Текст книги "Гадкий утенок, или Повесть о первой любви"

А получилось не так. В тот вечер Вася провел Шурочку вдоль берега пруда и вывел к трём березам. Они росли очень близко друг к другу и образовывали что-то вроде беседки. Под берёзами кто-то соорудил нечто вроде скамейки: нетолстое бревнышко, пристроенное на два кругляша. Шурочка уселась на брёвнышко, Вася примостился рядом и обнял её за плечи. Впервые в жизни её обнимал мужчина! Шурочка не возражала, но и плохо представляла, что нужно делать дальше.

– Как же тут красиво! – сказала она романтическим голосом, откинулась на Васино плечо и запрокинула голову, как бы пытаясь разглядеть звёзды сквозь шуршащую над головой листву.

– Ага, ничё так, – отозвался Вася, взял Шурочку за плечи, развернул к себе, близко-близко придвинул к ней лицо.

«Сейчас поцелует, – догадалась Шурочка. – Интересно, а куда он денет свой нос?»

Вася нос куда-то дел и впился в Шурочкины губы так, что она почувствовала привкус собственной крови. Потом, оторвавшись от её рта – Шурочка почувствовала, как распухают губы, – Вася принялся целовать шею, одной рукой сдвигая высокий ворот свитера, а второй забираясь под свитер снизу и путаясь в крае футболки.

– А ничё так сиськи у тебя, крепкие. Маленькие только, – прокомментировал он, добравшись-таки до Шурочкиной груди и пошарив по ней ладонью. Ладонь была жёсткой и шершавой. Романтика резко закончилась, и Шурочка начала отодвигаться.

– Ты чё, обиделась? – Вася заглянул ей в лицо.

Обиделась! Да она вообще перестала понимать, что происходит! А где рассветы? А букеты где? И рука эта на груди… Неприятно.

– Неловко как-то, вдруг увидят, – сказала Шурочка, окончательно освобождаясь. И словно в подтверждение кто-то невидимый в ночи заорал нетрезвым голосом частушку. Орала женщина, явно неблизко, но звуки в ночном воздухе долетали до них почти отчётливо:

«Тракториста полюбила, один раз ему дала, две недели сиськи мыла и соляркою…» – Дальше Шурочка не разобрала.

– Ладно, – согласился Вася и положил руку ей на плечо. – Пошли тогда, это, ко мне в гости. Посмотришь, как я живу. Да ты не бойся, не обижу. И мать дома, это, чаю попьем.

Анна Михайловна встретила Шурочку радушно:

– Здравствуй, деточка. Задружила с моим Васей? Вот и хорошо! Чай пить будете?

– Будем. Мать, ты, это, собирай пока на стол, – откликнулся Вася и повёл Шурочку показывать избу.

Дом, как большинство в Гореловке, был сделан из чёрных круглых бревен. Снаружи эти дома казались хмурыми и неприветливыми. А изнутри, оказывается, был совсем обычным. Стены ровные, оклеены светлыми бумажными обоями. В Васиной комнате – в бледно-зелёную загогулину.

Шурочка присела на кровать с панцирной сеткой, огляделась. Шкаф, письменный стол, тумбочка – вот и вся обстановка. На тумбочке – книжка про Робинзона Крузо.

– Кто читает? – кивнула Шурочка в сторону книги.

– Я. В армии парень один, это, так пересказывал интересно про мужика этого. Я, это, сам захотел почитать. Чё-то трудно идёт, вон, и до середины, это, дойти не могу. Вторую неделю, это, разбираю.

«Может, тоже перечитать, – подумала Шурочка. – А то забыла уже, про что там. В шестом классе проглотила запоем. Попрошу у него потом».

– Хочешь, дембельский альбом покажу?

Не дожидаясь ответа, Вася достал из тумбочки увесистый фолиант в бархатной вишнёвой обложке и гордо водрузил его на стол:

– Во! Я за него Лёхе-художнику пятьдесят рублей отвалил!

«Больше, чем моя стипендия!» – отметила Шурочка. Раскрыла обложку, под обложкой увидела лист полупрозрачной кальки, на котором разноцветными шариковыми ручками была нарисована композиция из танков, штыков, звёзд и лавровых листьев, которые красиво обрамляли надпись: «Дембель 1984». Шурочка перелистнула страницу. Под ней красовался Вася в кителе и фуражке, скалил в улыбке крупные зубы. На плечах у Василия были какие-то дивные погоны, с них красиво свисали шнурки, зацепленные за пуговицу где-то на середине груди.

– Ой, а что это за эполеты с аксельбантами?

– Чё? – не понял Вася.

– Ну, вот такие погоны и шнурки, – объяснила Шурочка. – Разве в армии так носят?

– Не, это мы с мужиками, это, специально к дембелю-то делали.

Шурочка полистала дальше. «В казарме», «Строевая подготовка», «Солдат спит, служба идёт» – каждый раздел фотографий предварялся полупрозрачной страничкой из кальки, разрисованной цветными штрихами, которые складывались в затейливые виньетки и картинки. Эти картинки Шурочке нравились гораздо больше, чем однотипные фотографии: Вася в майке, штанах и сапогах сидит на кровати, Вася в майке, штанах и сапогах лежит на кровати. Вася в гимнастерке, штанах и сапогах стоит по стойке «смирно». Вася в комбинезоне и танкистском шлеме обнимает за плечи двоих таких же чумазых солдатиков.

– Во, вот он, Петька-то, – потыкал Вася пальцем в солдатика справа, – тот, которому хозяйство отшибло!

– Это что, самое твое большое впечатление от армии? – спросила Шурочка.

– Деточки, идите чай пить! – позвала Анна Михайловна.

Они вышли из Васиной комнатки, и Шурочка мимоходом заглянула в дверь по соседству. Судя по всему, за ней была спальня хозяйки. Здесь царствовала двуспальная кровать с железными спинками, накрытая большим розовым покрывалом с бледным рисунком, сделанным из светлых нитей. Мама называла такие покрывала «гобеленовые». В изголовье кровати красовалась пирамида из четырех подушек, накрытая сверху накидкой из тюля. На покрывале ромбом застыла салфетка, вышитая по краю красными нитками. Из-под покрывала почти до пола тянулась кайма из белой материи, тоже расшитая по краю красными нитками. Шурочка ещё успела заметить коричневый полированный трехстворчатый шкаф и зелёные занавески в красных розах. Было пёстро.

На кухне Анна Михайловна усадила их за круглый стол, накрытый клеёнкой, – тоже в крупных розах. На этот раз – в жёлтых. Клеёнка слегка скользила под пальцами, как будто была в сальном налете. В тарелке посреди стола стопкой возвышались жареные в масле лепёшки. Рядом в блюдце нежно желтели то ли густые сливки, то ли мягкое сливочное масло. Стояли вазочки с желтым и тёмным, похожим на вишнёвое, вареньем.

Анна Михайловна придвинула Шурочке чашку с чаем:

– Кушай, деточка,  лепёшечки бери, я только что сжарила. Варенье попробуй…

Она не садилась за стол, а стояла сбоку от Шурочки, нависая над столом круглым животом и мощным бюстом. Шурочка зачерпнула «вишнёвое» варенье – в ложку попали круглые темные ягоды, – попробовала. Интересный терпкий вяжущий вкус, сами ягоды твердые, без косточки.

– Что это? – спросила она.

– Это черноплодка, а вот здесь, – Анна Михайловна придвинула поближе вазочку с жёлтым вареньем, – облепиха.

Облепиху Шурочка знала, и ягода эта ей не очень нравилась. Кислая и пахнет лекарствами. А вот черноплодка – это нечто! Шурочка зачерпнула ещё варенья и отхлебнула из чашки чаю. А потом заглянула в чашку и почувствовала, как варенье из черноплодки вместе с проглоченным чаем просится обратно. Внутри чашки красовался ободок каких-то желтоватых остатков, будто сливки осели. Видно, Анна Михайловна не очень тщательно помыла её. Так, сполоснула.

Шурочка сделала несколько глубоких вдохов. Помогло. Тошнота прошла.

– Ты лепешки, лепешки поешь, деточка!

Анна Михайловна плюхнула на блюдце лепешку из стопки и поставила её перед носом у Шурочки. Тёмно-коричневый жареный бок лепешки блестел от жира.

– Вон, маслицем намажь. Свое, домашнее, в городе-то такого нету.

– Спасибо, я не хочу, – поспешно сказала Шурочка, отодвигая от себя и чашку с чаем. – Я не ем на ночь, от этого толстеют.

– Ой, деточка, да ты ж такая худенькая, чего бояться-то. – Анна Михайловна взяла лепешку из стопки, намазала её маслом из блюдца, откусила. Кусочек лепёшки отломился и улегся на её пышной груди, оставив масляное пятно на халате. Впрочем, хуже от этого не стало. Таких пятен на халате Анны Михайловны – фланелевом, когда-то, по-видимому, синем, а теперь почти выцветшем – было предостаточно: и на груди, и на круглом животе, и возле карманов. Прожевав, Анна Михайловна сказала:

– Какая же вы с Васенькой пара красивая! Ты, деточка моя, Васеньки-то держись, он у меня хороший. Самостоятельный. Пьёт в меру. Хозяйственный.

– Ты мать, это, кончай хвалить-то. Как на базаре меня продаешь, нахваливаешь!

Он утёр масляные губы и поднялся из-за стола:

– Шурка, пошли ещё погуляем.

– Пошли.

Шурочка с радостью выбралась из-за стола. На улице куда лучше, чем в этом не очень опрятном доме! Вася вывел её из избы в темные сени и вместо того, чтобы открыть двери на улицу, открыл боковую дверку и завел Шурочку в какую-то комнатку. Тьма в ней была абсолютная, не разглядеть собственной руки.

– Не боись, это моя сарайка, я в ней ночую, пока тепло. Чтобы мать, это, не будить, если поздно возвращаюсь-то, – прошептал в темноте Вася и потянул Шурочку за руку:

– Пойдем!

Она сделала два шага и наткнулась на лежак. А Вася уже усаживал её рядом с собой, и опять всосал Шурочкины губы, неудобно запрокинув её голову. Потом уронил Шурочку на невидимую в темноте постель и начал стаскивать с неё свитер и футболку.

Шурочка не возражала. В темноте было не стыдно, и она изучала новые для себя ощущения мужских губ и рук на её лице, шее, груди, животе. И только когда Вася перешел пограничную линию и начал стягивать с нее штаны, Шурочка опомнилась и запротестовала:

– Не надо!

– Чё не надо-то? Не боись, я осторожно, – откликнулся Вася глухим голосом и стянул с Шурочки штаны. Те самые красные треники, в которых она сегодня весь день крутилась на кухне.

Происходящее было настолько неправильным – она не этого хотела! Нет! – что Шурочка обмерла и словно со стороны наблюдала, что происходит. Вот он шуршит своей одеждой, вот наваливается на неё своим голым тяжёлым телом, – Шурочка почувствовала его горячий живот, – вот больно тычется ей в промежность.

– Ты, это, помогай мне-то, а то я попасть не могу, – сказал он глухим голосом, и Шурочка очнулась.

– Вася, я не знаю как, у меня ЭТОГО ещё никогда не было. Я боюсь! Не надо! Перестань!

– Да не боись, я осторожно!

Вася, похоже, её не слышал. Он изловчился, слегка приподнял её бедра и резким тычком внедрился-таки туда, куда целился.

Шурочка заорала в голос – было очень больно.

Вася замер и зажал Шурочке рот:

– Тихо ты! Мать услышит, соседей перебудишь. Ты чё, в первый раз, что ли?

– Я же тебе говорю, что в первый, – слезы лились по Шурочкиным щекам и скапливались на подушке двумя мокрыми пятнами. – А ты меня не слы-ы-ышишь!

– А чё тогда дала-то?

– Я не давала! Я думала, мы только целоваться будем, а ты-ы-ы…

– Вот дура-то, – беззлобно прокомментировал Вася. – Я чё, не мужик, чё ли? Пришла, легла – и не давала! Ладно, не реви. Женюсь я на тебе. Давай ещё попробуем-то, раз начали.

И Вася опять завозился между её бедрами и буровил её своим невидимым во тьме инструментом. А Шурочка терпела, стиснув зубы и стараясь не орать, чтобы не разбудить Анну Михайловну. И думала, что надо было подстелить какую-нибудь тряпочку. Кровь ведь будет, запачкает всё!

Потом он нашарил для неё какую-то тряпку, и Шурочка стерла с себя какую-то липкость и попросила:

– Проводи меня к нашим!

– Да ладно тебе, оставайся до утра, – откликнулся Вася ленивым, сонным голосом. – Утром с матерью-то и пойдешь кашеварить.

– Вась, мне неловко, она поймет, что мы с тобой, ну, это…

– Да чё неловко-то? Сказал же, женюсь. Завтра и матери скажу. Спи!

Вася пошарил в темноте, накрыл обоих огромным овчинным тулупом, притянул Шурочку к себе так, что она почти уткнулась ему в подмышку, и очень скоро задышал ровно и размеренно. Уснул.

А Шурочка так и не заснула. Истыканная промежность болела. На душе было гадко.

«И это – ОНО? – думала она. – То самое, о чем шептались девчонки? О чём читала в «Анжелике»? Как противно-то… И больно… Неужели женщины вот так всю жизнь терпят? Или проходит со временем? Может, и мне со временем понравится?»

И опять Шурочке казалось – это не с ней. Она – где-то сверху, откуда наблюдает за перепутанной растерянной девчонкой. Девчонке мешала ноющая тяжесть внизу живота, густой запах овчины, который смешивался с ощутимым запахом Васиного пота, мешала его рука, по-хозяйски расположившаяся на Шурочкиной груди.

Шурочка осторожно выбралась из-под его руки. Парень всхрапнул и повернулся на бок. Девушка в темноте нашарила свои одёжки. Трусики, штаны, футболка, свитер, все здесь. Оделась, обулась в кеды, путаясь в потёмках в шнуровке.

– Ты куда? – её возня его все-таки разбудила.

– Я в туалет, ты спи!

Шурочка вышла в сени. В окошко падал лунный свет, поэтому выход она нашла быстро. Дверь открывалась в огород. Ряды грядок начинались почти у крыльца и дальним своим концом упирались в будочку сортира. Они серебрились под лунным светом.

Шурочка огляделась – ущербная луна светит ярко, все видно. Пойдёт-ка она в клуб, и без провожатого доберётся. И Шурочка помчалась через всю деревню к клубу, обратно в свою привычную жизнь.

* * *

Сменившая Наталью Анна Михайловна смотрела на Шурочку ласково и даже присела помочь почистить картошку, между делом заведя разговор про своего Васеньку. Каким он был маленьким, как болел свинкой, как застрял в дыре в штакетнике, как обронил в дырку в уборной отцовский башмак. Рассказывала, что любит кушать Васенька – лук не любит, поэтому она в борщ ему лук не зажаривает. А пельмени любит, она зимой для него по полмешка пельменей намораживает.

– Ты пельмени-то умеешь лепить, доченька?

– Умею, Анна Михайловна.

И тут у Шурочки вдруг зазвенело в ушах и поплыли тёмные круги перед глазами. Она откинулась к стене, пережидая головокружение.

– Что с тобой, доченька? Ты прям побледнела вся! Болеешь, что ли?

Чернота схлынула, Шурочка открыла глаза и встретилась взглядом со светло-серыми глазками Анны Михайловны. Васина мама смотрела на неё с тревогой и досадой. Так смотрят на румяное яблоко с червоточиной.

– Все, уже прошло, это я не выспалась.

– А, ну да, ну да. Дело молодое, ночи короткие, – закивала Анна Михайловна. – С Васенькой, наверное, до утра продружили?

Слово «продружили» так не вязалось с тем, чем они занимались ночью с Васенькой, что Шурочка не нашлась, что ответить, неопределённо повела плечами и сосредоточенно занялась очередной картофелиной.

– Шур, я вот чё думаю, – продолжала между тем повариха, – поселяйся-ка ты в доме у Лизки моей. Чё тебе в клубе-то жить, как в казарме какой.

– Ой, неудобно, наверное, – откликнулась Шурочка, представляя избу вроде дома Анны Михайловны.

– Да удобно! Живёт она без мужика, места много. Ей совхоз полкоттеджа дал, три комнаты и кухня. Она-то у меня по-городскому живёт. Давай, я скажу Ваське, чтобы тебя в гости сводил, познакомил!

– Ладно, – согласилась Шурочка – познакомлюсь.

И отправилась варить суп.

В меню на сегодня значился «полевой». Шурочке понравился его простой рецепт: картофель, пшёнка, заправка из лука и моркови. Просто, быстро, минимум мороки, не то, что с борщом. И вкусно!

Суп почти сварился, густой, красивый. Шурочка вытряхнула в котел мелко порезанный укропчик из миски. Чудно все-таки готовить такими порциями. Картошки на этот суп ушло полведра, пшенки – килограмма два, не меньше. Она никак с пропорциями угадать не может. В этот раз почти угадала – суп хоть и густоват, но это суп, а не «шавля», как обозвала как-то мама слишком густое, напоминающее кашу варево, первый в Шурочкиной жизни самостоятельный рисовый суп. Шурочка на минутку застыла над котлом, вспоминая, как она варила этот суп-шавлю с рыбными консервами, и каким он был вкусным. «О, дочь, хорошо придумала, – сказал тогда папа, – сразу первое и второе в одной тарелке. Мать, перенимай».

– Шур, ты чё там в котел-то заглядываешь, – вытащил её из воспоминаний голос Анны Михайловны, – случилось чего?

– Все нормально, суп уже сварился, осталось посолить, – откликнулась Шурочка.

Оказалось, что соль почти кончилась, в бумажном мешке перекатывалось только два увесистых комка. Идти разыскивать Люду-заведующую, просить ключи от кладовки и ворочать новый мешок с солью? На это у Шурочки явно не было сил. Так, если поварешками сыпать, достаточно две поварешки на котел. «Интересно, – взвесила Шурочка в руках глыбу поменьше, – это больше, чем две поварешки?»

– Анна Михайловна, – позвала она, – как вы думаете, столько соли не много будет?

– Кидай, кидай, дочка, – отмахнулась повариха, не отвлекаясь от своего гуляша.

Шурочка с сомнением поглядела на соляной комок. Нет, отковыряет-ка она половинку. Если что, досолит.

Половинка глыбы булькнула в супе и пустила весёлые мелкие пузырьки. Шурочка размешала варево поварешкой и попробовала. Мамочки, пересолила! То, что она попробовала, больше всего напоминало горячий рассол.

– Анна Михайловна, что делать! Я суп пересолила. И сильно!

– Ох, деточка, ты сегодня совсем чудная, – охнула повариха, отведав Шурочкиного варева. – Соль голимая!

– Что делать? Выливать, да? Новый варить?

– Людка тебе выльет, с зарплаты твоей вычтет. Мы вот что сделаем.

Анна Михайловна сняла с плиты ведро с кипятком и долила в котел с супом. Затем кинула туда кусок сливочного масла и вытряхнула полпачки лаврового листа. Потом попробовала и кивнула:

– Сожрут!

Шурочка осторожно сняла пробу – суп оставался соленым. И невкусным. Но глотать, не выплевывая, это варево уже можно.

В обед она разливала за стойкой этот суп по тарелкам, подавала его шоферам и все ждала, что те начнут возмущаться. Но те ничего, ели, только хлеба брали больше обычного. «Хорошо, хоть наших в столовой нет», – думала Шурочка, рассматривая стопку чистых тарелок. На ток и в поля обед привозили на место.

– Эй, девка, кто тут у вас влюбился!

Шурочка подняла глаза – по другую сторону стойки стоял чернявый шофёр с тяжёлым взглядом. Он хмуро оглядел Шурочкин клеёнчатый фартук, в котором она разливала суп, задержался взглядом где-то в районе груди, а потом посмотрел ей прямо в лицо:

– Слушай, краля, в первый и последний раз я ем такую бурду. В следующий раз надену тебе на голову!

– Ты чего девку-то пугаешь! – выскочила из-за Шурочкиной спины Анна Михайловна. – Суп ему не понравился! Бабе своей будешь указывать! Не нравится – не жри! Ишь, на голову он наденет! Себе надень, может, ума прибавится!

«Боже мой, как стыдно!» – Шурочка опустила голову и постаралась сдержать слезы. Мужик уже давно выматерился и ушел, а Шурочка все стояла в оцепенении.

– Девушка, супчику налейте!

Голос был молодым и весёлым. Шурочка подняла глаза. У стойки стояли трое парней. Двоих из них, высокого кудрявого красавца и низенького горбоносого узбека, она знала – примелькались на общих лекциях, когда в большой аудитории собиралось по шесть групп. Третьего видела впервые. Неужели остальные студенты уже приехали?

– Мальчики, суп не очень вкусный. Может, вы только второе возьмете?

– Да ладно, нам после студенческой столовки все вкусно. Наливайте! – продолжал незнакомый парень. Он с интересом разглядывал Шурочку и улыбался. Шурочка принялась разливать суп, украдкой поглядывая в ответ. Смешной! И симпатичный. На Джона Леннона похож. Усики такие забавные, как пушок над губой. Наверное, не брился ни разу.

Парень был одет в брезентовую куртку и брюки, заправленные в кирзовые сапоги. Куртка перетянута широким солдатским ремнем, что делало парня похожим на солдата. Правда, причёска у него была явно не солдатская – пряди темных волос отросли до самых плеч. Двое его приятелей тоже были одеты в куртки и штаны защитного цвета – стройотрядовский комплект.

– Солдатиков, чё ли, привезли? – поинтересовалась Анна Михайловна, которая подошла к стойке, чтобы подать парням гуляш с гарниром.

– Нет, Анна Михайловна, это остальные наши студенты приехали.

– Как, приехали? А чё Людка-то не предупредила? У нас же закладка на сорок человек, все по счёту! Сколько привезли-то?

– Не знаю, сейчас спрошу. Ребята! – крикнула Шурочка студентам. – Большая группа-то приехала?

– Пятнадцать человек! Мы – самые голодные! – откликнулся темноволосый парень, и Шурочке стало приятно, что откликнулся именно он.

В столовую вошли ещё пять студентов и выстроились у стойки веселой очередью.

– Так, – прикинула быстро в уме Анна Михайловна, – гуляша покладу поменьше, а в суп ещё воды плескану, пусть пожиже будет. И ещё яишню сейчас сделаю, я как раз принесла яичек-то на продажу. Её будем с салатом подавать, гуляша на всех не хватит. Ничё, покормим. Ну, прибавилось нам работы-то!

* * *

– Шурка, ты скоро?

– Сейчас, сейчас, почти уже!

Вася пришёл к закрытию столовой и теперь ждал, пока Шурочка всё приберет и приготовит к завтрашнему дню. Анна Михайловна уже час как ушла, мол, корову надо встретить и подоить, ты уж тут сама, доченька. И даже ключи ей отдала от входных дверей. Ушла повариха с полными сумками. Совершенно не таясь от Шурочки, сложила в них вилок капусты и увесистый шмат говядины. От гуляша отщипнула, не иначе.

Шурочка наскоро замела капустные ошмётки, валявшиеся вокруг котлов. Ох, и досталось им вечером жару! Никогда бы не подумала, что так хлопотно сготовить на дополнительных пятнадцать ртов! На ужин Людмила распорядилась приготовить овощное рагу и даже сама помогала им – лук почистила. А Шурочка перечистила восемь огромных вилков капусты, тазик моркови и полведра картошки! Никакого перерыва днём, естественно, не получилось. А она думала, что сможет поспать хоть часок! Шурочка аж раззевалась от этих мыслей.

– Ну, пошли, чё ли?

Парень явно маялся ожиданием, и Шурочка решила закругляться. Утром прибежит чуть пораньше – и всё успеет!

– Все, я готова, куда идем?

– Ну, к нам идем. Мать корову подоила, велела тебя приводить на парное молоко.

– Ой, Вась, а может, к сестре твоей в гости сходим?

Шурочке молока не хотелось абсолютно – вспомнился вчерашний чай из грязной чашки.

– К Лизке, чё ли? Ну, пошли, – согласился Вася.

Жильё Васиной сестры оказалось очень даже ничего. Не изба из чёрных брёвен, как у Анны Михайловны, а аккуратный светлый коттедж. Стены в бежевой штукатурке, крыша покрыта крашеной жестью. Такие коттеджи, восемь домиков, образовали почти целую улицу. Стояли они гораздо ближе к клубу, чем изба Анны Михайловны, но Шурочка ещё в эту сторону не ходила. Каждый домик на два крылечка, двор посерёдке разделен штакетником: сразу видно, что коттеджи на два хозяина.

– Это директор совхоза для молодых специалистов-то отстроил, – объяснил Вася. – Лизке дал как бухгалтеру. В соседках у нее Валька-скотница. В том вон доме агроном живет, там, это, – зоотехник. А во-о-он те дома еще строят, – кивнул Вася в конец шеренги коттеджей. – Хочешь посмотреть-то?

– Хочу.

Они дошли до строящихся домиков, и Шурочка заглянула в дверь. Прямо от порога начиналась комнатка. Вместо пола в комнатке почти по периметру была вырыта глубокая, выше Шурочкиного роста, яма.

– Ой, а зачем это?

– Подпол будет. Потом, это, полы сделают сверху, – снисходительно объяснил Вася.

На другом конце ямы сквозь дверные проёмы Шурочка заметила ещё две комнаты. Там полы уже были настелены – жёлтые ровные доски. Наверное, это от них в домике стоял запах сосновой смолы.

– Хочешь в таком жить? – спросил Вася. И, не дожидаясь ответа, добавил: – Мне директор, это, пообещал, как женюсь-то, жильё дать.

Шурочка попыталась представить, как она хозяйничает в чистом светлом домике.

– Тут место есть и сарайку поставить. Кабанчика заведём, курей, это, кроликов, всё как у людей, – продолжал Вася.

Теперь Шурочка представила чистенького розового поросёночка, белоснежных курочек, сереньких пушистых кроликов с розовыми подвижными носами. И вот она выходит во двор, щедро разбрасывает зерно, кричит: «Цып-цып-цып», – и вся эта живность сбегается к её ногам и благодарно хрюкает, квохчет и – какие звуки издают кролики? – сопит.

Подошли к дому Лизаветы. У забора стояла лавочка, окруженная бурно разросшимися полыхающими на солнце оранжевыми цветами. За забором Шурочка успела заметить и оценить чистый дворик с дощатой тропинкой от калитки к двери. Вторая тропинка вела вглубь огорода, к аккуратной будочке сортира. Возле сараюшки, сколоченной из потемневших досок, были врыты два столбика, между ними – верёвочные качели. На качелях сидел мальчик лет восьми. Второй, явно постарше, раскачивал брата, помогая ему взлетать все выше и выше.

– Ванька, ты, это, уронишь Степку-то, – прокричал от калитки Василий, заходя во двор. – Мамка дома?

– Дома!

Ванька бросил свое занятие и побежал в дом:

– Мам, дядя Вася пришел! С тётей!

Лизаветой оказалась та самая модно одетая женщина, которую Шурочка встретила возле правления в день приезда. Она тоже внешне была очень похожа на мать – выдающимся носом и тонкогубым ртом Анна Михайловна, видимо, наградила всё своё потомство. Но на этом сходство кончалось: подтянутая стройная фигура, аккуратный домашний ситцевый халат весёлой расцветки. Брови выщипаны в тонкую линию, ресницы подкрашены в самый раз, губы откорректированы розовым перламутром. Лизавета ничем не походила на деревенскую жительницу и даже перещеголяла завстоловой Людмилу.

Лизавета окинула Шурочку приветливым взглядом и сказала доброжелательно и с явной симпатией:

– Здравствуйте, вы Шурочка? Мне мама рассказывала, что к ним в столовую студентку в поварихи определили. Но не говорила, что такую хорошенькую. Ишь, Васька, заприметил девушку, – шутливо погрозила она в сторону брата, – не вздумай ей голову морочить!

– А я чё, я ничё, я и жениться могу, – забормотал в ответ Вася, а Шурочка почувствовала, как её щёки обдало жаром. Было приятно, что Лизавета назвала её хорошенькой, и неловко, что та, кажется, догадалась, что у неё с Васей… отношения.

– Ребятки, давайте я вас покормлю! У меня картошка сварена, и кролик есть тушёный, и огурчики. Давайте!

Шурочка вдруг поняла, что жутко голодна. С этим авралом в столовой она совсем забыла поесть! И потом не вспомнила – Вася пришел. Она стянула с себя свитер, – тепло в доме, Лизавета, вон, в лёгком халатике ходит,– и села к столу.

Картошка лежала на блюде – рассыпчатая, посыпанная мелким укропчиком. Шурочка в который раз подивилась, какая здесь, в Сибири, картошка. Дома, в Ташкенте, вареная картошка совсем другая – твёрдая, скользкая, как обмылок. Поэтому дома просто так картошку они не варили – жарили, тушили, это да. Да и вообще редко готовили картофель – мама предпочитала баклажаны, перец, зеленую фасоль, патиссоны. Слишком богатыми были их дачные грядки, чтобы ограничиваться картофелем. А вот за год жизни в Томске Шурочка съела картошки, наверное, больше, чем за десять лет в Ташкенте.

Они с девчонками её и жарили, и просто варили, сбрызгивали местным подсолнечным маслом – оно так вкусно пахло семечками! – и съедали с удовольствием. Самое интересное, что Шурочка совсем не растолстела от такой еды. Хотя девчонок от картофельно-булочной диеты слегка разнесло. Наверное, сказались её занятия бальными танцами.

Шурочка записалась в студенческий клуб чуть ли не в первый месяц учёбы и три раза в неделю по два часа отплясывала вальсы, румбу и ча-ча-ча. Ноги после занятий гудели колоколом, Шурочка лежала по полчаса, задрав их на спинку кровати, чтобы кровь отливала. А все булочки и картошка выходили с потом, который к концу двухчасового танц-марафона так пропитывал футболку, что хоть отжимай.

«Интересно, а тут в клубе есть бальные танцы? Наверное, нет», – с грустью подумала Шурочка и, чтобы отвлечься от мыслей о том, чего ещё, привычного и приятного, нет в деревне, положила себе картофелину – та от одного прикосновения вилки рассыпалась на мягкие куски – и хрупнула огурцом. Огурец был крепкий и очень вкусный: в меру солёный, чуть сладковатый, с отчетливым ароматом укропа, чеснока и ещё чего-то незнакомого, но очень аппетитного

– М-м, какие огурцы вкусные! Никогда таких не ела.

Девушка аж зажмурилась от удовольствия. Потом открыла глаза и перехватила встревоженный Лизаветин взгляд.

– Тебя на солёное тянет?

– Ой, да меня всю жизнь на солёное тянет, – засмеялась Шурочка. – Другие конфеты трескают килограммами, а я у мамы огурцы маринованные таскала банками трехлитровыми! Но у неё совсем другие, такие вкусные никогда не получаются!

– Я тебя научу, – откликнулась Лизавета, – в выходные как раз солить буду, приходи, поможешь. Или лучше совсем переходи ко мне жить! Вот прямо сейчас ночевать оставайся, а завтра вещи принесешь.

– А удобно? – спросила Шурочка. Идея поселиться у Лизаветы нравилась ей всё больше и больше. Совершенно городская трёхкомнатная квартирка с чистенькой кухней и современной обстановкой совсем не напоминала неопрятную избушку Васиной матери. А Лизавета обращалась к ней так, что Шурочке становилось легко и просто. Пожалуй, впервые с момента знакомства с Васей она чувствовала себя непринуждённо.

– Удобно. Пойдем, покажу, где ты будешь спать.

Лизавета привела Шурочку в уютную спаленку.

– Вот, располагайся.

– Мама, а Степка с качелей упал, – раздалось у порога, а следом послышался мощный басистый рев.

– Ах ты ж, вот же ж ещё беда, – вскинулась Лизавета и побежала на рёв. А Шурочка осталась осматриваться.

В комнате стояла кровать-полуторка с деревянными спинками и пружинным матрацем, накрытая новеньким покрывалом салатной расцветки. Покрывало отлично гармонировало с фисташковыми стенами, бледно-зелёными шторами на окнах и зелёно-бежевым ковром на стене. У другой стены стоял трехстворчатый шкаф с зеркалом во всю дверку. Шурочка подошла к дверке и впервые за последние десять дней отразила себя в полный рост. Синяя футболка из тончайшего трикотажа с вырезом-лодочкой – итальянская, досталась от сестры Любаши – красиво облегала небольшую крепкую грудь. Голубые джинсы – марка «Тверь», не хуже индийских, отстояла за ними в Томском ЦУМе два часа в очереди – начинались чуть ниже тонкой талии и ладно облегали круглые бедра. Разлохмаченные кудряшки – надо причесаться – обрамляли высокий лоб, выбивались, убранные за уши, каштановыми прядями на совсем не толстые щеки и вместе с аккуратным, слегка вздернутым носом составляли очень симпатичный портрет. Даже веснушки его не портили. А глаза, – надо же, без очков какие большие! И цвет у них – Шурочка приблизилась к зеркалу, вглядываясь, – не карий, как она всегда думала, а какой-то чайный, что ли.

Вот так, в полный рост, с новой прической и без очков, Шурочка видела себя впервые. Она даже замерла от встречи с незнакомкой в зеркале.

– Хороша краля-то!

Рядом с незнакомкой отразился Вася. Коренастый, выше Шурочки на полголовы, с волосами мышиного цвета, зачёсанными на лоб ровной челкой. С горбатым носом, круглыми, глубоко и близко к переносице посаженными глазами, крупными желтоватыми зубами, обнажившимися в довольной улыбке. Что общего у него с той красавицей в зеркале?