя – тут же вспыхнула полугнилая обшивка кресел. Он хотел встать, но упал на бок и закричал —под кожей голени выпирали сломанные кости. Сева пополз к двери. От горящих кресел шел тяжелый черный дым.

Зал Дома культуры превратился в огромный мангал. У Вадима загорелся пиджак и он старался сорвать его с себя, забыв расстегнуть пуговицу. Лину кто-то толкнул и она упала. Горячий дым разъедал глаза и обжигал легкие. Кожу пекло от жара приближающегося пламени. Крики и хрипы сливались в один предсмертный шум. А напротив ее слезящихся глаз стояла кошка. Рыжая шерсть светилась от пламени, но не горела. Чуть прищуренные глаза изучали линину боль. Торжествовали.

– Твой сын будет расти в детском доме, – отчетливо произнесла кошка и села напротив.

К физической боли прибавился самый большой страх, который есть на свете – страх матери за ребенка.

– Нет, – ответила Лина. Она думала про мужа, Антона. Мысли неслись лихорадочно быстро, как карусель. В бреду густеющего дыма женщину не смущало, что говорит она с кошкой.

– Думаешь, твой муж – хороший отец? – кошка ухмылялась. – Да он давно трахает твою подругу Женю. А как ты сдохнешь, выбросит твои шмотки, продаст квартиру и сдаст сына в детский дом. А сам уедет с ней за границу.

Кошка отвечала на вопросы, которые проносились в голове Лины.

– Даа, это тебе за кошку. Правильно. За МОЮ кошку. Я долго искала ее. Мне нужна была рыжая. Большая. Чтоб люди не могли отличить от меня. – Кошка моргнула и перед глазами Лины появилось лицо старой Марфы. Марфа моргнула и снова женщина видела жирную кошку. – А ты убила ее. – Из глаз животного потекли слезы. Лина была уверена, что это не от дыма.

– Но почему сейчас?

– Ты хочешь сказать, что прошло столько лет? Так месть должна быть холодной. Думаешь, ты лучше других устроилась, да? Это я тебе дала все: работу, мужа, сына, успех и даже хорошее настроение. Зачем? Так чтобы было больнее терять! – кошка захохотала противным старушечьим голосом.

– Их жалеешь?! – зверюга выла, выходя из себя. – Так вы все тревожили мою Светочку. Вы подняли ее из могилы. Напомнили про этот мир! Она так хорошо спала. Вы… вы… – кошка больше не была вальяжной. Она корчилась и менялась, превращаясь то в старую Марфу, то во взъерошенную, шипящую рыжую тварь. – Вы потревожили ее ради вопросов о женихах! Ради билетов на экзаменах! Тупые бляди! Сучки! Недоумки! – Кошка прыгнула и скрылась в пламени. И тут же пришли они: все страхи, которые Лина годами копила в сердце, стали реальны. К ней подошел кролик и стал обгладывать кожу на руке. Личинки трупных мух зашевелились в волосах. Все тело чесалось от набившихся под одежду сенных колючек. Она ерзала по телу руками и от пальцев на животе оставались кровавые следы. Встать Лина не могла – у нее на животе сидела жирная свинья и жевала вылезшего из зада глиста. Он извивался и норовил свободным концом заползти женщине в рот. Когда пламя коснулось модных лакированных туфель, Лина не смогла терпеть и закричала. Тут же во рту она почувствовала склизкого, тычущегося в щеки червя.

Сева кашлял и полз, больная нога волочилась следом. Легкие разрывались от удушья. Из последних сил Сева привстал и взялся за ручку двери. Нажал… и отпустил. За секунду до своего освобождения он представил, как сильно вспыхнет пламя от новой порции кислорода – тогда у одноклассников не будет шанса дождаться пожарных. Сева отпустил ручку двери и упал на пол. Он отполз от двери и, распластавшись на полу в очередном приступе кашля, заметил широкую щель между досками. Мужчина приник к ней носом и ртом и жадно втянул прохладный, воняющий мышами и сыростью воздух. На улице взвыла сирена – пожарные приехали на удивление быстро.

Юля сидела в темноте. Вторую ночь она ждала прилива сил, но его не было. Голова болела не переставая. Под глазами появились круги. Она пошла к терапевту и взяла больничный. В городе многие болели гриппом и ей, как медработнику, даже температуру мерить не стали.

Боль возвращалась. Страшная, всепоглощающая. Пока она приходила на пару минут. Юля падала на пол, стараясь найти положение, в котором не больно. Она знала – еще пара часов, и, если средство перестало действовать, ее жизнь превратится в ад.

Юля задремала. Ей снился тот далекий день, когда в семнадцать лет отец вынес ее из больницы на руках. Она не могла идти. Родители привезли ее к какой-то бабке. Долго шептались. А потом ведьма сказала:

– Ты можешь жить без боли. Но за это нужно платить. Да, да девочка, у всего есть только одна цена – кровь. Нет, не твоя. Твоя не подойдет.

Ведьма рассказала Юле, что нужно делать. Умирающая девушка пошла на поправку. Родители переехали в другой город, чтобы никто не сглазил. Полная жизни умница и красавица выучилась на лаборанта и брала у людей кровь. Ее было нужно не много.

Юля проснулась от нового приступа. Стонала, уткнувшись в подушку, но стон приносил новую боль. В горле.

– Почему? Почему? Это работало. Должно сработать.

Двадцать шесть капель крови было на странице книги. Двадцать семь лет она жила без боли. Однажды она взяла кровь ребенка. Ремиссия длилась два года. Но она до сих пор встречала этого инвалида и отводила глаза, когда он здоровался.

– Только запомни, – говорила, шамкая беззубым ртом, бабка. – Они должны сами отдавать тебе кровь. Должны соглашаться.

И Юля придумала хитрый ход: спрашивать, дадут ли ей немного крови. Люди не понимали глубины вопроса и, улыбаясь симпатичной лаборантке, говорили: «Да». Потом Юля читала газеты: ДТП или бытовые несчастные случаи. Двадцать шесть инвалидов, которые будут жить на обезболивающих.

– Ты думаешь, болезнь можно вылечить? – спросила тогда ведьма. – Нет. Болезнь – это черная холодная и голодная сущность. Ее нужно либо прогнать, либо кормить. Твою не прогонишь. Да только своей крови не давай – всю тебя сожрет. Отсылай от себя. Путай карты. Давай неверный адрес.

И Юля давала. До сегодняшнего дня она была здорова. А теперь…

В Лину ударила струя воды. Пламя, зашипев, угасло. Черный дым сменился белым. Лина старалась не дышать: боялась пустить внутрь то, что было у нее во рту. Вдруг безымянный палец взорвался болью, перекрывшей собой жжение заживо обгоревших ног и пульсацию в ранах, оставленных на теле зубами кролика. Лина дернулась, как от удара током и обмякла. Свинья сорвалась с ее живота и ускакала, сильно оттолкнувшись копытами. Кролик ободрал когтями бок и исчез. Палец еще раз взорвался болью и все прошло.

– Еще одна! Носилки! – крикнул грубый мужской голос. Лину увидела людей и потеряла сознание.

Юля проснулась – короткий сон нарушило громкое хрюканье. Перед ней стояла мерзкая свинья и жевала какую-то длинную белую нить. Юля хотела закричать, но не смогла – боль скрутила все тело от макушки до пяток. Очутившись в почти забытом аду, женщина не почувствовала, как огромный кролик откусил мизинец на ее ноге и принялся за следующий палец. Юля не кричала: она знала – легче не станет. Все вернулось. Редкая нервная болезнь, боль от которой невозможно снять лекарствами. Только вопрос:

– Почему? – удерживал ее от потери сознания.

В комнате появился дым. Глаза резало сотней острых лезвий, но Юля смотрела. Она надеялась, что еще сможет исправить ошибку. Дым приобрел очертания старухи. И Юля услышала шепот:

– Я ведь советовала тебе уйти тогда. Помнишь? Но ты хотела жить. Ты жила?! – Заорала прозрачная старуха. – Нет! Ты боялась. Тебя мучила совесть. Ты ждала боли. Столько лет. Почему??? Почему вы все так боитесь уйти? Ведь ничего не кончается. А здесь… просто перевалочный пункт. Сортировочная станция, что ли. – Старуха казалась уставшей, будто говорила одно и то же много лет подряд. Ее глаза, из белого дыма, заплакали мутными слезами.

– А я, такие как я, мы даем вам время. Потому что вы просите. Вы просите. Мы даем. И так по кругу… – старуха замолчала, будто задумавшись. Юля смотрела. Ее ногти оставляли в ладонях кровавые ямки.

Призрак ведьмы встрепенулся:

– А ты? Ты нарвалась на колдовство. Взяла кровь у порченной. На себя ее демонов перетянула. Кровь, видишь ли, кровь. Что теперь? Теперь тебе будет хуже, чем было. А уйти самой… самой – грех. Тогда опять сюда, в самый низ. Без родителей, инвалидом. Или котом каким доходячим, который живодерам попадется… Мне жаль… Хотя тебя и там давно ждут. Темным ребенок понравился – за него платить по тройной цене… – призрак стал бледнеть и растаял. Юля опустила глаза и увидела, что кролик доедает ее правую ступню. Женщина больше не могла терпеть. Она завыла изо всех сил и, не получив облегчения, упала с дивана.

Лина пришла в себя в больнице. Ей было на удивление хорошо. Солнце светило, пробиваясь сквозь желтую листву. В палату вошел врач:

– Вы легко отделались. Ходить будете через пару недель.

– Доктор, а – все?

– Живы. Это главное. Так, – врач осмотрел повязки, – с ожогами все понятно, но откуда такие странные раны? – он указывал на залитые зеленкой, накрытые стерильными пластырями следы от кроличьих зубов.

– Может, о разбитую посуду порезалась? – предложила ему идею Лина. Не говорить же про кролика?!

Врач кивнул, что-то написал на листке на тумбочке и вышел. Перевесившись с кровати, Лина нашла в сумке телефон: «Удивительно, кто же принес сумку?»

– Антон! – Крикнула в трубку Лина и заплакала. Когда она смогла говорить, то попросила запомнить, и обязательно привести, то, что ей нужно.

Юля не могла ползти. Она двигалась, перекатываясь с боку на бок. Палас тер тело, как крупная терка морковь, но терпеть оставалось не долго. Кролик и свинья шли следом, больно наступая на ноги. Юля заметила, что за ней остается след из мелких, копошащихся личинок. Она заскулила от отвращения и постаралась двигаться быстрее. Самым сложным оказалось встать на ноги. Кролик обгрыз и левую ступню тоже. Кровь текла ручьем. Огрызки ног дергало и крутило, но по сравнению с ломотой и жжением во всем теле это было еще ничего. На ламинате стало скользко. Ощущая впивающиеся в руки ножи, женщина цеплялась за дверцы шкафа и выла, не переставая. Наконец ей удалось сбить с полки книгу. Замок, клацнув, открылся. Страницы зашелестели, ожидая подачки. Юля замерла. Перед ее глазами пронеслись лица тех, за чей счет она прожила свою одинокую, полную страха и угрызений совести жизнь. Белокурая девушка, рыжая молодая мама, крепкий мужчина в военной форме, молодой ученый в больших очках…. Все – инвалиды. В дурке, в интернате, дома. У них болят искалеченные руки, ноги и головы. Им снятся страшные сны. До конца осознать, что именно она сделала с этими людьми, не давала парализующая мысли боль. Нужно прекратить это. Любой ценой. Юля обмакнула руку в лужу собственной крови и приложила ладонь к испачканной черным странице. Ей показалось, что раздался хохот. Луна дернулась и затихла. Больше Юля не видела ничего.

Через пару недель к Лине приехал муж. Он доставил то, что она просила.

Ступать было больно. Но идти – надо. Лина вошла в старую покосившуюся калитку и поднялась на крыльцо. Дверь открылась. Ее ждали.

– Здравствуйте, баба Марфа!

– Уходи. Я видеть тебя не желаю. И не думай, что все прошло. Нет.

Лина вплотную приблизилась к древней старухе. За десять лет бабка не изменилась. Покрытое сеткой морщин желтоватое лицо. Седина под платком. Только глаза – ясные, как у ребенка. «Сколько же тебе лет?» – подумала Лина.

– Сто семнадцать, – ответила Марфа. Потом внимательно посмотрела на Лину и вдруг улыбнулась:

– Доставай!

Женщина осторожно развернула шарф и поставила на стол рыжего котенка. Его лапы разъезжались в стороны, мутно-голубые глаза смотрели по-детски удивленно, но размером он был почти со взрослую кошку. Ведьма прищурилась и с восторгом сказала:

– Кошка!

– Прости меня, баба Марфа. За кошку. Я не хотела. И всех прости. За дочку твою.

Глаза старухи наполнились слезами. Тонкие ручейки побежали по сеточке морщин. Краем платка Марфа вытерла щеки.

– Я много сил положила – ее назад отправить. А мне-то тяжело. Я-то мать.

Вдруг Лика представила себя на месте Марфы. Будто ей приходится гнать от себя бредущего в ночи мертвого сына. Пихать в могилу. Проводить ритуалы. Она сжалась. В голове мелькнуло: «Лучше я сама с ним. Туда».

Марфа не отводила от нее глаз.

– А ведь искренне пришла прощения просить, девка. Да только учти. Я-то уберу. Да жизнь твоя идеальной больше не будет. Это тоже моих рук дело.

– Я знаю. Чтоб больнее терять. Мне все равно. Баба Марфа, только сына моего не надо, а? – Лина не просила. Молила.

– Иди. Не трону я ни тебя, ни его. А друзьям твоим я ничего не смогу сделать теперь. Невозможно погубить того, ради кого отдавали жизнь. А кошка-то большая вырастет! И мне на весь век хватит! Лет двадцать мы с ней еще проживем! – Марфа скрипуче засмеялась.

Через неделю, уложив Максима спать, Лина поставила чайник и села у телевизора. —Дома было уютно. Страх терялся в теплом желтом свете и не тревожил ее.

Неожиданно под подушкой что-то рыкнуло. Похолодев от ужаса, Лина вскочила с дивана. Зажала рот рукой и сдержала крик – не разбудить сына. Собравшись с духом, откинула диванную подушку. Вздох облегчения перешел в стон разочарования: на экране мужниного телефона светилось новое сообщение от ее подруги Жени: «Твои совещания по четвергам продолжаются? Жду тебя, милый))»