Текст книги "Выйти замуж за дурака"

Руки в перчатках безвольно повисли. А я чуть не плакала, слушая душераздирающую речь Охранника:

– Ты ведь не просто мужчина, Сэм. Ты – последний герой боевика. Ты – трудная мишень. Ты – кобра. И враги трепещут пред тобою, а друзья благословляют небеса, за то, что им дарован такой защитник. Защити этих женщин, Сэм! Помоги им. А потом, когда ты выполнишь свою миссию, возвращайся сюда, на ранчо, тьфу, то есть, в этот сарай к своей Буренке. Здесь тебя всегда будут ждать. И всегда будут тебе рады!

Когда Охранник закончил свою речь, я чуть не разразилась аплодисментами, а на перчатки Сэма из ниоткуда закапали крупные слезы. В глубине сарая горестно мычала корова, видимо, та самая пресловутая Буренка, предчувствуя скорое расставание.

– Идем, Сэм! – сказал Охранник. Тебя зовет твой долг.

Из сарая мы шли оригинальной компанией: заплаканная Василиса Прекрасная (в походе в Чертоногий лес она видела неминучую погибель), Охранник с ведром парного молока, Сэм, на ходу развлекающийся сборкой-разборкой «томпсона», и я, готовая уже ко всему.

Сборы были недолгими. Я только поинтересовалась у Охранника, сможет ли Сэм функционировать без компьютера. Оказалось, сможет. Потому что, по словам того же Охранника, уже является не простым виртуальным отражением, а персонифицированной модификацией, способной к самостоятельному замкнутому циклу жизнеобеспечения. С собой в дорогу по настоянию Охранника нам пришлось взять две дюжины ватрушек, баклагу с молоком и компактную двухместную палатку швейцарского производства. По поводу палатки Охранник предупредил, что она конфискованная и потому мы должны будем ее сдать, когда вернемся из леса. Это меня порадовало. Значит, он все-таки надеется на наше благополучное возвращение.

– Побудьте у меня сегодняшний денек, – упросил нас Охранник. Ночь переночуете, а на рассвете я вас поведу. Вам предстоит долгий путь, поэтому отдыхайте и набирайтесь сил. Я сейчас подам творожную запеканку.

– Как вы о нас заботитесь! – только и сказала я.

Охранник слегка смутился. Потом выдал:

– Вообще-то я делаю это по просьбе Сэма. Он хочет закончить уборку в сарае и не пропустить вечернюю дойку.

А я еще считала его джентльменом…

Едва забрезжило, утро нового дня, мы выступили в поход. Охранник нес мешок с ватрушками и две объемистых баклаги – с водой и молоком, Сэм волок гранатомет, обивая стволом макушки кипрея, Василиса Прекрасная, то и дело вздыхая и заранее отпевая наши пропащие души, тащила национальное достояние – связку волшебных вещей, а на мою долю досталась швейцарская палатка и узел Василисиных платьев, хоть я и упрашивала ее их оставить. Ну зачем в лесу парчовые или бархатные платья, да еще расшитые золотой нитью и всякими самоцветными каменьями?! Перед медведями красоваться? Однако прекрасная тезка была непреклонна.

Это только бешеному кобелю сто верст – не крюк. А для нас и десять верст оказались задачей если не непосильной, то, во всяком случае, трудновыполнимой.

Что также является дополнительным доказательством нашей полной вменяемости.

Несколько раз Охранник объявлял привал, и мы, бросив вещи, располагались в кукурузе (да, именно так, дорога в Чертоногий лес от избы Охранника вела через бесконечное кукурузное поле). Послеполуденное солнце палило немилосердно, всем, кроме Сэма, хотелось пить, но Охранник непреклонно защищал баклагу с водой от наших посягательств:

– Потерпите! Вот как окажетесь в лесу, там вам эта водичка дороже золота будет. Родника приличного вы там не найдете, а если вдруг и найдете, то или вода в нем наверняка будет отравлена, или родник сей будет охранять змий огнедышащий..

После подобных суровых предупреждений пить как-то не хотелось.

Отдохнув, мы шли снова. Несколько раз по дороге нам встречались Дети Кукурузы, но, завидев внушительные бицепсы Сэма и его боевой арсенал, с милыми улыбками удалялись в заросли стреловидных листьев.

Чтобы идти было не так скучно и томительно, мы периодически принимались распевать песни. Но по причине преобладания в этих песнях ненормативной лексики я их тексты здесь приводить не буду. Тем более что общей темой песен был предельно простой сюжет встречи красной девицы с добрым молодцем (бравым солдатом, хитрым коробейником, удалым вором и даже бурым медведем). Варьировалось также место и время встречи: ночь, улица, фонарь, аптека. Да, и берлога, конечно. Но должна сказать – ни в одной песне девица недовольства по поводу встречи не выражала. В общем, все были удовлетворены.

Ближе к закату перед нами черной сумрачной стеной вырос пресловутый Чертоногий лес. Василиса Прекрасная что-то шептала, бледнея лицом. Охранник тоже выглядел уныло, особенно в тот момент, когда кукурузное поле кончилось и начался непролазный кустарник.

– Все, стоп. Охранник опустил наземь мешок со снедью. Дальше, как договаривались, идете сами.

– Иду. Одна, – отчеканила я.

– Ты с ума сошла! – заявила моя тезка, но вышло это неубедительно.

– Сумасшествием было бы тащить вас с собой в полную неизвестность. Ты, Василиса, не спорь. Нечего делать в этом лесу беременной женщине. Пока мы сюда шли, меня без конца совесть мучила за то, что я тебя покоя лишаю, с собой тащу. Пожалуйста, останься с Охранником. С ним тебе ничего не грозит, Аленка тебя не тронет.

– Нет, – еще менее убедительно возразила моя тезка.

– Далее. Дорогой Сэм, ты настоящий мужчина и всегда готов прийти на помощь даме, но… пожалуй, я справлюсь сама. А ты… ты уже нашел дело всей своей жизни. Поэтому я не хочу, чтобы ты шел со мной. Охранник, разве я не права?

– Права, – вздохнул тот.

– В таком случае берегите их. Давайте мне все мешки. Нет, вот этот, с платьями, не надо, ради всего святого! И пожелайте мне удачи. Я пристроила на плечах вещи, улыбнулась: – До встречи!

И бесстрашно шагнула под своды Чертоногого леса.

Прошагала метров десять.

Остановилась.

Нет, на самом деле все тихо.

Мне просто показалось.

Просто мне все-таки хотелось, чтобы они пошли со мной.

Но шагов не было слышно.

Только тишина обрушивалась на меня с неотвратимостью снежной лавины. И эта тишина была страшнее всего. Такую тишину распространяет вокруг себя затаившаяся, кошка, когда видит выбирающуюся из норки мышь.

– Здравствуй, лес! – голосом свихнувшейся юннатки сказала я, нарушая тишину и оглядывая темные, кое-где позолоченные закатным солнцем стволы.

– Ну, здравствуй, коли не шутишь!, – раздался в ответ мне из ниоткуда густой бас.

Вот этого мои нервы не выдержали. И я, теряя сознание, рухнула на швейцарскую палатку.

Хорошо хоть не на ватрушки…

* * *

– Великий махатма Брахма Кумарис! Жаждущие просветления для проведения общей медитации построены! Дежурный по общине Шри Чайтанья Прабхупада! Мантру сдал!

– Мантру принял, – ленивым тоном, коверкая и растягивая слова, ответил на рапорт своего ученика кармический деспот Тридевятого царства, – Приступим к великому таинству просветления, завещанного нам богами Гимнолайских гор!

Красная площадь (кстати, недавно переименованная в Плато Гармонии) была до отказа набита смуглокожими людьми. В этот полуночный час их лица и руки сливались с густой темнотой кутежской ночи, и только белые одежды светились, являя тем самым жутковатое зрелище.

Махатма Кумарис рассеянно созерцал копошившиеся у его лотосных стоп стада послушных учеников. Шел мелкий дождик, но махатма был надежно и заботливо укутан в полиэтиленовую пленку, тогда как его адептам приходилось поучаться в терпении и пренебрежении к требованиям собственного тела.

Кумарис задумался, хотя это сделать было трудно – опять он переборщил со своим кальяном. Его разрозненные мысли были подобны стекающим по полиэтилену каплям дождя. Капли дождя… А что, это хорошая тема.

– Пусть каждый из вас сегодня медитирует над следующей мыслью; «В чем величие капли дождя?» – приказал Брахма Кумарис. Через полчаса я спрошу с вас результаты медитации.

Ученики послушно приняли позы лотоса, не опасаясь простудиться на мокрой и холодной кладке площади, и забормотали, медитируя на заданную тему.

– Мне вот что не нравится. За спиной махатмы встала, его кармическая супруга и пламенным взором орлицы оглядела медитирующих учеников. Почему на медитации ходят только твои люди, махатмушка? Надо ведь и местное население привлекать.

– Они – шудры, их сознание ниже, чем сознание муравья, – пояснил махатма. В последнее время он то ли благодаря колдовству Аленки, то ли в силу собственных возможностей организма легко, почти без акцента говорил на языке Тридевятого царства. И фразы строил правильно. Пусть они работают на просветленных, это и даст им возможность вхождения в нирвану.

– Брахма, ты не прав! – Аленка поплотнее укуталась в теплую шаль, прячась от дождя. Я знаю этот народ. Это ж кутежане! Можно лишить их всего – работы, дома, семьи, наконец, выпивки, но от этого они не станут покорными. Только если мы заберемся к ним в души и мысли и принудим их даже думать, радоваться и плакать в соответствии с нашими желаниями – вот тогда они действительно наши с потрохами.

– Мне это не нужно, – равнодушно отрезал. Кумарис.

– Правильно. Это нужно мне! – крикнула Аленка. Ты получил, что хотел: страну, принявшую твое учение, подкармливающую твоих учеников… А я тоже хочу получить свое! Мне недостаточно того, что кутежане живут, постоянно оглядываясь на мои запреты. Да, они перестали печь пряники и варить брагу. Но я же знаю этих сволочей: внутри они готовят против меня заговор! Они все хотят меня уничтожить, все! И тебя тоже – как чужака.

– Ты облажаешься.

– Что? – вытаращилась на махатму Аленка. Что ты хочешь этим сказать?

– Я, видимо, употребил не тот глагол. Я хотел сказать, что ты ошибаешься.

– Нет, махатма. У меня предчувствия нехорошие. Особенно в последнее время. Сны разные снятся… Вещие голоса слышатся. Вчера, когда пошла в подпол за огурцами, сразу три вещих голоса услыхала – это тебе не шутки!..

– Почему сама в подпол ходишь, а не служанки?

– Не доверяю я им, – раздраженно отмахнулась Аленка. Эти девки только и думают о том, как свою владычицу обокрасть. А для меня соленые огурцы сейчас дороже золота. Ем и ем их без конца…

– Это означает, что ты находишься на новом этапе перерождения.

– Да? Это хорошо.

– А что говорят тебе вещие голоса?

– Ох, махатмушка, и сказать-то страшно! Говорят – бежать мне надо из Кутежа и вообще из Тридевятого царства, иначе смерть ждет меня неминучая. А один голосок, тоненький такой, девичий, выводит, вроде как песню; «А у тебя СПИД, и, значит, мы умрем!» – рассказав все это, Аленка увлеченно захрустела большим соленым огурцом, распространяя вокруг себя крепкий аромат рассола.

– Если ты так боишься своего народа, заставь этот народ бояться тебя.

– Как их, подлецов, заставишь?! Уж лишила их всего, что только возможно…

– Лиши их веры. Их собственной веры. Тогда они станут просто послушными рабами и от них не будет никакого вреда.

Аленка догрызла огурец, вытерла с подбородка капли рассола и спокойно сказала:

– Я думала над этим. Это невыполнимая задача. Почти. Для того чтобы ее выполнить, мне и нужна Альманах-книга.

– У тебя не вышло, ее достать.

– Да! Вот тут я действительно облажалась! Проклятая Василиса помешала! Но ничего, все равно Альманах у меня будет… Кстати, махатмушка, не знаешь ли ты, к чему это снятся невысокие такие человечки в плащах и с босыми волосатыми ногами?

– Я не занимаюсь толкованием снов, – надменно заявил махатма и, отвернувшись от Аленки, продолжил созерцание медитирующих на площади.

Аленка тоже смотрела на площадь. Но ее мысли были иными. Она достала из небольшого берестяного туеска очередной огурец и принялась его жевать, изредка шепча себе под нос: «Врете! От меня не уйдете!»

* * *

Меж тем в лечебно-трудовом очистилище вовсю шла тайная работа по подготовке побега. При этом сторонниками марш-броска в Чертоногий лес стали все «пациенты», начиная с царевича и богатырей и заканчивая тихим церковным сторожем, которого взяли на «исправительное лечение» за то, что не пустил вашнапупцев в православный храм.

Побег готовили тщательно. Иван Таранов, как самый щуплый и незаметный, выяснил, где в очистилище есть еще запасные выходы, потому что если двести с лишним человек ломанутся в одну дверь, они до утра из очистилища не выйдут. Чтобы не сорвать операцию, все «пациенты» вели себя примерно: моментально выстраивались по команде «Обход!», не жаловались на неудобоваримую пищу и с подозрительной активностью выполняли задания по уборке и благоустройству ЛТО. Особенно поднаторели в этом Маздай Маздаевич и Елпидифор Калинкин. Именно им принадлежит честь сноса ветхого дровяного сарая, который своим покосившимся и непрезентабельным видом раздражал взоры просветленных лекарей… Правда, почему-то после слома сарая не нашлось ни одной доски (милосердные братья не обратили на это внимания, а зря). Все доски припрятали в надежном месте, справедливо полагая, что в ночь побега они сыграют свою роль – какое-никакое, а оружие.

Единственное, что смущало зачинщиков побега, так это потеря сил от плохой кормежки. С Микулы Селяниновича уже спадали штаны – так он похудел, питаясь морковным чаем да брусничными лепешками. А так как был он самым крепким да крупным богатырем во всей честной компании, то что уж тогда говорить об остальных…

– Пора, друзья, пора, – шептал ночью Микула. Промедление смерти подобно.

Но все еще не было решимости в рядах «пациентов». Словно и впрямь лечебные процедуры лишили их воли. И, глядя на изможденные лица товарищей, Микула Селянинович печально говорил царевичу:

– Ты только посмотри, царевич! Ну как они побегут! Тут половину надобно на носилках нести!

– Ничего, – отвечал царевич. Пусть тело слабое, зато дух боевой да крепкий.

* * *

Судьба сама решила за пленников очистилища, в какую ночь им лучше бежать. А получилось вот как.

С утра, сразу после завтрака, милосердные братья объявили, что процедуры отменяются, а будет лечение трудом. Оказалось, что по заказу лечебного учреждения пришла целая подвода, груженная колоколами, коло-кольцами и колокольчиками. Звонкий груз требовалось незамедлительно разгрузить, натереть мелом, чтоб блестел, а после развешать везде, где только можно: на деревьях, в палатах, а главное – себе на шею, чтоб начальство сразу могло знать, где находятся пациенты. За работу принялись без особого рвения. Стало ясно, что, едва наступит ночь, надо бежать.

– Иначе будем ходить, как стадо коров – с колокольчиками! – гневно шептал Микула Селянинович. Это ж надо было до такой пакости додуматься!

– Быстрее работайте, быстрее! – торопили «пациентов» милосердные надсмотрщики, но оказывалось, что те работают все медленнее и медленнее. Да еще приключилась странность: все колокольцы, что попадали в руки Микуле Селяниновичу, оказывались бракованными – у них почему-то отваливался язык…

Словом, до вечера подводу только-только разгрузили, Милосердные братья ругались на чем свет стоит, но ничего поделать не могли, посему пришлось им чистку колоколов мелом отложить на завтра. В наказание нерадивых «пациентов» лишили ужина, но тем ужин и не требовался. Колокольчики оказались последней каплей, переполнившей чашу терпения. Заговорщики едва дождались ночи.

– Ну, ребята, сегодня или никогда! – торжественно прошептал Иван-царевич (в соседние палаты его речь передавалась особым условным стуком по стенке). Что станется с нами далее, не ведаем, но одно известно доподлинно: лучше умереть свободным, чем жить рабом с колокольчиком на шее!

За полчаса до полуночи заговорщики достали припасенные заранее доски и, притаившись в палатах, слушали затихающие в отдалении шаги милосердных братьев, ушедших на общую медитацию. Ушастый пивовар со спринтерской скоростью обежал все комнаты очистилища и возвратился с благою вестью:

– Никого нет!

– Пора!

– Уходим, как договаривались!

«Пациенты» мгновенно высыпали из палат и разделились на группы. Тех, кто уже не мог ходить, вроде Денисия Салоеда, несли на переделанных из топчанов носилках.

– Пряничники, пошли! – скомандовал Микула Селянинович, и группа человек в пятьдесят аккуратно снесла с петель дверь запасного выхода и устремилась на свободу.

– Кузнецы и винокуры – короткими перебежками до кладбища!

Еще одна группа почти бесшумно движущихся людей и еще одна выломанная дверь.

– Пчеловоды, вперед!

Группа пчеловодов, самая многочисленная и сплоченная, шла к свободе без шума и жужжания.

– Поосторожней там! – отечески напутствовал их Микула. Рассредоточьтесь меж могилок и ждите нас!

Наконец в опустевшем лечебно-трудовом очистилище остались только богатыри с царевичем и мастера Таранов и Солодов.

– Давайте, нечего волка за хвост тянуть! – нервничал царевич, но все медлили из-за Ивана Таранова.

Тот аккуратно рассыпал по всем комнатам какой-то черный порошок, шепча при этом себе под нос некий заговор. Наконец отряхнул ладони и сказал:

– Вот теперь и бежать можно.

И они побежали.

Ночь была за беглецов. Луну затянуло серыми тучами, моросил мелкий дождик, неспособный даже толком намочить землю.

– Это хорошо, что дождик, – приговаривал, запыхавшись от бега, Иван Таранов. Он следы наши как раз смоет.

До кладбища, казалось, добрались за один миг. И застыли в испуге: все те, кто выбежал из очистилища раньше, стояли и не смели шелохнуться, окруженные неопрятного вида мертвецами.

– Что делать будем? – поинтересовался у друзей Маздай Маздаевич. Нашими досками покойничков не перебьешь, да и рука на бывшего соплеменника не подымается…

Но и тут вмешался бесстрашный ушастый пивовар. Он быстренько обошел строй мертвецов, внимательно вглядываясь в их испорченные тлением лица, и вдруг радостно воскликнул:

– Дедушка, вот ты где! Вот и довелось свидеться!

– Уж не повредился ли в уме наш Таранов от сущего страху? – запереглядывались богатыри, но их опасения оказались напрасными.

Иван Таранов и вправду разговаривал со своим почившим предком, Демьяном Тарановым, тоже известным когда-то пивоваром.

– Эй, братва, – негромко клацнул челюстью Демьян, обращаясь к остальным покойникам, – снимай осаду, переводи стрелку. Это мой внучок со своими корешами на дело в Чертоногий лес идут.

– Базара нет, проход свободен! – согласно загомонили мертвецы и разомкнули кольцо.

– Братаны, вы на нас зуб не держите, – виновато развел костлявыми руками один из могильных насельников. Мы ж это не с подляны, мы чисто: по принципу: идешь – плати. А раз вы кореша, то с вас не спрос.

– Деда, деда, – подергал предка за ветхий саван Иван Таранов. Мы пойдем, а вы уж сделайте нам милость: ежели попрут через ваше мирное кладбище поганые рожи в белых балахонах, объясните им, кто в Кутеже хозяин.

– Это можно! – кивнул Демьян.

– Ништяк! – добавили покойнички.

– Вставим им не по-детски! Мало не покажется!

– Вот спасибо! – поклонился Иван Таранов. А теперича прощевайте. Пора нам.

– Счастливо! Заходите к нам еще! – запросили покойнички и напоследок даже затянули песню нестройными голосами.

Только песня эта вся сплошь состояла из слов, в печати неприемлемых. Поэтому в тексте она не приводится. Можно только сказать, что весь смысл песни сводился к тому, что некая красная девица полюбила не добра молодца, а такую же красну девицу. Сошла с ума, в общем, про что и песню сложила…

Едва беглецы миновали кладбище и скрылись в мелкорослом осиннике, с которого уже начинался Чертоногий лес, Иван Таранов, посмеиваясь, сказал друзьям:

– Глядите-ка, люди добрые! Чай это лечебно-трудовое очистилище загорелось?

И в самом деле, на окраине Кутежа, где до сего момента располагалось проклятое ЛТО, вздымалось до небес яростное пламя.

– Ну, вы Таранов, есть пиротехник! – осклабившись, сказал Фондей Соросович. Мастер огня.

– Есть маленько, – довольно улыбнулся пивовар.

– Ты как это сделал? – поинтересовался Елпидифор Калинкин.

– Военно-колдовская хитрость! – отчеканил пивовар. Заговоренного пороху я везде насыпал и указание ему дал: возгораться лишь тогда, когда мы леса достигнем.

– Шуму это много наделает.

– Ничего. Зато некуда им будет новых «пациентов» набирать! – Пивовар погрозил пламени маленьким кулачком. И от такого жара наверняка у них все бутыли с проклятым зельем полопались.

Беглецы еще с минуту смотрели на багровое пламя, а потом развернулись и углубились в лес.

И сразу поняли, что шагая в полной темноте, рискуют потеряться.

А зажегши огонь, рискуют быть обнаруженными.

– Как быть? – задал риторический вопрос Маздай Маздаевич.

– Водку пить, – беззлобно огрызнулся Елпидифор. Предлагаю всем тут стоять до рассветного часа.

– Это не есть правильно. Даже в кромешной тьме Чертоногого леса голос Фондея Соросовича звучал уверенно и спокойно. За нами наверняка пустят погонья. Этот пожар станет причиной для большого их волнения.

– Ничего, пущай поволнуются!

– Ты, Соросович, все правильно толкуешь. Только не можем мы, как оборотни-шатуны, сами себе глазами дорогу освещать.

– Это не есть нужно. Мистер Промт Дикшинари!

– Эссе Сум, патронус!

– Мистер Дикшинари, от имьени, этого общества прошью вас продьемонстрировать ваши способностьи. Ищите тропу! Тропу к партизанам! И ведите нас за собой…

– Бене, – согласился невидимый переводчик. И тут же в руках его налилось неярким алым, пульсирующим каким-то светом нечто по форме напоминающее сердце.

– Прошу всех взяться за руки и следовать за мной!– скомандовал Промт Дикшинари каким-то механическим голосом.

Ему подчинились и споро зашагали по черному лесу, ориентируясь на пульсирующий свет.

– Не заметят ли сей свет из Кутежа? – разволновался Маздай Маздаевич, но Фондей Соросович вежливо рассеял его опасения:

– Этот свет есть видьеть только мы. Потому что он предназначается только для нас.

– Понятно. А светильничек-то какой странный! Ни на лампадку, ни на лучину не похож…

– Коньечно, не похож. Потому что это – есть благородное сердце мистера Дикшинари.

– Так он что же, сердце себе вынул?! Как же он не помрет до сих пор?

– Потому что у него есть запасное, сделанное искусным мьехаником при дворе ее величества королевы Братанской.

– Вона как! Сие премудрость, нами непостижимая.

– Отнюдь, мистер Маздай. Все со временем постижьимо в этом мире. Все, кромье двух вещей.

– Каких же, Фондей Соросович?

– Как узнать, есть ли жизнь на Марсе и как заставить женщину поменьше болтать языком…

– Тю! Я-то думал! Жизнь на каком-то Марсе нам совсем ни к чему, в своей разобраться не можем. А бабе-то легко можно рот заткнуть!

– Не применьяя насильственных методов, – поторопился ввести дополнительное условие толерантный Фондей Соросович.

– Это как?

– Не бить.

Маздай вздохнул.

– Тогда не то что трудно, – сказал он, – а просто невозможно.

К утру беглецы уже оказались в глубоком лесу. Самое странное было то, что за все время их продвижения ни одна тварь лесная – обычная либо сверхъестественная – не трогала отряд. Сердце Промта Дикшинари мало-помалу начало тускнеть и гаснуть, и бесстрашный переводчик аккуратно вдвинул его на место, на ходу проверяя показания систолического давления… Впрочем, теперь в свете его сердца и не было особенной нужды: над верхушками Чертоногого леса занимался рассвет.

А когда меж стволов замаячило что-то сильно смахивающее на заросшую разнотравьем поляну, Микула Селянинович облегченно смахнул пот со лба:

– Кажись, пришли.

– Пришли-то пришли, – опасливо начал оглядываться кто-то из пчеловодов, – да только куда?

– А куда вам надобно было? – поинтересовался некто тихим вкрадчивым голосом, шедшим из ниоткуда, но услышанным всеми без исключения.

* * *

– Эй, болезная! Ты молочко-то будешь али нет?

Я с трудом пришла в себя. Так, вроде все на месте. Руки, ноги, голова… Осталось только в принудительном порядке открыть глаза, чтобы вспомнить, где я нахожусь.

– Болезная, а ведь молоко-то прокисло! Да и чего ж ждать от него по такой-то жаре. Эх, люди, люди, бестолковый вы народ! Учишь вас, учишь житейской премудрости, да все не впрок! Неужто так трудно было лягушку изловить?

– Какую лягушку? – Мои глаза открылись сами собой.

И я увидела, что лежу в уже поставленной кем-то палатке, а голосок, рассуждающий про бестолковость рода людского, идет извне, от небольшого уютного костерка, постреливающего вверх снопами ярких искр. Возле костра сидела некая фигура, своей бесформенностью напоминающая силосную кучу. Мне почему-то пришла в голову дикая мысль о том, что эта фигура имеет прямое отношение к медведям. Чтобы незамедлительно выяснить этот вопрос, я выбралась из палатки.

Кругом стояла ночь, только место, где горел костер, отчерчивалось от непроглядной тьмы размытой световой границей.

– Так какую лягушку? – настойчиво переспросила я у существа, сидящего возле костерка.

– А какую хошь! – словоохотливо принялся толковать мой странный собеседник. Какая в здешних местах водится, та и сгодится. Жабу также можно, даже лучше, потому как жаба завсегда солиднее лягушки. Вот. А лягушки шпорцевой или, к примеру, пипы суринамской в здешних краях не водится, потому с них и спроса нет…

– А зачем вам лягушка? – чувствуя, что при падении я все-таки здорово повредилась головой, поинтересовалась я.

– Мне? – удивилось существо. Мне вовсе ни к чему. Про лягушек я к примеру заговорил, обличая вашу человеческую бестолковость. Ведь ежели бы вы догадались в баклагу с молоком лягушку посадить, молочко бы не прокисло. Свеженькое было б. Холодненькое. Так ты будешь энту простоквашу, болезная, или как?

– Нет, что вы! – Я аккуратно присела у костра. Пейте, угощайтесь…

Казалось, существо и не ждало другого ответа. Оно надолго приложилось к баклаге с простоквашей, бывшей когда-то молоком. А я принялась беззастенчиво рассматривать своего неожиданного собеседника.

Больше всего он напоминал гибрид бурого медведя с еловой шишкой. Руки и ноги (или лапы?) у него заросли густой клочкастой шерстью неопределенного темного цвета. Из одежды имелась только широкая и длинная ярко-алая рубаха, а обувью, естественно, были лапти устрашающего размера…

– Ф-фу, лепота! – сказало существо, наконец оторвавшись от баклаги. И я смогла рассмотреть его физиономию. Физиономия тоже была катастрофически заросшая темной шерстью и немного напоминала медвежью морду. Только глаза были вполне человеческие, хоть и светились ровным оранжевым светом.

– Вы – леший? – осенило меня.

Существо потрясло перевернутой баклагой, намереваясь, видимо, вытрясти оттуда последние капли молочнокислого продукта, после чего ответило:

– Ну, допустим, леший… А что, не похож?

– Почему не похож? – удивилась я. Я вообще леших сроду не встречала и точного их портрета не знаю.

– Да? – чему-то обрадовался лохматый леший, – Это хорошо. А то, понимаешь, я тут недавно поселился, вместо прежнего лешака… Еще пока не обвыкся. Может, чего делаю неправильно…

– В смысле?

– Да вот сижу и вспомнить не могу: положено мне тебя, красна девица, пугать или нет?

– Нет! – твердо ответила я. Это Морозко пугает. Зимой. Подкрадывается и спрашивает: «Тепло ли тебе девица, тепло ли тебе, красная?» А лешие, наоборот, занимаются тем, что помогают беззащитным девушкам не заблудиться в лесу…

– Точно? – прищурился леший.

– Абсолютно.

– Ладно, верю на слово. Как звать-то тебя, беззащитная девушка?

– Василиса.

– Хорошее имя, А меня могешь звать запросто дед Мартемьян. Или просто – дедка.

– Договорились. Я улыбнулась и, вдруг почувствовав приступ зверского голода, начала осматриваться в поисках мешка с ватрушками.

О вожделенные ватрушки! Теперь они представлялись мне пищей богов, способной осчастливить меня всерьез и надолго… Да где же этот мешок?!

– Ты ищешь чего? – заметив мое беспокойство, поинтересовался дед Мартемьян.

– Да, тут был мешок с ватрушками…

– Не было, – честным голосом доложил леший. Ни мешка, ни ватрушек.

Я уже поняла, куда делись злосчастные ватрушки, но все-таки решила проверить свою догадку:

– Там еще пирожки были, с капустой и черникой…

– Вот это ты врешь! – вскинулся леший. Никаких пирожков там не было, я бы заметил! Только ватрушки…

И прихлопнул себе рот лапой, понимая, что попался на такой простой трюк. Тут же физиономия у него стала обиженная, как у ребенка, которого ставят в угол за то, что он в одиночку съел годовой запас варенья.

Я решила, что ссориться с новым знакомым не стоит, от голода я еще не умираю, поэтому сказала:

– Пес с ними, с ватрушками. Мне не очень-то и хотелось…

– Правда? – обрадовался леший. Это хорошо. 'Только… ты небось голодная?

– Ничего подобного, – соврала я, глотая слюнки. Я, наоборот, стараюсь после шести вечера не есть. Для здоровья полезно. Вот водички бы я выпила…

Леший порылся в вещах и протянул мне баклагу с водой. Я глотнула и отчаянно закашлялась:

– Господи! Это же водка!

Леший забрал у меня сосуд, понюхал содержимое:

– И вовсе не водка, а настойка на можжевельнике… Я думал, тебе понравится.

– Так это вы сделали?!

Леший смущенно глотнул из баклаги и ответил:

– Ну, околдовал маленько. Я ж не знал, что ты токмо чистую воду употребляешь. Хошь, сгоняю на родник, принесу водички мигом, одна нога здесь, другая там!

– Необязательно, – принялась объяснять я лешему, но тот был непреклонен:

– Принесу тебе воды целебной, настроение поднимающей! Не бойся, я мигом!..

С этими словами леший подхватил баклагу из-под молока и рванул с места в карьер. При этом, к моему ужасу, одна его нога действительно осталась у костра и принялась вытягиваться, словно резиновый шланг.

Оставшись в одиночестве, я принялась оплакивать свою судьбу. Диссертацию не закончила (и вряд ли закончу в таких военно-полевых условиях, да и кому нужна диссертация в Тридевятом царстве?!), второго мужа потеряла, оказалась в кольце каких-то сказочных интриг, а теперь вот сижу в жутком лесу, голодная и несчастная, потому что некий леший сожрал мои законные ватрушки!..

– С-сидит с-скучает…

– Одна-одинешенька…

– Тос-ску привечает…

– С-сердце надрывает…

– Нас-с-с призывает…

Я вскочила, холодея от ужаса. На границе света и лесной темноты скользили многочисленные странные фигуры. Они напоминали рваные клочья плотного тумана и постоянно меняли свое обличье. То на миг они становились неописуемой красоты девицами, то у них отрастали дополнительные конечности, и тогда призраки напоминали гигантских пауков, то, соединившись вместе, клочья тумана изображали в воздухе гигантскую оскаленную пасть с клыками примерно моего роста.

– С-с нами, пойдем с-с нами! – просипела пасть, надвигаясь на меня…

Но тут, к моей великой радости, вернулся дед Мартемьян. Едва завидя этот туманный ужас, он выхватил из костра горящее полено и швырнул его в пасть. Раздался пронзительный визг, и кошмары сгинули.

– Ой, – трясясь от страха проговорила я. Как хорошо, что вы пришли вовремя. Я так испугалась! Леший посмотрел на меня с некоторым презрением: