Текст книги "Время жалящих стрел"

И все же он слышал дыхание. Тихое. Размеренное. Дыхание мирно спящего человека, не ведающего ночных страхов и кошмаров. Сперва Ораст не решался разбудить его, но нетерпение оказалось слишком велико.

Он не мог дожидаться утра!

– Проснитесь! Прошу вас, проснитесь! – позвал он негромко.

Незнакомец очнулся мгновенно и вскочил, напряженно вглядываясь во тьму.

Ораст понял, что сосед его, скорее всего, был воином. Только они привыкли всегда быть начеку. Но в слабом свете умирающей луны черт человека было не разглядеть. Жрецу лишь показалось, что тот довольно молод, худ и утомлен.

– Не бойтесь, – прошептал он, с трудом приподнимаясь на локтях, но тут же со стоном вновь рухнул на свою подстилку. – Я лишь хотел поговорить с вами…

– Нам не о чем говорить. Убийца! – последовал неожиданный ответ, и Ораст едва нашел в себе силы прошептать:

– Неправда! Я не убивал…

Из темноты донесся короткий смешок.

– А ты еще лжец, к тому же. Я своими глазами видел тебя, негодяй, когда ты вонзил кинжал в грудь короля!

Неизбывная боль звучала в голосе человека, и Ораст невольно поразился глубине его чувств. Неужто тот так любил Вилера?

– Простите, – прошептал он, сознавая, как нелепо это звучит, но в тот миг у него не было иных слов. – Я не хотел…

– Что?!

Человек забыл об осторожности. Он вскочил и в два прыжка очутился рядом с Орастом.

Схватив его за плечи, он принялся трясти жреца, и лишь когда тот застонал от боли, неохотно разжал пальцы.

– Подлый убийца! Я задушил бы тебя собственными руками… Гнусный негодяй!

– Отпустите меня, – только и мог прохрипеть жрец. – Вы ничего не знаете… Я не убивал!

Он знал, что ничего не теряет, сказав незнакомцу правду. Только бы тот поверил ему, иначе жрецу не дожить и до утра.

Торопливо, каждый миг опасаясь, что негодующий крик или удар не даст ему закончить, он начал говорить:

– Клянусь, я не хотел убивать короля! Я был околдован. Есть магия, способная лишить человека власти над собственным телом… и я стал ее жертвой. Кинжал был зачарован, теперь я понял это! Она наложила заклятье на кинжал. А когда поняла, что я не исполню того, что она хочет, сделала это сама – моими руками! Умоляю, поверьте! Я не хотел… Это она…

Незнакомец обмяк и сник.

– Значит, мне не померещилось. А я-то надеялся, что все это наваждение, и нет никакого колдовства, а есть лишь наемный убийца. Готовый за сотню золотых посягнуть на жизнь монарха. Боги, я никогда не слыхал о столь могущественной магии! Но если ты лжешь, и ты убил государя по собственной воле – ты заплатишь за это!

Ораст горько засмеялся.

Чем он еще может заплатить за содеянное? Только жизнью? Но судя по всему, он и так ее скоро лишится. Он и сам не слышал о подобной магии – прежде. А теперь сделался ее жертвой. Но как убедить в этом другого?

– И все же ты должен мне поверить! – воскликнул он, невольно переходя на «ты». – Ведь магия ведьмы ослепила меня и лишила речи…

– Однако сейчас ты способен и видеть, и говорить, к тому же весьма бойко, – возразил незнакомец. – Однако ты все время твердишь о какой-то ведьме… Кто же она?

А не придумал ли ты ее только что? Как и всю эту сказку, годную лишь пугать детишек вечерами?

Ораст задрожал крупной дрожью. Все это время он не мог заставить себя произнести имя колдуньи. И сейчас лишь с огромным трудом выдавил:

– Эта ведьма – Марна. Амилийская колдунья.

– Что-о?! Повтори, что ты сказал!

Он был не готов к подобной реакции. Незнакомец, забыв обо всем, вновь принялся трясти его за плечи.

– Повтори, слышишь! Как ты назвал ее?

– Марна! – произнес жрец отчетливо. – Ее имя – Марна! Ведьма с кожаной маской вместо лица. Это она заколдовала меня и заставила убить короля.

В каземате повисло молчание.

Держи язык за зубами, напомнил себе Ораст. Однажды ты уже рассказал о Скрижали Изгоев кому не следовало – и к чему это привело! Нет! О тайных своих стремлениях он не скажет ни слова.

Но теперь незнакомец, похоже, наконец поверил ему.

Неуверенным шепотом он произнес:

– Марна с маской вместо лица. Возможно ли такое? Неужто это она? Она хотела убить короля – и все это время я… – Он осекся, не договорив, и замолчал, по-видимому, погрузившись в раздумья.

Ораст не тревожил его.

Разговор утомил жреца, и он чувствовал себя опустошенным и смертельно усталым. Бесконечно хотелось спать. Завтра утром, сказал он себе. Завтра будет новый день.

И, чувствуя, как слипаются его веки и сознание камнем падает в пучину забытья, он нашел в себе силы задать лишь последний вопрос:

– Но могу ли я знать, месьор, кто вы такой? И за какие преступления оказались здесь?

Ответ не замедлил себя ждать.

– Мое имя – Валерий принц Шамарский, – неохотно отозвался из темноты незнакомец. – Похоже, меня обвиняют в том, что именно я нанял тебя убить короля. И вложил тебе в руки свой собственный кинжал. Как забавно, что мы встретились здесь…

Аой.

ВРЕМЯ ИНТРИГ

Что за наваждение! Амальрик Торский выругался сквозь зубы, глядя на скорчившегося у своих ног человечка в странном пестром одеянии, который даже лишившись чувств не выпускал из рук потертой восьмиструнной мандолины. Он был уверен, что видел его когда-то прежде, но никак не мог вспомнить, где именно, и это вызывало досаду. Немедиец не привык, чтобы отточенная годами тренировки память так подводила его.

Двое слуг, вышедших встретить господина, – Амальрик сам лишь минуту назад вошел в дверь – не сводили с него глаз, ожидая дальнейших распоряжений. Лица их при виде неожиданного гостя не выразили никаких чувств: ни удивления, ни страха, лишь готовность исполнить волю хозяина. Сказывалась выучка барона.

Невозмутимость, преданность и беспрекословное повиновение, – этого их повелитель требовал в первую очередь. Те, кому это оказывалось не под силу, в доме надолго не задерживались.

Небрежным движением плеч барон скинул атласную накидку, не сомневаясь, что первый слуга подхватит ее, второму же коротко бросил:

– Принеси ему вина.

Тот поклонился и поспешил в кладовую.

Не глядя больше на маленького менестреля, который, похоже, уже начал приходить в себя, немедийский посланник прошел к себе в кабинет и устало опустился в кресло. Зверь, как это уже вошло у пса в привычку за последние дни, растянулся у ног хозяина, нервно постукивая по полу хвостом. Похоже, ему не по душе пришлось недавнее вторжение. Однако, повинуясь команде, он вел себя смирно, и Амальрик невольно улыбнулся.

Зверь был бдительным сторожем, но волю господина чтил превыше всего. Это в выгодную сторону отличало его от большинства двуногих…

Судя по звукам, доносившимся снаружи, странный гость вполне пришел в себя и сейчас пытался ретироваться, моля простить за причиненные хлопоты, однако слуги верно поняли негласное желание барона, и через несколько секунд упирающегося и смущенного менестреля втолкнули в кабинет немедийца.

Нежданный гость застыл в дверях в нелепой позе, готовый то ли броситься наутек, то ли пасть на колени. Он с изумлением озирался по сторонам, разглядывая непривычные для аквилонского глаза панели из мореного дуба, темные шпалеры на стенах, конусовидные оконные переплеты. Ему, воспитанному в безвкусной вычурности шамарских интерьеров, был в диковинку строгий немедийский стиль, где вместо привычных и столь милых глазу серебряных шандалов в форме цветка стояли строгие канделябры без украшений; вместо разлапистых разноцветных кресел – темные стулья с высокими спинками, прямыми, как лезвие меча; вместо расшитых золотой нитью драпировок – ширмы из про вощеного пергамента.

Амальрик заметил замешательство человечка и усмехнулся.

Эту гостиную он нарочно распорядился обставить в подчеркнуто немедийской манере. Она предназначалась для официальных приемов и, по замыслу хозяина, была призвана напоминать пришедшим о воинственности и аскетизме его суровой родины.

Он с насмешкой посмотрел на своего нежданного гостя.

Пожалуй, этот коротышка в измятом камзоле столь пестрой расцветки, что при взгляде на него начинало рябить в глазах, был забавен. Должно быть, чей-то шут или музыкант. Но как его хозяин терпит такое помятое платье? Вздумай кто-нибудь из его челядинцев предстать пред ним в таком виде, он приказал бы семь шкур спустить с мерзавца.

Он уже понял – шестое чувство никогда его не подводило – что появление в его апартаментах менестреля не сулит опасности. В этом человечке не было угрозы, ни тайной, ни явной. Должно быть, здесь какая-то потешная история.

А барон сейчас как раз не прочь был бы позабавиться.

День прошел так бездарно!

Он не покидал дворца, не оставляя попыток связаться с теми из обитателей Лурда, кому мог хоть сколько-нибудь доверять, чтобы уяснить полную картину происходящего в Тарантии, однако только зря потерял время.

Придворные, участники заговора, что прежде клялись барону в вечной дружбе, теперь отказывались встречаться с ним под различными предлогами, один другого нелепее, а двое, кого он все же сумел в буквальном смысле прижать к стене в малой королевской приемной, лишь отводили глаза да отделывались уклончивыми фразами.

Он от души подосадовал, что не сумел никого из них застать наедине, – уж тогда он сумел бы вытрясти из этих лживых душонок всю правду… Однако же это оказалось невозможно.

Одно стало ясно – этими слизняками движет либо страх, либо сговор с Нумедидесом.

Это были два единственно возможных объяснения, любое из которых равным образом не устраивало немедийца.

Последние дни он все больше чувствовал, как паутина его замысла, которую он старательно ткал много зим, рвется в руках, словно ветошь. Все те, кто прежде готов был молиться на барона, как на полубога, единственную надежду свою и спасителя, ныне разве что не плевали ему в лицо.

Что происходит?

Что?

Надо признать откровенно: он не понимал причин происходящего и был бессилен что-либо изменить!

Благо, хотя бы вести из внешнего мира поступали исправно, – о настроениях в городе доносили ему трое верных соглядатаев.

Первый из них был профессиональным нищим, своим человеком в самых грязных притонах, никто лучше его не знал настроения городского дна.

Второй – служка в храме Митры. Должность, может, и небольшая, однако известно ему было многое.

Третий же вольнонаемный в казармах. Не гвардеец, Митра упаси – у тех слишком высоки были понятия о чести… Куда выше, чем позволяли их реальные заслуги, по правде сказать. И не стражник – те слишком продажны и лживы!

Нет, немедиец подбирал своих шпионов столь же тщательно, сколь и безошибочно: здесь также пошла на пользу наука Черного Кречета; и информация, что они ему поставляли, была куда полнее и достовернее той, которой потчевали своего легковерного короля бесчисленные наймиты.

Разумеется, этой тайны он не раскрывал даже собратьям-заговорщикам, и в первую очередь Нумедидесу. И как теперь оказалось, совершенно разумно. Те были уверены, что в руках барона обширнейшая сеть шпионов, ни на миг не давая себе труд задуматься, как может чужестранец обзавестись таковой в столице враждебного государства. Это, однако, прибавляло барону веса в их глазах, и он не спешил их разочаровывать.

Но, возможно, маленький менестрель также расскажет ему немало интересного, – или хотя бы развлечет. В любом случае, это скрасит вечер, обещавший быть бесконечным и унылым. Немедиец любезно улыбнулся человечку, все еще смущенно мявшемуся в дверях. Как видно, тот по-своему расценил сумрачное молчание хозяина и был вне себя от страха, в ожидании заслуженной кары за свое столь дерзкое вторжение.

Немедиец одним движением руки пресек его извинения.

Серебристый колокольчик тоненько звякнул дважды в его пальцах, и мгновение спустя за спиной нежданного гостя вырос слуга, державший на подносе два бокала вина.

– Не угодно ли присесть?

Барон жестом указал гостю на кресло напротив.

Тот сделал несколько неуверенных шагов, не сводя с немедийца затравленного взгляда, и неловко опустился на самый краешек. Несколько мгновений он испуганно смотрел на возникшего рядом слугу, словно не мог взять, в толк, что же требуется от него теперь, затем нерешительно протянул руку к предложенному кубку. Второй бокал слуга с поклоном преподнес господину.

Неторопливо отхлебнув розоватой жидкости, охлажденной как раз в меру, так чтобы приятно покалывать небо, но не утратить при этом тончайшего аромата девяти сортов винограда, из которых приготовляли этот божественный нектар, Амальрик покрутил прозрачный кубок в пальцах, глядя сквозь него на свечу и наслаждаясь искристыми переливами света. Он намеренно давал гостю время освоиться и вскоре, даже не глядя на него, почувствовал, что менестрель вполне пришел в себя, и если что-то и тревожило его, так только…

– Не беспокойся, с твоей мандолиной все будет в порядке!

Немедиец усмехнулся и отставил в сторону почти полный бокал. Черный Кречет призывал к дисциплине и умеренности во всем – и Амальрик намеренно ограничивал себя в любых, даже самых незначительных удовольствиях. Правда, не без тайного сожаления. Однако больше трех глотков из бокала он не делал никогда.

– Законы гостеприимства в этом доме святы. И едва ли слуги пустят твой инструмент на растопку… если, конечно, я им этого не прикажу.

Он заметил, как потешно вытянулось лицо менестреля, когда смысл шутливой угрозы дошел до него, однако неприкрытое изумление позабавило еще больше.

– Вы что… – начал человечек запинаясь и тут же поправился, сообразив, что нарушил правила хорошего тона, ибо в начале разговора к нобилям следовало обращаться в третьем лице —…месьор умеет читать чужие мысли?

Амальрик чуть заметно пожал плечами. По его мнению, в искусстве этом не было ничего сложного, тем более что мысли большинства людей настолько мерзки и примитивны, что не заслуживали даже небольшого усилия, однако этого он вслух говорить не собирался.

– О чем же еще может тревожиться поэт, как не о своем инструменте.

При желании, он с легкостью надевал на себя маску добродушной любезности, и заметил сейчас, как буквально на глазах оттаивает и расслабляется его гость. Вот он поглубже уселся в кресле, откинулся на спинку, залпом допил вино… Немедиец позволил себе усмешку, истинного смысла которой гость, скорее всего, не оценил.

– Но вы можете быть спокойны, мой друг. Мы любим гостей, пусть даже и незваных.

– О-о… – Человечек заметно смутился, сделавшись похожим на нахохлившуюся рыжую птицу. Глаза под набрякшими веками обрели виновато-страдальческое выражение, и тонкие губы скривились.

– Право, месьор, я не знаю, как молить вас о прощении, но, право же, я ни в чем не повинен, ибо невольное вторжение мое вызвано было причинами, от меня не зависящими.

Про себя Амальрик отметил и витиеватый стиль, и потуги изобразить на лице достоинство, давно уже проданное и пропитое… Забавно. Если человечек и не сообщит ничего стоящего, по крайней мере, он не ошибся в своих предположениях – гость обещал стать недурным развлечением.

Амальрик в душе похвалил себя за великодушие, не позволившее ему спустить на незваного гостя волкодава, что – по правде говоря – было его первым и вполне естественным побуждением.

– Ничего, беды в этом нет.

Теперь он был сама любезность. Ласковая улыбка не сходила с уст.

– Не стоит тревожиться понапрасну. Судьба привела вас ко мне, и я ей благодарен. Надеюсь, у вас также нет причин роптать на ее милости.

– Нет, конечно! Разумеется, нет!

Теперь, окончательно уверившись, что в этом странном месте ему ничего не грозит, менестрель расцвел, и плаксивое лицо его просияло.

– Господин так добр! Но боюсь, я забыл представиться… Ринальдо из Ардена, менестрель и поэт, к вашим услугам.

Так вот оно что!

Амальрик едва не всплеснул руками. А он-то все гадал, откуда он знает странного гостя! Ну, конечно… Этого рыжего паяца вечно таскал за собой Валерий Шамарский. Кажется, он даже сочинял какие-то эпиграммы… Барон, правда, ни одной из них не слышал, но заранее был уверен, что они плохи. Но это не помешало ему изобразить на лице высшую степень радушия.

– Что ж, я рад нашей встрече, Ринальдо из Ардена. К несчастью, в Немедии искусство пиитов ценится не столь высоко, как на юге…

В душе он был уверен, что даже и там этому нелепому увлечению уделяют незаслуженно много внимания.

– Но ваше имя мне отлично знакомо. Однако кто же ваш покровитель сейчас?

Он не ставил своей целью намеренно смутить менестреля, однако, похоже, преуспел в этом. Сперва он подумал, что погрешил против этикета и задал недозволенный вопрос, – у него было крайне мало опыта общения с людьми этой профессии, и было бы неприятно допустить оплошность… не потому, конечно, что это могло обидеть какого-то там фигляра, но потому, что Амальрик Торский был слишком горд, чтобы позволить себе попасть в неловкое положение. Это было уделом низших.

Однако тут же он сообразил, что не сказал ничего лишнего, и Ринальдо вопрос его неприятен совсем по иной причине.

– Моим покровителем был… Ну, возможно, месьору известно… – Ринальдо явно никак не мог заставить себя произнести имя. – Это был Валерий, принц Антуйского Дома.

Смущение его было так велико, что Амальрик не мог упустить случая подлить масла в огонь. Он вкрадчиво улыбнулся.

– Ах да, принц Валерий. Наш незадачливый наследник… Но скажите, правду ли говорят, что он под арестом?

Немедиец давно усвоил, что в смущении люди забывают об осторожности и частенько говорят куда больше, чем собирались. Что же касается вопроса, то он также знал – даже самая вопиющая неосведомленность легко сходит с рук чужеземцу при хорошо разыгранной наивности. Почему большинство людей считает, что если человек плохо говорит на твоем языке, он непременно кажется глупее, чем есть на самом деле, оставалось для него загадкой. Однако он умело этим пользовался и даже стал намеренно усиливать акцент, хотя, как и многие немедийцы, мог говорить по-аквилонски совершенно чисто.

Нехитрая уловка эта безотказно подействовала и на менестреля. У того сперва округлились глаза от столь поразительной бестактности, но затем на желчной физиономии отразилась снисходительная жалость. Мол, немедиец, что с него возьмешь?!

И, неожиданно почувствовав себя совершенно свободно, Ринальдо Арденский начал рассказ.

Большая часть поведанного им не представляла для Амальрика интереса, тем более что жалобы на судьбу и несправедливость власть имущих составляли основную часть речи менестреля, и вскоре он стал слушать его вполуха. Однако когда тот дошел в своем повествовании до сегодняшней попытки проникнуть в апартаменты принца, немедиец насторожился.

– Быть не может! Какая отвратительная жестокость и бессердечие! – В голосе его было столько подлинного участия и интереса, что менестрель польщенно захмыкал. – Так вы говорите, они не пустили вас даже на порог?

– Ну да!

Негодование рыжего человечка возрастало с каждым глотком, и слуга уже в третий раз подходил наполнить его бокал.

– Конечно, при господине они и пикнуть не смели, одни только улыбочки! Мастер Ринальдо то, мастер Ринальдо се… А как не стало его, – менестрель и сам не заметил, как заговорил о принце, точно о покойнике, – …так мигом и осмелели! Куска хлеба пожалели – и кому! А ведь моими балладами весь Шамар заслушивался. И оду, что я написал на именины дамы Олинии…

– Негодяи! И как они посмели так поступить с вами? – всплеснул руками барон, чувствуя, что поэта грозит в который раз занести на давние воспоминания, отвлечь от которых его будет непросто.

Но в словах его промелькнуло нечто странное, что заставило немедийца насторожиться, точно гончую. Нюх его на такие вещи был безошибочным, и он готов был всеми правдами и неправдами вытрясти из болтливого не в меру менестреля то, что его интересует.

– Неужели слуги в отсутствие господина могут распоясаться настолько, что им уже не указ ваше слово – наперсника и друга принца?

Менестрель расплылся от лести, простив немедийцу даже то, как невежливо тот перебил его на самом интересном месте рассказа.

– О, да, – повторил он довольно. – Именно, как изволил выразиться месьор, наперсника и друга… Но, поверьте тонкой душе поэта, нет предела людской неблагодарности!

Хмельная жалобная гримаса искривила большой рот, и он возбужденно вскочил, призывая своего благодарного слушателя в свидетели.

– Эта девица теперь там заправляет всем! Вы, месьор, не поверите, но я слышал собственными ушами! – она велела слугам спустить меня с лестницы, буде я еще осмелюсь там появиться. – Ринальдо задохнулся от возмущения. – Нет, ну какова наглость!

Амальрик Торский сокрушенно зацокал языком, жестом показывая слуге, чтобы тот подлил гостю вина.

– Поразительная дерзость.

И осуждающе покачал головой.

– Вот именно! И все из-за нескольких строк, что я имел глупость ей посвятить прошлой весной!

Ринальдо плюхнулся обратно в кресло и залпом осушил бокал, уже не ощущая вкуса напитка, который, откровенно говоря, был куда крепче, нежели вино, которым угощали его в самом начале вечера, и заплетающимся языком повторил:

– Из-за нескольких строк… Неблагодарная дрянь! Да, может, благодаря мне только ее и заметили! Не зря же сказано поэтом…

Он попытался встать с кресла, чтобы продекламировать, размахивая руками и с выражением, но потерял равновесие и рухнул назад, провозглашая со всей торжественностью, на какую был способен:

– «Пусть ты осмеян – но певцом! Гордиться станешь тем потом».

Даже ничего не смысливший в поэзии немедиец едва удержался, чтобы не поморщиться. Бездарность этих строк и гордость чтеца давали все основания предположить, что автором их являлся никто иной как сам Ринальдо.

– Как мудро сказано, – проникновенно вздохнул немедиец.

– О! Не правда ли?! – Поэт расплылся в счастливой улыбке. – Но ведь так многие не понимают этого! Жалкие ограниченные создания…

– Но эта дама?.. – Опасаясь новых поэтических отступлений, Амальрик поспешил вернуть захмелевшего менестреля к реальности. – Боюсь, я не совсем понял… Ведь, насколько мне известно, принц Валерий не женат. Неужели какая-то куртизанка могла позволить себе распоряжаться домом в его отсутствие?

– Куртизанка? – Ринальдо расхохотался. – Какое там! О, если бы вы только знали… Но это тайна…

– Какие тайны могут быть от друзей?!

Теперь Амальрик был уверен, что не ошибся. В море пьяной болтовни ему и впрямь посчастливилось сетями хитроумия зацепить нечто ценное. Оставалось лишь узнать, что именно пытался утаить от него менестрель. И теперь в голосе его, внешне столь же любезном и мягком, прорезались стальные нотки.

– Что же за женщину прячет принц Валерий в своих покоях?

Сперва Ринальдо еще пытался сопротивляться.

– Нет-нет, месьор, не настаивайте, молю вас. – Он заморгал растерянно, понимая, что и без того наболтал лишнего. – Я дал слово принцу…

Но чужая воля продолжала давить. Он ощущал ее напор так явственно, словно на него надвигалась каменная стена.

– Я уверен, принц не стал бы от меня этого скрывать. Мы были с ним большими друзьями. И я друг его друзей – и всегда готов помочь им в час нужды.

Он выразительно повертел в пальцах невесть откуда взявшийся золотой.

– Но мне хотелось бы знать, кто эта женщина. Угроза, лесть и подкуп.

Безотказная смесь подействовала и на этот раз. Ринальдо смущенно заухмылялся, как человек, сознающий в глубине души, что поступает дурно, однако находящий тому тысячу оправданий. И кроме того, его так тянуло посплетничать, да и полновесный аквилонский империал, сверкавший в холеных пальцах его нового знакомого, притягивал взор. На эти деньги можно пару седмиц не знать голода и жажды.

Сказать или не сказать?

Но если он возьмет этот симпатичный желтый кругляшок, то может быть, ему удастся подкупить стражу и повидать своего господина? К тому же этот недалекий немедийский вельможа, который, увы, мало что понимает в настоящем искусстве, так добр к нему. Похоже, он и вправду друг месьора Валерия. Да, Его Высочество явно будет недоволен, если узнает, что он отклонил помощь его щедрого и бескорыстного друга.

Да и какое право он имеет отталкивать руку помощи?

В пальцах барона появилась еще одна монета.

Нет, он не может молчать! Не имеет права! Два золотых… Митра, целых два золотых. Что ни говори, а есть еще благородные люди на свете! Пожалуй, он посвятит этому красивому месьору оду. Жаль только, он не знает его имени…

И язык его сам произнес:

– Это Релата.

Менестрель хихикнул, подмигивая барону, словно приглашая разделить шутку, и уточнил, чтобы у его нового друга, плохо знающего аквилонский, не оставалось никаких сомнений:

– Релата Амилийская. Дочь барона Тиберия.

– Невозможно! – выпалил барон, не удержавшись. Привычная сдержанность изменила ему. – Всем известно, что она погибла в Амилии, вместе с отцом и братом!

Менестрель с хитрой ухмылочкой покачал головой.

– Как же она могла там быть, когда накануне вечером стучалась к принцу в двери! Скажите на милость, месьор, возможно ли такое?! Девица из порядочной семьи пришла к мужчине сама, незваная, точно потаскушка из Квартала Услад… Мыслимое ли дело?

Амальрик Торский покачал головой. Если это правда – а теперь он в этом больше не сомневался – то невозможно оценить, какую выгоду он сможет извлечь из этих сведений. При условии, разумеется, что сумеет их правильно использовать. Мозг его мгновенно принялся просчитывать комбинации и варианты. Да, это было достойным завершением утомительного дня – единственным светлым пятном. Однако следовало поразмыслить, как лучше распорядиться тем, что удалось узнать от менестреля, посланного ему, должно быть, самой судьбой…

– Друг мой, я позабочусь о вас, – пообещал он Ринальдо. – Как я и сказал, друзья принца Валерия – мои друзья.

Менестрель рассыпался в благодарностях, с трудом ворочая отяжелевшим языком, и немедиец брезгливо поморщился. Как ни полезен оказался ему Ринальдо, это не могло пересилить отвращения, что питал барон к пьяным. Он позвонил в колокольчик и указал на осевшего в кресле гостя явившимся слугам:

– Отведите его в гостевые покои и уложите спать. Завтра утром я решу, как с ним быть дальше.

Они поспешили выполнить указания, под руки уводя менестреля, однако несколько мгновений спустя первый слуга вновь возник в дверях.

– Что такое? – бросил немедиец резко. Напускная любезность была сброшена, как надоевшая маска. К тому же, он не терпел, когда его отрывают от размышлений.

Слуга поклонился.

– Месьор… За вами прислал принц Нумедидес. Он желает вас видеть немедленно.

Амальрик не смог скрыть замешательства.

– Нумедидес? Ты уверен?

Нелепый вопрос! И, видя удивление на лице слуги, барон подосадовал на собственную несдержанность.

– Точно так, месьор. Это Спельто, его секретарь. Он сказал – немедленно.

– Немедленно?

Амальрик покачал головой. Ай-да принц. Не прошло и суток с момента гибели Вилера, а он уже ведет себя, словно новоиспеченный монарх. Да еще смеет приказывать ему, Амальрику Торскому…

Велико было искушение не ответить на зов, тем более, поданный в столь бесцеремонной форме, однако, оценив ситуацию, посланник почел за лучшее оставить пока амбиции. Уязвленная гордость – дурной советчик, а при встрече с Нумедидесом ему понадобится все его хладнокровие и здравый смысл.

Он прошел в небольшую комнату, смежную с опочивальней, куда за ним немедленно явился слуга. Барон опустился в кресло с низкой прямой спинкой, и слуга, не дожидаясь дальнейших указаний, принялся расчесывать ему волосы костяным гребнем. Амальрик закрыл глаза.

Заправив локоны под темную шелковую сеточку и тончайшей белой пудрой тронув щеки господина, слуга замер в нерешительности.

– Какой аромат желает использовать месьор?

– «Ветер пустыни», – отозвался тот, не задумываясь. На досуге барон Торский сам любил побаловаться составлением душистых бальзамов, – искусство, которому обучил его привезенный из Куша черный раб, – и не без оснований считал, что достиг в этом деле определенных успехов. На каждый случай и настроение у него были любимые запахи, и сейчас он счел, что суховатый, резкий «Ветер» отразит его мироощущение наилучшим образом.

Суровая немногословная решительность, – таков был его душевный настрой перед встречей с принцем Нумедидесом.

Наконец, посланник переоделся в официальное платье, соответствующее рангу: узкий черный вамс, обтягивающий фигуру, с широкой открытой горловиной, дабы подчеркнуть мускулистость шеи и плеч; длинные штаны-чулки и туфли с острыми носками; набросил на плечи горчичного цвета плащ, в тон ромбовидным вставкам на рукавах, и подпоясался желтым шелковым кушаком – символом посольского достоинства.

Решив не злоупотреблять украшениями, он надел лишь камею с гербом Немедии.

Поколебавшись, барон осторожно, чтобы не помять прическу, возложил на голову широкий барет, украшенный беркучьими перьями. В присутствии венценосца в закрытых помещениях не полагалось носить головные уборы – но Нумедидес еще не король, и Амальрик хотел напомнить ему об этом, решив не снимать барет ни в коем случае.

А что лучше взять из оружия: тонкий парадный меч или боевой палаш? Пожалуй палаш будет слишком вычурно смотреться и сразу броситься в глаза Его Нахальному Высочеству. Чего доброго, тот еще подумает, что он, барон Торский, испугался. Да, возьмем декоративный меч. Конечно, в бою от этой позолоченной железяки мало проку – но едва ли ему придется драться сегодня. Так что пусть красуется на бедре – протокол есть протокол. Что еще? Может, шип мероанского ядозуба? Маленький, незаметный, пусть покоится до поры до времени в шагреневом чехольчике в кармане. Хорошо бы царапнуть им Нумедидеса и посмотреть, как тот будет корчиться, когда почувствует, что кости его превращаются в студень. Соблазнительно – но пока не время!

«Все идет как задумано! Пусть этот жирный хряк своевольничает, но все идет как задумано», – напомнил он себе, однако шип все же сунул в карман.

Лишним не будет.

У него было чувство, что их встреча с принцем не станет свиданием друзей или собратьев по заговору, но скорее поединком воли и хитрости, и решил подготовиться к ней наилучшим образом.

Затем, кликнув троих слуг, двое из которых должны были нести факелы, освещая путь, третий же – возвещать ранг и имя идущего, – в точном соответствии с протоколом, – немедийский дуайен Амальрик, барон Торский покинул свои покои в королевском замке Тарантии.

В апартаментах принца оказалось неожиданно натоплено и душно. Кроме того, там витал странный аромат, точно недавно курились благовония, однако сколь ни искушен был в различного рода запахах немедиец, он никак не мог понять его происхождения, пока наконец не осознал, что в комнатах слабо пахло влажной палой листвой, точно в гуще леса, и еще как будто бы тленом и сырой землей, – и столь неожиданным показалось это здесь, в дворцовых покоях, в городе, что он даже поежился, то ли от отвращения, то ли от внезапно нахлынувшей тревоги.