Текст книги "Дорога цвета собаки"

И без того небрежный в отношении к повседневным обязанностям по формированию войска, Аризонский в последующие дни и вовсе охладел к службе. Несколько раз он являлся на утреннее построение с опозданием, а на упрёки сотенных отвечал рассеянной полуулыбкой. Главнокомандующий, Его Величество король Кевин I, пока не удостоил войско чести лицезреть свою персону. Следовательно, жаловаться на недисциплинированность сотенных можно разве что подслеповатому советнику по военным вопросам. Да и не пристало офицерам жаловаться друг на друга, во всяком случае, открыто.

Ставший вдруг весёлым до беспечности, Мартин то и дело куда-то исчезал, и Годар бродил по дворцовой площади в одиночестве, всерьёз беспокоясь о том, как бы вороватое государство не отняло у Аризонского душу, ибо государство, по его убеждению, не могло не посягать на единичное. Годар с нетерпением ожидал расформирования войска, ведь офицерский состав никуда не годился.

Настал день, когда сотенные, собравшись в кружок после утреннего смотра, попросили их с Мартином задержаться.

Устами Стивена было сухо объявлено, что на завтрашний день командному составу войска назначена аудиенция у короля. Речь идёт о ходатайстве, об офицерском проекте программы по реализации Нового Архитектурного Плана. От господина Мартина и, соответственно, господина Годара требуется только присутствие. Офицерство надеется, что господа-приятели воздержатся от комментариев в кабинете Его Величества. Несчастные всерьёз полагали, будто они с Мартином подключены к делёжке сферы влияний…

…Высота птичьего полёта держала приёмный кабинет короля на крыльях, по меньшей мере, орлиных. Массивная дверь с бронзовой ручкой, приоткрывшись, обнажила просторные розовые стены, не загромождённые мебелью, без портретов. Первым туда проскользнул после приглашения секретаря Стивен.

Все остальные нарочно отстали, особенно сильно отстал Годар, решив почему-то войти последним.

Однако Мартин, шедший перед ним, вдруг остановился в дверном проёме, шагнул назад и прикрыл дверь перед собственным носом.

Оба остались в коридоре.

– В чём дело? – удивился Годар, напоровшись на его спину.

– Подожди немного в коридоре, ладно? – попросил Мартин хмуро и снова взялся за резную ручку.

– Ничего не понимаю, зачем?

Если это некий зигзаг конём в сложном мире дворцовых игр, то для такого гроссмейстера, как Аризонский, ход довольно небрежен. «Хитрит он со мной, что ли?» – подумал Годар и, отступив от двери, холодно произнёс:

– Собственно, если моё присутствие необязательно или неуместно, я могу подождать и в коридоре. Почему бы, собственно, и нет, я и так злоупотребил твоим вниманием. Кто знает, какие у тебя из-за меня неприятности.

Мартин коротко взглянув на него, толкнул дверь плечом.

– Пошли, – произнёс он одними губами.

Раздумывать было некогда. Проходя в кабинет короля, Годар почувствовал, как на левую лопатку ободряюще легла ладонь Аризонского.

Сначала он увидел лимонное дерево, растущее из глиняного горшка посреди простоватой просторной комнаты. Тоскливое настроение в кабинете можно было распознать по беглому взгляду на это неуместное, броское в пустоте деревце. Единственный намёк на уют мог бы дать пристроившийся в глиняном горшке кот мышиной окраски, если бы Годар не узнал в нём Норика.

Взглянув туда, куда обращали свои взоры стоявшие навытяжку офицеры – на возвышенность в правом крыле кабинета, где за старинным письменным столом сидел осанистый человек в короне и мантии, – Годар опешил, ибо узнал в короле Нора.

Ничто в его облике не напоминало более Мартина Аризонского – разве что врождённая аристократичность внешности, которой и тот, и другой были наделены щедрее, чем другие суэнцы. Теперь это был король, величественно расположивший туловище атлета в огненно-красной мантии на фоне чёрного лакированного стула высотою с трон. Двигая только кистью, он быстро, размашисто писал белым гусиным пером. Динамичность его почерка в сочетании с неподвижностью фигуры, надменно приподнятая бровь и прочие эффекты нагнетали ощущение присутствия расчётливой сокрушительной Силы.

Холодно взглянув в сторону офицеров, Нор-король указал небрежным жестом на кресла, стоявшие полукругом на почтительном расстоянии от королевского стола. При этом Нор не оторвался от записей. Скрип пера оставался единственным звуком в гнетущем кабинете по меньшей мере минут десять после того, как они тихонько расселись.

Лица витязей были обездвижены, взгляды ничего не выражали.

Ещё немного, и Годар чистосердечно принял бы Нора за короля Суэнии. Но усмешка театрального зрителя на лице Мартина, которого он обнаружил с опозданием, не позволила обмануться.

– Я слушаю вас, господа офицеры, – Нор ловко сорвал паузу в тот момент, когда оцепенение ослабло, и мысли, надо полагать не сулящие ничего хорошего, стали понемногу проявляться на лицах обескураженных просителей.

Годар заметил уголком глаза, что шут отложил перо и поочерёдно обводит присутствующих сузившимися глазами, отчего взгляд его вызвал в воображении образ лезвия бритвы.

Никто не шевельнулся, так как все были вновь повергнуты в оцепенение.

Все, кроме Годара, который получал от комедии удовольствие, и, разумеется, Аризонского.

Зелёный витязь непринуждённо, с достоинством обозревал даль за стрельчатым окном, очень высоким и узким. Годар не сомневался, что он мысленно затягивался в это время папиросой через свой неизменный мундштук.

– Вот не ожидал, что моих витязей не покинула студенческая застенчивость, – Нор мог быть безнаказанно-саркастичен. Королевское кресло, корона и мантия гарантировали ему неуязвимость в течение выделенного для аудиенции времени, – а между тем, Советники доложили, что бумага, которую вы намерены со мной обсудить, составлена довольно бойко. Полагаю, авторы с удовольствием введут меня в курс дела. Суть, разумеется, мне известна, но хотелось бы услышать детальное, я бы сказал, разветвлённое изложение, и притом авторское. Ну-с, может, кто-нибудь начнёт, или мои командиры предпочитают отвечать строем?

Зависла пауза, похожая на тяжёлый чёрный занавес, который неумолимо подтягивался к молодым людям в креслах, чтобы смести их со сцены.

Его Величество Нор снисходительно улыбался уголками губ. Никто не желал выступать в роли комедианта, но это было ещё глупее, так как в положение жалких и безропотных актёров были поставлены все соавторы ходатайства и увязали в этом положении всё глубже. Главный зачинщик Стивен был вынужден вскочить со своего места.

– Позвольте представиться, Ваше Величество: Стивен Ментон, командир Синей сотни, – отрекомендовался он так, как и полагалось по уставу, но повышенным, взвинченным голосом. Он злобно уставился псевдокоролю прямо в глаза, полагая с честью осадить зарвавшегося плебея.

Нор изобразил на лице деловитую озабоченность. Иронии как не бывало. Перед участниками и зрителями спектакля восседал мудрый государственный деятель, который повёл беседу кружным скользким путём.

Сначала он деликатно поинтересовался происхождением Синего витязя и попросил немного рассказать о себе с такой неотразимой любезностью, что Стивен не мог увернуться от вежливого и исчерпывающего ответа. Видимо, он надеялся переиграть Нора в аристократичности манер. Но далее Нор перешёл к деловой части и задал несколько поразительно точных вопросов, касающихся финансовой стороны представленного проекта. Вопросы показали присутствующим, что королевский шут обладает отнюдь не шуточной компетентностью, и Стивен, принуждённый к изложению собственных предложений, которые преподнёс как коллективные, был вынужден продемонстрировать ещё и тайники собственного профессионализма. Его попытки соскользнуть на снисходительно-популярное изложение, предназначенное для дилетанта-плебея, Нор молниеносно пресекал глубиной профессиональных замечаний.

Синий витязь, дабы не потерять остатки аристократического достоинства, так и не сумел отказаться от роли. К концу аудиенции он осунулся и ссутулился, речь его стала бесцветной, машинальной. Когда он переставал слышать вопросы, Нор выжидательно молчал, не изменяя, однако, глубокомысленного, в меру надменного выражения лица, которое было обращено к Стивену с вниманием, похожим на роковое внимание толпы. Не глядя, Нор протянул руку к стопке книг на столе, снял верхнюю – это были «Записки» графа Ника Аризонского – буквы на обложке выводились суэнскими полиграфистами крупно, позолотой. Он деловито раскрыл книгу на середине и принялся невозмутимо вписывать между строк отдельные фразы Стивена.

Заметив это, Синий витязь смертельно побледнел и замолчал окончательно.

– Уже всё? – спросил Нор с лёгким удивлением, не отрываясь от записей. Он больше не глядел на ходатая.

– Да, Ваше Величество! – нервно сказал Стивен и, подавшись вперёд корпусом, завёл руки за спину. Щека его дёрнулась. Видимо, он приходил к решению сцепиться с обидчиком врукопашную, ибо сообразил, что терять осталось не так уж и много.

Однако Нор с шумом захлопнул книгу и поднялся.

– Благодарю вас. Господа офицеры, я подумаю над вашими предложениями, – промолвил он сухо и встал вполоборота, поправляя мантию. – Желаю успехов на ратном поприще.

Сотенные командиры повскакивали, гремя креслами, и бросились в двери, как мальчишки.

– Господин Мартин! Господин Годар! – крикнул вдруг Нор громовым голосом. – Задержитесь, пожалуйста, вас ожидает король.

Витязи, названные по имени, и так задерживались.

Однако последней фразой Нор демонстративно отделил зрителей от комедиантов.

Годар почувствовал неловкость. Сколько ни желал он размежеваться с сотенными, взяв себе в союзники Мартина, а когда час пробил, в душу закралось ощущение нечистоты. Возмездие, устроенное Нором, было справедливым, но к горлу вдруг подступила тошнота, как будто он задавил нечаянно котёнка, как это случилось однажды в детстве за рулём мопеда.

Он не смел повернуться лицом к двери, в которую высыпали гурьбой сослуживцы. Тем более что вниманием завладела розовая стена за спинкой королевского стула. То, что представлялось стеной, фоном, дрогнуло и взлетело вверх, обнажив настоящую стену: белокаменную, и в ней низкую дверь, куда, не медля, направился Аризонский, дав на ходу знак следовать за собой.

Годар не успевал обдумать каждый новый поворот. Неожиданности в Скире плодились и властно вели за собой быстрее, чем он мог разобраться со своими ощущениями. В душе скопилась груда неосвоенных впечатлений.

Внутреннее смятение, глубинное недоверие к происходящему пускали ростки втайне от него самого и были тем скрытым фоном, на котором разворачивалась самая большая и красивая сказка его жизни.

Теперь он не знал, как составить мнение о настоящем короле, и был ли король, которого он увидел за шахматной доской в уголке захламлённой комнаты, настоящим.

Судя по тому, как сердечно приветствовал его Мартин, назвав «Вашим Величеством», и по тому, как Его Величество по-отечески обнял Зелёного витязя, выходя из-за столика, где играл сам с собой, король был настоящий. И всё же мнение о нём не складывалось. Книжный эталон не подходил, а тот, что имелся, наверное, в душе каждого суэнца, был ему неизвестен, представлялся ускользающим, изменчивым.

Мотки проволоки, столярные и слесарные инструменты, разобранный радиоприёмник, куски минералов, древесная стружка, стопки газет, стаканы, колбы, горшки с кактусами, рулоны шёлка, жестяные банки с малярными красками и кистями в них, тюбики акварели вкупе с кисточками – всё громоздилось вперемешку на нескольких узких свежевыкрашенных столах и лавочках. Два шкафа были набиты книгами и потёртыми тетрадями разной давности. Книг и тетрадей было больше всего. Неровные стопки видны были даже на полу и на том угловом столике, где сидел, ссутулившись над шахматной доской, когда они вошли, щуплый господин в спортивном костюме и промасленном, прожжённом кислотами фартуке. Проседь в его густых вьющихся волосах напоминала проволоку в замысловато перекрученном мотке.

Цвет лица у короля был пепельно-серым, как и весёлые подвижные глаза, которые очень подошли бы к лицу молодого брюнета, каким, надо полагать, и был король прежде.

– Кевин, – представился он, протянув руку Годару после того, как выпустил из объятий Мартина.

Как тут быть с уставом и этикетом? Годар машинально подал королю руку как новому знакомому и назвал своё имя.

– Рад вас видеть, – сказал король, заискивая. – Наш друг Мартин только и говорит, что о вас. Наш друг и члены Шахматной комиссии. Турнир выявил у вас задатки талантливого полководца.

– Простите, Ваше Величество, но я не победитель. Одну партию я проиграл, а другую с трудом довёл до пата. Суэнские власти то и дело заблуждаются на мой счёт. Моё назначение в войско – ошибка. Она дала мне преимущества и много счастливых минут. Если теперь меня отлучат от выполнения воинского долга, я стану самым несчастным человеком в стране. Но, Ваше Величество, произошла ошибка: я не могу скрывать это от вас.

– О, мой друг, члены Шахматной комиссии не могут заблуждаться. Вы довели обе партии до голого короля. Анализ показал, что, даже осознавая неминуемое поражение, вы не допускаете и мысли, чтобы сдаться без боя. Вы сражаетесь до последнего хода, дорогой Годар. Это очень ценное качество здесь, в Суэнии. Ведь по воле судьбы молодые витязи стали взвешенными в делах и неумеренными в развлечениях. Вы же сдержанны на досуге и безрассудны в бою.

– Но, Ваше Величество, я никогда не воевал.

– Не будем церемонными, мой друг. Называйте меня по имени, как принято у добрых друзей. Вы очень доблестный и, к тому же, очень искренний молодой человек. Вижу теперь и сам то, что знал со слов Мартина, а уж ему в искренности и проницательности нет равных в этой стране. Присаживайтесь, друзья. Ты, Аризонский, садись напротив. Доиграй, если не возражаешь, партию за чёрных. Впрочем, у нас важный разговор, а два серьёзных дела не делаются одновременно… Боже, как я рассудителен, как я стар! – король пожурил сам себя и взглянул вопросительно на Мартина.

– Ну что вы, Ваше Величество, дай Бог нам отыскать в уставших до времени душах хоть половину вашей бодрости, – это сказал Мартин, и король немедленно расхохотался, закинув руки за голову и артистично устремив взор к потолку, да так, словно прилёг на песок у моря, подставив лицо солнцу.

Электрическая люстра в конфиденциальном кабинете короля, бывшим одновременно мастерской, складом, убежищем, библиотекой, пивной, научной лабораторией, сияла и при дневном свете. Казалось, король и в самом деле умеет принимать загар под люстрой. Или учится этому делу, тайно экспериментируя.

– Не хочешь ли ты сказать, что Кевин легкомыслен? – спросил король шутливым тоном, но в голосе его Годару почудилась боязнь.

Суетливо выпрямив осанку, король придвинулся к краю стола, положив на него кончики пальцев. Руки его были белые, тонкокостные. Пальцы длинные, изящные, трогательно прилегавшие один к одному, созданные для нервной скрипки. Юношеские руки. Да, в короле Суэнии определённо было что-то от юнца.

– Ваше Величество, мы же с вами договаривались: в моих словах нет второго плана. Если возникнет необходимость в критичном высказывании, я допущу его без околичностей, как сейчас, – в голосе Мартина зазвучала детская обида.

Следующую мысль он изложил, посмотрев в глаза Годару:

– Безрассудство безрассудству рознь, не правда ли, Ваше Величество? Белый витязь может подумать, что мы воздаём хвалу слепой, неумной храбрости.

Теперь настал черёд обидеться Годару.

– Государь, я вовсе не приписывал себе доблести. Не могу знать твёрдо, какой именно род храбрости к лицу офицеру Суэнии, но на безумца я похож ещё меньше, чем на труса. Я странник, но не безрассудный романтик, господин Кевин. Я надеюсь, что враг так же реален, как король Суэнии.

Трудно сказать, на кого он так обозлился: на Мартина, допустившего подковыристое высказывание, или на себя самого за то, что углубился в неведомое так бездумно. Вот сидит, неудачно щёлкая зажигалкой, потемневший лицом витязь. Вот припудренный пылью чудаковатый король в фартуке пролетария зарделся и одновременно воспрянул духом, как девица, получившая первый нескромный комплимент, – этот пленник придворного этикета, выпрашивающий у иностранца фамильярности. Вот шахматная доска, за которой король играет в сражения. А за стеной гениальный предприимчивый шут, возможно, сбивает спесь с министров… Доведённая до лоска чистота и чудовищный беспорядок связаны в этой стране так же, как седые и чёрные волосы в спутавшейся нечёсаной шевелюре Кевина. Ясности нет ни в чём.

Разве не этого искал неприкаянный странник? Что же хочет он для себя прояснить, отчего раздражён? Асимметрия от хлама в убежище короля бесит его. А ведь прежде Годар мечтал о таких королях!

– Я рад, дорогой витязь, что ты отделил себя от суэнских юношей, – патетично произнёс король, вперив ему в лицо увлажнившиеся глаза. Они словно вспыхнули синим пламенем с пеплом, после чего зрачок растёкся смолою почти до краёв радужки. Сверкнула на мгновение тонкая улыбка.

Король, ставший черноглазым от пожарища в душе, заговорил со странной болью, замешанной на беспросветной весёлости:

– Помнишь, как сказал поэт: «Юноша бледный со взором горящим…» Проклятые книги, проклятая музыка, проклятые науки и необузданное солнце Суэнии повернули нас спиной к самим себе. Человек обиделся на животное и бежит от него к другому животному, думая, что спешит к себе в гости. В Краю Вечного Полдня болезнетворные микроорганизмы размножаются быстрее, единичные случаи заболевания разрастаются в эпидемию так скоро, что на ликвидацию мерзости в зародыше не хватает времени. Произвол – цена за скорость. Правда, солнце Суэнии щедро врачует то, что невольно провоцирует: физические недуги. Иммунитет суэнца так силён, что эпидемии мы предполагаем, так сказать, чисто теоретически. Но в остальном Произвол и Причудливость – верховные правители. Будущее – наш враг. Культура и цивилизация – костыли, сделавшие животное двулапым и подломившие веру в собственную скорость. О, как больно ветер гладит кожу, оставшуюся без шерсти! Как нестерпимо прикосновение малой травинки! Первые суэнцы ограничили доступ плодов просвещения из Стран Неестественной Ночи и тем самым прикрыли по-хозяйски дверь. В оставшуюся щель просачивался строжайший минимум. Информация о научных открытиях, товары и книги – особенно художественные – тщательно отбирались. Но передозировка всё-таки наступила. Горе нашим барышням: кожа их роговеет, а души черствеют! Горе витязям: они стали бледными юношами! Взоры юнцов, зажжённые тоской по идеалу, полны ещё блеска. Но разве легче оттого, что они освинеют чуть позже своих подружек? Тех подружек, которых начали потихоньку презирать за потерю эстетичности. Ха! Изнеженные юноши теряют не только головы, но и способность к воспроизводству. Они бегут в неведомые страны за прекрасными принцессами – теми самыми, что явились к нам призраками из романтических книжек вашего прошлого. Бегут, отказываясь служить Адриане – принцессе Вечности. Они догадываются, что недостойны Её. И отворачиваются от своих подружек потому, что чувствуют, что будущее – враг их. Будущее предстанет в виде свиного рыла, которое окажется тем несносней, чем тоньше были их пальцы – пальцы музыкантов.

Король сжал кулаки. Годар невольно скользнул взглядом по его маленьким нежным рукам, отражающим по-юношески бессильную ярость. Заметив это, Кевин нервно разжал пальцы и положил на шахматную доску развёрнутую ладонь. Ладонь была грубой и тёмной, со множеством глубоких линий, в которых въелись тушь и древесная пыль. Это был лишь верхний, видимый слой. Рядом с доской, откуда упало несколько фигур, лежал рубанок и дощечка с завитками стружек.

– Причудливости и произволу может положить конец только единичный гармоничный акт. Лишь единичное становится в этой стране массовым – это последнее моё открытие, господа. Я долго комбинировал и буквально ворожил над составами войска и пришёл к банальному выводу: лучшее общество – двое, мои витязи. Сын мой Годар, ты цельный и сильный, ты странствовал вне этого мира. Убей дракона и возьми мою дочь. Правь Мигом. Ты такой же, как Мартин, в которого я верю больше, чем в Бога. Ты поддержишь его там, где он не смог бы поддержать себя сам. Престол и руку принцессы получит тот из вас, кто нанесёт врагу последний, смертельный удар. Думаю, вы одинаково отважны, и первенство в общей победе – дело случая. Борьба за первенство не разведёт вас в разные стороны, как это случается с моими офицерами.

«Горе мне, какие надежды на меня возлагают! – думал растроганный Годар. – Я знаю, что нужно отказаться, но мой отказ убьёт их. Я заигрался в доблестного рыцаря и связал их верой в себя. Горе мне и этой стране, и клянусь, я умру, если подведу их! Умру в тот же миг…»

– Я не подведу вас, Ваше Величество! – эти слова словно произнёс за него кто-то другой: мудрый, сильный, надёжный.

Этот огромный другой человек раздулся, как парус под напором трепетно-тёплого весёлого ветра, которым одарил его Мартин, широко улыбнувшись.

– В этом бледном юноше я не сомневаюсь! – король хлопнул Белого витязя по плечу, после чего пафос его сник. Кевин преобразился, став вдруг педантично-серьёзным. – Будь вы поэтами, что способны только разозлить дракона, я бы немедля применил силу, чтобы удержать вас от битвы. Некоторые юнцы, не испросив королевского благословения, а главное, не оценив своих возможностей, отправляются на поиски дракона тайком. Похвальное стремление к добру в условиях Произвола возвращается к нам в виде мести рассвирепевшего чудовища. Если предчувствие не обманывает меня, цена за поражение таких богатырей, как Белый и Зелёный витязи – жизнь принцессы… Впрочем, я бываю мнителен. Я всего лишь жалкий старик. Войско моё не образумит витязей-поэтов. Если нынешние юноши не образумятся ко времени, когда отойдут в иной мир прочие старикашки, бразды правления перейдут к Её Величеству Аномалии. А ведь в войско проходит цвет нашей молодёжи! Остальные – неумны, да простит меня Бог. Или бесчестны, как господа, что побывали сегодня в соседнем кабинете.

Кевин пригорюнился. Аризонский же принялся деликатно уводить его от мыслей о собственной старости. Видимо, Кевин ещё не решил, к какой возрастной группе себя отнести.

Достали потрёпанную карту. По ней король показал Годару путь к Безымянному озеру, вблизи которого и обитал, как предполагали, таинственный дракон. В юности принц Кевин подошёл к озеру с наспех сколоченным отрядом добровольцев. На пустынном берегу витязи обнаружили следы давнишних битв: копья, мечи, кости, человеческие и лошадиные черепа, тряпичную ветошь… Отряд простоял на поле сорок суток, но дракон не обнаружил себя и не вышел на битву. Когда же витязи попытались обойти озеро, чтобы пробраться на противоположный берег – путь преградила огненная стена. Ничто не горело в этом диковинном огне: ни трава, ни кусты, ни одиночные деревья. Стена пожирала лишь людей, попытавшихся пройти её насквозь.

Ещё тогда будущий король заподозрил, что дракон трус. Он не может противостоять во плоти отряду. Дракон выходит на битву с одиночками, решил тогда Кевин, и повернул отряд назад. Он мог бы, конечно, вызвать чудовище на единоборство, но счёл, что слепое безрассудство не к лицу последнему отпрыску королевского рода.

Вернувшись в Скир, Кевин принял от отца корону и посвятил спасённую жизнь служению на благо отечества. Во всё время своего правления он пресекал под разными предлогами попытки организовать новый поход ополченцев. Регулярное королевское войско, по его сегодняшней мысли – не более чем школа гражданского мужества и становления. Победителей дракона пестуют не в казармах.

Королю доставляло удовольствие рассказывать о днях своей молодости, в том числе и о тех, что провёл с товарищами, пируя на привалах по пути из бесславного похода.

По ходу рассказа он цитировал Шекспира.

Вспомнив покойную супругу, король всплакнул и погрузился в мрачную задумчивость.

Из безмолвия его вывел слуга, внёсший торжественно клетку, обмотанную чёрным шёлком.

Шёлк представлял собой широкую ленту, вроде тех, что носили сотенные командиры – только этой ленте, казалось, не будет конца. Водрузив клетку на стол и удалив слугу, король принялся оживлённо «разбинтовывать» прутья.

Лента, ниспав ему на колени и на пол отжившей плоской змеёй, развязала языки волнистым попугайчикам, числом не менее четырёх десятков. Сжатые до того в тесные шеренги на двух жёрдочках, они бились теперь с гомоном о прутья. Годар услышал немыслимую комбинацию обрывков фраз:

– Он же фискал… – полезно для души… Какого чёрта… В конце концов… дракон не тронет принца, а всем нашим дурам адское пламя полезно для души… Газеты, свежие газеты!.. Посмотри, Джон, у тебя шнурок развязался… Неужели Комиссия не отметит моего сына?.. Отмойте суэнское золото… оно шёлк… Проклятый Сильвестр когда-нибудь да сдохнет… Господа, помолимся за счастье Суэнии… Блеск… Дочь Кевина… а не так уж!.. Дочь Кевина… а не так уж!..

– Как будто ты видел её, дурак! – расхохотался король.

– Дурак… как только… сноб… – любезно откликнулись из клетки тремя голосами – женскими и мужским.

В этой веренице Годар узнал голос Стивена. Попугай сказал с присущими этому голосу циничными нотками в патетичной обёртке: «В конце концов… дракон не тронет принца, а всем нашим дурам адское пламя полезно для души… Дочь Кевина… а не так уж!»

– Достоверные источники, – победоносно кивнул король на клетку и, вкрадчиво глянув Годару в глаза, ласково погладил его ленту, – самые преданные и беспристрастные информанты. Так называемая Почта Попугаев при Птичьем Дворе – мой скромный вклад в усовершенствование разведслужбы. Мы записываем это на плёнку, а после распознаём голоса и выходим на их носителей; сопоставляя и учитывая высказывания, выявляем тем самым динамику общественного мнения. Кроме того, мы работаем с Персональными Источниками. Ну-ка, где моя Марьянушка?

В то время, как другие попугаи метались с гомоном по клетке подобно мальчишкам-газетчикам, одна птичка, жёлтенькая, понурая и худосочная, с недостающим пером в хвосте, ещё не покинула жёрдочки. Кевин не без труда выманил её в крысоловку, которую вынул из кучи железок под столом. Общую клетку он накрыл подвернувшейся под руку мокрой тряпкой.

Дождавшись тишины, птичка взмолилась:

– …Сотенный командир Годар – агент шута Нора! Не позвольте распутнику разрушить через свою агентуру оплот надежды на спасение Отечества – войско Вашего Величества. Государь, допросите попугая Норика – в сплетни, которые разносит этот пройдоха, вплетено и ваше доброе имя, а не то я подстрелю эту тварь собственными руками…

– Надеюсь… – Годар привстал от неловкости и возмущения. Краска стыда за других подступала так некстати. Король мог усмотреть в ней косвенное подтверждение вины.

Но Кевин зарделся и сам, ибо расслышал бой курантов. Забросав обе клетки тряпками, он вышел на середину комнаты и скованно пробормотал, уставившись в немытые ладони:

– Да… Это несерьёзно… Не обращайте внимания, господа, я всего лишь хотел вас развлечь… Кажется, я опять опоздал к обеду, Адриана беспокоится… Иногда приходит в голову нелепая мысль: а не послать ли вместо себя Нора на семейную трапезу? Он прилично одет.

Тень задумчивости легла на постаревшее лицо. Короля не надо было знать, чтобы разглядеть за созерцательной позой потерянную нить мысли, белое многоточие, после которого могло последовать любое продолжение.

Властная, бешеная мысль Мартина расползлась по образовавшейся бреши жуткой кляксой.

– Но… Ваше Величество!.. – взгляд Аризонского говорил сам за себя. Бегущие в панике львы, столкнувшись с таким взглядом, впадают в оцепенение и пятятся на исходные позиции.

Словно напоровшись на суровую стену, король, вздрогнув, собрался с мыслями и вернулся в Кевина.

Он был недоволен тем, как его вернули.

– Я должен покинуть вас, господа! – сообщил вернувшийся король сухим официальным тоном, – Надеюсь, операция пройдёт без осложнений. Офицерам королевского войска будет объявлено, что я поручил вам разведать обстановку на подступах к Зоне дракона. Для всех остальных задание не уточняется. Некоторое время мы сможем поддерживать стабильность в городе, не меняя нынешнего состава войска. Но только некоторое время: ведь для того, чтобы лопнул пузырь, не обязательно дуть на него, не так ли? Желаю удачи.

Когда Кевин оставил их, так и не подав руки, не обнажив взгляда, Годару почудилось, как Мартин неуверенно сказал:

– Тебе не кажется, что король заслуживает уважения хотя бы за то, что он – отец Адрианы?

– Да, – машинально согласился Годар.

Взгляд его упал на понурую жёлтую птичку в крысоловке с наброшенной поверх тряпкой.

– Значит, ты согласен с решением короля? – спросил Мартин с затаённым восторгом.

– Конечно. Я же тебе говорил: все вы можете положиться на меня.

– Пошли же скорее ко мне, обсудим детали!

Проходя через официальный кабинет короля, Годар задержался возле лимонного дерева, где возился с лейкой и лопаткой шут Нор – уже без мантии и короны, по-домашнему расслабленный, будничный. Сизый попугайчик на его плече, расправив крылья, галантно отставил лапку с крошечным агатовым перстнем.

– Благодарю вас, – смущённо сказал Годар, протянув Нору руку. Он, собственно, не знал толком, за что благодарит шута.

– А, это вы, – Нор, не заметив его жеста, сердечно взглянул на него взглядом старого, умудрённого друга. Печаль плескалась в этих глазах, как могучее бездонное море, щадящее свои берега. – Не отворачивайтесь от Мартина, будьте великодушны с ним, – попросил он далёким изменившимся голосом, идущим словно через толщу вод и не нарушающим при этом глади.

– Почему я должен от него отвернуться?

– Не отворачивайтесь, даже если он принесёт вас в жертву.

– Не понимаю, о чём речь, – возразил Годар нетерпеливо, сухо.

Он поспешно догнал Аризонского.

Тот, не заметив его отсутствия, размышлял вслух:

– Я ведь вот что подумал: не много ли я взвалил на твои плечи? Может, ты хотел бы вернуться домой? Это сложно, но я, если надо, устрою. Иностранцы присягают на особых условиях. Этот пункт в Уставе лишён ясности, думаю, можно найти зацепку и расторгнуть обязательства. Тем более, что ты – первый иностранец на воинской службе. Я втянул тебя в опасную историю, сознаёшь ли ты это?..

Вконец ошалевший Годар, слушая, усмехнулся в мыслях.

Он-то знал, где его дом.