Текст книги "Хеллоуинские истории. Сборник страшных рассказов и стихов"

– Они не будут мне сниться? – спрашивает с легким волнением.

– Дорогая моя, – отвечает девочка с цветами (что-то желтое, похожее на гвоздики), – тебе еще много кто приснится. Ты замечательный светлячок. У тебя же много вещей дома, не так ли? Которые ты находила в черных переулках. Тени отдавали тебе то, что им не нужно. Чернота всегда оставляет мостик между миром живых и мертвых.

– Я… – голос дочери дрожит. – Я не очень хочу собирать эти вещи.

– Прости, дорогая. У тебя нет выбора.

Девочка с глазами вечной черноты склоняется к Юлькиному уху и что-то торопливо ей шепчет. Я тихо вою от бессилия и злобы. Рвусь вперед. Мне не дают. С каждый рывком что-то колет в сердце, сдавливает мышцы, пригибает к земле. Боль раскатывается по руке, запоздало слышу глухой хруст и понимаю, что от напряжения сломал палец. Вывернул его к чертовой матери! Кожа рвется, обнажая осколок кости. Но нет сил даже кричать. Просто заваливаюсь на бок, выворачиваю шею, чтобы не отрывать взгляда от Юльки… и вижу то, от чего хочется вопить: Юлькины глаза наполняются чернотой. Словно кто-то заливал в них густой черный сок.

Юлька бросает очки в свежую могилу. Туда же летит шляпа.

– Мой дедушка тоже там? – спрашивает.

Девочки синхронно кивают, а затем каждая из них начинает зачерпывать ладонями комья земли и швырять их в могилу. Я слышу звук, будто земля ударяется о дерево. О крышку гроба. Юлька не шевелится. Глаза ее полны чернотой.

На поляне больше нет свежих могил. Только старые, заросшие травой холмы с увядшими цветами.

Я снова тщетно пытаюсь подняться. Невидимая сила придавливает меня к земле. Кричу – но разве это крик? Сиплый хрип вырывается сквозь пересохшие губы… Что-то хрустит внутри головы. Перед глазами темнеет. Это не чернота. Кажется, я просто теряю сознание.

Прихожу в себя от того, что в кармане настойчиво вибрирует телефон.

Открываю глаза. Лежу в лесу, лицом в грязи. Постепенно приходит боль. Растекается по телу короткими яростными толчками.

Пытаюсь сесть. Телефон замолкает, чтобы через секунду начать вибрировать снова.

Я уже не на поляне. Кругом деревья. Сквозь листву светит солнце. Вижу невдалеке фонарный столб. Слышу звуки машин. Метров, может, двадцать до трассы.

Рядом стоит Юлька. Натянула кепку на уши. Закинула за спину рюкзачок. Глаза нормальные, не черные. Улыбается.

– Папа, папочка, ты ТАК СМЕШНО упал! – звонко говорит она. – Я даже почти испугалась, но они мне потом сказали, что все в порядке!

– Они? – Голова кружится, еле сдерживаю приступы рвоты. – Кто это был? Что произошло?

– Папа, ну как ты не понимаешь! Они же хоронят старые вещи! Выводят мертвых людей из темноты!

Снова вибрирует телефон. Нащупываю, достаю. Ася. Беру трубку.

– Витя, ты где? – кричит Ася взволнованно. – Юля с тобой? У нее телефон выключен! Никому дозвониться не могу уже час! Вы куда поехали-то? Ты написал что-то непонятное! Какая электричка? Почему испорченный выходной?

– К бабке твоей поехали, – отвечаю. – Ты же сама с утра звонила, сказала, что надо Юльке на массаж. Шею… подправить.

Юлька улыбается. Не нравится мне эта ее улыбка. Ася взволнованно бормочет в трубку:

– Какой массаж? Я не звонила! У нее по субботам массаж. Тем более, зачем тащить Юльку в середине недели? Ты проверь входящие, чепуха какая-то… Вы вообще где сейчас?

Юлька продолжает улыбаться. Отключаю соединение. Проверяю входящие. Снова смотрю на Юльку. Она подходит ближе, протягивает ладошку. Спрашивает:

– Пап, мы же приедем сюда завтра, да? Нам очень надо! У меня столько теперь дел.

Смотрю в ее глаза, пытаюсь найти в них черноту. Хотя бы каплю. Точечку. Снова вибрирует телефон, но я не обращаю внимания. Беру Юлькину ладошку, сжимаю в своей ладони.

– Ты уверена, что хочешь сюда вернуться? – голос дрожит.

– Непременно.

Ужасно болит сломанный палец. Как напоминание. Мне кажется, что где-то неподалеку, укрывшись среди деревьев, стоят девочки с цветами и наблюдают за нами.

В душе нарастает страх. Я вижу, что во второй руке у Юльки зажата зажигалка. Хлопаю себя по карманам брюк и выуживаю мятую сигаретную пачку.

– То, что надо, – говорит Юлька. – Видишь, ты не забыл! Теперь тебя официально пригласили. На похороны.

Черный вдовец
Н. Гамильнот

1

Кровь толчками выходит из горла. Женщина буквально захлебывается от крови: язык купается в темных сгустках, воздух вокруг жарко горящего лица раскален. Взгляд карих с поволокой глаз не отрывается от меня. Закручиваю жгутами время, возношу молитву плодородия удивленно склонившимся тучам – в их черной утробе уже рождаются белые холодные мошки. Дышу глубоко, как на тренировке. Первый ассан открыт. Второе имя уже просится на порог, стучит первозданной энергией внутри моего тела.

Возлюбленная силится что-то сказать, черные волосы змеями-косами разметались по снегу.

– Не-на…

На губах ее красными пузырьками рождается пена. Пена-время, пена-дыхание, пена-жизнь. Я наклоняюсь и слизываю эти пузырьки, чувствуя, как напрягается от ужаса умирающее существо.

– …вижу, – выдыхает она.

Наше дыхание смешивается. Жизнь в ее глазах угасает медленно и неохотно. Второй ассан открыт. Я действую аккуратно. Мои пальцы касаются бледной кожи, гладят, идут ниже и сжимаются на шее. Я посылаю энергию насквозь, так солдат ловко управляется с мечом, лучник – со стрелами, а я – с магией. Моя двенадцатая жена. Возлюбленная. Женщина, которую я познал.

– Не убив…

Ритм груди Инги замедляется. Безжалостное зимнее солнце купает нас в негреющем свете. На двенадцатых вратах написано: «исступление». Ключ на моей шее нагревается. Сделанный из червонного серебра, заговоренный на четырех ветрах и воде из подземных глубин, он также неотделим от меня, как мое сердце. Инга, что ты хочешь? Искупать меня в презрении и ненависти, как делали одиннадцать до тебя или будешь первой, безропотно принявшей свою судьбу?

– Нико… – шепчет она, пока черты лица безжалостно заостряются, – лай. Будь ты прок…

С недоговоренным словом обрывается жизнь. Жизнь-слеза, жизнь-соль стекает по щеке моей одиноким воином.

– Прости, Инга. И – спасибо.

Я встаю. Третий ассан открыт, чужая судьба плещется внутри радужным потоком, несется, подобно горной реке, обновляет и опьяняет. Ветер-бродяга, ветер-схимник, ветер-одиночка бросает мне в лицо горсть снега, расшалившийся в своей безнаказанности. Магия втягивается внутрь, кошачьей лапой прикрывает золотистые глаза, пушистым хвостом-защитой окутывает тело. Ключ обжигает грудь, и я стискиваю зубы, чтобы не закричать. Пахнет паленым. Каждый раз кожа на груди сгорает, чтобы обновится, следуя предписанию братства.

Брошка в виде паука удерживает плащ на шее. Я сжимаю ее в пальцах и возношу горячую хвалу жизни. Не верьте тем, кто пишет в легендах, что некроманты поклоняются смерти.

Низшие – возможно.

Но только не Черные Вдовцы. Разве можно пить из источника, который не существует? Боль – ядовитое зелье, жизнь – струящаяся река, смерть – врата. Переход. Врата невозможно испить. Их можно только открыть.

Я накрываю коченеющее тело Инги бархатным плащом. Вышитый золотой паук пленяет воображение, протяни руку, дотронься – оживет. И ведь оживает! Благодаря магии. Всегда и вовек. Первый закон в действии. Черные лапки шевелятся, брюшко отливает синим. Паук растопыривает жвала и деловито начинает пожирать труп.

Я отворачиваюсь и обнимаю себя за плечи. Магические потоки спиралью закручиваются перед глазами: этот мир прекрасен и удивителен. Я наполнен энергией, как драгоценный сосуд – кровью василиска.

Сильно пахнет еловыми ветвями и древесными грибами. А к смерти – специфическому запаху своей профессии – я успел принюхаться давно.

Туча разродилась, и снег – мягкий, липкий, настойчивый падает на бренный мир, затягивая его белесой пеленой.

2

Я сижу в кафе, курю, и дым поднимается к обледеневшему потолку. Город трупов и ворон, в котором никто не живет. Город подчинила себе смерть, которая воет сквозь разбитые окна домов, окутывает тротуары и парки туманным саваном. Когда-то я родился здесь. В месте, где пересекается время.

В горле першит. Я сплевываю вязкую слюну на пол, и она белым комочком замирает на обертке из-под шоколада. Под моими ногами – горы мусора. Сапоги утробно чавкают по ним всякий раз, когда я сажусь за любимый столик. Ожидание-боль, ожидание-змея тянется, как давно наскучившая мелодия.

Петр входит бесшумно. Он двигается плавно, несмотря на свои габариты: великан под два метра, весом более ста килограмм.

– Давно не виделись, Колька!

Голос громыхает, как сошедший с рельс поезд. Я встаю и скупо кланяюсь. Еще не хватало, выражать благодарность этому мудаку.

Петр резко отодвигает стул и хлопает в ладоши, на губах – улыбка, а в уголках черных глаз застыла смерть. Смерть-проклятие, смерть-искусство, смерть-ненависть. Петр был поднят одним из нашего братства и сделан Советчиком. Больше чем зомби, меньше чем человек.

– Что нужно? Зачем меня вызвали в межвременье?

Петр ухмыляется, оттопырив нижнюю губу. Кожа на его лице покрыта трупными пятнами, под горлом незатянувшийся рваный шрам. Кровь и плоть мертвеца давно превратились в черную труху, ядовитую для употребления. Хотя вряд ли в мире найдется дурак, решивший сожрать проклятого Советчика.

– Братство волнуется. Отстаешь.

Петр подмигивает мне, наклоняется, достает с пола гнилой апельсин и с чавканьем вгрызается зубами. Сок течет по толстым пальцам и синюшному подбородку. Я представляю, как снимаю ножом кожу с этого ухмыляющегося лица.

– Вчера я убил. Двенадцатую. Уже скоро.

– Выбрал жертву?

– Выберу. Я направляюсь в город.

В глазах мертвеца не отражается никаких чувств, но толстые губы растягиваются в улыбке.

– Вот как? Всегда думал, что ты не любитель городов.

– Я их ненавижу. Но чутье подсказывает, тринадцатая живет именно там. Я бросил кости. И судьба подтвердила.

– Там – это где?

Советчик икает и стучит себя по груди. Острое зрение улавливает среди груды мусора толстого червяка. Тело Петра уходит вниз, пальцы нежно сжимают извивающееся тельце. Запрокинув голову и широко открыв рот, Советчик опускает розовое и мерзкое на раздувшийся язык. Я заталкиваю раздражение глубоко внутрь.

– Какая разница?

– Для отчета, – с сальной улыбочкой поясняет он.

Я молчу. Прислушиваюсь к собственному дыханию и успокаиваюсь. Встаю, накидываю лежащий на столе плащ и аккуратно закрепляю на шее брошкой-пауком.

– В Петербург. Разве ты знаешь еще один город в России, где грань между видимым и необъятным так тонка?

Петр склоняет голову, признавая правоту моих слов.

– Удачи! – кричит он вслед.

Нет. Меня не обманешь. Этот урод ненавидит некромантов за утраченную вечность. В каждом добром слове – проклятие и смерть.

Неважно. Проклятие подпитывают ауру. Улица встречает меня тусклым светом двух солнц – красного и синего. Я открываю пятый ассан, и магия заключает тело в струящейся кокон. А потом кокон взрывается.

3

В Петербург я приехал два дня назад. Город-тайна, город-врата встретил меня грязным снегом, пробирающим ветром и гордой древней статью, от которой защемило глубоко внутри. Город заглянул в душу глазами сфинксов, оглушил шумом Невского, подарил ощущение полета на Исаакиевской площади.

Я шел по улицам творцов и чувствовал себя неуютно. Фасад этого города – мрамор и ажур, ангелы и барокко, но истинная суть – безумие. Безумие скрывается в старых зданиях, выходит навстречу желтыми от гепатита старухами, копится под величественными мостами удушающим туманом. Петербург – единственный город в России, основанный на пересечении двух миров: реального и потустороннего. Чувствительный Петр заложил здесь первый камень. С тех пор все некроманты негласно нарекают поднятых мертвецов Петрами. Под городом, на глубине, до которой не проложат метро, спит древний кот Баюн, трехглазый хранитель магии. И я содрогаюсь от мысли о том, что случится, если последний из древних Богов проснется и захочет поиграть с вечностью.

Люди обтекали меня и не обращали внимания на необычный наряд. В городе экстраординарных личностей и сумасшедших любое отклонение становится нормой. Наши ученые постановили, что это влияние оказывает хранитель, его аура накрывает город туманным магическим плащом. Изображение Баюна я видел только на фресках в библиотеках Некрономикона, нашего древнейшего университета. Хвала Тьме, что только там! Неподготовленный умрет лишь от одного взгляда на древнего Бога, хотя сон Баюна глубок, как течение реки Стикс.

Бешенный вихрь врезался в меня, и я упал. Она двигалась настолько быстро, что я даже растерялся.

– Ой, простите!

Зеленые с желтоватыми всполохами глаза смотрели на меня с раскаянием. Она лежала на мне. Наши тела соприкасались, и я почувствовал, как под плащом нагревается ключ. Даже цепочка раскалилась, обняв шею исступленным жаром.

«Так скоро!» – пронеслась в голове довольная мысль. Как знать, может, я еще выйду в первый ряд в гонке некромантов.

– Ничего страшного.

Незнакомка поспешно встала, отряхивая черное пальто. Ее каштановые волосы растрепались, щеки порозовели. Дрожащими руками она стала собирать разбросанные тетради.

Я поднялся и присоединился, ободряюще улыбнувшись.

– Вот, держите. Куда же вы так спешили?

– Я… ой, простите еще раз, я такая неловкая! Последний день перевода. Мне нужно успеть отправить текст заказчику, поэтому…

Я пытливо смотрел в ее лицо.

– Не хотите выпить кофе? Перевод никуда не убежит. Меня зовут Николай.

– Спасибо, но я…

Я схватил ее за руку. Осторожно пожал тонкие пальцы, нежно провел большим и указательным по линии жизни.

– Соглашайтесь. Вы не пожалеете. Вас зовут..?

– Аделаида. Деля.

Загипнотизированная, она не отрывала от меня взгляда. Ее широко распахнутые глаза манили меня. Но было в них что-то неправильное. Хотя, наверное, все дело в ауре Петербурга, безумие дышит здесь из каждого угла.

– Пойдемте.

Я взял ее под руку, и мы медленно направились к ближайшей кафешке. Тогда я еще не знал, что фатум шагает навстречу, распахнув объятья, а нить моей жизни колеблется от вонючего, злобного дыхания.

4

Мы пили обжигающе горячий кофе с корицей и беседовали. Яблочное печенье таяло во рту. Я изучал: ее движения, улыбку, взгляд. Прикидывал, подходит ли она на роль тринадцатой. Чутье подсказывало: да. Потом я помог ей надеть пальто.

– Я провожу тебя, Деля?

Она кивнула, но как-то рассеянно. Рыжие искорки в глазах показались мне четче, чем раньше. По-моему, их стало больше.

Обычная игра света, отдернул я себя. Чем еще это можно объяснить? Я открыл дверь, и Петербург рванулся навстречу, окутав хороводом запахов и звуков. Моя рука очень легко и привычно нашла ее ладонь, Адель улыбнулась, будто загадку загадала. А потом мы около часа шли до парадной. Начался мокрый мелкий снег, будто кто-то сверху щедро сыпал ледяное конфетти. Она крепко сжимала в руке смятые тетради. Мы шли и разговаривали обо всем на свете. А потом тринадцатая спросила:

– Коля, ты не боишься?

Я улыбнулся.

– Чего?

– Меня.

В воздухе повисла пауза. Ее вопрос смешил и удивлял одновременно.

– Почему я должен бояться тебя, маленькая?

Она улыбнулась – будто поделилась самым сокровенным. И ничего не ответила. Была в ней какая-то странность, вызов. И я этот вызов принял.

Я зашел в квартиру без приглашения: впрочем, мы поняли друг друга без слов. Наши тела пели в унисон, вот в чем было дело. Когда такое происходит, любые слова утрачивают смысл. Первый поцелуй – как первое заклинание. У нее мягкие, терпкие губы. В комнате царил полумрак. Мы занимались любовью на иссиня-черных простынях, и так как она – моя тринадцатая, наши тела и души совпали, так совпадает дыхание с легкими, картина с руками художника, женское лоно с фаллосом. Ее тело подчинялось мне, мое – ей, и остальные женщины полностью утратили значение и смысл. Ливень отличается от грибного дождя, гром – от перестука летящих в пропасть камней, истина от ее жалкого подобия.

Когда я засыпал, уткнувшись носом в мягкие, пахнущие жасмином волосы, то жалел лишь об одном: что не могу сделать это мгновение вечным.

Полуденное солнце светило в окно, проводя бледными лучами по нашим обнаженным телам.

5

Я проснулся и понял, что не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Дернулся. Я был связан. Попытался воспользоваться магией. И впервые за всю жизнь почувствовал, как страх жесткой рукой поднимает волосы на затылке. Магии не было. Совсем.

– Деля! – крикнул, оглядываясь.

Ярко вспыхнул свет. Она стояла передо мной – но мне потребовалось время, чтобы понять, что это действительно она. Ее тело выросло. Плечи расширились, грудь покрылась коричневой шерстью, не глаза – щелки кошачьих глаз – смотрели на меня с вожделением и жадностью.

– А ты аппетитненький! Я не решила, что съем первым: руку или ногу?

– Кто ты? – прохрипел я.

Она улыбнулась и промолчала. Я наблюдал. Мое сердце заходилось в беззвучном крике утраченных иллюзий. Идеалов не существует, любовь – гнилое болото без дна. Она ушла и возвратилась с остро-заточенным топором. Лезвие поблескивало, ловя на себя свет от горящей в изголовье кровати лампы. Адель открыла шкаф и достала жгут.

Она подошла ко мне и перевязала икры – сначала одну, затем – другую. Дернула изо всех сил, из моего горла вырвался вскрик.

– Кто ты?

Ее волосы блестели от пота, набухшие груди раскачивались. Из них сочилась жидкость, похожая на смешанное с гноем молоко. Топор в руках казался зловещей кляксой.

– Деля, послушай, – я уже умолял, язык заплетался. – Развяжи меня. В какие игры ты здесь играешь?

– Я играю?!

Ее лицо склонилось надо мной низко-низко, и я отчетливо увидел прищуренные глаза, изменившие цвет. Рыжая лава кружилась вокруг зрачков, обнимала радужку, закручивалась алыми ленточками.

– Ты вкусный.

Тринадцатая поцеловала меня, я ощутил во рту острые зубы-лезвия, ее дыхание было дыханием хищника, и я замотал головой, в тщетной попытке отстраниться. Запах гнилой рыбы и протухшего мяса наполнил рот. Адель провела шершавым языком по моей щеке. Потом отпрянула, вскинула топор, и яркая кровавая вспышка пронзила меня насквозь.

Я видел, как она отделила ступню. Раздробленные кости, сухожилия, кровь. Я кричал, кричал, захлебывался воздухом и кричал снова. Она опустила мою ступню, часть моего тела в стоящую на столике кастрюлю и осторожно понесла – ставить на огонь.

– У меня сегодня будет ужин, – напевала тринадцатая, – ужин из суженого, ужин из суженого… Вкусный ужин!

Мое тело билось от ужаса и боли. Я дернулся изо всех сил, затряс головой, пытаясь скинуть чужой амулет. Какой дьявольской силой обладает это создание?! Я не знал и не хотел знать. Единственное, чего я хотел – скинуть проклятый амулет и оказаться на свободе.

Ярость придала сил. Я вжал голову в подушку, извернулся и прикусил амулет, почувствовав на языке отзвук чужой и пугающей магии – потом дернул из всех сил, не зная, что сломается первым: цепочка или зубы. Цепочка треснула, я перекусил звенья, и рот мой наполнился кровью и зубной крошкой. Амулет, наконец, соскользнул с шеи. Я поприветствовал собственную магию, как приветствуют выход из затяжной депрессии, и открыл первый ассан. Плащ, лежащий на стуле, встопорщился, превращаясь в огромного паука. Я заставил веревки рассыпаться прахом. Перегнулся и, дрожа от боли, резко освободил вторую ступню от жгута. Перевел взгляд. То, что когда-то было здоровой плотью превратилось в кровоточащее, исходящее болью месиво с торчащими костями, сухожилиями, ошметками кожи. Кровь хлестала фонтаном. Я схватил жгут и перевязал левую ногу, чуть повыше колена. Это поможет остановить кровопотерю.

Огромная, покрытая шерстью фигура возникла в дверях спальни. В зубах существо, некогда бывшее моей возлюбленной, сжимало свежее недоваренное мясо. Мое мясо.

К горлу подступил ком, но я подавил рвотные позывы.

– Кто ты? – в третий раз повторил я, всем видом показывая, что готов защищаться. – Что за безумное создание?

Она засмеялась, откусила большой палец на еще сырой ступне и стала жевать. Я видел, как мой ноготь исчезает у нее во рту, перемалываемый острыми клыками. Тошнота. Слабость. Резкий взмах руки, слова, не имеющие перевода в этом мире, и паук, подчиняясь моей воле, кинулся на тринадцатую.

Отбросив то, что некогда принадлежало моему телу, Адель напряглась и ловким кошачьим прыжком сбила паука в полете. Вцепившись в него челюстями, покатилась по полу спальни – по нашим снятым в спешке вещам, по школьным тетрадям и бархатному ковру.

Я встретился с ней взглядом и понял, кого напоминает Деля: кот Баюн, выточенный на древней фреске, смотрел когда-то на меня точно такими же рыжими, до безумия яркими глазами.

Аватар! Вот что она такое: аватар древнего бога, девушка без прошлого, настоящего и будущего. Питается аурой города, словно пьет из нескончаемого источника. В этой битве мне не победить. Подделка, мышеловка, красные флажки для волка. Впервые в жизни я чувствовал себя жертвой, а не охотником. И я отдал бы все на свете, чтобы происходящее оказалось игрой моего воспаленного воображения. Вот бы проснуться заблеванным, на полу кафе после недельного запоя, и понять, что встреча с тринадцатой – сон. Но дергалась в агонии покалеченная нога. И реальность была острее топора, отделившего ступню от тела.

Я заковылял к выходу, заключив себя в защитный кокон. Адель рычала за спиной, перекусывая черные лапы паука, разрывая удлинившимися когтями его иссиня-черный живот. Она хотела разделаться с ним и продолжить игру в кошки-мышки, я знал это, даже не оглядываясь, спиной чувствовал ее желание. В воздухе сгустилась чужая, неведомая сила. Каждый шаг давался с огромным трудом, воздух словно превратился в кисель и давил, давил, толкая обратно. В злобное кошачье логово. Я упал на колени. А потом пополз. Прочь, прочь из комнаты. Паук пищал на одной ноте, призывая меня, хозяина, на помощь. Еще немного, и она разделается с ним. Я полз, до выхода из комнаты оставались считанные метры, как вдруг кровь хлынула из носа. Голова закружилась, а мир поплыл. Не сейчас, не сейчас, организм умоляю, прошу тебя, дай шанс, играй на моей стороне! Я зашептал защитные формулы, выстраивая вокруг себя поток такой магии, который не использовал никогда. Магия вырастала вокруг потрясающим, неповторимым цветком о семнадцати лепестках, ствол цветка рос и разветвлялся, подражая самому времени… Произведение искусства, которое совершаешь лишь раз в жизни. Я работал на пределе. Полз. Миллиметр за миллиметром. Преодолевал сопротивление воздуха и бархатного ковра, не подчинялся всепожирающей силе, которая мечтала опрокинуть меня в беспамятство, слово я был всего лишь игрушкой… Куклой на ниточках! Ни за что. Ты не получишь меня, хранитель древности, будь ты хоть трижды бог!

Преодолел. Дверь за спиной захлопнулась, подчиняясь заклятию. Невидимые гири спали с плеч, и я сделал глубокий, нервный вдох. Слезы потекли из глаз. Я вытер окровавленный нос. Встал и зашатался, ловя руками стены. Задыхаясь от запаха собственного мяса, проковылял по коридору и шагнул за дверь, как пьяница. Упал. Встал, плотно сжав челюсти. Ощущение, что долго кружился на карусели и мир превратился в волчок. Слюна подступила к горлу и меня вырвало. Я полз на коленях по разбитой лестнице, и кровавый след тянулся позади, словно ковровая дорожка.

Полз и думал, что вот сейчас, сию же секундочку, покрытые темной шерстью пальцы вцепятся мне в плечи, а у самого уха раздастся ее пронзительный голос: «а ты аппетитненький!». Пожалуйста, не надо.

Нет.

Нет!

Нет!!

Пожалуйста… пожалуйста…

Эпилог

В библиотеке Некрономикона царила тишина. Студенты, как зачарованные, смотрели на лектора и не могли поверить, что все, рассказанное им, – правда. Такое просто не укладывалось в голове.

– Ну, что? – излишне бодро бросил сухощавый старик. – У кого-нибудь еще есть вопросы по поводу моей ноги? А, зубоскалы?

Одинокая рука поднялась вверх.

– Но ведь кот Баюн спит, – произнес, запинаясь, студент. – И спал еще до того, как Петербург был построен. Так откуда…

– Оттуда, – бросил учитель, – что даже во сне он наблюдает. Затаился, хитрая кошка. А мы все для него – аппетитные мышки. Вопрос только в том, когда ему надоест питаться через аватаров, и огненно-рыжие глаза откроются. Тогда Петербург станет новой обителью зла. Мир, уравновешенный добром и злом, пошатнется. Но думаю на ваш век, сна Баюна хватит.

Учитель задумчиво опустил взгляд на левую штанину, из которой торчало металлическое напоминание утраченных иллюзий. С тех пор он не убил ни одного человека, а при возвращении переквалифицировался из магов практиков в теоретики.

Не помогло. Каждый месяц некромант просыпался от кошмаров: снилось, что вырваться не удалось, и тринадцатая продолжила кровавый пир – съедая его тело у него же на глазах. По кусочкам.