Текст книги "Хеллоуинские истории. Сборник страшных рассказов и стихов"

– Слушай, – томно произнесла Тристен. Легким движением руки она цепанула болтающийся конец халатного пояса, узел развязался, полы банного халата слегка распахнулись, открывая красивое стройное тело. – Мне показалось, или в номере стало действительно жарко?

Девушка раздраженно закатила глаза.

Вы действительно думаете, что сможете завлечь меня в

лесбийский мир? Я вас умоляю! Оставьте эти глупости.

– Ты хоть знаешь от чего отказываешься?! – Тристен распахнула халат и медленной походкой первоклассной стриптизерши двинулась вперед.

Девушка попятилась и прижалась к стенке. Тристен приблизила лицо, нежно потерлась кончиком носа о ее нос. Собеседница стиснула зубы, по побелевшему от гнева лицу пробежала мглистая тень. Резко оттолкнула от себя Тристен.

– Слушай, ты, испорченная сучка, я тебе не подружка и не детка, я демон! Усекла?

Тристен замерла, она испытала самый сильнейший страх, но для нее, именитой порнозвезды, эта девушка – шанс зацепиться, получить новый сексуальный опыт, с которым сравнится разве что только проект «публичное наказание» или яркая эпизодическая съемка в лесбийском порносериале «отодранная задница».

– Теперь, когда все прояснилось, я полагаю… мы можем двигаться, мисс Тристен?

– Куда двигаться? – осведомилась Тристен.

– Ясно куда, в ад! – ядовито ухмыляясь, произнесла девушка, затем она взглянула на свои часы и произнесла: – Ну же, быстрее, у меня очень плотный график.

Тристен встала на четвереньки, старательно выгнулась в попытке коснутся промежности незнакомки, однако девушка успела вовремя отойти. Опустила голову и, глубоко вздохнув, сказала:

– С вами, порнозвездами, всегда так. Вы как будто из одной пробирки, одинаково повернутые на сексе и извращениях, что аж тошнит! Впрочем, ладно… вы еще толком не умерли, поэтому я предоставлю вам исключительную возможность взглянуть на то, что ждет вас после смерти.

– Стоп! – Тристен резко вскочила и злобно уставилась в бесстрастное лицо демона. – Так какого черта ты мне морочишь голову, приходи уж тогда, когда я действительно сдохну!

– Ну нет! – улыбнулась девушка. – Тогда за вами приду не я, а наш главный папочка. Вы, конечно, можете остаться здесь и, положившись на удачу, ждать, когда сыграете или не сыграете в ящик.

Девушка перевела взгляд на кровать и едва заметно кивнула. Тристен, хмуря брови, медленно посмотрела на кровать. Она увидела, как начинает конвульсивно дергаться накрытая одеялом человеческая фигура, узнала тело, взъерошенную голову, свои черные волосы, разбросанные по подушке. Побелевший рот жадно глотал воздух, под плотно закрытыми веками двигались глаза. Из горла Тристен вырвался протяжный жалкий стон, теперь все окончательно встало на свои места. Девушка стояла рядом, сцепив руки за спиной, и смотрела на Тристен прямым бесчувственным взглядом. Взглядом, в котором угадывалась глубокая темная бездна.

– Не может этого быть! – Тристен неожиданно для себя заплакала. – Но почему? Почему это со мной происходит?

– У меня на это, мисс Тристен, есть всего одна версия, – терпеливо произнесла девушка. – Вас отравили.

– Но кто? Кто это мог сделать?

– Линь Су Минь, ваша любовница из Китая, и… вы немного переусердствовали с вашими играми с плеткой и бондажом. Она не подала вида, что ненавидит вас, но отомстила, подсыпав в ваш бокал сильнодействующий яд…

– Вот же сука! – яростно вскинув руками, воскликнула Тристен. – Говорила же себе! Большие сиськи – большие последствия!

Девушка усмехнулась. Пытаясь прийти в себя, Тристен вытерла слезы ладонью, сделала пару глубоких вдохов и спросила:

– Послушай, а как там, в аду?

– Не так хорошо, как здесь, но я для того и веду тебя туда, чтобы ты как следует все рассмотрела.

– То есть, предлагаешь экскурсию?

– Что-то вроде того… – с вымученным от раздражения вздохом произнесла девушка.

– А если мне не понравится, я могу вернутся?

– Ну, это как посмотреть… – Девушка неопределенно пожала плечами.

На секунду задумавшись, Тристен искренне удивилась собственным словам:

– Ладно, может быть, мне и правда стоит пойти с тобой, посмотреть что к чему, может, мне там даже понравится… скажи, Леди Годива, Клеопатра, Елена Троянская – все у вас?

– Да, – улыбнулась демон. – А к чему этот вопрос?

– К тому, чтобы устроить секс-марафон на четыре персоны! Думаю, получится пикантно. У вас есть все эти штуки… ну, для связывания и прочего?

Улыбка мгновенно сошла с лица девушки.

– Ты кем себя, черт побери, возомнила?! Считаешь, что в аду тебе удастся повеселиться? Боюсь, тебя ждет разочарование…

* * *

Ад для таких, как Валери Тристен, представлял собой неприступные каменные стены монастыря, располагающегося на высокой лезвиеобразной скале, что стояла в окружении огромного океана кипящей лавы.

– Да вы издеваетесь! – яростно воскликнула Тристен. – Серьезно? Адский монастырь?! Я вас умоляю! Это же форменное надувательство! Где раскаленные котлы? Где вертела? Где, наконец, тот огромный пузатый демон с картины «Божественной комедии»? Куда это все делось?!

Демон, сопровождавшая Тристен до монастырских ворот, многозначительно посмотрела на свою спутницу и бесстрастно произнесла:

– Ты разочарована?

– Это еще мягко сказано!

Демон постучала кулаком в запертые ворота, те с тяжелым скрипом распахнулись. Из ворот вышли три монашки в черных сутанах и глубоких, скрывающих лица, капюшонах. Они обступили Тристен со всех сторон.

– А знаешь, что самое приятное? – блестнув алыми огоньками глаз, произнесла демон. – Здесь ты проведешь большую… гора-а-аздо большую часть времени!

Тристен услышала, как за спиной что-то лязгнуло, резко обернувшись, увидела в руках одной из монашек кованую железную сбрую, состоящую из ошейника и кандалов. В голове Тристен, воспаленной от удушающей адовой жары, промелькнула странная, но очень приятная мысль. Послушно подставив железным браслетам шею, руки и ноги, Тристен с неподдельным наслаждением слушала знакомые напевы защелкивающихся замков. Повернулась к стоящей позади, злорадно улыбающейся демонессе.

– Эй, а ведь все не так уж и плохо! Я давно хотела попробовать что-то в этом духе.

Широкая улыбка мгновенно исчезла с лица демона.

Когда Тристен увидела материализовавшийся в руках одной из монашек пояс верности с торчащим из него дилдо, явно предназначавшимся для постоянной эрогенной стимуляции, порнозвезда сделала один короткий неуклюжий шаг и забрала из рук монашки предназначавшиеся ей железные трусы с сюрпризом. Тристен посмотрела на монашек тем взглядом, которым она раздевала своих потенциальных подружек, и, улыбаясь, произнесла:

– Вы заключите меня в тюремную келью, так? Но вы же будете меня навещать?

Демон, потирая подбородок, сказала:

– Еще как будут! Вам, мисс Тристен, такие чудеса и не снились.

С финальным защелкиванием замка на обвитой железным поясом стройной талии Валерии Тристен, монашки вскинули руки, освобождая головы от глубоких капюшонов, и Тристен увидела красивые молоденькие лица.

Хищно облизнув губы, порнозвезда, пребывая в дерзкой решимости, подошла к одной из монашек, жадно прижала ее к себе и немедленно поцеловала изумленную тюремщицу во влажные губы.

– Что это вы творите? – изумленно приподнимая тонкие изящные брови, воскликнула демонесса. – Это же ад! Ведите себя пристойно! Принимайте уготованные вам наказания так, как того требуют наши правила!

Лицо Тристен разрумянилось.

– А они тут ничего такие девчата!

– Нет-нет-нет и еще раз нет! Если вы, мисс Тристен, думаете, что вы здесь будете прохлаждаться и отдыхать, вы глубоко ошибаетесь! Вас будут ежедневно избивать плетками, ставить коленями на горох, топить в воде и много чего еще!

– Так в чем же дело? – сказала Тристен, выбирая взглядом наиболее красивую монашку. Подошла, прихватила, с силой сжала ладонями мягкую аппетитную задницу, и томно вожделеющим голосом произнесла: – Так чего мы ждем? Давайте уже наконец приступим!

Эльза
Н. Гамильнот

 
Мой дом все так же чист и упокоен.
Я не прошу, не требую любви.
Как прежде, за окном несчастье стонет,
И небо губы трогает свои.
 
 
Один. Мне в этом скорбном упованье
Навзрыд заплакать. Тихий шепот вдруг
Окутал слух мой нежным зовом лани;
Я содрогнулся, чувствуя испуг.
 
 
«Пришла», – в ударах сердца прозвучало.
Она вернулась! И в глазах – пожар!
Как я любил! Но я любил так мало,
Так мало, словно был душою стар.
 
 
Открылась дверь… и на пороге темном
Стоит мечта – я жил лишь ей одной
Когда-то. Ледяные волны сонмом
В душе моей – и злобной, и святой.
 
 
Ах, Эльза! Смотришь так, как смотрят дети.
Струится шелк волос, а на челе
Застыла маска безобразной смерти,
И руки твои белые – как мел.
 
 
«Не ждал?» – спросила, искривляя губы.
А я сидел: раздавленный, немой.
«Навеки я связала наши судьбы,
Сегодня тридцать первое, ты – мой!»
 
 
Закаркал ворон, негодяй и склочник.
Плечо ее когтями он попрал.
Крылатый демон, грязный полуночник…
…я помню, как тот ворон умирал.
 
 
* * *
 

 
Болит от злобы стиснутая челюсть.
Стекает кровь по острию ножа.
Пусть станет ей больнее. Млею. Щерюсь!
Она молчит, эмоции зажав.
 
 
«Ты – ведьма! – я кричу и нож сжимаю. —
Изменница. Ты подлая змея.
Ты с ним спала?! Запомни: я узнаю!»
Она молчит, опасная, как яд.
 
 
«Убил твою я птицу. Что? Ты рада?
Я отомстил…» Но хохотом в ответ
Как будто плетью, бьет меня наяда.
Невеста! Я люблю ее… нет! нет!
 
 
* * *
 
 
Першенье в горле. Слезы подступили.
«Обманщица. И в смерти… я готов».
В грехе волос две розы распустились,
Что клал я на могилу к ней без слов.
 
 
Кружится за окном ночь ведьм и мертвых,
Серебряный свет падает с луны.
Забытой нотой ландышей прегорьких
Невеста меня манит и пьянит.
 
 
Фигура Эльзы гибкая, как ива.
А поступь – чудо; королевский стан.
Шепчу, любя: «Ты первая убила
Меня! А я тогда был зол от ран».
 
 
«Пресветлая…» она уж предо мною,
Сжимается от боли все внутри.
Ты – моя жизнь! В глазах ее иное:
«Я – твоя смерть. И ад ждет нас двоих».
 
 
Ее лицо, застывшее, как маска,
Склоняется. От близости его
Я чувствую: меняется пространство.
Нет ничего. Есть только алый рот —
 
 
Черты его заострены и сильны.
Там, за губами, крошево зубов.
Я сам их выбил! О, спаси Всесильный!
Меня от смерти гибельных оков.
 
 
Но мертвая пленяет поцелуем,
И ледяной язык ее – палач.
Внутри меня – кровавое безумье;
Внутри меня – ее последний плачь.
 
 
Я чувствую, как старится вдруг тело,
Как выпадают волосы… в груди
Теперь навечно все заледенело.
Изыди. Прочь! О, Дьявол, отойди!
 
 
Смеется – таким голосом хоронят.
Самайн танцует, бьются зеркала,
Возлюбленная гордо верховодит
На празднике разбуженного зла.
 

Эпилог

 
С утра вошли к нему и ужаснулись:
Огромный гроб стоит, землей покрыт.
В нем мертвецы навек соприкоснулись
Губами. В апогее красоты.
 
 
На лицах Эльзы и Артура было
То знанье, что не выдержать живым.
А ворон каркал за окном так сильно…
Забвенье саваном пусть будет им!
 

Когда не останется домовых
Дмитрий Костюкевич

Если у вас с потолка течет вода – какие варианты?

Не много, вы правы. И почти все связаны с соседями.

Но вдруг все гораздо проще? Вдруг это мочится домовой? Мочится прямо на ваш потолок?

В большинстве случаев, так и происходит.

Потому что, когда домовой мочится на потолок (разумеется, вы его не видите, поставьте себя на место домового) – это всегда к несчастью.

К маленькому. Или побольше. Порой – очень большому.

В первом случае вам придется затевать ремонт. Во втором —долго судиться с соседями и спать в сырой постели. В третьем…

…звонить мне и Лехе.

И тогда, какое-то время мы поживем у вас.

Возможно, очень долго.

Чтобы все решить.

С одного бока на другой. Не помогало.

Когда я ложился ухом на подушку, то слышал отраженный пульс – словно кто-то осторожно ступал по хрустящему снегу. Сон не шел. Не спешил, пройдоха, растворить ночные страхи, точно таблетку аспирина. Возможно, именно его шаги я и слышал – трусливо удаляющиеся, хрустяще-снежные.

За дверью бушевал холодильник. Тот, что в коридоре, запасной, набитый мясом и пойлом. Он рычал, ревел, стонал. В нем поочередно включалась бензопила, пытался завестись находящийся при смерти мопед, клокотала какая-то хриплая тварь, гудела перегруженная высоковольтная линия. А иногда все эти ребята исполняли хором.

Встать бы, да обесточить многоголосого подлеца, но я боялся, что окончательно спугну сон, и тот бросится наутек со всех ног.

А потом зазвонил мой сотовый.

Это причинило мне неудобство. Напугало до икоты.

Потому что телефон лежал на стуле. Там же валялась задняя крышка корпуса, симка и аккумулятор. Все по отдельности.

Телефон это не смущало. Он звонил.

– Лех! – крикнул я. – Подъем! Началось!

Больше, чтобы взбодрить себя.

Леха не отозвался.

Я спустил ноги с кровати и поискал пальцами тапочки. Не нашел.

Ну – ничего странного.

Началось ведь.

Я включил висящий на шее фонарик. Я часто сплю с фонариком. Особенно в чужих квартирах. Особенно на работе.

С чем только на шее мы не спали. Леха так однажды даже с венчиком для взбивания. Безусловно, серебряным.

Чертов мобильник продолжал звонить.

Я потянулся к стулу, чтобы нажать «сброс», но передумал. Не хотел касаться. Когда трезвонит сотовый без аккумулятора – это, знаете ли, нормальное желание. Точнее нежелание. С другой стороны, сотовый можно понять, – пройдя через километры дребезжащего конвейера и ненависть тысячи китайских рабочих, начнешь названивать даже без динамика.

Я бросил на мобильник майку с изображением злобного клоуна из «Оно» Кинга, чтобы приглушить звук.

В темной прихожей подвывал холодильник, но уже потише. Почувствовал меня. Или что-то еще. Луч фонарика выхватил лакированный журнальный столик, обувную полку, вешалку для зонтиков, ботинок, прыгающий в направлении кухни…

Я резко выглянул из-за откоса и заметил свои тапочки, скрывшиеся в предкухонном коридорчике. Если искать позитив даже в неприятных вещах, таких, как миграция обуви, то меня порадовал тот факт, что ботинки Лехи колдыбали последними. Мои тапочки опережали их на три носка.

Я взялся за дверную ручку зала. Поддалась.

Уняв желание снова крикнуть, – хотя очень хотелось, чтобы разбудить самого себя и весь дом, – распахнул дверь и вошел. В зале горел торшер – протекал желтым светом в углу.

Леха сидел на продавленном кресле и…

Стоп кадр.

Я знаю, вам трудно сосредоточиться на событиях. Мешает один вопрос, преследует с самого начала моего рассказа:

«Насколько реально мочиться на потолок?»

Ответ:

«В это время домовой стоит на потолке».

Не устроит? Такая возможность допускалась с самого начала, но сомнения не развеяла?

Тогда, вот вам история:

Знавал я одного парня. Он много курил, а в итоге скурили его самого. Нет, не рак легких. А два демона-наркомана. Скурили не в буквальном смысле, а в эфирном. Забили душу парня в самокрутку из странички Евангелия от Иоанна и обдолбались «паровозиком». То есть скурили в буквальном для демонов смысле. Не для людей. Или домовых.

Но история не об этом.

Так вот, за двадцать лет до адской раскурки двенадцатилетний и еще не курящий тогда парень поставил рекорд двора. Он запулил струю мочи на крышу бетонной трансформаторной подстанции. Прошлый рекорд тоже принадлежал ему – удалось помочиться за шиворот бомжу, прикорнувшему в положении «я стою, но никуда не спешу» в щели между гаражами.

Такая вот история.

Пуск кадр.

Леха сидел в кресле под хищно-желтым абажуром и читал «Блаженные мертвые» Линдквиста. Книгу он держал вверх ногами.

И, похоже, спал.

– Ты охренел? – полюбопытствовал я.

Леха всхрапнул. «Блаженные мертвые» всегда навевали на него сон.

Был бы у меня тапочек – запустил бы непременно. Но тапочки проводили совещание в районе кухни. Поэтому я просто выбил пуфик из-под ног друга.

Леха уронил книгу и попытался залезть на спинку кресла.

– Ась? – спросил он оттуда, просыпаясь. – Началось?

– Я же кричал.

– Ты часто кричишь во сне.

– Давай-ка слазь.

– Че там играет? – Леха повел головой, будто принюхивался к звукам.

– Мой мобильник.

– Так ответь.

– В нем нет симки.

– А че мелодия такая стремная? Это же… Ария Люцифера в обработке хеви-метал? – Леха глянул на меня, как на собаку, принесшую вместо пластиковой косточки чью-то кисть.

– Это не мое. Не заливал ничего такого.

– Ясно…

Леха прошмыгнул в детскую спальню (я ночевал на двухъярусной кровати, стараясь не распрямляться во весь рост, чтобы не заклинило между спинками) и вернулся с моим сотовым.

– На твоем месте… – начал я, но Леха ткнул пальцем в экран и поднес трубу к уху. К правому. По инструкции. Левое ухо обмануть легче.

– Да? Слушаю!.. Говорите!..

Я настороженно ждал. Леха нахмурился. Когда он хмурится вот так, словно получил удар током, значит, все путем. Он просто раздражен.

– А вот и не подскажу! И на часы там у себя хоть иногда поглядывайте! Гугл в помощь!

Леха прервал звонок.

– Кто? – спросил я.

– Ошиблись номером.

– Че хотели?

– Расписание узнать на паром в Стикс. На следующий век.

Мы двинулись к кухне. Леха авангардом, я арьергардом – прикрывал, поглядывая на антресоли. Домовые любят антресоли, так же как террористы – большие спортивные сумки, которые «теряют» на вокзалах и в аэропортах. Все, что имеет дверцу и расположено выше головы жильцов, – отличное место для сюрприза. Обладая такой удачной позицией, даже самая ленивая аномалия способна на акт устрашения, выраженный в падении вам на голову.

В туалете кто-то пел.

Леха остановился, я наткнулся на его спину. Мы дружно посмотрели на дверь сортира, на которой красовался календарь с полуобнаженной фифой.

– Так просто? – с оттенком разочарования шепнул Леха. – Этот домовой никогда не играл в прятки?

Что-то не нравилось мне в этом пении. Через секунду я понял что.

– Там не домовой.

– Думаешь, коммунальщик? Обманку оставил?

«Коммунальщиками» Леха называл всех квартирных домовых. Пристроившихся же в коттеджах и на дачах – «боярами».

Я посмотрел на друга:

– Не узнаешь голос?

Наверное, я выглядел растерянным и немного испуганным. Потому что был растерянным и немного испуганным.

До Лехи не доходило.

– Саундтрек? Это из какого-то ужастика?

Вот тугодум.

– Это ты поешь.

– Да ладно…

– Вспомни свой голос на записях. Или поверь мне на слово – я слушаю это каждый день.

В отличие от людей, которые поют в душе, Леха любит петь в туалете. Берет с собой набитый mp3-файлами ноутбук и подпевает. Это ужасно раздражает. Особенно, если мешает насладиться собственным пением под струями воды.

Леха подергал себя за ухо:

– Словно кого-то под музыку придают анафеме. – Он прислушался, как человек, заинтересованный в результатах заказанной экспертизы. – Хотя что-то в этом есть…

– Что-то невыносимое?

– Я бы сказал авангардное. Что будем делать?

– Заставь себя замолчать… того, что за дверью. Для начала. И вспоминай о звуках анафемы в будущем, когда снова потащишь ноут в уборную.

Леха обмозговывал.

– Вряд ли твой совет помог. Судя по всему, это пою я-из-будущего.

– Тогда можно спросить о том, что произойдет с нами в будущем.

– Точняк! Всегда хотел знать свою судьбу.

– Лех?

– Угу?

– Как ты понял, что это ты-из-будущего, а не ты-из-прошлого или ты-из-другого-настоящего?

– А ты прислушайся. Вот сейчас, к припеву.

Я так и сделал. То еще испытание.

– А как же мало нужно для счастья. Улыбка утром и улыбка в обед. Бутылка пива, чтобы расправить души снасти. И «Орбит-злаки», когда говоришь привет!

– Ну? – спросил я.

– Что – «ну»? «Орбит-злаки»! Жвачек с таким вкусом еще нет в природе, то есть в ларьках. Элементарно!

– А ты не думаешь, что это просто для необычного словца?..

Но Леха уже шагнул к оклеенной грудастым постером двери и постучал. Над плечом глянцевой красавицы.

Пение прервалось. Тихо напевал динамик компьютера, но потом смолк и он.

– Димон? – спросил Леха-за-дверью.

– Нет, – ответил Леха-перед-дверью. – Но он рядом. Только не совсем тот Димон, не из твоего времени.

– А ты кто?

Сейчас будет какой-нибудь дурацкий каламбур, подумал я.

– Хто-бы-хто Жан-Кухто! Я – это ты. Только более молодой и обаятельный. Из прошлого.

– Что-то припоминаю. Вы на той хате с коммунальщиками? Подожди немного, или совсем невмоготу?

– А? – спросил Леха-перед-дверью.

– В сортир потерпишь? – разъяснил Леха-за-дверью.

– Конечно. То есть мне вовсе не приспичило. Просто хотел побалакать.

– Прямо сейчас?

– Ну… я, конечно, не против дождаться, когда ты выйдешь, и обнять… м-м, обняться… Но не уверен, что проканает.

– Ты это о чем?

– Парадоксы и все такое. Я думаю, то, что мы можем разговаривать – это как эхо. Только в шахте времени. Ты же помнишь наш разговор?

– Смутновато.

– А помнишь, чтобы выходил, и мы встретились лицом к лицу?

– Что-то не припоминаю. Кажись, не было.

– Ага! – вскричал Леха-перед-дверью. Леха-за-дверью спустил воду.

– Димон тут? – спросили из-за двери, из будущего.

– Привет, Лех, – сказал я, неловко глядя на Леху-из-настоящего.

– Здорово. И заранее извини.

– За что?

– Придет время – поймешь. Главное помни – в твоей машине меня не было. Я думаю… там никого не было. За рулем. Ну, когда она лопнула…

– Как?! Когда?!

Мне стало как-то нехорошо.

– Мы еще сами не разобрались. С тобой. Здесь. В будущем. Но я вижу, как ты смотришь… словно это я во всем виноват. Во всех этих несчастьях.

– Да что, черт побери, натворила моя машина?! И как она могла… лопнуть?

– Ну вот, опять кричишь.

– Но…

Леха вклинился между мной и дверью.

– Хорош гавкаться! Такой шанс разбазариваете! С самим собой даже поболтать нельзя! Лех, старшой! Ты мне вот что скажи – айфоны с голограммными проекциями собеседника уже продают?

И это он называет толковым вопросом о будущем? Леха, Леха…

– Кто его знает, где-то может и продают.

– А у нас, нет? Я – ты – не купил себе такой?

– Мы не пользуемся телефонами почти год.

– Мы? Люди будущего?

– Я и Димон.

Эта новость, весточка из будущего, поразила Леху-из-настоящего словно грядущая смена ориентации.

– Какого?.. Как это не пользуетесь?

– Не могу рассказать. Иначе ты сделаешь что-нибудь, и все станет только хуже. Например, машина не лопнет, а вывернется наизнанку, когда в ней будет сидеть…

– Опять эта машина! – заорал я, забыв про домового, работу и опасности этой ночи.

Рванул дверь на себя, собираясь вытрясти из Лехи-из-будущего скверную историю с машиной, но туалет оказался пуст. Только подрагивала крышка сливного бочка.

Мелко так, словно кто-то пытался сдвинуть ее изнутри.

– Вот же гадство, – замычал за спиной Леха, – я так и не узнал про…

– Тссс! – Я посторонился и кивнул на крышку.

В образовавшуюся щель уже мог пролезть человеческий палец.

И он пролез.

Синий, узловатый, с ногтем-крючком.

– Это я? – странным голосом спросил Леха. – Это мой палец.

– Конечно, нет.

– Уф-ф…

Палец ощупал край бочка, покрутился перископом и «глянул» на нас ногтем.

– Прям как у Кинга в «Двигающемся пальце», – сказал мой друг.

– И как там Кинг с этим пальцем управился?

– Да никак. Резал-резал. А тот рос и рос. А когда вроде бы в раковине с ним было покончено, начал скрести в крышку унитаза.

– Звучит не очень обнадеживающе.

Леха пожал плечами:

– Свободная концовка. Закон жанра.

– Я предлагаю закрыть дверь.

– Ага. Поддерживаю. Только…

Леха достал телефон и сфотографировал торчащий из бочка синий палец. Палец немного повернулся и распрямился, точно позировал. Леха посмотрел на экран сотового.

– Нормуль вышло, закрывай.

Домового в толчке не было.

В этом я был уверен.

Стоп кадр.

Злые домовые очень брезгливы. Поверьте на слово.

И ничего с этим не поделаешь.

Конечно, современное общество заставляет приспосабливаться, и прочее, и прочее. Но представить коммунальщика, прячущегося в туалете, причем прячущегося по своей воле, чтобы напугать владельца квартиры (не настоящего владельца, конечно, домовые точно знают, кто в доме хозяин) или охотника – нет, увольте. Какой кайф от засады? Одни неудобства.

Домовые-бояре с трепетом вспоминают средние века, да и другие времена, в которых отхожее место размещалось на улице. Подальше от дома. Брезгливость-то ведь не к себе любимому, а к людям.

К человечкам.

Ну и к другим домовым, зачастую. Чего уж тут.

В нашей работе мелочи важны. Все можно использовать, обратить в оружие. Ходишь по квартире с криком «У меня тубик!», и «ребята» сами съезжают или взрываются от приступа брезгливости. Несколько раз срабатывал и такой блеф.

Пуск кадр.

– Ты первый, – сказал Леха, мусоля взглядом ручку кухонной двери.

– После вас.

– Уступаю.

– Переуступаю.

– Дети и дамы вперед.

– Только следом за…

Позади меня что-то ухнуло. Громыхнуло с потолка. Напугало до чертиков.

Нельзя так с порядочными охотниками. Слишком топорно и банально. Да и нутро сжимается, точно гармонь на выдохе.

Я развернулся. Леха развернулся и подпрыгнул. Или подпрыгнул и развернулся. Возможно, оба маневра он проделал одновременно. Его острый локоть клацнул по остеклению двери, но оно выдержало. Только обиженно дзинькнуло.

Перед нами сидело мохнатое существо с лицом владельца квартиры. Обычная метаморфоза – домовые перенимают черты тех, с кем живут. И рады бы сохранить индивидуальность, но с собственной природой не поспоришь.

Лицо коммунальщика выглядело сонным и немного ошалелым, словно тот рухнул с висящего над печкой лаптя. Впрочем, недалеко от истины. Сверху поскрипывали двери антресоли. Я покачал головой: ведь предупреждал сам себя…

– А-а, – сказал домовой.

– Что – «а-а»? – спросил Леха, доставая из кармана моток веревки.

– А-а-а.

– Ты стонешь или пытаешься испугать? – уточнил я.

– Задумывалось второе, – сказал домовой, продолжая сидеть на пятой точке. – Черт, со сна всегда неубедительно выходит.

– А какого подпечья ты спал?

– Я – не домовой, что ли? Уже и заснуть не могу? Пока вас из комнат выманишь, и помереть от скуки недолго.

– Значит, засада, – кивнул Леха каким-то своим мыслям. Конец веревки, на которой красовались шишки узлов, касался протертого пакета.

– Засада, – признался домовой со вздохом.

– Люблю неудачные засады, когда сам в них не сижу. – Леха поднял руку над головой. – Значит, нам повезло, а тебе нет. – Он дернул кистью, качнув веревку в сторону коммунальщика. – Домовой, домовой, поиграй, да отдай.

Тот сразу схватился за один из узлов. Волосатая ладошка сжалась, в глазах мелькнул страх, азарт и неспособность что-либо изменить. Веревка поймана, ловушка захлопнулась.

Попался.

– Гады, – сказал напоследок домовой, – что ж вы…

Договорить он не успел. Не в этом мире. Леха рванул на себя, и хулиган на конце веревки вспыхнул, как солома, и исчез, как зуд. Сгинула и сама веревка. Вынужденные потери: гранату два раза не взорвешь.

– Печет, а-а, – Леха подул на ладонь. – Всегда боюсь перепутать концы. Вот смеху будет, если когда-нибудь меня выкинет вместо коммунальщика.

– Обсмеешься, – мрачно сказал я. – Может безопасней завести кошку или хранить пасхальные яйца?

– Шутишь?

– Шучу.

– Давай. – Леха кивнул на кухню. – Ты первый.

– После вас.

– Усту… а, чтоб тебя!

Он повернул ручку и открыл дверь.

На кухне буянили два домовых: носились по стенам, сбрасывая с полок банки и коробки, словно больных старух с печей. На нас они не обратили ровным счетом никакого внимания.

– Да их тут группировка! – почти с восхищением произнес Леха. – Три коммунальщика в одной квартире. Вот так редкость.

– Помнишь, что он сказал? – спросил я.

– «А-а». А потом: «гады».

– Да не домовой, а ты-из-прошлого.

Леха почесал лоб. Домовые продолжали бесноваться, улюлюкать и сыпать на пол крупу.

– Что-то про твою машину?

– Да нет же. Он спросил, на «той ли мы хате с коммунальщиками», или как-то так. С коммунальщиками. Во множественном числе, понимаешь? Можно было сразу догадаться!

– Ну уж извини. Проворонили. Пропала подсказка века.

– Хватит ерничать.

– Хватит трепаться.

Но меня уже донимала иная мысль.

– Как ты… то есть он попал в сортир этой квартиры, если он из будущего? Мы что, тут поселились?

– Может, он попал в прошлое из другого сортира, в другой квартире?

– Это как?

– А вот так. Временное наложение тебя не смущает, а пространственное, значит, да?

– Ладно. Проехали.

От гонок по стенам у меня начало рябить в глазах.

– Веник? – спросил Леха.

Я кивнул. Леха расцвел:

– Люблю по старинке.

Леха открыл дверцу, достал веник и ударил им по воздуху. Куда-то в эпицентр движения.

Кривоногий домовой отлетел к батарее, шерстяная шапка слезла на волосатое ухо.

– Выметаю, выгоняю! – завел пластинку Леха. – Выметаю, выгоняю!

Второй домовой – черный, лохматый, – замер на карнизе над окном и зашипел.

– Лех…

Зашипел и тот, что в шапке, кривоногий, сбитый веником. Оба смотрели на меня.

– Лех… – снова позвал я. Слюна во рту загустела, руки похолодели.

– Выметаю, выгоняю!.. Чего тебе? Не видишь, делом за…

Они смотрели на меня. Почти одинаковые лица. Почти…

– Похоже, настоящая нечисть в этой хате – наш заказчик.

– Что?

– Их лица.

– Ну?

Я сорвался:

– Да присмотрись ты к ним! Это же не просто копии человеческого лица! Это копии определенных эмоциональных состояний!

Леха опустил веник.

Домовой в шапке смотрел на меня. Его лохматый «брат-близнец» пялился на Леху.

– Твою ж… – выдохнул Леха. – Похоть и ярость?

– Похоть и ярость, – подтвердил я.

Это было на лицах коммунальщиков. Не временная эмоция, а застывшая константная. Вечный слепок.

– У нашего нанимателя жесткое растроение личности.

– Как минимум, – сказал я.

– Как минимум «жесткое»?

– Как минимум «растроение».

– И что делать? – спросил Леха.

– Это должно быть нашей проблемой?

– Не думаю. Это – проблема людей.

– Тогда – заканчивать работу.

В открытом навесном шкафчике виднелась уходящая в темноту лестница.

– Вы больше не сможете там прятаться, – сказал я домовым, изуродованным человеческими пороками.

В ответ – рык. Возможно, они даже не умели говорить. Как и потаенные личности нашего нанимателя. Темноте не нужны голоса, достаточно – звука.

Лохматый бросился на меня и попытался укусить за лицо. Я схватил его за плечи и откинул назад. Он ударился головой о батарею, заскулил, обратил лицо к лестнице в полумраке шкафчика и прыгнул туда.

Шмяк!

Он словно врезался в невидимую преграду. Упал на линолеум.

– Мы знаем о черных тайнах. Теперь их не спрячешь в темноте. Теперь в ней не спрятаться самому.

Леха достал из кармана небольшую коробочку, открыл, взял мел и вывел на стене два слова.

«УБИЙЦА»

«НАСИЛЬНИК»

Домовые закричали.

Убивать словом не так просто как кажется, и не так

комфортно, как могло бы.

Слишком много шума.

Последние домовые этой квартиры превратились в сияющие шары голубого света, которые взорвались яркими, как новенькая иномарка в солнечный день, искрами. В некоторых местах начал тлеть линолеум. Я набрал в стакан воды и залил черные точки водой.

Последняя неприятность.

Если не считать мыслей о лопнувшей машине…

В топку будущее! И кто сказал, что даже намек о еще не свершившемся – это круто?

Стоп кадр.

Охотники на домовых и сами домовые.

Мы как писатели и неграмотные читатели. Мы с Лехой пишем, а они не понимают наших произведений. Фыркают, противятся, не принимают. И, в конце концов, самоликвидируются, подальше от наших рукописей.