Текст книги "Курортная зона"

– Да, но получается, что сущность, способная пересекать эту границу, должна была бы уметь менять принцип существования своего разума.

– Быстро схватываешь, аспирант! Это казалось невозможным, но было слишком заманчивой идеей. Эксперименты морферов и фламенг по межвидовому скрещиванию с целью получения подобной сущности заканчивались неудачно – получались гибридные сущности с нематериальным разумом и материальным вместилищем разума, совершенно неспособные к морфингу. Плохие пародии на людей. Призраки, мутанты, так называемые пришельцы… Все те, кто обеспечивает бешеную популярность сериалу “Секретные материалы” и газеткам типа “Непознанное”.

– И вампиры?

– Дались тебе вампиры, прямо больная ты на них! Вот, получи мою версию: вампиры, оборотни, тролли, огневики, драконы, эльфы и подобные образы чаще всего соответственно морферы и фламенги, наблюдаемые людьми в момент трансформации. О, да ты совсем загрузилась всей этой заумью, смотрю, прямо бледная вся!

– Это точно, – тяжело сказала Лариса.

– Тогда, может, хватит на сегодня?

– Хватит, только в твоем повествовании маленькая нестыковочка. Ты говоришь, барону фон Вымпелю, кажется, около семисот лет. И он чистокровный, хотя явно не присутствовал при сотворении мира.

– Ну, не путай бурундука с ноутбуком, а морферов с архангелами. Конечно, морферы тоже рождаются и обретают вечный покой, только не тем способом, о котором ты подумала. И меня на это действо полюбоваться никто не приглашал. Поэтому извини, подробностями процесса не располагаю, а фантазировать на эту тему…

– …просто глупо, – закончила Верину фразу Лариса.

– А о том, почему фламенга передоверила тебе мое убийство, я ведь могу и попозже рассказать. ДА и не важно это. Важно другое. Что будем с Ежинским делать?

– И с Судом этим… Ведь если там появится капсула, а этот сукин морфер не преминет…

– Что-нибудь придумаем. Еще чаю? Хотя я предложила бы тебе выспаться. Через полтора часа тебе официально заступать на кастелянскую работу.

Лариса тихо взвыла:

– Только не это!

– Ладно, – улыбнулась Вера. – Воспользуюсь своими связями в здешней Администрации и вытребую тебе выходной.

– Тебя Гликерия за это возненавидит, ха!

– А, эта старая наволочка, которая в привидение может превратиться и напугать кого-нибудь слабого на мочевой пузырь! Я ее легко ставлю на место, она меня даже побаивается.

– Она считает тебя опасной женщиной.

– Это правильно, – хмыкнула Вера. – На сто процентов. А теперь все равно давай-ка подремлем. У (меня диван раскладной – сказка, а не диван. Будешь спать, как на облаке.

– Хм… – Лариса с сомнением оглядела диван. – Надеюсь только на одно: что это просто диван, а не морфер.

– Будь спокойна, диван-то я проверила.

– Как?

– Пару раз пролила на него бренди. Видишь, стоит. Значит, нормальный диван из рода диванов. Ложись, ложись, ты спишь уже. Вот плед.

– Спасибо.

– Сочтемся.

Вера погасила свет, а потом свернувшаяся калачиком на диване Лариса услышала, как в соседней комнате грустно вздохнули кроватные пружины. Значит, Вера тоже легла.

– Лариска! – минут через пять донесся из комнаты мощный Верин шепот.

– Мм… А?

– Только ты сейчас меня не убивай. Я голову не мыла. Сдохнуть с немытой головой…

– Иди ты… Делать мне больше нечего, как всяких поэтесс с немытой башкой убива-а-ать…

Лариса действительно крепко заснула. И сон ей снился яркий, весь пронизанный пурпуром и золотом громадных китайских фонариков. Висели эти фонарики прямо в небе над желтой водой Хуанхэ, а Вера, Лариса и почему-то Фрида сидели втроем в пахнущей мебельным лаком джонке и болтали о всякой ерунде. А потом Фрида вдруг сказала Ларисе:

– Ну что, Добрый Человек Из Сычуани, пришла твоя пора влюбляться.

– Это невозможно, – даже во сне решает Лариса Влюбляться! Будто больше забот нет!..

– У нее было тяжелое детство, влюбляться ее Ни учили, – объясняет Вера. Во сне она совсем не толстая и почему-то похожа на китаянку с расписной вазы. – Поэтому ей, чтобы влюбиться, нужны две веши: веер Чжунли и заклинание свитка Лао-цзы. Могу уступите за бесценок.

Лариса проявляет интерес (все-таки влюбиться хочется. Хоть ненадолго. Шутки ради):

– Бесценок – это сколько?

– Моя жизнь, – говорит Вера. – Дорого? Не пи карману? А, ладно! Бери задаром!

И у Ларисы в руках – похожий на лепесток тюльпана алый китайский веер и бумажный свиток размером с ладонь. Она разворачивает его и читает… Но почему-то голосом Фриды:

 
Если ты меня разлюбишь,
я устрою фейерверки
с ряженым и пьяным людом,
чтоб он пел и прославлял
то, что ты меня разлюбишь.
Если ты меня оставишь,
расстелю я на дорогах
алые ковры, чтоб каждый
путник славил то мгновенье,
когда ты меня оставишь.
В золотые крыши пагод,
в изумруд речных затонов,
в киноварь пекинских улиц
обернусь сама я, милый,
коль тебя не будет рядом.
Нету выше благодати,
чем из горя делать счастье.
Нету глупости безбожней,
чем творить из счастья горе.
Но из счастья сделать счастье,
а из горя сделать горе
не умел никто доселе,
кроме нас с тобой, любимый.
 

…Желтая река уносит их джонку далеко-далеко, к сотканным из молочно-белого миткаля берегам. А пурпурно-золотые фонарики в небе начинают потихоньку гаснуть и превращаться в невесомые и блестящие разноцветные кусочки парчи, без конца сыплющиеся на спокойную и мудрую воду.

Глава двенадцатая
Уговор дороже жизни

Чем больше я делаю глупостей, тем популярнее я становлюсь.

Джон Кеннеди

С фантастической ночи, часть которой Лариса провела в обществе князя Ежинского, а часть – в компании писательницы Червонцевой, младшей кастелянше Раисе Данниковой можно было уже не беспокоиться относительно исполнения своих кастелянских обязанностей. Поскольку утром, едва Лариса покинула гостеприимное Верино жилище и вернулась в свое, за нею пришли. Представители Администрации курортной зоны. Две чрезвычайно вежливые дамы в дорогих деловых костюмах, сочувственно взирая на невыспавшуюся и отнюдь не блиставшую утренней красой Ларису, попросили ее незамедлительно проследовать за ними в административный корпус. Зачем – Лариса спрашивать не стала. Хуже некуда: предвосхищать события. Если Ежинский донес на нее, то… А если нет… Будет уже другое “то”.

Административный корпус находился неподалеку от конюшни. Внешне здание выглядело как музейным экспонат под названием “Курная изба крестьянина Тульской губернии XVII века”. Но когда Лариса со своими спутницами вошла внутрь, курная изба оказалась весьма современным офисом – встроенные шкафы и стеллажи, эргономичные компьютерные столы и компьютеры последнего поколения, модные гнутые кресла класса “офис-люкс”, навесные потолки и полы с подогревом. То есть не офис, а просто рекламный проспект какой-нибудь дизайнерской фирмы с девизом: “Мы создадим вам офис в любых условиях и по последнему слову моды делового мира!” Впрочем, Ларисе было не до подробного рассматривания деталей интерьера. Тем паче что вежливый дамский конвой сразу препроводил ее к изысканно отделанной двери из бука со скромной стеклянной табличкой “Директор”.

“Опаньки! – мысленно отреагировала Лариса. – Так уж сразу и к директору?”

Одна издам надавила пальчиком на чуть выпуклую пластину возле двери:

– Аркадия Ефимовна, Раиса Данникова пришла.

“Привели”.

– Пусть войдет, – отозвалась пластина голоском дверного колокольчика.

Дама-конвоир жестом, исполненным благородства и вежливости, открыла перед Ларисой дверь, и той ничего не оставалось как войти.

Кабинет директора курортной зоны был совершенно обычным. Стандартным. Даже стены не имели украшений в виде панелей, просто были оклеены обоями под покраску. Единственное настенное украшение висело чуть выше спинки директорского кресла. Это был большой портрет Веры Червонцевой. Толстая писательница глядела с него, чересчур застенчиво улыбаясь, а за ее спиной художник изобразил…

…Облака и качающиеся среди облаков пурпурные китайские фонарики.

– Я вас понимаю, – услышала Лариса донельзя приятный голос – Все, кто появляется у меня в кабинете впервые, прежде всего обращают внимание на эту картину.

Лариса обернулась. Невысокая, приятной полноты немолодая женщина стояла за стеллажом возле роскошно разросшегося белого олеандра. В руках жен-шины был опрыскиватель для цветов.

– Извините, – сказала Лариса. – Я…

– Понимаю, – улыбнулась женщина и поставила опрыскиватель на пол. – Вы меня не заметили. Это нормально. Меня трудно заметить, когда я вожусь с этим растением. А кроме того, я схитрила: мне хотелось увидеть вас со стороны, а не из директорского кресла, Раиса. Так что не смущайтесь и располагайтесь, как вам удобно.

Лариса “расположилась” на стуле для посетителей прямо перед начальственным столом. Аркадия Ефимовна заняла свое кресло, и теперь на Ларису изучающе взирали две дамы: со стены – Вера Червонцева, с “начальственной точки” – директор “Дворянского гнезда”. Кстати, для такой должности Аркадия Ефимовна выглядела нереспектабельно. Лариса подумала, что даме ее возраста, положения и телосложения подошел бы индивидуального пошива костюм из дорогой ткани, а не бордовая водолазка в сочетании с длинной джинсовой юбкой и джинсовым же жилетом. Аркадия Ефимовна (а имечко-то! Тут джинсам рядом лежать не положено! И даже костюм индпошива не пойдет. Роброн, фижмы и соболье боа поверх покатых плеч – вот что годится для такого прямо-таки княжеского имени!) усмехнулась: видимо, уловила мысли Ларисы. Но тут же ее лицо стало серьезным. Даже суровым. Она вытянула из ящика стола зеленую пластиковую папку-скоросшиватель и принялась ее листать. Лариса интуитивно поняла, что листается ее, Раисы Данниковой, личное дело.

– Раиса Петровна. – Директорша закрыла папку и отложила ее в сторону. – Скажите, это действительно так?

– Что именно? – напряглась Лариса. Аркадия Ефимовна вздохнула и даже слегка покраснела:

– Буквально час назад у меня была госпожа Червонцева, и то, что она рассказала, не укладывается ни в какие рамки…

– Что именно вам рассказала… госпожа Червонцева? – Напряжение растет. Кто знает, на что способна Вера? А если ее рассказ – рассказ об убийце Ларисе, явившейся в “Дворянское гнездо” для совершения подлого убийства? И Веру можно понять. Может, ей надоело ходить по лезвию, нет, сразу трем лезвиям бритвы “Жиллетт”. Может, она хочет избавиться от находящейся с ней бок о бок убийцы… Еще не зная, что эта убийца раздумала ее убивать.

– Это, конечно, ужасно. Мне не хочется в это верить…

Так.

– Но Вера сказала, что вы ночью пришли к ней, ища утешения как жертва сексуального насилия со стороны одного из наших… постояльцев!

Ффу. Спасибо тебе, Вера. Дай бог тебе еще написать кучу романов и получить все мыслимые литературные премии!

Лариса вздохнула и умело залилась слезами: не так чтоб ручьем лились вперемешку с соплями, а аккуратно, но впечатляюще – мол, порядочная женщина расстроена, унижена и оскорблена.

– Вера сказала вам правду. – Лариса приложила к щекам одноразовый платочек “Цепрусс”. – Для меня это такой шок… Это… изнасилование. Разве я могла предполагать, что, направляясь служить морферам, этим… существам благородной крови и происхождения, я столкнусь с проявлениями таких низменных инстинктов!

После Вериной лекции Лариса могла вот так легко рассуждать об этих проклятых морферах. Изображать осведомленность.

– Да-да, – покивала Аркадия Ефимовна. – А то, что насильником оказался князь Ежинский, – тоже правда?

– Совершенная. – Лариса решила, что время слез миновало и следует вести себя несколько иначе: деловито и с достоинством. И не забывать, что “оскорбленная сторона” – она.

– Вы узнали его во время… акта насилия?

Кажется, Вера рассказала не все. Но почему?

– Видите ли, Аркадия Ефимовна… Был момент, когда я попыталась отомстить насильнику. И тогда он начал… превращаться. И угрожать мне.

– Словесно угрожать? Лариса нервно улыбнулась:

– Когда перед вами встает исполинских размеров тварь, отдаленно напоминающая помесь жука и мясорубки, вряд ли вы подумаете, что она будет петь вам цыганские романсы.

– Вот даже как…

– Да. И от смерти меня спасло лишь своевременное появление князя Жупаева и барона Людвига фон Вымпеля!

Директриса была изумлена. И изображала это вполне искренне:

– Как?! Князь и барон тоже были у вас?!

– Они явились, чтобы защитить меня, – тоном гордой девственницы заявила Лариса. – Так они сами сказали. По их словам, они ведут наблюдение за князем Ежинским, поскольку тот известен в кругах морферов как безнравственное и распутное существо. И хотя они не успели предотвратить мое бесчестие, они предотвратили мою гибель. Разве Вера об этом не упомянула?

– Н-нет, – рассеянно ответила директриса.

– Странно. А между тем именно князь Жупаев и барон фон Вымпель на основании какого-то их закона арестовали князя Ежинского и сообщили мне, что я имею полное право требовать над ним Суда Чести и выступать в роли обвинительницы!

– И что вы собираетесь предпринять? – быстро спросила Аркадия Ефимовна.

А вот здесь не стоит торопиться с ответом. Можно крупно ошибиться. Нужен ли тебе, Лариса, Суд? Суд, на котором тебя саму могут осудить? Верный ответ: нет. Но и спустить обиду засранцу-морферу тоже нельзя.

Что же ответить?

Что?

– Я хотела бы посоветоваться по этому поводу с вами, Аркадия Ефимовна, – смиренно сказала Лариса и мгновенно поняла по глазам директрисы: ответ верный.

Настолько верный, что у Аркадии Ефимовны даже цвет лица стал оживленно-персиковым, а до того напоминал матирующий крем тона “бледная немочь”.

– Это правильно, Раечка, – улыбнулась директриса.

Ого.

Раечка?! Ну ладно.

– Видишь ли, Раечка, – директриса принялась вертеть в пальцах паркеровскую ручку, – наша зона отдыха – не просто курорт с приезжающими-отъезжаюшими и обслуживающим персоналом. Это семья. Одна большая семья. Семья, которая заботится о своей репутации.

– Я понимаю, – осторожно сказала Лариса, хотя направление мыслей директрисы на самом деле еще было ей неясно.

– И хотя мы являемся закрытой зоной (как ты уже знаешь), все равно не следует выносить сор из избы. Это породит нездоровое любопытство, слухи, недостойные сплетни, а их и без того предостаточно. Надо заботиться о репутации заведения.

Ага.

Лариса готова поспорить на съедение собственной зубной щетки, что директрисе тоже не нужен Суд. Это хорошо.

Однако, если Лариса не поломается немного и не набьет себе цену, получится, что она просто ничтожество, которую на скотном выгоне может всякий морфер отыметь.

Se rappelle I'honneur![25]25
  Помни о своей чести! (Фр.)


[Закрыть]

– Репутация заведения, – медленно произнесла Лариса, поджав губы, в точности как камеристка инфанты с портрета Рубенса. – А как же быть с моей репутацией?

Директорша просто заюлила:

– Раечка, пойми, я ведь не хочу сказать, что негодяй не будет наказан! Просто то, что случилось с тобой, – случилось в “Дворянском гнезде” впервые за всю его историю. И, возможно, больше никогда не случится. Так не проще ли замять это дело, не привлекая к нему…

– Суд Чести Общества Большой Охоты?

– Именно! Ведь ты даже не представляешь себе, что такое этот Суд! Жуткая волокита – раз. Экспертиза на предмет действительного совершения насилия над тобой – два. Только подумай, как унизительна для женщины одна перспектива подобной экспертизы!.. А самое ужасное – в “Гнездо” на Суд Чести соберутся все члены Общества Большой Охоты. То есть все чистопородные морферы со всего мира! А это…

– Что?

– Гибель неприкосновенности курортной зоны. – обреченно сказала Аркадия Ефимовна. – И, возможно, самое страшное: нарушение тайны существования морферов! Ведь только избранные люди вроде нас с тобой знают, что на земле есть эти существа!

– Сущности.

– Да, сущности. Раиса, я тебя прошу… Лариса изобразила напряженную борьбу страстей в своем сердце. На самом деле она уже приняла решение. Почти.

Se rappelle I'honneur, mais noublie pas et le profit![26]26
  Помни о своей чести, но не забывай и о своей выголе! (Фр.)


[Закрыть]

Так-то.

– Хорошо, – сказала Лариса. – Вы правы: выносить сор из избы – последнее дело. Для того чтобы начался Суд, я, кажется, должна подать заявление, так? Я его не подам. Но это не значит, что я собираюсь ходить неотмщенной, этакой обесчещенной Лукрецией. Я требую компенсации.

– Вот это уже деловой разговор, – усмехнулась Аркадия Ефимовна. – Какая компенсация тебя устроит, Раечка? Короче, сколько?

– Речь не о деньгах, – говорит гордо Лариса, а сама думает, что ей в последнее время все лучше и убедительнее удаются роли добродетельных и донельзя оскорбленных женщин.

– Тогда чего ты хочешь?

Лариса чуть помедлила. Чтобы пауза придана весомость ее следующей реплике:

– Я хочу увидеться с Ежинским. Приватно. Я знаю, что он находится под домашним арестом, но, думаю, вы можете это устроить. Это и будет компенсация.

– Не понимаю… Зачем тебе это… свидание?

И тут Лариса посмотрела на директоршу самым честным из арсенала своих взглядов:

– Зачем? Я потребую от него клятвенного обещания жениться на мне!

И тут Аркадия расхохоталась:

– Раечка, ты сама-то веришь в то, что говоришь?! Заставить морфера!!! Да еще жениться!!!

– У меня нет другого выхода, – скорбно сказала Лариса. – Или Суд Чести и всеобщий позор и огласка, или брак с Ежинским. Фиктивный брак.

Тут директриса успокоилась:

– Что ж ты сразу не сказала, что фиктивный?

– Я думала, вы поймете. Нужен мне Ежинский в качестве муженька, как же! А вот титул его пригодится. И полагающаяся жене доля состояния. Ведь наверняка в их законах решены вопросы о том, сколько каждому супругу в браке полагается движимости, недвижимости и прочей золотой пыли.

– Толково мыслишь, Раечка… Я просто восхищена.

– Приходится, – вздохнула “Раечка”. – Кто еще позаботится о сиротке, кроме нее самой?

– Ладно, сиротка. Этот вопрос мы решим. Ежинский вряд ли будет упираться – Суд Чести и ему не надобен. Вот тебе мое личное разрешение, – директриса подписала какую-то бумажку, – на беспрепятственные свидания с Ежинским. Можешь идти к нему хоть прямо сейчас. Так даже будет лучше.

– Почему?

– Боюсь, эти двое поборников чести, Жупаев и фон Вымпель, весь курорт перебаламутят, не преминут поставить в известность каждого соплеменника и даже человека о проступке Ежинского и о том, что грядет Суд Чести. А нам это надо?

– Не надо, – улыбнулась Лариса. – Только как же я сейчас смогу идти к… арестанту? У меня ведь работа. Обязанности. Смена полотенец там, простыней…

– От работы я тебя освобождаю. На неопределенный срок. По случаю перенесенного стресса. Гликерии о том сообщу лично.

– Вот спасибо! – Лариса прямо расцвела, представив, как скрутит Гликерию приказ директорши. – Так я могу идти?

– Иди, Раечка. Да, только давай договоримся обо всем этом не распространяться.

– Я необщительна, – усмехнулась Лариса. – Разве что Вера… С Верой поделиться можно?

– С Верой можно. – И Аркадия Ефимовна обернулась к портрету. – Вера – это такой человек… Она поймет. Недаром ее портрет в моем кабинете вместо иконы висит…

Эти слова Лариса услышала, уже закрывая за собой Дверь в директорский кабинет. И не придала им особого значения – мало ли кто на кого готов молиться! Может, Вера силой своей известности и авторитета пропихнула Аркадию на это хлебное местечко директорши “Дворянского гнезда”… Ладно, не об этом сейчас. Лариса торопилась. Нужно привести себя в порядок, как следует позавтракать (от овсяного печенья до сих пор ком стоит в желудке). И идти трепетной походкой на свиданьице с будущим муженьком. У которого взамен обручального кольца постараться истребовать похищенный имплантат с ядом.

Бумажка с разрешением за подписью Аркадии Ефимовны действовала безотказно. Двое сурового вида мужчин в строгих черных костюмах (наверняка морферы!), дежуривших у дверей номера восемнадцать, прочитав бумажку, только недоуменно по жали плечами:

– Приказ есть приказ!

– Считаю своим долгом предупредить вас о разумной осторожности, сударыня, – сказал один. – Хотя сейчас господин Ежинский пребывает в стандартном обличье и связан словом чести в том, что не будет превращаться, немедленно зовите нас на помощь, если он посмеет нарушить слово.

– Хорошо, – кивнула Лариса.

Второй тип ничего ей не сказал. Лишь оглядел изящно одетую, с супермодной прической и макияжем Ларису с ног до головы и нервно облизнул губы. И видимо, позавидовал Ежинскому.

Да, Верины слова о безудержной тяге морферов к женскому полу, кажется, имеют под собой реальную почву. Лариса символическим жестом поправила завиток волос над ухом и вошла в комнату, где томился узник собственной крайней плоти.

Но едва Лариса переступила порог комнаты и прикрыла за собой дверь, как, оглядевшись, поняла, что узник томится с наивозможнейшим комфортом. Правда, этот комфорт здорово вонял грязными носками и табаком, но это можно было списать на издержки арестантской жизни. А так… Посреди комнаты стоял громадный телевизор, прямо на полу. Тут же были свалены в кучу диванные подушки и роскошные меха, вольно ассоциируясь с подобием трона эскимосского шамана – так, как эти троны и шаманов демонстрирует неискушенному зрителю гонконгская киностудия “Тай Ченг Энтертеймент”. Россыпь видеокассет и DVD-дисков с голыми девицами на наклейках коробок говорили о некотором однообразии развлечений узника. Впрочем, тут же, на полу, обреталась большая позолоченная доска с выточенными из оникса и нефрита шахматами. Но, судя по тому, что вперемешку с ферзями и конями на доске валялись окурки сигар, шахматистом Ежинский не был. Больше Ларисе не позволили заниматься осмотром – с кровати, задрапированной в дальнем углу комнаты, поднялся многогрешный арестант. Выглядел он убийственно: засаленный атласный халат надет прямо на голое тело, рваные, цвета пыльных мышей кальсоны смотрелись так, словно ими неделю мыли полы в казарме штрафного батальона и лишь потом вручили для ношения опальному князю. На ногах князь также имел какие-то совершенно дрянные тапки с вылезающей из носков грязной бумагой. Довершал, а лучше сказать, венчал сию картину воздвигнутый на голове ночной колпак такого странного цвета, что возникало подозрение, будто сшит колпак сей из посудного полотенца, коим только что обтирали с тарелок соус.

А запах!.. Лариса почему-то надеялась, что морферы, да еще княжеского роду, так, почти по-скунсовски, “благоухать” не должны. Она подавила дурноту, припомнив, как в детстве на даче должна была вычищать отхожее место – ради воспитания стойкости и подавления брезгливости. А потом пару раз бывала со Стариком в морге судмедэкспертизы и. хоть сама никого из тамошних покойничков не потрошила, за процессом наблюдала без маски и нюхательных солей.

– Quelle visite inattendue![27]27
  Какой неожиданный визит! (Фр.)


[Закрыть] – язвительно раскланялся Ежинский. Едва он открыл рот, как в комнате завоняло сильнее. Лариса поморщилась. – За что я удостоен счастья вновь видеть вас, мадам?

– Вот что, князь, – холодно сказала Лариса. – Я с тобой по-русски разговаривать буду. И пока вежливо. Пока. Тебе то же советую.

– Ничтожное человеческое отродье! Мерзкая сучка! Из-за тебя я здесь сижу как последний идиот!

– А не надо было лезть ко мне в постель, – миролюбиво парировала Лариса, решив покуда пропустить мимо ушей и “сучку”, и “ничтожное человеческое отродье”. – Вы… еживаться не надо было, Ежинский. Сам виноват. Докатился вот теперь до товарищеского суда.

– Еще неизвестно, над кем будет Суд! – зашипел Ежинский. – Я кое-что выцарапал из твоего мягкого тельца! А?! Что-сс?! Себе на память, да! Ты ведь за этим и пришла? Ха-ха, не получишь! Даже если я тебя раз двести в задницу трахну, все равно не получишь!

– Не знала, что ты такой поклонник анального секса, – раздумчиво сказала Лариса. – Для кого ж ты приберегаешь уворованное, а, князь? Ты ведь и знать-то не знаешь, что это такое…

– Ха! – Ежинский вытянул вперед руку с раскрытой грязноватой ладонью. На ладони лежала знакомая капсула. – За дурака меня держишь? Думаешь, я только и способен, что порнуху смотреть? Ах, милочка, Ежинский не дурак. Ежинский держит свою грязную лапу на пульсе новых технологий. Думаешь, только ты носишь в теле всякие имплантаты? Нет, детка. В меня тоже кое-что встроено. Штучка потешная, беспроводным адаптером для подключения к спутниковым сетям именуемая…

– Типа “Скайнет”? – профессионально полюбопытствовала Лариса.

– Во-во, типа того. И могу я с ее помощью без всяких препон подключаться к серверам сетей ФСБ, ФБР, ЦРУ… Не говоря уже о сети агентства “Корунд” и зоны “Дворянское гнездо”! Так вот, порнушку-то я смотрю, а сам внутренним своим информационным оком озираю совсем другие… картинки. И нашлось середь таких вот картинок досье на некоего загадочного убийцу-отравителя по кличке Косметолог.

– Врешь.

– Нимало! А еще мы, морферы убогие, свойством обладаем определять химическую структуру любого яда. даже если яд спрятан в теле прелестной дамы. Вот-с! Получите-с!.. Точнее, в теле профессиональной убийцы Ларисы Бесприданницевой по кличке Косметолог, которая обманом проникла в закрытую курортную зону с целью… Ну уж цель-то они придумают.

– Кто “они”? – хрипло выдавила Лариса.

– Пока не знаю. Те, кто за тобой придут. Откуда я знаю, кто успеет первым: Интерпол или ФСБ? Ты ведь сто-о-о-ольким блюстителям закона спокойный сон испортила, что, когда я им тебя сдам, у них будет недельная пьянка-гулянка с тайскими массажистками и фейерверком! А я тебя сдам, не сомневайся. Вот-с! Вот-с!

Лариса носком туфельки передвинула на шахматной доске пару фигурок.

– Шах, – сказала она. – И мат. Ты все равно проиграл, Ежинский. Даже если ты меня сдашь, Суд Чести над тобой все равно состоится.

– Нет!

– Да. Но мы можем пойти на сделку.

– Кель марше? – От волнения суетливо метавшийся по комнате Ежинский опять перешел на французский. Правда, с жутким акцентом. – Какую сделку?

Лариса заговорила четко и раздельно, однако так тихо, что шум ветра за двойными рамами был слышнее ее голоса:

– Я не стану подавать заявления об изнасиловании. Директор зоны тоже замнет это дело и, кроме того, приложит все усилия к тому, чтобы Жупаев и фон Вымпель не вопили на каждом углу о происшествии и необходимости немедленного Суда Чести.

– Заткнуть этих придурков? Аркадия такое сумеет? – недоверчиво спросил, поддернув кальсоны. Ежинский. – Не верю. Невозможно. Сет импосибль. Они же помешаны на чести и всякой там идеологии праведности!

– Не знаю, кто на чем помешан, – холодно сказала Лариса. – Но у меня с директором вашего осиного гнезда был толковый разговор. Из которого я поняла, что идеология праведности и даже философия всеединства для нее не преграда. Так что слушай дальше и вникай мозгом или тем, что у тебя мозг заменяет. Тебя освободят, но при условии, что ты при свидетелях со мной обручишься – должен же ты как порядочный морфер жениться на обесчещенной тобой женщине.

– Ха! Ты за идиота меня держишь, деточка?!

– Не “ха”, а твои благородные соплеменники будут вполне удовлетворены этим красивым жестом и отстанут от тебя, считая, что и твое и мое доброе имя полностью очищено от известкового налета и все блестит…

– Чтоб я женился?! Je sois maudit!

– Будь, будь ты проклят, если тебе это нравится, только отойди от меня во-он туда, не терплю вони мужского пота. И не волнуйся так, князь, я тоже не горю желанием стать твоей супругой. Это все фик-ци-я. Ради твоей свободы и, заметь, твоего доброго имени. А взамен ты всего-навсего отдаешь мне капсулу и навсегда забываешь о существовании некой Ларисы Косметолога. Точнее, молчишь о ее существовании. Договорились?

– Нет.

– Печально. А ведь счастье было так возможно. Злой ты морфер, Ежинский. Злой и немытый. И кальсоны твои гадко воняют спермой, онанируешь ты, видно, то и дело, как переросток, которому трахнуться не с кем… А еще князь! С беличьими хвостами в гербовом поле… Ладно, сиятельный мастурбатор, я ухожу. И ты можешь хоть сейчас приниматься за информирование Интерпола и прочих славных стражей порядка. Можешь совать им под нос эту гребаную капсулу. И я уверена, благодаря твоей гражданской совести убийца Косметолог будет схвачен и обезврежен. Только вот Суда Чести Общества Большой Охоты над тобой все равно не отменят. Он будет.

Лариса повернулась на каблуках и взялась за ручку двери…

– С-стой…

Лариса обернулась. Ее насильник разительно переменился. Нет, он не сменил облика, внешне выглядел человеком, но лицо у него словно разъело кислотой. И наполненные ужасом глаза выплыли из глазниц, как два мыльных пузыря, и бессмысленно колыхались в воздухе – в такт судорожно сотрясавшемуся телу морфера. Лариса постаралась держать себя в руках и говорить спокойным тоном. В конце концов, она прошла школу фламенги Фриды, а это что-нибудь да значит. Точнее, все значит.

– Почему ты вдруг так затрясся, морфер? – спросила Лариса. – Неужели Суд Чести – это так страшно!

Ежинский втиснул глаза обратно в глазницы, но трястись не перестал:

– Т-ты не морфер, т-тебе не понять. Это распад. Распад навсегда. Совсем.

– Смерть?

– Смерть – это легко. Это для вас, людишек. А нам – распад. Вечно. Тебе никогда не понять, что значит – вечно.

– Хм… – Лариса избегала смотреть на Ежинского. но этот урод почему-то притягивал взгляд. Цветок зла, как у Бодлера, подумала Лариса, тут же переключившись па деловой тон: – Так, может, договоримся тогда играть по моим правилам?

Ежинский обессилено сел на пол. Точнее, не сел, а растекся по полу, словно в нем не осталось ни костей, ни суставов.

– Хорошо, – глухо сказал он. – Но у меня есть еще одно условие.

– Вот как?

– Просьба, – торопливо поправился Ежинский. – Я хочу, чтоб ты пошла со мной в церковь.

– О! Венчаться?

– Дура. И не надейся… В разрушенную церковь Казанской Божией Матери. Сегодня ночью.

– Зачем? Чтоб ты меня там изнасиловал, убил и прикопал в развалинах? – И Лариса сама засмеялась абсурдности такой мысли. Для того чтобы убить ее, потребуется столько усилий… Потому что, если она всерьез примется бороться за свою жизнь, никто перед ней не устоит. Даже этот чертов морфер.

“Вспомни про фламенгу”.

“Помню. Но фламенги здесь нет. И это хорошо”.

– Дура, – беззлобно повторил Ежинский. Он уже не трясся и выглядел получше. Даже, казалось, вонял меньше. – Дело у меня там. Важное. Поможешь – капсула твоя и плюс к ней мое полное молчание.

– Ладно, – чересчур легко согласилась Лариса. Не показались ей эти морферовы словеса серьезными. – Сегодня ночью, говоришь? А как же ты через свою охрану пройдешь, mon aimable ami?

– Это моя забота, – надменно сказал “любезный друг” Ежинский. – В одиннадцать вечера встречаемся у фонтана.

– У какого? – опять засмеялась Лариса. – Здесь их двенадцать.

– Нет, – парировал морфер. – Здесь их тринадцать. Только тринадцатый замаскирован под памятную стелу в честь героев Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года.

– А, знаю. Стелу знаю. Но вот о том, что она фонтан маскирует, слышу впервые.